Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Глава четырнадцатая

Наступили сумерки, со стороны гор повеяло прохладой. Стягивались к вершинам брюхастые тучи. Все короче становились дни, и все неустойчивей погода в горах.

У самого дома Азамата догнал грузовик. Из кабины выглянул мужчина в папахе.

– Послушай, джигит, где-то здесь живут Татархановы. Покажи дом, если знаешь.

– А кто их не знает! Вот он, – указал Азамат рукой. – А зачем тебе они? Я тоже Татарханов.

– Ну, джигит, ты-то нам и нужен. Ну-ка, открывай ворота.

Грузовик заехал во двор. Шофер и мужчина в папахе – не без помощи Азамата – сгрузили упитанного бычка, которого привязали в сарае; скинули к ступенькам у крыльца два мешка – один с картошкой, другой с мукой.

– В старину наши горцы говорили, – то ли в шутку, то ли с сожалением заметил мужчина в папахе, – лучше иметь в каждом ауле по другу, чем по быку. Теперь по-другому: лучше иметь по быку.

Не проронив ни слова более, уехали.

– Кто эти люди? – испуганно спросила сына Мадина.

– Первый раз их вижу, – ответил он.

– Они разговаривали с тобой.

– Ну и что? – злился Азамат, пряча от матери глаза; он и сам не знал, как быть. Бычок не петух, чтобы спрятать от глаз соседей, наверняка видели. Спросят: откуда? А если и не спросят, то обязательно заподозрят в связях в новой властью. Что же он, Азамат, скажет Маргарите Филипповне? Может быть, не случайно она осталась в городе? Что подумает о нем Надя? И это теперь, когда он смог убедить ее, что был контужен и в горы уйти пока не может.

– Тебя я спрашиваю! Чей бычок, мешки? – Мать было бледна, будто вот-вот упадет в обморок.

– Не знаю. Дядька, наверно, прислал.

– Зачем? Или без его помощи мы не жили, не обходились? Проживем и теперь.

– При чем тут я? Что ты на меня набрасываешься? Амирхан тебе обещал, вот с ним и счеты своди. – Азамат, кажется, нашел выход. – В достатке грозился тебя содержать, вот и старается.

– Будь проклят день, когда он объявился! – Мадина опустилась на ступеньки, уткнулась в шершавые ладони лицом, заходили, задрожали ее плечи.

Больно было смотреть на мать, но Азамат не знал, как ее утешить. Он намеревался поесть, да расхотел вдруг, завалился спать в своей небольшой комнате. Кто знает, сколько прошло времени, проснулся оттого, что услышал за дверью шорох: в последние дни он спал чутко, как роженица. Азамат встал, подошел на цыпочках к двери. Прижался одним ухом к крашеной дощатой половинке, прислушался, замерев на месте.

– Азамат, я это, – раздался тихий голос Чабахан.

Он открыл дверь, пустил сестру к себе в комнату. Чабахан была в ночной рубашке, а на плечах – неизменная материнская шаль.

– Ну, чего тебе? Что опять стряслось? Почему не спишь? – набросился он на сестру, недовольный ее полуночным визитом.

– Что скажу тебе, брат! Только не ругайся, пожалуйста, – заторопилась, зашептала Чабахан, приближаясь к нему. – Ждала тебя долго. И вдруг уснула как убитая. Понервничала, ты не представляешь! И наверно, от этого…

– Могла бы подождать и до утра, – упрекнул Азамат, убежденный в том, что ничего важного сестра не сообщит. Он убрал ноги под одеяло, лег и вытянулся на кровати во весь свой длинный рост.

– Ты еще не знаешь, какие это новости, – промолвила она таинственно, приглушая голос. – Ты послушай, что мы сделали. Наших предупредили.

– Каких – наших? О чем ты?

– Слушай меня внимательно и не перебивай, чтобы я не говорила громко. – Она хотя и пыталась говорить тихо, чтобы не разбудить мать, но невольно повышала голос. – Возвращалась от бабушки Заира…

– Никак не можешь от нее отцепиться, – скривился Азамат. – После всего, что было, продолжаешь дружить. Нет в тебе самолюбия.

– А что было? – наивно сказала Чабахан. – Ну что ты, брат? Они давно любят друг друга. А с Махаром мы были просто друзья.

– Брось. Нашла друга… А Заира…

– Сейчас ты совсем другое скажешь о ней, – поспешила заверить она брата. – Поймешь наконец, какая она. Смелая и решительная. Ну так вот, – продолжала она взволнованно. – Спускается Заира по тропинке и видит: фашистская автоколонна поднимается по ущелью. И такая длиннющая, столько машин…

– Ну и что?

