Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– Конечно, – смутился он.

– Интересно! Очень интересно. Совхоз имени Алексея Соколова, а ты – Виктор Соколов, – искренно удивлялся Конрад. – А чем мы прославимся? Кто о нас будет помнить? Что назовут нашим именем? И назовут ли? – Он твердой походкой направился к себе в номер.

…Дома было тихо. Горела над кроватью Нади ночная лампа. Она отложила книгу, когда Виктор переступил порог спальни.

– Обманщик, – выговаривала жена с нарочитой строгостью. – Не ты ли обещал прийти сегодня пораньше!

– Прости, милая, так получилось, – стал он оправдываться. – Ты ведь знаешь, из совхоза не просто вырваться.

Виктор снял пиджак, развязал галстук и добавил:

– Представляешь, горцы накачали немцев так, что они на ногах еле стояли.

– Какой ужас! – посочувствовала Надя. – Как же ты?

– Мои слова на горцев не действовали, – махнул рукой Виктор. – «Что они за мужчины, если не могут выпить хотя бы один рог! Почетный!..» А тостов, ты же знаешь, уйма!

– А у меня… – начала было Надя и замолчала, таинственно улыбаясь. – Никак не могла тебя дождаться, чтобы сказать. У меня… – Она невольно коснулась рукой своего живота.

Виктор засмотрелся на жену, залюбовался ею, что-то новое обнаружив в ней: необыкновенно нежным светом засветились ее крупные серые глаза.

– Наденька, это правда? – Он присел на край кровати, казалось, ноги ослабли от волнения.

И когда жена закивала, довольная и смущенная переполнившей ее радостью, он стал целовать ее в щеки, губы, в лоб.

– Алексей Соколов! – Виктор вскочил и объявил. – Неистребим твой род, отец! – Глаза его горели. – Наследник.

– Погоди еще, родной. А может быть, дочь.

Виктор как будто не слышал жену.

– Мама знает? – спросил он.

– Нет, я тебя ждала…

– Ясно!

– Куда ты? Утром скажем. Она спит.

– Разве можно такую весть таить до утра!

– Сумасшедший. – Она нежно смотрела на него.

…На третий день пребывания немецких спортсменов на Кавказе Соколов, оговорив предварительно весь предстоящий маршрут, пригласил некоторых альпинистов, желающих принять участие в экспедиции. Группа отправилась штурмовать Эльбрус.

Неожиданно от восхождения отказался Конрад: уже с утра он предстал перед Виктором с перевязанным горлом. Говорил хрипло, покашливая. Инсценировать такое, кажется, было невозможно.

– Не повезло, какая досада. – Конрад развел беспомощно руками. – Но ничего, что теперь делать… В другой раз. – Особой печали в его голосе Виктор не почувствовал.

– Все еще у нас впереди! – подбадривающе заверил его Виктор. Он счел нужным предупредить о происшествии Карпова.

– На этот счет можешь быть спокойным, – сказал Константин Степанович, перебирая бумаги в папке. – Без внимания его не оставим, не переживай. Кстати, – поднял голову, – в этом мне поможет Саша Прохоров.

– Вам виднее, – сказал Виктор и вышел из кабинета.

В коридоре он столкнулся с Прохоровым – невысоким, щуплым молодым человеком, мастером с участка.

– Здравствуйте, Виктор Алексеевич, – почтительно поприветствовал Саша. – В отпуске я сейчас, – уведомил он Виктора, поясняя, почему он в административном здании, а не на рабочем месте. – Дом хочу подремонтировать, – охотно делился он. – Зима на носу. А у Константина Степановича запарка. Нужно помочь. Глядишь, зачтется мне это, когда буду вступать в партию.

Виктор хотел было дать Прохорову несколько наставлений, как вести себя с внезапно заболевшим Конрадом, но раздумал: пусть Карпов распорядится сам. А то еще неправильно истолкует его слова, посчитает, что за каждым слежка, – глядишь, переусердствует.

