Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Я привела сына на медосмотр, понимаете? – заговорила Надя вновь.

– А что с ним? – Врач внимательно посмотрел на Алексея, который стоял чуть поодаль, чтобы не мешать взрослым вести разговор, и рассматривал медицинские инструменты под стеклом.

– Его хотят отнять у меня… отправить в Германию. – Она протянула повестку.

Он пробежал глазами текст.

– Не понимаю, зачем отправлять такого маленького? – вымолвил он недоуменно. – Не понимаю.

– Помогите, доктор. Вы – медик! Вы – совсем другой…

– Попытаюсь, конечно. Хорошо. – Он прошел к своему письменному столу. – Дам вашему сыну отсрочку. Для лечения, – пояснил. – Станете приводить его ко мне через день. Потом видно будет.

– Спасибо, доктор! Никогда не забуду вашей доброты.

– Благодарить меня незачем. – Он посмотрел на нее. – А вам нужно беречь свое сердце.

А за столом между тем продолжался задушевный разговор.

– Не пойму я тебя, ей-богу, – наседала Маргарита Филипповна, – почему у вас с Сашей нет детей? Не хотели, что ли? Или по какой-то другой причине?.. – Она осеклась, будто сообразила с опозданием, что не к месту заговорила о столь деликатных вещах.

Надя и прежде замечала в завхозе излишне простецкое обращение с людьми. Тому, кто ее не знал, могло показаться, что она просто-напросто бесцеремонна. Поступала же она так не по злому умыслу, а по душевной простоте. И, зная ее, люди прощали ей этот маленький грех.

– А куда нам было спешить. Еще молоды. – Таня ничего обидного в таком вопросе не усмотрела, разве только глаза ее сделались грустными. – Покуда поживем еще для себя, а уж потом будем обзаводиться детьми. Война еще, о детях думай, страдай…

Она перехватила тоскливый взгляд Нади и замолчала: и правда, что это она весь вечер изображает шута горохового, нехорошо так.

– Ну что ты? – Маргарита Филипповна уже и сама пожалела, что бесцеремонно коснулась больного места молодой женщины – то о муже, то о детях! Да не знала, как исправить свою ошибку. – Что ты, голубушка?

– Завралась, аж самой противно, – призналась Таня. – Чего уж шутом прикидываться.

– Ну что ты так. Полно на себя наговаривать, – пыталась загладить свою вину пожилая женщина. – Ты уж прости старую дуру. Неужто самой-то не ясно было. Эх!

– Ох, дети, дети, – вздохнула Надя. – И наша радость, и наша печаль…

– Ходила я к врачам, – стала оправдываться Таня. – А что врачи! И они ведь тоже не все могут. Общее лечение… А в общем-то говорят, что и ему, мужу, нужно бы явиться на обследование, а не только мне. Может, в нем весь секрет. Поговорила я с Сашей: так, мол, и так, советуют врачи… Насупился.

Задумались, пригорюнились женщины, словно сговорились, ничего не осталось от прежней бодрости, с которой начинали разговор.

– Что же это мы? Как на похоронах?! – встрепенулась Маргарита Филипповна. – Нет уж, родные вы мои! Хорошо начали вечерку, стало быть, продолжим. Ну-ка, еще по стакану чаю, голубушки. Вернутся ваши мужья. Заживете. Еще забудете меня, старуху, на радостях. Ну, выше головы, красавицы мои.

От настойчивого стука в ставни разговор оборвался; по тому, как колотили по дощатым створкам чем-то твердым, стало ясно, что явился недобрый гость. Женщины замерли, переглянулись.

– Ну-ка, ступай к малышу, – приказала Маргарита Филипповна Наде. – Еще напугают ребенка. Посиди возле него. Не буди.

И пошла открывать дверь.

В комнату ворвались сначала автоматчики, за ними – офицер; загремели сапогами, комната наполнилась шумом, гулом, словно ворвался взвод солдат. Офицер подошел к столу, поближе к керосиновой лампе, чтобы, возможно, его видели, поскольку был он невысокого роста, худой, с крысиным лицом. Солдаты остались у двери.

– Кузнецофа Маргарита Филиппофна? – Офицер задержал суровый взгляд на культе.

– Да, Кузнецова, – спокойно ответила она. – Маргарита Филипповна.

