Текст книги "Собрание сочинений. Том 6"

Автор книги: Петр Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

Генерал – солдат

Сто тридцать лет тому назад умер один из самых замечательных русских генералов, сын Грузии, Петр Иванович Багратион.

Фигура легендарная, сказочная, он остался в памяти русской любимцем славы, питомцем Суворова, богом сражений. Недаром острословы сложили из его фамилии фразу: «Бог рати он!» Его нельзя ни с кем сравнить, до того он самобытен, ярок и не похож ни на одного из полководцев своей эпохи.

Багратион – генерал из суворовских солдат, генерал, прошедший только «солдатскую академию». Ему шел семнадцатый год, когда Потемкин определил его в Кавказский мушкетерский полк. Повидимому, до этого он не окончил никакой школы. Все, чему он в дальнейшем научился, дала война, и никогда потом не пришлось ему пополнять своего образования в специальной военной школе. Он сражался, и это учило его. Он дрался с такой необычайной отвагой, будто имел несколько запасных жизней.

В двадцать два года он получил первую рану и был случайно разыскан в груде убитых. Спустя год участвовал в штурме Очакова. В 1794 году при штурме Праги молодой, худощавый, мускулистый – весь движение и порыв – премьер-майор обратил на себя внимание Суворова.

Фельдмаршал любил людей, добровольно избравших трудную жизнь солдата. Суворов не только отметил его, но и проникся к молодому офицеру особым уважением, которое осторожный фельдмаршал не всякому оказывал.

Отныне пути этих великих солдат тесно сплетаются. Горячий, смелый, стремительный Багратион становится тем, чем молодой Суворов был для Румянцева-Задунайского, – самым острым инструментом, самым верным глазом, самою нужною рукой.

Он посылает Багратиона туда, где хотел бы быть только сам, он доверяет Багратиону сражения, которые не доверил бы никому, кроме себя. Он ставит его на опаснейшие участки, куда не рискнул бы поставить менее твердого. Практическая школа Суворова, не терпевшего «немогузнаек», сделала Багратиона передовым военным своей эпохи. Он всю жизнь учился сражаться и при тридцати годах, проведенных в войнах, только четыре года прожил в условиях мира.

В итальянском походе 1799 года Багратион командует авангардом суворовской армии. В Италии Багратион принимает участие во всех важнейших сражениях. Имя его становится популярным. «Генерал-самоучка» встречается на полях сражений с лучшей армией и сильнейшими генералами своего времени – Макдональдом, Моро, Жубером – и каждый раз бьет их.

А далее начинается легендарный Швейцарский поход, в котором Багратиону снова выпадает доля быть во главе авангарда, когда армия наносит удар, и во главе арьергарда, когда она выходит из-под удара.

К прирожденной стремительности Багратиона Суворов добавляет металл стойкости, искусство цепкости.

Из Швейцарии Багратион возвращается с тремя ранами и с огромной популярностью в армии. Но страна еще не знает его. Багратион становится героем, известным всему русскому народу, спустя пять лет, в первую войну России с Наполеоном. Суворов в гробу. Армию ведет Кутузов.

Следуя суворовскому выбору, и Кутузов вверяет свой авангард Багратиону. Война 1805 года – это первая победа русских сил в единоборстве с Наполеоном. Она сложна. Союзники австрийцы то и дело подводят. И командующий авангардом в силу обстоятельств превращается в командующего арьергардом. Дважды спасает он русскую армию от разгрома вследствие австрийского предательства, и после Шенграбена, где с четырьмя тысячами солдат он в течение восьми часов сдерживает яростный натиск тридцати тысяч французов. Имя Багратиона получает всероссийское звучание, он становится в глазах общества наследником суворовской славы.

Шенграбенское сражение вписало имя Багратиона в ряды лучших европейских полководцев. Он проявил в нем не только мастерство великого тактика, но и дальновидность выдающегося стратега.

В неудачном для союзной армии Аустерлицком сражении на долю Багратиона снова выпадает труднейшая задача прикрытия разбитой и отступающей армии. Он справляется с нею «по-багратионовски».

Под Прейсиш-Эйлау со знаменем в руках он во главе 4-й пехотной дивизии атакует противника и добивается успеха там, где его не имел никто.

Под Фридландом, когда наши войска начали отходить в расстройстве, один Багратион не желал примириться с отступлением.