Появился Саша Прохоров на Терском комбинате сравнительно недавно, года, пожалуй, четыре назад. Приехал откуда-то с Урала. Профессии не имел, работал вначале разнорабочим, делал все, что скажут. Трудолюбивого парня сразу заметили, а вскоре определили в шахтерскую бригаду. Скромный, отзывчивый, исполнительный, он через год стал помощником мастера. Учился вечерами, проявил способности – выучился на мастера. А недавно женился, взял хорошую девушку, учительницу младших классов Таню Семенюк. Свадьбу справили в комбинатовском клубе. Предприятие помогло с жильем, и коллектив не остался в стороне – пусть становится тверже на ноги молодая семья…

– Не повезло Конраду, жаль его, – сказал Карстену Виктор, когда автобус отъехал от комбината.

Он намеренно заговорил о происшествии, чтобы выяснить, что по этому поводу думают соотечественники Конрада. Карл хмыкнул что-то неопределенное, а затем пожал плечами: вот и думай, что он хотел этим сказать. Остальные двое, Ганс и Эрик, сделали вид, что это их вообще не касается, и продолжали смотреть в окно. Ганс вообще за все пребывание в поселке не проронил больше десяти слов. Если ему что-то нравилось, он одобрительно восклицал: «Гут!» – и снова – молчок. В горы он ехал, как на работу. Полнейшее спокойствие сохранял и Эрик, крепкотелый парень лет двадцати пяти.

Виктора молчание гостей насторожило: что оно означает? Как его воспринимать? Соколову искренне было жаль Конрада. Он полагал, что именно тот пройдет весь маршрут лучше своих товарищей. Может быть, ошибался? А что, если болезнь придумана лишь как повод для отказа идти на Эльбрус? А что, если струсил светловолосый, хотя и виду не подавал и прямо об этом постеснялся сказать? Вот и товарищи как-то не желают о нем говорить… Впрочем, черт с вами! Не хотите, не говорите. Вам товарища не жаль, ну и бог с вами.

Виктор поднялся со своего места, направился к водителю. Сел сбоку на маленькую скамейку.

– Значит, так, Махар, – обратился он к водителю, щуплому, черноволосому парнишке, – едем через ущелье «Надежда». И поднимемся до Зеркального водопада.

– Мимо «каланчи»? – уточнил Махар Зангиев.

– На твое усмотрение. Тут ты выбирай дорогу сам.

– Ну, конечно, мимо «каланчи», – решил Махар; лицо его смуглое, совсем еще юное, но уже с черной полоской усов, расплылось в лукавой улыбке, словно он что-то замышлял. – Пусть иноземные гости посмотрят, какие у нас места! Виктор Алексеевич, расскажите им, как вы еще пацаном забрались на самую верхотуру «каланчи».

– Тебе-то откуда известно?

– Такое в тайне не удержать, – ответил Махар. – А все-таки как вам удалось подняться по такой отвесной скале?

– Возьмись – и у тебя получится.

– Честно говоря, пытался, – признался Махар. – Почти до седловины добрался, а дальше – никак. И у других пацанов не получилось. Да там гладкая стена! Не за что ухватиться.

Непринужденный разговор с Махаром невольно отвлек Виктора.

Автобус тем временем выехал на грейдерную дорогу, потянулся в сторону ущелья и стал подниматься вверх по серпантину.

– А что, до Ларисы подниматься не будем? – спросил Махар.

– Нет. Посмотрят на село издали.

У Зеркального водопада постояли недолго. И, взвалив на спину рюкзаки, отправились в путь. Медленно взбирались по крутой тропе. Наконец поднялись на утес, напоминающий грудь огромной птицы; отсюда виднелся ледник.

Внизу в зелени обильных фруктовых деревьев утопало селение. Пологие крыши домов едва просматривались. По обе стороны, точно ворота, возвышались сторожевые башни. Виктор остановил группу.

– А вот и наша Лариса, – отметил он буднично, полагая, что гости сами оценят по достоинству красоту живописной местности.

– Райский уголок! – заметил Карл, изумленный увиденным.

Ганс произнес привычное: «Гут!» – но глаза его на этот раз выражали неподдельный восторг.

Чуть выше высокогорного селения, сразу же за хвойным лесом, начинались огромные скалы; зеленый фон здесь резко сменялся первозданной белизной массивных заостренных кверху вершин, освещенных солнцем. Погода стояла ясная, небо – синее-синее.