Офицер смерил колючими глазами Таню.

– Ты? – указал он пальцем, будто дулом пистолета.

– Семенюк… То есть Прохорова.

– Кто есть еще? – Офицер шагнул в соседнюю комнату.

– Там женщина с больным ребенком, – поспешила объяснить Маргарита Филипповна. – Малыш проходит лечение, господин офицер, – предупредила она, полагая, что этого будет вполне достаточно, чтобы разжалобить немца. – Надежда, покажи справку германского врача.

Надя держала спавшего Алексея на руках, прижимая к груди.

– Фамилия? – спросил офицер.

– Соколова.

– Соколофа? – фамилия, по всей вероятности, ни о чем не говорила ему, не значилась, по-видимому, в его списке.

Он вернулся в гостиную.

– Кузнецофа, Прохорофа, – указал офицер пальцем-пистолетом на женщин, – потораплифайт. Фи арестофан.

Утром ни один ученик не переступил порог школы, не было и учителей – весть об аресте облетела, должно быть, всех. Явилась лишь уборщица – старая, глухая женщина. Она гремела в коридоре порожним ведром и что-то бубнила себе под нос.

Азамат распахнул дверь кабинета и крикнул раздраженно:

– Уходи домой! Не видишь, старая, никого нет!

На сей раз она сразу услышала. Торопливо закивала и, пятясь, удалилась, унося ведро.

Шумно захлопнув дверь, Азамат зашагал по небольшой комнате, как заточенный в клетку зверь. Совершая недолгий и тревожный путь от письменного стола до окна и обратно, он нервно почесывал раскрасневшуюся на щеке отметину, чем-то напоминающую рану.

«Надо что-то делать!» Теперь Азамат все чаще и чаще разговаривал сам с собой и нисколько не удивлялся вновь обретенной привычке. Можно сойти с ума! Ему вдруг почудилось, что взоры горожан обращены к нему: и ты еще пришел в школу?!

В целом мире нет у него ни одного близкого человека, с которым можно было бы поговорить начистоту. Появился дядька, в нем найти родного по духу наставника надеялся Азамат, потянулся было всей душой поначалу. Но Амирхан… От его ненависти к людям жутко делалось. «Куда это приведет?» – не раз спрашивал себя Азамат. И вот – влип. Все узнают, что это его работа, и никаким дядькой не прикрыться, не оправдаться.

Никогда не был близок Азамат и со своей сестрой, никогда друг другу не поверяли они своих тайн. Может быть, сказывалась разница в годах, он был намного старше Чабахан. Но теперешняя неприязнь между ними сложилась не по этой причине. В итоге не с кем посоветоваться. Да о какой откровенности может идти речь, если он стал бояться даже родной матери. А Надя? Любит он ее, ради нее готов бросить все на свете, что угодно совершить, только бы она была его. Однако и ей ни за что на свете не решится поведать и одну сотую того, что его волнует, что творится с ним. Что же это? Как же так?

Проснулся Азамат как-то ночью от шума упавшего на пол стула, вытаращил от испуга глаза и видит в полумраке комнаты страшное видение: движется к его постели мать с топором в руках.

– Мама! – Он вскочил на ноги, отпрянул, прижался спиной к стене, раскинув, как распятый Христос, руки. – Это я, мама! Азамат! Азамат! Твой сын! Сын! Что ты хочешь? Успокойся! Мама! – Он боялся к ней приблизиться и вырвать из рук топор и уговаривал ее, стоя на кровати. – Ты успокойся. Посмотри хорошенько… Это я, твой сын, Азамат. Ну, смотри. Вот я, видишь? – Холодный пот прошиб его. – Эх, мама. Что с тобой творится?..

Она опустила топор, будто лишь теперь услышав его, глянула на сына обезумевшими глазами и что-то прошептала невнятно. Затем удалилась бесшумно, будто не касаясь вола босыми ногами.

Азамат осторожно спустился с кровати, чтобы не шуметь, не спугнуть мать, направился вслед за ней. Нужно было проследить, что она намеревается предпринять далее. Теперь жди беды.

Мать подошла к своей кровати, оглянулась: не следит ли кто за ней? Азамата она не видела, он стоял за дверью. Убедившись в том, что никого вокруг нет, она спрятала топор под матрацем, у изголовья.