Багратион вытребовал из резерва одну артиллерийскую роту и шестнадцать часов вел беспрерывный бой, позволивший ему затем в течение пяти суток сдерживать и останавливать нажим всех сил Наполеона.

Фридланд выдвигает Багратиона в ряды авторитетнейших русских полководцев, вторым после Кутузова по известности, опыту, наконец по общей любви к нему армии и всего народа.

Верный своему бессмертному учителю, Багратион не только командует солдатами, но и сражается бок о бок с ними. Где опасно – там он впереди. А в жизни прост, нетребователен, доходчив. Не мастер произносить речи, да и вообще, видно, человек не разговорчивый, он знает солдата, как самого себя, и держится с ним не как генерал, а как наиболее опытный воин, но такой же, как все. Его видят спящим у солдатских костров. Он любит солдатские песни. Он помнит по именам тысячи рядовых, и если уж рассказывает что, так только о Суворове. Он сражался рядом с Суворовым, и сияние суворовской славы осеняет его в глазах людей, как сияние народной мудрости. Эго генерал-солдат.

Не успела закончиться первая война с Наполеоном, началась в 1808 году – со Швецией.

Багратион получает в командование 21-ю пехотную дивизию. Но в руках этого «бога войны» дивизия стоит армии.

16 февраля он дает шведо-финнам свое первое сражение, 28-го захватывает Таммерфорс, 4 марта разбивает шведского генерала Клингспора, 10 марта занимает Або, 12-го – Христианштадт, 26-го – Вазу, а зимой по льду Ботнического залива с пехотой, артиллерией и конницей врывается на Аландские острова и своим авангардом под командой Кульнева достигает окрестностей Стокгольма.

Этот поход предрешает исход войны, и Багратион немедленно перебрасывается в Молдавию, в места, овеянные суворовской славой.

Затем он получает 2-ю армию, стоящую в окрестностях Гродно, здесь его и застает отечественная война 1812 года.

Первый удар Наполеона направлен против 2-й армии. Король Жером Бонапарт, маршалы Даву и Жюно получают приказ атаковать армию Багратиона и отсечь ее от главных сил.

Наполеон, зная Багратиона по прежним войнам и помня его по Фридланду, высокого о нем мнения. Он признает у своего бесстрашного противника мужество, но считает, что ему чужд дальновидный стратегический расчет. Он надеется, что Багратион ввяжется в сражение и будет взят в клещи. Обманув своих противников, Багратион ускользает. Он пробивается из приготовленной ему петли еще раз и, вопреки всем намерениям Наполеона, благополучно соединяется с главными силами у Смоленска.

Багратион говорил: «Мой маневр – искать и бить». На Бородинском поле Багратиону не пришлось искать неприятеля. Тот сам валил на него десятками тысяч, ибо участок, обороняемый багратионовской армией, был хребтом всей русской позиции. На батарею Раевского и Семеновские флеши против двух пехотных дивизий и одного конного корпуса Наполеон двинул пять дивизий маршала Нея с фронта, две с фланга при поддержке ста двадцати орудий и трех резервных корпусов.

«700 огнедышащих жерл, на пространстве не более одной квадратной версты собранных… – вспоминал один из участников боя, – изрыгали смерть в громады обороняющихся и нападающих».

Как ни далеко шагнула с тех пор артиллерия, но и сейчас мы сказали бы, что нелегко было сражаться тем, кто защищал эту «квадратную версту» священной бородинской земли.

В 8 часов утра противник захватил флеши, в 9 часов утра Багратион взял их обратно, но через час потерял, а в 11 часов – вернул вторично.

Шла рукопашная под пушечными ядрами. Пехота и конница атаковывали орудия, артиллеристы отбивались банниками и тесаками.

В жестоком Бородинском сражении, о котором Наполеон впоследствии говорил, что оно было самым ужасным из всех, им испытанных, не было участка тяжелее, чем участок Багратиона.

Верхом на коне, генерал сам поднимал в атаку батальоны, бросался впереди полков, сам направлял огонь артиллерии.

На генерала, окончившего «солдатскую академию» при Суворове, шли лучшие генералы Европы – Ней и Даву. Первого, прозванного французскими солдатами «рыжим львом», Багратион знал по Фридланду, второго – по Прейсиш-Эйлау.

Два лучших французских генерала с более чем сорока тысячами солдат ничего не могли сделать с одним Багратионом, у которого не было и тридцати тысяч. Но сам Багратион стоил дивизий. Он один придавал бойцам двойное упорство.