– А то, что она сразу сообразила, – вспыхнула Чабахан. – Нужно предупредить наших. Как? Зажечь костры на башнях. Конечно, одной ей было не справиться. Посуди сам. Мы не знаем, где располагаются наши, где их искать. Они, как горные орлы, на самых высоких скалах. Сегодня здесь, а завтра – уже в другом месте. – Какой-то ликующий, непонятный Азамату свет излучали ее глаза. – Пошли мы вместе. Представляешь, получилось, как в старину. Наверное, и тогда наши предки точно так возвещали об опасности, – продолжала она исповедоваться брату. – И горцы передавали так сигнал тревоги. Мы зажгли костры внизу и там, в верхних селах. По всему ущелью прошел наш сигнал тревоги.

– Наивная. Ну что с того? Вы решили только сейчас сообщить, что началась война? – усмехнулся Азамат, воспринимая поступок сестры с сочувствием. – Радио и газеты объявили еще двадцать второго июня прошлого года.

– Ты так ничего и не понял! Мы посчитали количество машин, какая у немцев техника. И все это сообщили нашим.

– По-твоему, они не смогли бы этого сделать сами? Только на ваши сведения и рассчитывали!

– Когда бы успели? – жарко доказывала Чабахан. – Бойцы наши вон где находятся, а колонна – только-только подымалась наверх. Наши вообще не знали, что немцы движутся с этой стороны.

– По-твоему, там, в горах, спят? Им на ваши сведения наплевать. А вас могли схватить немцы. И повесили бы на месте, чтобы не совали нос куда не следует.

– Трусливый осел, говорят горцы, с обрыва свалился, – заявила Чабахан насмешливо.

– А может быть, твоя Заира получила указания? – осенило вдруг Азамата.

– Никаких указаний она не получала. Мы сами решили…

– Ты-то откуда знаешь?

– Всегда ты так. Что бы я ни сделала – тебе не нравится.

– Не суй свой нос туда, куда не надо!

– Дай задание… Увидишь, на что я способна.

– Получишь сейчас у меня шлепка по одному месту. Чтоб сидела дома!

Чабахан шагнула в темноту за дверью и оттуда бросила:

– Ничего, посмотрим…

В комнате сделалось тихо, в окно падали матовые лучи луны.

Азамат только сейчас обратил внимание на то, что спал не раздеваясь, в рубашке и брюках. Он встал и направился на кухню. Погремел посудой, отыскивая в темноте, что оставила для него мать на ужин. Приподняв полотенце, которым были укрыты тарелки, он расхотел, однако, есть. Вернулся и лег, по-прежнему не раздеваясь.

Лежал с открытыми глазами.

Не спала и Мадина. Она слышала, когда встала с кровати дочь, затем отправилась в сторону веранды осторожно, на цыпочках, и долго не возвращалась. Потом, когда Чабахан вернулась и легла в свою постель, донесся шум из кухни – встал сын, проголодался, видать, лег спать не ужиная, и Мадина пожалела, что круто обошлась с сыном, а он, пожалуй, и не виноват.

Все в доме потеряли покой с появлением деверя – свалился им на голову хуже фашистской чумы. Мадина никак не могла освободиться от тревожной мысли. Сердце замирало от страха: что же будет? Как и чем можно помешать Амирхану? К кому обратиться, пожаловаться? Кто поможет?

Однако под лежачий камень вода не течет. Она решительно встала, направилась во двор, убежденная в том, что все спят. У ступенек крыльца нашла старые поношенные башмаки – обулась. Открыла ворота, а затем пошла в сарай к привязанному в глубине бычку.

– Что ты собралась делать?

Мадина вздрогнула. Следом за ней шла Чабахан.

– Отвяжу и пусть идет на все четыре стороны.

– Зачем? Ты хочешь, чтобы он достался…

– Утром увидят соседи. Что скажут? Откуда у нас бычок?

– Ну и что? Пусть видят. Кого ты боишься? Немцев?

– Неужто и ты…

– Не надо, мама. Ты ничего не бойся.

– Прекрати! Брат и тебя погубит.

– А как ты хотела? Сидеть сложа руки? Нет! Не буду! Хватит.

– Глупая. Вы что же, с ума посходили? Или я… Да-да, наверно, я сошла с ума…

– Ну что ты? Что ты, на самом деле. Все будет хорошо, вот увидишь. Не надо. Как будто хоронишь нас.

– О, всевышний! Если ты есть, возьми мою душу. Не мучь, нет больше сил.