Постояли, полюбовались, а затем снова отправились в путь, вышли к просторной площадке – отсюда просматривался Эльбрус. Двуглавая макушка могучей горы, упирающаяся мраморной белизной в синий купол неба, показалась совсем близко. Ослепительно сверкал под лучами солнца снег.

Растянулись цепочкой: впереди Виктор, за ним Карл Карстен и остальные альпинисты. Шли неторопливо, размеренно по глубокому белоснежному настилу. Под ногами похрустывала тонкая корка льда. И вдруг кто-то сзади сдавленно вскрикнул.

Виктор оглянулся – в снегу лежал Карстен. Он подошел и помог ему подняться. Карл стал объяснять, но как-то неуверенно, словно и сам толком не понял, что с ним произошло. Ощущение, говорил он, такое, будто горячая игла пронзила ногу и он на мгновение лишился сознания, и упал в снег.

– Оступился, наверно? – предположил Карл.

Он хотел продолжить путь и уж было решительно шагнул вперед, однако тотчас скривил лицо от боли. Идти он не мог.

Его окружили, удивлялись, сочувствовали; каждый пытался что-то посоветовать – высказывались разного рода предположения: может быть, мышцу свело судорогой, надо хорошенько помассировать, и боль тогда отпустит, пройдет.

Виктору вдруг стало безразлично, что случилось с Карлом – вмиг закралось в душу недоверие: да-да, теперь он ему не верил! Двое из группы в один и тот же день под разными предлогами отказались от восхождения. Почему?

– Какая досада, Виктор. – Карл был растерян, отводил, как показалось Виктору, виновато глаза, как провинившийся. – Как тебе объяснить? Еще утром в ноге появилась боль. Но такая… Как будто иголкой укололи – раз-другой. Такое со мной не случалось. Потом перестало колоть. И я успокоился. Не придал этому значения. Пойми меня правильно, но вчера… Я не должен был выпивать, Виктор. Но отказаться не смог… Горцы угощали от всей души. Говорили столько добрых слов…

Стали спускаться вниз. Карл держался за Виктора, прихрамывал, осторожно наступал на больную ногу, они плелись в хвосте цепочки. Устав, Карстен остановился и заговорил взволнованно:

– Виктор, мне нужно подняться на Эльбрус. Очень нужно, понимаешь? – Покосился в сторону снежных массивов какими-то страдающими глазами (он снял очки и держал их в руке). – Неужели ничего нельзя сделать? Не поверят, что из-за ноги… Скажут, не профессионал. Не альпинист. Ты меня понимаешь?

– Все мы люди, – вымолвил Виктор снисходительно. – И Конрад хотел, а вот заболел…

– Конрад – совсем другое дело, – возразил Карл. – Он не альпинист.

– А кто же? – насторожился Виктор и тоже сиял очки.

– Он любитель. Он может идти в горы, может – не идти. А я – совсем другое. Я поднимался на Монблан, Монте-Роза. Мечтал покорить Эльбрус, а потом отправиться на Тянь-Шань…

– Не отчаивайся. В другой раз…

Встретившийся им на окраине селения горец посоветовал обратиться к старику Мишо: лучше него, сказал, никто не поможет, золотые руки у исцелителя. И сам повел альпинистов к старику, тем более и идти-то было недалеко.

Мишо, невысокий, подвижный старик с живыми глазами, долго и внимательно осматривал поврежденную ногу.

– Так, так, – твердил он, сосредоточенный и по-деловому важный.

Ощупывал ногу двумя руками, мял то мягко, то сильно, приговаривая глухим голосом:

– Где больно – говори.

Карл морщился, но терпел, словно стеснялся сказать о своей боли старику.

– Простудил, а лечить, как надо, не лечил, – определил Мишо. – Так нельзя. – И покачал головой.

– Очень серьезно, отец? – спросил Виктор.

– Конечно, сынок! – Мишо улыбнулся и добавил дипломатично: – Когда касается здоровья, дорогой мой, это всегда серьезно. Будем лечить.

Мишо вышел ненадолго, принес банку, достал из нее мазь и стал втирать в ногу; он массировал, как профессиональный массажист – начинал со ступни и доходил до колена, а когда закончил – перевязал ногу старой шерстяной шалью.