В разгар сражения за флеши, которые тут же, в бою, уже прозваны были «Багратионовыми», неприятельское ядро свалило его с коня. Он запретил уносить себя, пока не выяснятся итоги сражения, но рана была опасна, его увезли. 12 сентября по старому стилю Багратион скончался. В этот день Грузия потеряла одного из самых бесстрашных своих рыцарей, а русский народ одного из любимейших военных героев.

Двадцать семь лет спустя останки Багратиона были перенесены к подножию памятника на Бородинском поле. Прах его навеки стал частью русской земли.

В ту достопамятную эпоху много доблестных воинов выдвинул русский народ, много имен обрело бессмертие в народной памяти, но два имени стали безраздельно принадлежать ей – это Кутузов и Багратион.

Оба они стали в глазах народа лучшими выразителями национальной мощи, ее рыцарями, ее героями, ее подвижниками.

1942

«Фронт»

В день выхода «Правды» с началом пьесы А. Корнейчука я был в дивизии.

Начальник политотдела, подняв голову от газетной полосы, растерянно сказал:

– Скандальная история какая-то… Читали? – и протянул мне газету. Я начал с передовой.

– Нет, нет, вы в пьесу загляните…

Я заглянул в пьесу «Фронт», чтобы прочесть ее не отрываясь. Она взволновала меня до глубины души своей суровой, резкой правдой, смелой постановкой темы, простотой слова.

– Это событие, – сказал я. – Это значительное событие жизни.

Начальник политотдела дивизии, однако, не был согласен со мною, и завязалась удивительная полемика.

Он – военный – стал доказывать мне, литератору, что пьеса «Фронт» – «сидячая» пьеса, не игровая, что это в сущности не пьеса, а драматизированная передовая, статья в лицах. Я же, литератор, стал убеждать его – военного человека – в обратном, говоря, что пьесы бывают разные. Одни построены на остром внешнем сюжете, другие на тонкой, психологической ситуации, третьи на остром общественном столкновении.

На мой взгляд, сказал я, нет более «сидячей» пьесы, чем «На дне», и, однако, не много пьес сравнится с нею по обаятельности. Я привел в качестве примера также ибсеновского «Доктора Штокмана», пьесу, нашумевшую на весь мир, а в ней, если подойти буквально, ничего не происходит, кроме конфликта Штокмана с городским самоуправлением по поводу водопровода.

Но начальник политотдела возражал:

– В пьесе обязательно должно что-нибудь случиться. Скажем грубо, хотел человек счастья, а перед ним беда, думал пойти сюда, а вышел туда.

– Это-то как раз в пьесе есть, – подхватил я. – Получил Горлов четвертый орден и думал вылезти в знаменитые стратеги, а кончилось тем, что его сдали в архив.

«Фронт», повторяю, большое событие жизни. Я говорю – жизни, а не искусства, имея в виду, что всякое событие искусства только тогда и событие, когда оно значительное явление нашей жизни, – одна из наших жизненно важных проблем.

Все, что не выступает из окопов искусства, никогда не бывает событием даже в этих окопах.

Критиковать «Фронт», как и любое художественное произведение, должно, лишь стоя на позициях общенародного интереса, а им в данный момент являются вопросы войны и победы.

Только тот критик, который исходит из этих общенародных интересов, приобретет свободу суждений и даст верную оценку произведению. Это будет в то же время и эстетической оценкой.

Вопрос победы является для нас вопросом нашего существования, нашим «быть или не быть», то есть таким вопросом, которому все остальное подчинено в самых подробных частностях.

Все, что помогает быстрее и лучше проложить путь к победе, будет и самым важным, и самым сильным, и самым волнующим, и самым поучительным, и, наконец, самым благородным, обязательным, достойным наслаждения и любования.

Тому, кто любит нашу жизнь, чья душа болеет за неудачи в войне, кто, следовательно, ощутил всем сердцем огромную важность появления «Фронта», конечно, хочется, чтобы это произведение имело меньше литературных недостатков и больше литературных и драматургических достоинств. Но главное художественное достоинство, особенно характерное, на мой взгляд, для драматургии, присуще «Фронту».

Форма драматургии – разговор, диалог. Диалог в пьесе – это и описание, и поучение, и характеристика действующих лиц.