Азамат вышел во двор, чтобы прийти в себя после всего этого. Моросило. А он был раздетый, ничего не набросил на себя. Он чувствовал, как холодный сырой воздух пронизывает его до самых костей, но продолжал стоять на крыльце, как будто нашел на него столбняк. Вот и дожили: в родном доме стало опасно оставаться…

Днем позже изрядно потрепала ему нервы Чабахан. Столкнулся он с нею во дворе, когда та возвратилась домой.

– Где ты шляешься? – Он охотно бы отшлепал ее, но лишь размахивал перед ее бледным лицом кулаком. – Ты соображаешь, что вытворяешь? Ты знаешь, что с тобой сделают?

Чабахан, не отвечая, направилась в свою комнату; ее дерзкий, независимый вид разозлил Азамата еще больше.

– Стой, кому говорю! – Он бросился за ней, схватил за руку. – Где бычок? Куда угнала? К кому? Отвечай!

– Пусти. Мне больно.

– Отвечай! Куда угнала бычка? – кипел он, едва сдерживал себя, чтобы не наброситься на сестру с кулаками. – Все равно найду, у кого бы ты ни спрятала. Бычок не курица.

– Ищи.

– Много берешь на себя, соплячка! А мать меня во всем винит. Я, видишь ли, ее подбиваю. А дочь ни с кем уже не советуется. На всех ей наплевать. Рано нос задираешь, дура! Дрянь паршивая! Ух, всыпал бы я тебе, да что от тебя останется! Говори скорее, где бычок? Тебя спрашиваю! Говори! Или задушу.

– Нет его. Нет. Не кричи. Сплавила. Да! Далеко он. Там, где нужнее.

– Огрызается, гляди-ка. Все мои планы разрушила. Детям в школе хотел наладить питание. Голодные ходят. Думал, подкормим еще немного бычка. А эта дрянь, никого не спрашивая… самовольно… что позволяет…

– Долго ты раздумывал. – Чабахан всем своим видом подчеркивала, что нисколько ему не верит.

– Замолчи, дура! А если бы поймали? Ты знаешь, что бы с тобой сделали? Ни за что бы уже не удалось тебя спасти. Это мужское дело – можешь наконец понять!

Между ними неожиданно оказалась мать, заголосила?

– Не трогай ребенка!

Жизнь в родном доме сделалась невыносимой. Азамат подумывал о том, чтобы перебраться в школу и там оставаться на ночь. Тянул время до поры отнюдь не потому, что не устраивали условия: не был уверен, что Надя и Маргарита Филипповна одобрят его неожиданный шаг.

И вот арест женщин… Почему именно их? Он не сразу вспомнил о списке, который как-то передал уполномоченному. Чего же тянул столько времени Конрад Эбнер? Почему не арестовывал так долго? Может быть, проверял Азамата – всех ли он включил в список? Или не хотел с арестов начинать свое правление? О религии толковал, о добродетельной политике Германии… Ерунда! На все это фашистам наплевать! А Конрад Эбнер такой же фашист, как и остальные, хотя и улыбается, вежливо усаживает на стул, говорит мягким голосом, твердит о доброте и свободе. Тянул с арестом по другой, очевидно, причине. За каждым, кто значился в списке, была, возможно, установлена слежка, чтобы найти нити к какой-то подпольной организации…

Знал бы Конрад Эбнер, что и те, кто значился в списке, включены под диктовку дядьки: «Включай всех, кто может вызвать у немцев подозрение. А главное – неугодных нам…» «Как Иван Калита делал? – усмехнулся Азамат. – Может, помнишь по истории? Был такой московский князь. Оброк собирал для татаро-монголов. А на неугодных ему князей жаловался хану, и тот их…»

Как бы там ни было, ему, Азамату, нужно думать о своей судьбе. И сейчас, не мешкая! Говорят же мудрые люди: промедление смерти подобно. Этот миг наступил. Промедлит, не решится на смелый шаг – погибнет. И никто его уже не спасет, никто!

Открыла дверь Надя. Она стояла перед ним бледная, непривычно разлохмаченная, с глазами, опухшими от слез. Мало что осталось от ее яркой красоты.

– Собирайся! – решительно заявил Азамат. – Бери сына. И скорей!

Она не могла понять, что он хочет, не могла вымолвить ни слова.