– Так, – сказал старик, когда было все готово, – полежи.

Ночевать, естественно, предстояло в Ларисе. Виктор и Карл остались у старика, остальных распределили по соседям. В полночь сельский эскулап повторил процедуру; обильное тепло, поступившее в ногу после втирания мази, быстро сняло боль. Карл уснул. Мишо и Виктор сидели в соседней комнате, ни хозяину, ни гостю спать не хотелось – разговорились.

– Вижу, этот не из наших. Из каких стран?

– Из Германии.

– Стало быть, немец? А хорошо говорит по-русски. Спортсмен?

– Да, отец. Альпинист. Хотел подняться на самую высокую кавказскую вершину. Да, видать, не судьба. Не получится в этот раз.

– Почему не получится? – наклонился к нему старик.

– Куда с такой ногой? Сами говорите, понадобится серьезное лечение.

– Не спеши, сынок, – таинственно предупредил Мишо. – К утру посмотрим, как и что. Забегать вперед не стану, но скажу – и похуже бывало. Однажды такой случай был. Нога, помню, вздулась у одного парня, стала как колотушка. Совсем встать не мог. Раз-другой смазал… На третий день, не поверишь, косил траву на косогоре. Забыл даже, где болело. А германец сильно простудил ногу, да толком не вылечил. Мазь теперь снимет боль, да и простуду тоже. Э, еще плясать будет. Или у них другие танцы? – как-то двусмысленно спросил старик. – Говорят, Европу Гитлер оседлал? А мы с ним – по рукам?

– Да, отец. Так.

Старик кивнул, однако заговорил о другом:

– Ты вот о немце хлопочешь. Конечно, так надо. Гостю мы всегда рады. Добро пожаловать. Встретим хлебом и солью, как подобает горцам. Только вот в чем беда – и по другому ведь поводу являются! Может, слышал? Были в наших краях в восемнадцатом германцы. И сюда забрались. Хотели нас скрутить в бараний рог. Сожгли наше село. Нет, не Ларису. Мы тогда жили по ту сторону ущелья. Остались мы без крова, – рассказывал старик неторопливо, смотрел перед собой сосредоточенно, словно все, о чем он говорил, отчетливо видел перед собой. – Неделю-другую жили под открытым небом. Мужчин не было, чтоб из пепла дома свои поднять. Воевали с врагом. Дети, женщины, старики. Что делать? Стали болеть дети. Пришли сюда, в Ларису. Приняли нас. Помогли добрые люди. И мы не захотели отсюда уходить. Пустили здесь корни. Вернулись мужчины, кто остался, конечно, в живых. И германцам досталось. Погнали их отсюда… А многих уложили на острые скалы. Слышал, должно быть?

– Да, конечно.

– Время, хочу сказать, меняется. – Интересно было старику поговорить с городским человеком. – Вот, говорю, в гости к нам приезжают. Нашу страну хотят посмотреть. Природу. Так-то лучше, чем идти сюда с мечом. Один славный человек верно и умно сказал: тот, кто придет к нам с мечом, от него и погибнет.

– Александр Невский то говорил, отец, – подсказал Виктор.

– Стало быть, слышал, – продолжал старик. – Меньшевики поспешили в ту пору подписать с германцами договор. Продали богатый край врагу, чтоб только не достался Советской власти. Живы и теперь такие, кто хотел бы возвратиться к прежним порядкам. Затаились и ждут. Да все будет так, как захотят люди. И мне, и тебе, и тому германцу – что нужно? Мира. И вроде бы ничего для этого не нужно делать. Не класть камень, как для дома. Не сажать саженцы, как для сада. Не растить хлеб, разбивать грядки… А трудней всего, оказывается! – Он посмотрел на Виктора нежными глазами. – Я вот поведал о нашем житье. Вспомнил прошлые годы, сынок. Но очень хочу спросить тебя… Увидел во дворе и, не скрою, разволновался, Лицо, смотрю… Вспомнил человека хорошего. Ты похож на него. Скажи, чей ты будешь?

– Соколов моя фамилия, – улыбнулся Виктор: что-то поздновато стали знакомиться – с этого, пожалуй, нужно было начинать.