В пьесе «Фронт» насыщенно-содержательный диалог, волнующий мыслями, какими живет страна и фронт, очень хорош своей ясной и простой формой.

«Фронт» – прост стомиллионно. В этом смысле он нейтрален в лучшем смысле этого слова. Многим и многим зрителям будет казаться, что они сами могли бы написать такую пьесу. Голос народа записан автором.

В пьесе показаны разные люди, но героем ее является родина, и не судьба Горлова-отца, но судьба родины – идея пьесы.

И страдания этого главного героя пьесы даны превосходно: каждый из нас – читателей – обогащает текст Фронта» своими личными раздумьями и переживаниями – верный признак большого художественного произведения. События «Фронта» – это события нашей жизни, каждого в отдельности. Проблема Горлова-старшего или Огнева, а для кого и Крикуна, – это тоже проблемы глубоко личные, касающиеся большинства из нас необычайно близко.

Мне пришлось слышать соображения, что А. Корнейчук напрасно будто бы допустил в пьесе неверное противопоставление стариков молодым. Обвинение напрасное. В пьесе не старики противопоставлены молодым, а руководители знающие и умные – руководителям незнающим и неумелым.

Если отбирать по возрасту, то старик Горлов идет вместе с Гайдаром, а между тем они принципиально в пьесе различны. Разряд молодых будет представлен Огневым, но вместе с тем и Крикуном, молодым Горловым и не старым Благонравовым. Глубокое различие между этими персонажами очевидно.

Нет, пьеса не об отцах и детях.

Война требует от каждого учебы, – будь это маршал или рядовой, и учебы не показной, а фактической, творческой, требующей, как всякая учеба, и прилежания, и талантов, и выдержки.

Жизнь наша построена на таких непоколебимых разумных основаниях, что передовое, наиболее полезное и необходимое нашей советской родине всегда побеждает, хотя и бывает, что трудно ему пробиться сквозь старое, отжившее и отживающее и перестающее быть нужным. Но рост и победа передового, новаторского, изобретательского будут удесятерены, если мы не окажемся крикунами, если мы борьбу за победу всех наших светлых идеалов и благородных целей будем вести – каждый в полную меру своей ответственности. Есть в нашей среде Горловы и Крикуны, немало и Благонравовых. Жить вполсердца, вполголоса, примиряться, кряхтя, и спорить, улыбаясь, – на то у нас много охотников, ибо такой курс жизни безопасен. Учиться воевать нужно не только Горлову, но и Гайдару и еще более – Благонравову.

Ссориться с Горловым, героем гражданской войны, только что получившим четвертый по счету орден? Как можно! Найдутся благонравные, которые скажут: правительство, очевидно, уверено в нем, если поручило ему фронт и наградило четвертым орденом, а раз оно в нем уверено, то всякая попытка раскрыть истинную сущность этого человека, – не значит ли умалить авторитет правительства?

Благонравовы, живя среди Горловых, Крикунов и Удивительных, доподлинно знали цену этим «едокам» в армии, знали, что они губят дело, и, однако, терпели их.

Лживыми размышлениями об авторитетах они лишь ограждали себя от ответственности, так как не хотели портить личных отношений или карьеры.

На вопрос Удивительного: «Ага, по-вашему, выходит, что правительство, награждая меня, ошиблось?» Благонравов отвечает: «Да, и дважды. Первое, что вас наградили, и второе, что за нашу работу до сих пор ни у меня, ни у вас орденов не отобрали, с треском, с опубликованием в печати».

Не случайно в пьесе даны разные представители семьи Горловых.

Мирон Горлов не чета Ивану. Не в отца, а в дядю пошел и Сергей Горлов.

Самовлюбленность, делающая генерала Горлова отрицательной фигурой, – болезнь общественная. Там, где по-настоящему борются с невеждами, там их нет. Бацилле глупости нужна питательная среда.

Таким образом, идея пьесы не в том только, что – вот глядите, кто виноват в бедах: Горлов – он и должен понести наказание. Идея пьесы также в том, что – глядите, как мы неактивны, непредприимчивы, робки, под самым носом у нас порой орудует вредное и тупое существо, которому мы вверяем судьбы родины, вместо того чтобы собственной грудью отстранить его подальше от вершения судеб.

Пьеса «Фронт» и есть пьеса о едином советском фронте против невежества, зазнайства, подхалимства.

Большевики создали государство без подданных, в котором каждый может по-королевски сказать о себе: «Государство – это я».