Конрад Эбнер склонился над папкой, перевернул страницу, другую, задумался. Дел немало: уже в первые дня пребывания на посту уполномоченного Терека он столкнулся с разного рода проблемами – в управлении городом и окружающими селами, в налаживании трудовой жизни местного населения, которое под разным предлогом увиливало от работы. Не очень покладистыми показались туземцы Конраду, не заметил в них простодушной доверчивости; он чувствовал, как тает его терпение, и наивным казался самому себе, когда пытался разговаривать с горцами с подчеркнутой корректностью. Все чаще возникало желание припугнуть, заставить аборигенов трудиться с четкой немецкой исполнительностью. Для дипломатических увещеваний времени не хватало: нужно было решать продовольственные вопросы – кормить армию. Но как он выяснил позже, горцы заранее угнали скот в горы.

До поздней ночи задерживался Конрад в комендатуре, да и перебравшись в свои апартаменты, он долго не ложился спать, ходил по комнате, раздумывал. В такие минуты вспоминалась армейская жизнь, и он жалел, что согласился стать уполномоченным. Командовать полком было проще, хотя и менее безопасно.

Он углубился в текст.

«Первой задачей гражданского управления в оккупированных восточных областях является проведение интересов империи. Этим высшим принципом нужно руководствоваться во всех мероприятиях и соображениях. Правда, в далеком будущем оккупированные области должны быть в состоянии в той или иной, еще не поддающейся определению форме стать частями великогерманского жизненного пространства и должны управляться в соответствии с этим руководящим принципом…»

Конрад Эбнер дважды подчеркнул последние слова предложения, еще и еще раз перечитывая «Директиву по руководству экономикой во вновь оккупированных областях». Он вполне одобрял то, как было отмечено в документе, что поход против Советского Союза является мероприятием величайшего политического значения. Естественно, поход преследует цель устранить навсегда опасность, которая зачастую угрожает границам Германии со стороны могущественного, экономически развитого и организованного государства… Этому государству не бывать! Германия раз и навсегда должна быть защищена от опасности, и именно путем уничтожения Красной Армии и расчленения Советского Союза, в первую очередь по этнографическому признаку… Фюрер – вот их освободитель! А завоевать симпатии кавказских племен – это означает получить от них все, что мы желаем: дополнительные источники питания, возможность широкого использования природных богатств страны… В области религии – полнейшая терпимость, не отдавать предпочтения ни одной из религий. Все же необходимо учитывать особое значение ритуалов и обычаев ислама. Церковные здания вернуть в распоряжение населения. Что же касается школ, то тут нужно внести существенные изменения: принятый в административном управлении среди кавказских народов русский язык впредь должен быть заменен немецким. В остальном необходимо развивать языки местного населения.

Размышления Эбнера прервались, появился дежурный:

– Господин полковник, к вам прибыл Ази Таран.

– Пусть войдет.

Дежурный пустил Азамата в кабинет и закрыл за ниш дверь.

– Пожалуйста, проходите, садитесь, – радушно пригласил Конрад.

Торжественно-приветливый тон, звучное и почтительное обращение уполномоченного – Ази Таран! – каждый раз подкупало и настораживало Азамата.

– Позвал я вас, Ази Таран, по очень важному делу, – сказал Конрад далее. – Здесь, на Кавказе, мы осуществляем грандиозные преобразования. Воспитательного, просветительного, экономического, этического порядка. В ближайшие дни необходимо отремонтировать и открыть школу. Назначаем вас, господин Таран, ее директором. Подбирайте кадры учителей.

Азамат ушам своим не верил: неужто он станет директором? Зыбкая доселе мечта вдруг обретала реальность. Однако радуется он преждевременно, еще неизвестно, как отнесутся к этому Надя и Маргарита Филипповна. Каждый его поступок должен быть выверенным, хватит прежних ошибок. Он потрогал щеку: стоило ему понервничать, как тотчас начинала чесаться кожа на правой щеке.

– Вы верующий?

Азамат не мог собраться с мыслями, чтобы ответить, верующий ли он и в кого верит.

– Мусульманин? Христианин? Язычник? – Конрад решил прийти на помощь гостю, поскольку главным было отнюдь не то, кого горец почитает: аллаха или бога, поклоняется святому дереву или кусту, изваянию или кресту. – В области вероисповедания мы никого не ограничиваем. Свобода религии.

Азамат не знал, что ответить, как отреагировать на такое предложение уполномоченного, которому, очевидно, казалось, что он удивит гостя такой приятной новостью. К религии Азамат был равнодушен, но на всякий случай кивнул.

Конрад прошелся до окна, бросил короткий взгляд в сторону гор и вернулся к письменному столу. Небольшая пауза понадобилась Эбнеру, пожалуй, для того, чтобы перейти к новой, более важной теме.