– Про отца расскажи, – поторапливал Мишо.

– Был секретарем райкома партии в Тереке…

– И в наших краях бывал? – перебил старик.

– Бывал.

– Ты сын того комиссара?

– Сын. – Как-то тревожно и радостно сделалось на душе Виктора: помнят отца аж вон где!

– Нет, не подвели меня глаза! – просиял Мишо. – А я волновался. Заговорю, думаю, да вдруг не так. Вот и не торопился. Мы ведь ничего не знали – ни о комиссаре, ни о командире. Ни имени, ни фамилии нам они не оставили. А их здесь, в Ларисе, вспоминают горцы. Своими спасителями считают. А кого по имени помянуть, не знают, Вот и говорим обо всех разом: дай-то бог счастья нашим славным красноармейцам!

– Отличный выход! – одобрил Виктор. – Так оно и есть!

– Расскажи, сынок, как отец? Где он теперь?

– Отца убили в двадцать девятом. Десять лет назад.

– Кто посмел?

– Враги Советской власти, отец…

– Да, сынок, дорогой ценой достается нам новая жизнь. Каких людей теряем. Очень ты меня огорчил.

– А командир полка Тимофеев – здесь, на юге, – заметил Виктор. – Стал генералом.

– Недолго тут германцы шастали, – припомнил старик, чтобы и о заслугах Тимофеева поговорить. – Быстро прогнали оккупантов. Молодой командир, но с божьей искрой в голове. Вот еще о чем хочу спросить. Отец твой парнишку в двадцать втором году взял с собой. Усыновил его вроде бы, взялся поставить сироту на ноги. Где он? Что с ним?

– Тариэл Хачури у нас в Тереке. Начальником отделения милиции служит.

– Чудеса! Комиссар сделал из него настоящего человека! Ай да пострел! Худенький, остроплечий мальчишка… Начальник милиции!

Утром, чуть свет, двор старика Мишо заполнили горцы. Мужчины молча подходили к Виктору и почтительно пожимали ему руку. Потом отходили в сторону, давая возможность подойти и пожать руку другим.

– Добро горцы никогда не забывают, – сказал Мишо.

Заговорили и другие:

– Человеческое сердце – что вода в миске: и в одну, и в другую сторону может склоняться.

– Услужил другому – себе услужил.

– Кто-то до неба лестницу ищет, а кто – до сердца людей.

– Куда дойдет длинная речь, туда дойдет и короткое слово, – как бы подытожил короткий разговор старик Мишо.

Расходились горцы один за другим, не спеша. Решено было провести вечером встречу в сельсовете: пусть сын комиссара расскажет о своем отце. Виктор в отчаянии взялся за голову: а что он знает о своем отце? Всегда был занятой, никогда ничего не рассказывал о своих боевых походах ни ему, сыну, ни матери. Скажи об этом людям – не поверят. Может быть, рассказать о строительстве комбината? Для этого, собственно, и направил туда отца сам Орджоникидзе. Основные корпуса и многие строительные объекты были сданы еще при отце. И о Василии Сергеевиче Тимофееве можно будет поведать. Даже то немногое, что знает о нем Виктор, наверняка будет воспринято людьми с интересом.

После завтрака, состоящего из горячего ароматного молока и лепешек с овечьим сыром и таким же ароматным сливочным маслом, старик Мишо вдруг распорядился:

– Ну-ка, гость наш хороший, ступай вниз. – Он указал Карлу на крутые порожки, по которым предстояло тому спуститься с веранды во двор.

Карстен вспомнил, с каким трудом поднимался он наверх с помощью Виктора, удивился:

– Один?

– Один, один, – лукаво ответил старик.

Карл, недолго поколебавшись, взялся за перила левой рукой, сделал нерешительный шаг.

– Смелей-смелей! – командовал Мишо. – И тверже наступай. Да не держись ты за перила.

Карл осмелел, отпустил перила и пошел уверенней, уже внизу удивленно вскрикнул:

– Не болит! Не болит! – Он смотрел то на ногу, те на стоящего на веранде старика. – Зажила?! – Ему все не верилось. – Виктор, я смогу идти! Не болит, понимаешь? Ай да доктор! Волшебник. Сегодня я родился во второй раз. Запомню этот день. Третьего октября тридцать девятого года. Мой крестный отец – Мишо из Ларисы. Волшебник! Вот спасибо! На всю жизнь – спасибо!