– Ты что, не слышишь? Оставаться здесь вам опасно. С минуты на минуту сюда явятся немцы.

– Алексея я уложила спать, – потерянно откликнулась она.

– Буди скорее! Ну, чего ты медлишь? Через дядьку я узнал, что на рассвете немцы увозят детей. – И чтобы не встречаться с ней взглядом, снял со спинки стула Надин шерстяной жакет.

Она потянулась к нему, но вместо того, чтобы взять из рук жакет, сказала:

– Врач нам дал отсрочку.

– Какую отсрочку? – На лбу его выступил пот. – О чем ты говоришь! У этих фашистов нет ничего святого. Родную мать продадут и не пожалеют.

У Нади подкосились ноги, она поспешила сесть на ближайший стул и посмотрела на него с недоумением.

– Возьми себя в руки. – Он протянул ей жакет. – Медлить нельзя. Собирайся.

– Куда же нам идти?

– Бежать! Бежать в горы! Послушай, у нас нет времени. По дороге я тебе все объясню.

– А как же Маргарита Филипповна? И Таню увели… Неужели их не отпустят?

– Ты соображаешь, что говоришь? – Он нервничал, не знал, как ее еще убеждать. – Что ты ждешь от этих извергов? Утром чуть свет заберут у тебя единственного сына. И прощай! Никогда больше не увидишь малыша. Ты этого хочешь?

Надя бросилась в спальню, стала будить сына…

Глава девятая

На удивление долго стоявшие погожие дни внезапно сменились непогодой, когда отправились в неблизкий и нелегкий путь. Пошел дождь, мелкий, частый, от него быстро намокала одежда людей, сумрачно погрузившихся в такие же беспросветные, как небо, думы. Хлюпала под ногами жижа, стекали ржавые ручьи с потрескавшихся каменных скал. Тоскливо поскрипывали колеса телег, груженные детьми, немощными стариками, тяжелоранеными, нехитрым скарбом.

А выше, когда поднялись на огромный утес, неожиданно пошел снег. Что ж, конец октября, высоко в горах уже зима. Хлопья снега долетали и в ущелье, по утрам зеленые пушистые ели серебрились изморозью.

Там, на перевале, не исключено, настигнут людей и бураны. Нужно, во всяком случае, быть готовыми ко всему.

– Как у тебя? – спросил Соколов Тариэла, обходя с проверкой колонну.

– Все нормально, – ответил Хачури.

Правда, кое-где колонне приходилось ненадолго останавливаться: ухудшалась дорога, подводы проходили с трудом, и бойцам нужно было им подсобить.

Казалось бы, разумней не трогать до поры Прохорова, проследить его связи, узнать намерения. Тем не менее Виктору Соколову пришлось долго убеждать в том комполка Ващенко. Ночь была на исходе, а беседа не кончалась.

– Прохоров, пойми, свяжет нас по рукам и ногам, – возражал командир полка, хотя и чувствовал правоту Виктора. – Неужто у нас других забот мало? Главное – вывести людей. Да и нашу слежку учуять он может. Что тогда?

– Хуже будет, если егеря узнают о том, что мы направляемся к перевалу Бечо, вместо Донгуз-орун. – Виктор решил обратить внимание Ващенко и на такой факт. – Я твердо убежден, что Прохоров сообщил им наш маршрут. В тот раз он провел нас вокруг пальца. И вы знаете, чего это нам стоило! На этот раз – дудки. Дважды спотыкаться на одном месте и не образумиться – слишком. Как только немцы узнают, что мы переменили маршрут, тотчас же бросят нам наперерез по ущелью Накры егерей. Тропа с перевала Донгуз-орун в Сванетию там хорошая. И пройти будет очень просто, поверьте. Больше того. Меня все время поражало, почему немцы не занимают перевал Басса? Странно, понимаете? Или недооценивают значение очень выгодного перевала? На немцев вроде бы непохоже. Карты у них, сами знаете, отличные, все в них указано. Тогда в чем дело? Почему не занимают перевал Басса? Заняв его, немцы смогли бы контролировать проходы. И тогда нам ни за что уже не выйти из ущелья. Чего же они выжидают теперь? Бог с ними – тогда не хотели. А теперь?

– А ты не допускаешь, что это, может быть, Карл Карстен их отговаривал? – высказал предположение Ващенко.