– Господин Таран. Я неплохо знаю ваши горские обычаи. Хорошие обычаи. Не о них, как вы понимаете, речь. На сторожевых башнях были зажжены костры. И вы, и я знаем, что это означает, – говорил Конрад вполне спокойно, как о чем-то незначительном, однако не спускал с Азамата строгих глаз. – Возможно, вам известно, кто это сделал?

Азамат чувствовал, что уполномоченный непременно оставил неприятные вопросы напоследок. Разумеется, к ним можно было отнестись вполне хладнокровно: наплевать ему, Азамату, кто бы ни зажигал и неважно по какому поводу, – пусть отвечают. Но в этом деле была замешана его незадачливая сестра. С ее-то сердцем – ни за что ей не выдержать пыток и допросов. Кто знает, что она наговорит от страха, хотя и хорохорится. Как же быть? Назвать одну Аргуданову и умолчать о Чабахан он не мог: рано или поздно немцы выяснят, кто был еще. Сама же Заира выдаст, как только ее припугнут.

– Девчонки, знаете ли… – решил Азамат, что такой ответ отвратит беду. – Романтика, старина… В то далекое время зажигали. Баловство. Не придавайте значение.

– Романтика? Баловство? – вымолвил Эбнер устало я строго. – Нет, господин Аза Таран. Дело значительно серьезнее. Кто они, комсомолки? Они призывают к борьбе, сопротивлению, бунту?

– Нет-нет!.. Что вы! Там была и моя сестра… Она не совсем здорова.

– Вот как? – Конрад не ожидал такого оборота.

– Глупая девчонка, клянусь! – Азамат стал нервно растирать правую щеку – на ней, как шрам, обозначилась красная полоса. – Послушалась подружку. Поверьте, баловство.

– Ошибаетесь! – Конрад не хотел отказываться от своей версии, но был готов пойти и на некоторые уступки. – Мы, конечно, проверим, – добавил он, перехватив молящий взгляд Татарханова. – Но вам не кажется странным, что ваша сестра замешана в таком деле? А что бы об этом сказал ваш дядя?

– Простите ее… По наивности. Та, другая, может быть, действовала с определенным умыслом… Но сестра… Нет-нет!

Тревожная тяжесть легла на душу Азамата, он плелся по улице, угрюмый, потерянный. В голове теснились самые противоречивые мысли: то приятные о назначении директором школы, то последующие расспросы о кострах на башнях, о Чабахан и ее подруге. Азамату казалось, что он погружается в яму, из которой никак ему уже не выбраться.

Виноватый, надломленный, переступил он порог дома Маргариты Филипповны. Обе женщины, Надя и завхоз, встретили его настороженно. Может, догадались, что он явился с плохими вестями?

– Считайте, что так и есть, – не поднимал он головы, не мог смотреть им в глаза. – Вызвали в комендатуру я стали навязывать… – Он замолчал, давая им понять, что о таком даже неприятно говорить. – Если я остался, если у меня так получилось, можно меня с грязью…

– Что же они хотят? – Маргарита Филипповна подошла к нему поближе, словно в темной комнате плохо видела его лицо.

– Объясни, пожалуйста, – настойчиво потребовала Надя.

– Предложили открывать школу. Меня назначают директором. Подбирай, говорят, кадры. Что делать? От них не отвертеться. Посоветуйте, как отказаться? Может, сошлюсь на слабое здоровье? По ночам от контузии такие головные боли…

– Я вот что подумала, – возразила Маргарита Филипповна. – Отказываться, пожалуй, не надо. Есть возможность продолжить обучение ребят. Воспользуемся ею. Будут они под присмотром. Глаз да глаз теперь за ними нужен, чтобы не было никакой самодеятельности. Вот ведь как можно дело-то повернуть, – усмехнулась она и странно на него посмотрела.

– И я так прикинул, а без вас все равно не хотел принимать решение. – Азамат расправил плечи: большая часть груза снята с души. Но чего же молчит Надя? Должно быть, не одобряет, что он соглашается стать директором? – Да и найдутся ли учителя?

– Лично я – ни за что на свете! – заявила Надя.

– Погоди, милая! – строго прервала ее Маргарита Филипповна, словно остерегалась, как бы не наговорила молодая экспансивная женщина чего-нибудь неуместного. – Учить ты будешь не немецких детей, а наших. Что касается меня, то школе потребуется завхоз. Вот и будем все при деле. А там видно будет.