Старик был доволен: покачивал головой и раздувал пушистые белые усы в усмешке.

– Еще день полечим, – сказал Мишо, – закрепим сделанное. С другой стороны – в сельсовете назначена встреча. – Мишо передал Карстену две пары домотканых шерстяных носок и настрого наказал: – Одну пару надевай сейчас, другую – держи на смену. Помни – без них теперь тебе нельзя.

– Ваше слово, отец, закон, – ответил ему Карл.

Немного погодя он признался Виктору:

– Сон приснился, представляешь. Будто поднимались мы на Эльбрус. Добрались до самой макушки и вдруг… Я оступился на скользком гребне. И полетел вниз. Проснулся – весь в поту. Сердце стучит. Ты знаешь, о чем я подумал: а что, если бы это случилось на вершине?

– В беде бы не оставили.

– Понимаю. А с ногой? Капут. Пока спустились бы… Наверно, я родился под счастливой звездой. Спасибо старику. И тебе я благодарен. Ты – настоящий друг. Никогда я этого не забуду, Виктор. Приеду домой, расскажу отцу, жене, матери… Какие здесь замечательные люди!

…А через двое суток нечто подобное прокричал Карл с высоты в пять тысяч шестьсот сорок два метра:

– Я здесь, на Эльбрусе! На Эльбрусе! Спасибо вам, друзья! – Он обхватил Виктора за плечи, добавил: – Клянусь – это самый счастливый день в моей жизни.

Внизу, вроде бы и не так далеко, простиралось бескрайнее Черное море.

Глава четвертая

Отставной генерал Вильгельм Эбнер, седой, сухопарый, но все еще крепкий старик, ждал сына с раннего утра. Он знал, что Конрад прибудет только к обеду, как они предварительно условились, однако готовился к встрече заранее. Он выверял тщательно, скрупулезно то, что намеревался сказать сыну. Раньше об этом он ни разу не говорил Конраду – не было желания, да и повода тоже. Теперь, пожалуй, в самый раз, время подходящее: доблестные войска фюрера подступили к самому Кавказу. Исполняется его заветная мечта! Но торжествовать еще рано…

Вильгельм Эбнер привык вставать очень рано. Прежде после легкого завтрака он садился за письменный стол у себя в кабинете – решил в последние годы писать мемуары, поведать о своих походах на Кавказ, в Испанию, Польшу, высказать кое-какие соображения, полагая, что они непременно пригодятся, вызовут живой интерес в среде нынешних германских полководцев. Но сегодня уже с утра, а не после обеда, как это делал обычно, он пошел в сад, возился в грядках, склоняясь над зелеными побегами, очищал от сорняков, сердито вырывая траву загоревшими высушенными руками, которые напоминали обнаженные корни.

Физический труд, считал Эбнер, освобождает голову для дум, для ценных мыслей и занимает при этом полезным делом руки.

«Очень важно, чтобы молодые тевтоны учли опыт старших, – размышлял вслух Вильгельм, как если бы собеседник был рядом и требовались его неотложные наставления. – На ошибках нужно учиться и нечего тут становиться в позу. Уж я-то знаю, повидал всякого. Славно, что наша армия дошла до Кавказа. Но нужно помнить и другое, что предстоит не только преодолевать едва доступные горы, пробираться по подчас непроходимым тропам, осиливать опасные теснины… Не менее важно знать, как найти с горцами общий язык, ключ к их сердцу. Без этого не покорить народ, и операция может безнадежно провалиться…»

Вильгельм был молчаливым по натуре человеком, а с годами стал еще более замкнутым в себе; жил без жены, да и когда была жива его постоянно молчаливая, незаметная и покорная спутница, то и тогда особого желания поговорить с ней он не испытывал. И к детям, сыну и дочери, был подчас излишне строг и сварливо твердил, что не стоит тратить время на бессмысленную болтовню, а необходимо с пользой занимать свободное время.

Жители соседних домов питали к Эбнеру почтительный интерес, заискивающе улыбались ему при встрече, первыми кланялись, здороваясь. Немногим, правда, удавалось проникнуть к нему в дом, заслужить его расположение.