– Я думал об этом, – рассеянно ответил Соколов, находясь во власти своих мыслей. – И сам генерал Блиц альпинист. Знает горы. Правда, не наши.

– Авторитет Карстена как специалиста огромен, – настаивал Николай Иванович. – Станут ли ему не доверять?

– Возможно. Однако до поры. Опять-таки тогда, раньше, – горячился комбат. – А теперь? И вот к какому выводу я пришел. Уверенность их объясняется довольно просто. У них здесь свой человек. Информация от него поступает аккуратно. Они всегда знают, куда мы пойдем.

Ващенко откинулся на спинку стула. Доводы Соколова показались ему убедительными. Он предложил:

– А если сыграть с ним в открытую? Заставим его работать на нас? Что ты на это скажешь?

– Исключено! Прохорова не склонить. Уверен. Он – опытный шпион. На руднике нашем с тридцать пятого, кажется. Представьте, в коллективе не было человека, который бы не отметил: Саша – отличный парень! Нигде ни разу не споткнулся. И свадьбу перед войной всем рудником ему справили. Какую девчонку взял! Как он нас облапошил, даже обидно. Если бы не рация… Смотрю – выстукивает. Клянусь, глазам своим не поверил.

– Упустим, головы нам не сносить. Сам говоришь – опытный.

– Не упустим, – заявил Виктор убежденно. – Нам сейчас о людях нужно думать. Сами-то мы сможем вырваться. Отыщем звериную тропу и пройдем. А с остальными как быть? Людей, скот не спрятать, не скрыть от фашистских глаз такую колонну. Прохоров – вот как нам нужен! И ему во что бы то ни стало нужно идти с нами, Николай Иванович. – Они были в помещении вдвоем, и Соколов обращался к командиру полка по имени и отчеству. – Хотя бы до развилки. Через него мы будем дезинформировать немцев. Пусть ждут нас на перевале Донгуз-орун. Другое дело, что об игре должен знать узкий круг людей.

– Доложим, Соколов, командиру дивизии. А Василий Сергеевич как сочтет нужным. Головным отрядом отправим роту старшего лейтенанта Хачури. Он следопыт, не упустит.

– Кстати, и Тариэла надо предупредить.

– Сам ему обо всем скажешь. На рассвете рота будет здесь.

– Еще Зангиева надо предупредить.

– Ну вот, а говоришь – узкий круг.

– Этому парню – можно.

Утром Махар ожил: от предыдущей ночи остались лишь темные круги под запавшими глазами. Комбат склонился над ним и произнес шутливым тоном:

– Напугал ты нас, парень. Что это с тобой произошло? Упал, что ли?

– Ага. Оступился и… прямо на руку. Жуткая боль!

Соколов подвинул к его койке табурет, сел.

– Скажи, Махар, – тихо заговорил он, – между тобой а Прохоровым ничего серьезного не произошло? Только честно.

– Нет, – встревожился Махар, и круги под глазами стали еще темнее. – А что – он что-то говорил?

– Ты обещал ему молчать? – продолжал капитан так же тихо, но требовательней. – Я правильно понял? Говори начистоту. Дело серьезное, Махар.

– Ну-у… я не знаю, что вы имеете в виду?

– Он бегал к жене в город, а ты обещал умолчать? Только и всего. Или тебе еще что-то известно?

– Вы думаете, он ходил в город, чтобы?.. – Махар настороженно оглянулся и замолчал.

– Мне кажется, он вообще не был в городе.

– Как? А где же он был? Я с ним столкнулся у самой «каланчи». Оставалось до нее метров двести. Чего бы ради он ходил туда? Я сразу понял, что он бегал в город, и сказал ему о том. Он побледнел как стена. Думал, я его выдам, доложу начальству, либо Елизавете Христофоровне. А если он был в городе?.. Тогда зачем так испугался меня? Смотри, говорит, никому ни слова. Да! – Махар приоткрыл рот и замер на миг. – У него в руке был пистолет. «Откуда, – спросил я его, – у тебя пистолет?» Он ответил, что вроде бы нашел… Разве он вам не рассказывал?

– Нет, Махар. И видишь, сколько странного. Должен тебя предупредить. Все должно оставаться между нами. Понял? Смотри не подавай виду, будто что-то заподозрил. Ни о чем его не спрашивай. Все должно оставаться по-прежнему. Договорились?

