355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Павленко » Собрание сочинений. Том 6 » Текст книги (страница 13)
Собрание сочинений. Том 6
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 00:09

Текст книги "Собрание сочинений. Том 6"


Автор книги: Петр Павленко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Отечественная война подготовила нашей родине такие гигантские кадры молодых воинов, о каких не может мечтать ни одна страна в мире. Они огромны по численности, сильны по закалке. У нас нет людей, не знающих или не желающих знать военное дело.

Да и само военное дело у нас так неразрывно переплетется с общегосударственными и общенародными интересами, что все мы – воины, служим ли в армии, или работаем вне ее.

Мать гвардии рядового Александра Абазова, Надежду Петровну, старую работницу ткацкой фабрики в Махачкале, вдову погибшего на фронте солдата, выдвинули прошлой зимой кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР. Сын был отпущен из подразделения ради такого случая. Но когда он пришел с матерью на избирательное собрание, то был немедленно избран в президиум не как сын кандидатки, а как представитель Советской Армии. Мать, обещая быть честным слугой народа, теперь обращалась уже и к сыну, который в тот момент представлял для нее государство, а приняв мандат, сама дала ему наказ быть лучшим из лучших в части, потому что теперь, как сын члена правительства, он просто уже не имеет права быть воином «так себе».

Прошло полгода, и Александру Абазову командование части вручило свою ценнейшую реликвию – снайперскую винтовку, которую записывают по традиции за лучшим из лучших.

Сейчас в подразделениях Советской Армии начинается подготовка к выборам в местные Советы. Тысячи воинов будут избраны без отрыва от военной службы в число руководителей жизни районов и областей. Они войдут в комиссии, окунутся в самую гущу плановой и хозяйственно-экономической деятельности государственных органов, будут решать судьбы урожаев и новостроек.

Солдат, который участвует в управлении областью, где стоит его часть, – да вот это-то и есть то самое главное «чудо», нащупать которое не удается людям, признающим в качестве двигателей прогресса только голод да кнут.

Молодой советский солдат хочет быть подлинным художником порученного ему дела и, полный энтузиазма и сознания своей силы, творит, казалось бы, невозможное, как это, например, запросто сделал Ким Вязников, пришедший в армию после гибели отца подполковника Вязникова. Быстро став из рядовых офицером, он на летних учениях этого года вывел свой танк на высоту двух тысяч пятисот метров, выше облаков, и совершил с высоты дерзкое нападение на «противника».

Рейд этот – в наших советских условиях – тем замечателен, что быстро сделается достоянием многих и превратится в массовое явление.

Вот каков солдат, несущий в своем сердце сталинские традиции борьбы и отваги. Мы вправе назвать таких солдат великими рядовыми социализма, строителями мира.

1947

Новеллы литературоведа

Ираклий Андроников известен, главным образом, как автор устных рассказов, действующими лицами которых являются преимущественно наши писатели-современники. Великолепный, всегда чрезвычайно остроумный язык этих новелл до некоторой степени пародирует изображаемое лицо, создавая тем не менее очень живой, близкий к действительности портрет. Композиции И. Андроникова, посвященные писателям, имеют один лишь недостаток – они предполагают обязательное знакомство слушателей с теми лицами, чьи портреты изображаются автором. Это сужает возможности жанра.

Однако у И. Андроникова существуют рассказы и на нелитературные темы, герои которых – обыкновенные люди, для понимания характера которых не требуется личного знакомства. В свое время таких рассказов у него было очень немного, но за войну количество их выросло.

Один или два рассказа из этого «безыменного» жанра мне много лет назад довелось печатать в журнале «30 дней». Рассказы были хорошо приняты, но особых восторгов не вызвали, хотя и принадлежали к лучшим из созданного И. Андрониковым. Показ рассказа со сцены был богаче, разнообразнее. Печать как бы умерщвляла их взволнованность, снижала жизненность и обедняла краски.

Казалось, жанр, созданный И. Андрониковым, предназначен специально для экрана, где с предельною полнотою могли быть проявлены все качества автора-рассказчика, автора-актера. Экран получил своего новеллиста; литература, приходилось констатировать с горечью, теряла его, не умея использовать.

Но вот передо мной книга не устных, а писанных рассказов И. Андроникова, и сразу же необходимо сказать, что это отличные рассказы и что их автор владеет пером не хуже, чем устной речью.

Два рассказа, «Портрет» и «Загадка Н.Ф.И.», объединенные в одной книжечке библиотеки «Огонька», посвящены литературно-исследовательской теме, и мы с равным правом могли бы счесть их за изящно написанные деловые очерки и за остроумно вымышленные небылицы, если бы автор настойчиво не убеждал нас, что он, собственно говоря, предстал в них лишь в качестве литературоведа. И. Андроников, изучающий жизнь и творчество Лермонтова, написал не исследование и не разыскание, а рассказы о том, как он охотился за портретом Лермонтова, за разгадкой инициалов незнакомки, которой посвящен ряд лермонтовских стихотворений.

Нет нужды в краткой рецензии пересказывать эти рассказы. Я обращаюсь с просьбой прочесть их. Они написаны очень сдержанно, занимательно, фабульно остро и вводят читателя в мир, мало освещенный в литературе, – в мир научного поиска. Невольно хочется сблизить рассказы Андроникова с чудесной книгой академика И. Крачковского «Над арабскими рукописями». И здесь и там – приключения догадок, предположений и гипотез, приключения рукописи или портрета, судьба неразгаданных строк, материал тонкий, умный и – главное – очень редкий в художественной литературе.