Вильгельм винил себя за то, что, провожая Конрада на Восток, не поделился с сыном своими сокровенными мыслями, будто без этих слов его, дельных советов и настоятельных наставлений военные действия немецких частей на Кавказе будут менее результативными. И сейчас, как только прибыл Конрад с Восточного фронта на день-другой то ли с каким-то донесением, то ли инструкцией в связи с новым назначением и позвонил отцу, Эбнер-старший потребовал явиться к нему.

Здесь, в саду, незадолго до обеда они встретились.

– Здравствуй, отец.

– Здравствуй, Конрад.

Велико было желание Вильгельма поцеловать сына, обнять и сказать ему: молодцы, мол, доблестные сыны Германии! Ведь немало сделали во славу фюрера и родины – вон как глубоко вонзились стрелами в огромное тело России, до самого Кавказа дошли за год с небольшим! Хотя и рассчитывали на молниеносную войну, быстрое продвижение… Но сработала давняя привычка, и ничего такого Эбнер-старший себе не позволил, встретил сына со свойственной ему сдержанностью и только подставил гладко выбритую сухую щеку для поцелуя.

Конрад, привыкший к такой неизменной родительской черствости, поцеловал отца в щеку и пошел с ним рядом мимо деревьев, отмечая про себя, что отец по-прежнему держится молодцом.

– Ну как ты? – спросил он, чтобы начать разговор.

Конрад относился к отцу всегда с уважением, несмотря на то что не испытывал к нему душевного тепла. Еще хуже обстояло дело с его сестрой: странным, противоречивым было отношение ее к старому отцу. Она рано вышла замуж, как только подвернулся жених, и уехала – не смогла, не захотела жить у отца.

«Умный вроде бы у нас родитель, – призналась она как-то брату, – но много в нем такого, что губит тебя, угнетает, лишает чего-то тебя такого, без чего – хоть в петлю. Как будто ты у него в плену, понимаешь?»

Разумеется, нечто подобное происходило иной раз и с ним, Конрадом. Разница лишь в том, что он никогда не жаловался и был убежден, что нужно уметь держать себя в кулаке.

У Эбнера-старшего сегодня было на редкость хорошее настроение, и он ответил:

– Мои дела ничто в сравнении с твоими… – И спросил: – Почему ты не привез с собой жену? Да и с внуками своими я давно не виделся.

Прежде о жене Конрада он бы и не вспомнил. Никогда он не интересовался семьей сына, столько же и семьей дочери; редко виделся со своими внуками, и если скучал, что бывало очень редко, либо возникало внезапное желание дать какое-нибудь неотложное наставление, то звал сына и дочь – и никого более.

– Домой я не заезжал, – ответил Конрад. – После приема сразу же к тебе помчался.

Разумеется, он мог бы позвонить жене, чтобы была готова, и по дороге заехать за ней: она, естественно, обрадовалась бы и удивилась – в кои времена захотел увидеть ее свекор!

– Насколько я помню, – заговорил Вильгельм уже о другом, что больше всего интересовало и беспокоило его, – наши войска находятся неподалеку от тех мест, где довелось побывать и мне?

– Да, отец, – коротко и не без самодовольства отрапортовал Конрад. – Как только выйдем к перевалам…

– Да, сын! – Эбнер-старший едва сдерживал свое ликование. – Интересно, очень интересно… – Он думал о чем-то своем, напряженно смотрел перед собой. – Большие силы брошены на Главный Кавказский хребет, – рассуждал как бы сам с собой. – Похоже, ничто теперь не должно нам помешать. И боевая техника у нас…

Вильгельм замолчал, задумчиво уставился в зеленую густоту посадок.

– Кавказ… – Красные пятна вспыхнули на бледном худом лице его, как бы хотелось ему побывать в тех местах.

– Тебе, отец, было бы интересно побывать в знакомых местах, – вымолвил Конрад так, будто подбивал отца открыться дальше. Сегодня ему, как никогда прежде, легко и просто говорилось с ним.