Чабахан напряженно замерла в ожидании: она всячески пыталась подавить испуг, но ничего не могла с собой поделать и все боялась, что вот-вот расплачется. А чтобы этого не случилось, крепко держалась за подлокотники кресла, на котором сидела.

– Как тебя зовут? – Уполномоченный обращался вежливо, говорил с нею, как с ребенком.

– Чабахан.

– Хорошее имя, – улыбнулся он. – Скажи, Чабахан, от кого ты и твоя подружка получали указания?

– Никаких указаний мы не получали.

– Ты уверена? Или не хочешь выдавать товарищей?

– Мы сами решили зажечь костры. У нас, на Кавказе, такой обычай. На случай опасности – всюду зажигали костры на башнях. И мы решили известить…

– Известить? Кого?

– Как кого? Наших горцев.

– Говори, говори. О чем известить?

– Как о чем? – не поддавалась Чабахан. – О том, что к нам в город пришли оккупанты.

…Через несколько минут перед Конрадом сидела другая горянка – Заира Аргуданова. И тоже тревожно смотрела на светловолосого уполномоченного, удивленная, настороженная, пожалуй, больше оттого, что он излишне с нею любезен, и все расспрашивает о постороннем – о соседях, знакомых, о школьных учителях. И только потом о том, что его интересовало больше всего.

– Так вот, красивая смуглянка, – мягко, даже игриво произнес Конрад, – нам известно, кого и зачем вы извещали. Мы вас отпустим, только вам нужно назвать тех, от кого получили такое задание.

– Никаких заданий мы не получали. Мы сами…

– У вас такой обычай, да? Вы хотели известить? Да? О чем?

– О том, что к нам в город…

– Хватит! Иди подумай! – оборвал Эбнер допрос.

В подвале было сыро, холод пронизывал до костей, бил в нос неприятный затхлый запах. Сквозь маленькое окошко, находящееся под самым потолком, просачивался слабый лучик света.

Девчата сидели в углу, на утоптанном соломенном настиле, прижавшись друг к другу – так было теплее.

– Кто-то нас, наверно, видел, – заключила Заира, голос у нее изменился, может быть, оттого, что осел, охрип. – Ты, случайно, ни с кем не делилась? – Она покосилась и подружку, невольно от нее отстраняясь.

– Ну что я – дура?! – обиделась Чабахан.

– Вроде бы никто нас не видел. Как же пронюхали фрицы? – Заира опять пристроилась к боку подружки. – Так все здорово получилось… И – на тебе!

– Неужели… – подумала Чабахан вслух, во тут же сама себя пристыдила: – Взбрело же такое в голову!

– Ты о чем?

– Болтаю, словам своим отчет не даю.

– Сама влипла и тебя потянула. Не сердишься? С твоим-то здоровьем. Сейчас твоя мать места не находит, – вздохнула-Заира.

– Не говори глупостей. Как будто у твоей матери каменное сердце.

Они еще теснее прижались друг к другу.

– Как там наши? – промолвила Заира прочувствованно. – Удалось им остановить колонну?

– Горы на нашей стороне, – заметила Чабахан.

– Приходила к нам мама Махара, – задвигалась непоседливая Заира. – Я обрадовалась, как будто сваты пришли. И испугалась. Жду на кухне – что же будет? Слышу – говорит моя мать: «Без людей и кружки воды не надо». Потом ответила мама Махара: «Сосед встречает соседа раньше солнца». Ну, думаю, сейчас они припомнят все кавказские поговорки. Помирились, и всем стало легко. Мама моя долго не могла уснуть. Все удивлялась: как могла ссора случиться? Столько лет таили обиду.

– Кто с местью дружит, тем быть с бедою, говорил Коста Хетагуров, – напомнила Чабахан. – А еще говорят: лучше хороший сосед, чем плохой родич. – И ей захотелось поделиться с подругой. – Свалился нам на голову странствующий дядька. Глаза бы мои его не видели! Как земля таких держит? Мама гонит его. А он не уходит. Такой наглый, ни стыда, ни совести. Боюсь я, понимаешь? И так на нас всегда косо смотрели…

– Пусть только посмеет…

– Как бы он Азамата не обманул. Затянет в какую-нибудь историю, и тогда…

– Что он, маленький!

– Не знаю. Сердце так иной раз щемит…

– Ты знаешь, в школе Азамат бывал очень строгим. Голову я боялась повернуть на уроке.

– И я всегда относилась к нему как-то особенно… И уважала, и любила, и побаивалась. Старший. А может быть, потому, что он никогда не был со мною ласковым?

– Странно. И мой брат старше меня, но чтобы к брату…

– У вас совсем другое. Вы как друзья. А у нас… Не могу понять его порой…