– Понял, товарищ капитан.

Колонна была в пути.

Поднимались все выше, ближе к вершинам, заметно похолодало; мокрая одежда стала покрываться ледком. Рота Тариэла Хачури, как условились, двигалась впереди. Бойцы протаптывали в снежном насте широкую тропу, чтобы отчетливо был виден след, чтобы никто не свернул в сторону и не угодил в пропасть. Стариков и детей вели над глубокой тесниной под руки, внизу шумела река, в этом месте особенно легко можно было оступиться – тропа шла под уклон. Самых маленьких детей несли в рюкзаках.

Головной отряд неожиданно остановился, достигнув небольшой площадки. Тут дул резкий ветер, он прорывался сюда из боковой расселины. Площадка обледенела, люди скользили и падали под сильным напором ветра.

– Беритесь покрепче за руки! – скомандовал Хачури. – Цепочкой, цепочкой!

– Детей, женщин и стариков привязать друг к другу веревками, – распорядился комбат Соколов; так обычно поступают альпинисты.

Раненых переправляли на волокушах из прутьев. Их тянули, как сани, по покрывшейся твердой, как кость, коркой льда тропе.

– Осторожно!

– Еще, еще! Тяните!

– Под ноги смотри!

Особые трудности возникли с переправой скота.

– Его ведь не привяжешь, не проволокешь, как раненых, на носилках, – беспокоились бойцы.

– Метет и метет, черт, сил нет стоять.

– Ты-то что молчишь, Асхат? – Усы у Николы Николаева побелели, заиндевели.

– Становитесь по обе стороны тропы! – сообразил Тариэл. – Да за руки, за руки держитесь. А с этой стороны погоним.

Бойцы стали плотной стеной с двух сторон, образуя своеобразный коридор. Животные безропотно потянулись друг за другом цепочкой, без сутолоки.

– Ну, родимые!

– И выход нашелся.

– Голь, поди, на выдумку хитра.

К вечеру люди выбились из сил, и нужно было думать об отдыхе. Соколов полагал, что они смогут еще дотемна добраться до хижин охотников, разместить там детей, а остальных пристроить под открытым небом, но в безветренном месте. Теперь ясно было: ночевать придется в одной из углублений ущелья.

Отыскали такое углубление у подножия горного гребня, здесь нависшая скала укрывала от снега. В нем разместили детей, стариков, раненых. Многим раненым требовалась неотложная перевязка – женщины взялись помогать медикам. Разожгли костры, грели воду.

На рассвете, когда молочные тучи задвигались и стали уходить, натыкаясь на вершины, Прохоров явился к Соколовой делать перевязку.

– Погода, видать, установилась, товарищ капитан, – с подчеркнутым почтением обратился к комбату Прохоров после перевязки.

– Вроде бы. – Виктор никогда не бывал с ним в приятельских отношениях, хотя до войны и работали в одном рудоуправлении. – Как рука?

– Готов стать в строй, товарищ капитан.

– Будь осторожен, – предупредил Соколов.

– Все будет как надо.

Комбат кивнул и не стал более задерживаться. Он направился к медикам, расположившимся в нише под скалой. «Сколько неприятной угодливости в нем! – подумал Виктор о Прохорове. – А какие холодные неприятные глаза! Удивительно, все считали Прохорова хорошим парнем. Веселый, общительный, исполнительный, уважительный, как только не расхваливали! Никто никогда на неге не обижался, никому никогда он не причинил обиды, на пил, не курил – идеальный, и все тут. И никто, даже жена, не разглядел его холодных, как ледяшки, глаз. Впрочем, глаза – не улика, за них под суд не отдашь, кроме того, и с такими вот глазами, наверное, бывают хорошие люди. Это теперь можно смело судить и рядить, когда знаешь, кто он такой. А прежде?»

Над валунами вился дым от костра – здесь находился головной отряд Тариэла Хачури. В его распоряжение отправился и Прохоров.

Мать, по-видимому, не сомкнула за ночь глаз, сидела на каких-то узлах, усталая, цвет лица показался ему нездоровым. Виктор подсел к ней, обнял за плечи.

– Как ты? Наверно, не прикорнула совсем?