– Да, сын мой, ты угадал, – признался Эбнер-старший, перехватив взгляд сына, который внимательно наблюдал за каждым отцовским движением. – Вы удачливее нас. Но не забывайте! – словно ко всем немецким солдатам обращался он с торжественной строгостью. – Это мы постарались для вас. Отцы, старшие братья. Родители. У вас хорошая база. У нас, к сожалению, такого вооружения не было… – Его слова прозвучали несколько раздраженно, и, поняв это, он тут же сменил тон, продолжил мягче и доверительнее: – Не будем, конечно, делить славу. Наша она, общая для всех. И мы, и вы делаем одно общее дело, чтобы прославить нашу великую Германию.

– У тебя, как всегда, в отличном состоянии огород, – похвалил Конрад отца, обратив внимание на его выпачканные землей руки. – И когда ты успеваешь?

– Твой дед приучил меня к труду. – И чтобы не прозвучали его слова упреком, поскольку так и не смог приобщить сына к земле, добавил: – Когда занят делом – отвлекаюсь.

Вильгельм не стал жаловаться сыну, что последние дни донимают его неприятные сны, и каждый раз одно и то же: горят деревни, то ли кавказские, то ли испанские, и весь этот ужас сопровождается отчетливыми криками женщин, детей. Он просыпался – крики еще долго продолжали звучать в ушах.

Он снова перевел разговор в прежнее русло:

– Теперь скажи, как и когда будете переходить через Кавказский хребет?

Конрад усмехнулся: отец в эту минуту напоминал придирчивого экзаменатора – густые темно-русые брови, сердито топорщившиеся, нависли над строгими серыми глазами. Увидев это, понял, что ему не до шуток. «Что же мне тебе сказать, отец?» – задумался Конрад, он знал: несмотря на затворническую жизнь, какую вел отец в последний год-другой, тот был весьма осведомленным человеком. Разумеется, знал далеко не все, а какие-то основные стратегические направления войны. Но нужны ли ему незначительные, ничего не значащие подробности? Вряд ли такое его занимает. Не станет же Конрад рассказывать о том, что предусмотрено планом «Эдельвейс»… Нового не скажет. А вот о том, что, захватив стратегический рубеж на Дону, а южнее Ростова – несколько плацдармов, немецкая армия поставила русские войска в тяжелейшее положение, сказать можно. Затем подтянули две танковые и одну полевую немецкие армии, рассчитывая танковым тараном прорвать оборону войск Южного фронта, окружить и уничтожить их на кубанских просторах. Еще усилие – и захватят Черноморское побережье от Тамани до Батума.

Что касается броска через Главный Кавказский хребет – о нем Конрад заговорил с охотой, поскольку отца это могло заинтересовать:

– Кавказский хребет преодолеет альпийский корпус, причем в его самой высокой части, где меньше всего ожидают русские, полагая, что немцы не рискнут, не смогут пройти, струсят, и – вступит в Сухуми, Кутаиси, Тбилиси… Две танковые армии займут Грозный и Баку… – менее возбужденно завершил своеобразный отчет Эбнер-младший, перехватив недовольный взгляд отца.

– Все это мне известно! – оборвал Вильгельм. – Ростов взяли, но тут же отдали. Канитель вышла! – ужалил он, будто не генерал Клейст, командующий танковой армией, а Конрад Эбнер возглавлял дивизии. – Нет, ты мне так и не сказал, как намереваетесь брать Кавказ.

Он был недоволен рассказом сына, надеялся услышать от него что-то новое, такое, чего не услышишь от именитого диктора генерала Дитмара, не прочитаешь в газетах. Вильгельм направился к дому, но тут же остановился, скосил глаза на идущего вслед за ним сына.

– Вы не знаете, как нужно брать Кавказ! – выпалил он. – И это ужасно скверно! Да-да, скверно! Как будто не было прежних попыток… Помимо военной стратегии, сын мой, нужна изобретательная дипломатия. Одними танками Эвальда фон Клейста Россию не покорить. Нужна иная тактика. Перво-наперво необходимо отсечь Кавказ от России.

Лицо Эбнера-старшего, в глубоких морщинах – на лбу и под глазами, – казалось, сразу постарело. «Нет, не такой уж крепкий ты, отец», – подумал Конрад, терпеливо дожидаясь и других родительских наставлений.