Мы не были бы удовлетворены пьесой, если бы она, рассказав историю Горлова, ограничилась одними выводами возмездия. Нас не удовлетворило бы снятие с работы Горлова, – не в этом пафос пьесы.

Пьеса «Фронт» А. Корнейчука не только вызывает возмущение Горловым и Крикунами: она рождает смелость бороться со всем, пережившим себя. Она учит: кто не борется против старого – сам стар и становится не нужным своему времени.

«Фронт» – хорошая, смелая пьеса. Она заставляет читателя – и еще более заставит зрителя – думать о том, что судьба родины в наших руках и что одни и те же руки могут спасти или погубить ее.

Читатель и зритель пьесы скажут себе словами Гайдара:

«За это мне и попало так, что всю жизнь буду помнить, – правильно попало» (а каждый честный человек, безусловно, так и скажет). Пьеса сыграет большую роль и нашей борьбе за победу.

Открытая критика недостатков Красной Армии идет от нашей силы. Читатель и зритель понимают, что талантливый Огнев, храбрые артиллеристы, отважный Сергей Горлов – они подлинные представители героической Красной Армии, – им принадлежит победа.

1942

Нас учил Орджоникидзе

Для меня 25-летний юбилей «Бойца РККА» (бывший «Красный воин») есть в некотором смысле и собственный праздник: 22 года тому назад я, юноша, начинал как газетный работник на маленьких, но живых страницах «Красного воина». Я был тогда политработником в рядах XI Особой Краснознаменной армии, только что проделавшей поход из Астрахани через Махач-Кала, Баку и Тбилиси к Батуми.

Сергей Миронович Киров остался в Баку. В Тбилиси пришел с нами незабвенный Серго Орджоникидзе, – сталинский комиссар, как мы его называли. Он был душою армии и душою нашей газеты, за которой следил, как за строевой воинской частью, – любовно и строго.

Он требовал от газеты теснейшей связи с жизнью армии.

– Посмотрим, что у нас сегодня в армии, – говорил Орджоникидзе, разворачивая газету. – Ученье?.. Так, отлично! Огороды? А почему-то нет партийной жизни?.. Нет хроники из частей? Что, разве телеграф не работает? А ну, дайте к телефону редактора!..

Жизнь армии должна была, пусть кратко, ежедневно находить свое отражение в газете. Этого Орджоникидзе требовал неукоснительно и не принимал во внимание никаких объяснений.

Я вспомнил этого человека-богатыря, чистейшего и пламенного ученика Ленина и стойкого сталинского сподвижника не случайно.

XI Особая Кавказская армия, в том числе и «Красный воин», предок «Бойца РККА», многим обязаны покойному Серго Орджоникидзе. Он учил нас работать по-ленински, по-сталински.

1943

Спор с автором

Повесть Н. Емельяновой «Хирург» вызвала страстные споры читателей. И немудрено; повесть отлично написана и читается с большим интересом, тем более что тема ее принадлежит к тому разряду «животрепещущих», которые привлекают читателя и малоизвестностью материала и чрезвычайной его остротой.

Книга Емельяновой – одна из первых попыток дать художественный портрет советского врача.

Н. Емельянова ограничивает жизненный мир своих персонажей рамками госпиталя и вопросами техники врачебного искусства. Законно ли это? В некоторых случаях – да. Но в данном (где, даже судя по заглавию, рисуется портрет Врача – с большой буквы) это оказывается неверным.

Книга начинается с того, что ассистент знаменитого хирурга Петра Александровича – Семен Иванович – внешне подражает во многом своему шефу, потому что он, как и все в госпитале, влюблен в него и хотел бы походить на него и еще больше хотел бы обладать его исключительным мастерством, что пока не удается.

Петр Александрович действительно делает в книге несколько замечательных операций. Они описаны скупым и выразительным языком зрелого художника, от которого ничто не ускользает, даже «обломки живой шелково-блестящей кости» раненого – деталь, подсмотренная пытливым и свежим взглядом.

Но Семен Иванович, хоть и не сразу, тоже делает очень хорошую операцию. Вообще видно по всему, что он неплохой врач.

И, окончив повесть, вы так и не можете сказать, положа руку на сердце, – чем же собственно так уж силен Петр Александрович и чем слабее его Семен Иванович. А не можете вы этого сказать потому, что не знает этого и сам автор. Он не вводит нас в глубины хирургического искусства, в его сокровенное «тайное-тайных», что в данном случае совершенно необходимо.