Елизавета Христофоровна смутилась: при людях сын проявляет нежности, такого еще не бывало.

– Ты был прав, – сказала она. – Прохоров попросил меня выписать его. И я чуть было не обронила: охотно!

– У вас ему делать уже нечего.

– Только ли у нас?

– Мама!

– Пусть простит меня господь бог, мне было мерзко перевязывать его на этот раз, – печально призналась она. – Подобное отвращение я испытала еще как-то. Когда вынуждена была оказать помощь белогвардейским разбойникам.

– Было и такое, мама?

– Да. Досталось им тогда на Курской слободке. У нас, во Владикавказе. Работала я в больнице. А тут их привезли сразу же после боя. Не хотела, ты знаешь, оказывать им помощь. Едва пересилила себя. Долг медика.

– Много испытаний выпало на вашу долю.

– И вам вот досталось.

– Ничего, мама. Мы крепкие, выдержим. Воистину ваши дети.

Протянув к огню руки, грелись у костра бойцы.

– Товарищ старший лейтенант, принимайте подкрепление. Рядовой Прохоров прибыл для прохождения дальнейшей службы…

– С выздоровлением.

– Спасибо.

– Смотрите, кто к нам прибыл.

– Саша!

– Прохоров, здоров?

– Здравствуйте, друзья. Рад вас всех видеть. Наконец я вырвался к вам. Надоело болеть.

– Как там наш Махар? Скоро ли и он вернется?

– Скоро. Куда он денется.

Вслед за Прохоровым пришли еще трое солдат. Двоих Хачури определил в поредевшее в последнее время отделение Аргуданова.

– А как же Махар? – забеспокоился Асхат. – Обещали выписать.

– Выпишут – вернется.

– А не отправите его потом в другое отделение?

– Чудак. Принимай этих. Поправится Махар, и его определю к тебе в отделение. – Ротный улыбнулся – вспомнилась ему драка двух парней. Как будто не так давно это было, а столько событий произошло с той поры, какая у них дружба получилась.

Хачури зашагал во второе отделение – определить третьего бойца.

– Будем знакомиться. – Асхат протянул руку, как бывалый боец новичку, и назвал себя.

– Левон Орбелян, – ответил солдат, смуглый и светлоглазый, невысокий и крепко сложенный парень.

– Из Армении? – Асхата удивили светлые глаза парня. Аргуданов не спешил отпускать его руку, как бы давая понять, что предстоит небольшой разговор.

– Из Новороссийска, – ответил Левон Орбелян, белые зубы засверкали под черными усами. – Разочаровал?

– А я думал, из самого Еревана, – произнес Аргуданов с досадой и повернулся лицом к товарищам: – А он – новороссийский. Армянин? – уточнил Асхат строго, хоть в этом он не хотел ошибиться.

– Армянин.

– Хорошо разговариваешь по-русски.

– Жил в русской семье.

– Интересно! – Асхат вовсе заинтересовался. – Расскажи, если не секрет, конечно.

Никола Николаев подошел поближе, прислушался.

– Гляди-ка, Аргуданов проверяет анкетные данные. – И Прохоров прислушивался, о чем говорят бойцы. – Еще о родителях спроси. Кем были до семнадцатого года.

– Спросим, если понадобится – все спросим, – сухо заметил Асхат, не глядя на Прохорова.

– Долго рассказывать, – улыбнулся парень.

– И путь наш неблизкий. Времени много.

Не сейчас, конечно, а немного позже Левон Орбелян поведал о том, как в лютое время турецкой резни, в пятнадцатом году, в Трапезунде восьмилетним мальчишкой убежал от турецких охранников. Отец, когда пришли в дом аскеры – турецкие солдаты, – разбил окно скамейкой и крикнул сыну, чтобы бежал через двор. Левон не хотел оставлять отца, но он силой вытолкнул его в окно. Турецкие охранники не заметили, как улизнул мальчишка. Отца и мать расстреляли на месте. Левона взял с собой русский солдат, когда началась в России революция и русская армия, находящаяся в Турции, возвращалась на родину. С той поры родителей ему заменили русские – солдат и его жена. Они и на ноги поставили. Со временем женили.

– За что вас турки резали? – спросил Асхат. – Вы что же, воевали с ними?

– Ты что, не слышал о резне? – удивился Федор Феофанос.