Это важно прежде всего потому, что герои, прикованные автором к операционному столу, могут себя выразить только в своем искусстве, больше им нечем себя выразить, а книга должна была раскрыть нам творческую лабораторию врача-художника, врача-мыслителя. Но, заключив своих героев в узкий мир госпиталя, автор пишет их, как семейный портрет, на одном фоне, в один и тот же рост, как бы по очереди, одного за другим, а не в зависимости от важности их связи с главным героем. Автор вкладывает в каждую фигуру одинаковые старания и мнительность отделки, не деля их на фигуры первого и второго значений, что само собой случилось бы, действуй герой в живой многообразной жизни.

Холодный, строгий Петр Александрович здесь не менее важен, чем доктор Тихонова, сестра Ивановская, румяная Дуняша или старый пьяница санитар Фролов. Симпатии читателя поэтому распределяются между всеми, кто самоотверженно борется за жизнь – и врачами и ранеными. И именно они, раненые, становятся, вопреки намерениям автора, если судить о них по заглавию и намекам начальной главы, центральными героями повести. И истребитель танков Калинушкин, и умирающий Лосев, и летчик Звягинцев, и Песков, и майор без имени – все они выглядят гораздо богаче, ярче, гораздо живее и человечнее, чем те, кому в основном уделено наибольшее внимание: хирург и его ассистент. Они выглядят живее и ярче потому, что из-за стен госпиталя они принесли с собой впечатления практической жизни, жизненную борьбу и свой успех в ней, они не только раненые, – это их состояние временное – они прежде всего воины, деятели, строители.

Читателям, несомненно, хотелось, чтобы «им яснее открывалось то настоящее, удивительное богатство знания, опыта, ума, наблюдательности, умения видеть человека насквозь, – что касалось одинаково и физической и духовной организации человека, которым владел Петр Александрович, отдавал все любимым своим ученикам и не беднел от этого». Так говорит автор на пятой странице повести, и, конечно, читатель полагает, что он-то уж во всяком случае будет одним из этих любимых. Но он ошибается и; в этой своей надежде. Романа о хирурге у Н. Емельяновой не получилось, к сожалению… Вышел великолепный очерк, посвященный самоотверженному служению людям.

Чудесный язык Н. Емельяновой, строгий и зрелый, ее острый глаз, ее умение цепко и умно запечатлевать и переживания и вещи – все устремлено на то, чтобы только описать происходящие явления, а не объяснить их духовную сторону.

Не строя своего произведения в глубину, а лишь водя нас, как умный и наблюдательный гид, по палатам Н-ского госпиталя и попутно рассказывая обо всем, что встречается на пути, автор, правда, доставляет нам огромное наслаждение знанием того, о чем рассказывает образным языком – таким приятным в сравнении с тем, какой ежедневно приходится слышать, – и огромной покоряющей любовью к людям: и тем, которые лечат, и тем, которые лечатся, – и мы не без сожаления покидаем повесть.

Симпатичнейшая хирургическая сестра Зинаида Платоновна, и сестра Ивановская, и больные Задорожный, Майоров, Митрошин, Лосев, Калинушкин, Звягинцев, Песков, майор, и румяная Дуняша, и равнодушный Фролов, и краснеющая девушка – безыменный фронтовой врач, одинаково нам близки и дороги. Все это хорошие, чистые, правдивые люди, всей своей жизнью показывающие, как надо любить свое дело.

Они запоминаются. Таким образом, тем из читателей, которые не ждали большего, книга понравится, и они будут правы, хваля ее. Тем же, кто рассчитывал увидеть роман, то есть произведение драматическое, – повесть не будет нравиться, и они тоже окажутся правы, так как автор, увлекаясь пластикой описаний, ушел от душевной стороны жизни героев.

В произведении сером многое из того, что останавливает внимание у Емельяновой, как спорное или недостаточное, быть может, не бросилось бы в глаза. Но в книге, радующей богатством и разнообразием художественных средств, сразу же обращает на себя внимание то, что средства эти мобилизованы на очень скромное дело и что автор, обладая умением и дарованием, еще не знает, что собственно он мог бы сделать, пользуясь ими. Автор еще не уверен, что он в состоянии создавать характеры, и ограничивается тем, что ведет талантливый дневник, дневник занятий героев. Он – еще описатель, а не строитель.

1944