– Нет, поэтому и хочу послушать.

– Турки что! – жарко заговорил Левон Орбелян. – Они – как онагры. Знаете? Есть такая порода ослов. Послушались немцев. Отец мой всегда говорил: немцы еще не раз на головы людей обрушат горящие головешки. Так и есть. И во времена революции, и в гражданскую, и теперь… Магнитом тянет их на восток. План у немцев был в прежние времена: «Берлин – Босфор – Багдад». Гитлер решил, что он сможет его осуществить теперь. Он надеялся найти на Кавказе онагров – диких ослов. Ошибся. Здесь – джигиты! Богатыри! А что касается турок, – вернулся он к вопросу Аргуданова, – то немцы натравили турок на армян преднамеренно. Прежде чем начинать войну против России, турки должны были убрать армян. То есть уничтожить внутренних, как они считали, врагов, сторонников России. Чтобы не получить удар в спину. Политика фашистов была и осталась прежней – разделяй и властвуй…

– Насчет этого и я от отца своего слышал, – подхватил Федор Феофанос. – Когда фашисты оккупировали Грецию, он сказал: теперь пойдут на Советский Союз.

– Всю Европу захватили, – включились в разговор и другие.

– Европа – это одно, – стоял на своем Федор. – А Греция фашистам стояла поперек горла.

Второй боец был родом из Ташкента. Молодой мужчина, светлолицый, с черными волосами, которые выбивались из-под шапки.

– Теперь у нас интернациональное отделение! – Асхат гордо оглядел сослуживцев, как будто много труда приложил для создания такого отделения лично. – Вернется Махар – и будет полный букет. И тогда мы непобедимы!

Показалось солнце. Тем не менее было холодно и отовсюду веяло сыростью. Одно хорошо – перестал падать снег, одежда бойцов у костра чуть-чуть просохла. По-прежнему впереди колонны шла рота Тариэла Хачури, она выдвинулась намного вперед, чтобы первой принять бой, если появятся егеря.

– Стойте! – вдруг остановил бойцов Хачури. Его внимание было приковано к скале, на которую запрыгнул крупный, с мощными рогами тур.

– Черт побери! – процедил сквозь зубы Аргуданов.

– Напугал, товарищ старший лейтенант? А что, если его пристрелить? – взялся за автомат Прохоров. – Гляди-ка, сколько мяса!

– Тихо, – строго глянул на него Хачури. – Тур, наверно, спускается вниз с дневной лежки. К пастбищу направляется.

– Можете проверить, – самоуверенно заявил Аргуданов, – там на седловине, немцев нет.

– Тише, – остановил бойцов Хачури.

Тур тем временем скакал в сторону седловины, за короткое время он преодолел немалое расстояние. За ним с восторгом наблюдали бойцы.

– Нам бы такое проворство, – позавидовал Федор Феофанос. – Раз-два – опа, и оказались бы на перевале.

– Сейчас проверим, – снова заговорил Аргуданов. – Если тур выйдет на гребень, значит, никаких егерей там нет. У туров знаете какое чутье! И глаз зоркий.

– Ты прав, – мягко осадил Хачури. – Только помолчи пока.

Комментарии Асхата невольно отвлекли Тариэла: он и за туром наблюдал, но и на миг не мог оставить без внимания Прохорова – ему все казалось, что он вот-вот выстрелит в животное.

Вскоре проворный тур забрался на гребень, освещенный солнцем – небо к этому времени высвободилось от туч.

– Вперед выдвигается отделение Аргуданова, – распорядился Хачури, и отряд отправился дальше.

Прошли немного, и Асхат снова остановился.

– Товарищ старший лейтенант, а все-таки егеря здесь были. – Он указал на пустые консервные банки, валявшиеся у скалы.

Хачури молча кивнул. Вспомнилось, как однажды еще подростком точно так, как Аргуданов, обратил внимание командиров, Тимофеева и Соколова, на консервные банки, за что Василий Сергеевич прозвал его следопытом. «Наблюдательный парень, острый глаз», – подумал с одобрением Тариэл об Асхате.

– Почему остановились? – подошел Соколов.

– Смотрите, товарищ капитан, – поспешил Асхат высказаться, – и сюда егеря пробирались. Наверно, нас встречать приходили. Поджидали…