Книжка И. Андроникова показывает, что рост ее автора как художника слова не ограничился одними возможностями рассказчика и жанром остроумных пародий. Она показывает, что И. Андроников хорошо владеет сюжетом даже в такой сфере, как научное разыскание.

1948

Как возник образ Воропаева

Первые наброски будущего романа помечены декабрем 1944 года, когда, получив десятидневный отпуск из редакции газеты «Красная звезда», где я работал в течение всей войны в качестве военного корреспондента, я приехал в Крым.

Здесь впервые столкнулся с людьми, черты которых потом вошли в характер моего полковника Воропаева. Это были демобилизованные вследствие ранений офицеры.

Один из них особенно привлек мое внимание. Он, видно, быстро опускался на тыловой работе, хотя в недавнем прошлом был хорошим коммунистом и прекрасным офицером. Выбитый обстоятельствами из привычной обстановки, он не мог найти себе места в новых для него условиях. Судьба этого офицера заинтересовала меня. Я кое-что записал о нем в свой блокнот.

В феврале 1945 года я был уже в войсках 3-го Украинского фронта. Там накапливались впечатления о Румынии, Венгрии и Австрии. Все, что производило на меня впечатление, я заносил в свою записную книжку, конечно еще не представляя, зачем и для чего может мне пригодиться записанное.

В мае я неожиданно заболел острой формой туберкулеза и, вернувшись с фронта в Москву, оказался в палате Центрального туберкулезного института. Спустя три месяца я выехал в Крым с наказом врачей поселиться там надолго.

Труден был этот наказ. Мне пришлось перевезти в Крым всю свою семью. Тут-то я и вспомнил того демобилизованного офицера, которого я встречал в Ялте в декабре 1944 года, и невольно тогда подумал – а каково-то будет мне самому в новых и нелегких условиях. В Ялте я этого старого знакомого, однако, уже не застал. Он выехал, не справившись со своею новой жизнью, и оставил по себе не очень теплые воспоминания. Зато здесь появились другие люди, – те же демобилизованные раненые или вышедшие в отставку. С необычайной энергией принимались они за дела. Одни из них шли на советскую работу, другие «садились на землю» и превращались в садоводов и огородников.

Образ моего Воропаева начал конкретизироваться. Я собирал его, как пчела собирает мед с цветов, и он, таким образом, суммировал в себе черты многих реальных людей, еще и по сию пору живущих вблизи меня, хотя, конечно, никого из них он целиком не воспроизводит и не повторяет. У одного взята воля, у другого – упорство, у третьего – любовь к массовой работе. Наконец многое является плодом моей авторской догадки, как это всегда бывает, когда лепишь не документальный, а обобщенный портрет.

Так же, как Воропаев, родились и другие персонажи моей книги. Вероятно, не один я встречал таких людей, как Юрий и Наталья Поднебески, как Варвара Огарнова, как старик Цимбал.

Мне как-то пришлось беседовать с колхозниками одной сельхозартели в Крыму. Они находили в своей среде многих, напоминающих героев моей книги, даже и Воропаев нашелся у них, – и были твердо убеждены, что я изобразил именно их сограждан.

Мне пришлось разочаровать их. В основе моего романа лежала не одна, а много человеческих судеб, и я не «списывал», как у нас иногда говорят, с кого-то определенного, а пытался писать так, чтобы созданные мною люди были по возможности типичны, то есть напоминали бы многих и казались реальными существами. Много вошло в книгу и лично мною пережитого. Военные сцены в Австрии – это, конечно, мои личные впечатления, которые я, изменив соответственно, перенес на доктора Гореву. Болезнь Воропаева – отчасти и моя болезнь.

Какую же задачу ставил я себе, работая над «Счастьем»? Я хотел показать, что истинное счастье не в кругу малых личных интересов, а в кругу больших общественных, что горение, жизнь на миру во имя интересов коллектива есть самая счастливая, самая полноценная. Она не только воспламеняет дух, но и врачует тело.

Однако в процессе писания книги мне стало ясно, что не в одном Воропаеве дело. В книге родились и требовали подробного рассказа о себе и Поднебески и Огарновы, то есть все те, кого Воропаев поднял и повел вперед. И я уже думаю над тем, что, пожалуй, надо писать вторую книгу о судьбе Юрия и Наташи Поднебеско, Ани Ступиной и Лены Журиной. Во всяком случае многие из моих читателей рекомендуют не оставлять героев «Счастья», а показать, как они выходят на самостоятельную дорогу.

Возможно, я это и сделаю.

Но, с другой стороны, есть у меня иные планы. Одновременно со «Счастьем» я работаю (вместе с кинорежиссером Чиаурели) над сценарием «Падение Берлина». В этом сценарии хотелось бы показать политическую борьбу двух миров, капиталистического и социалистического, борьбу, закончившуюся разгромом немецкого фашизма.

Материал, накопленный мною для сценария, настолько огромен, что родится искушение написать большой политический роман о людях социализма и людях капитализма.

И я еще сам не знаю, на чем остановлюсь. Писатель по своему существу человек жадный, – все хотелось бы написать, и то и это. Может быть, так оно и случится.

1948

Родной всему народу

Много лет тому назад, будучи в Горьком, любуясь с Откоса красавцем городом, услышал я от местного старожила:

– Это все ждановское!

Рука его обвела даль Оки и Волги, новые дома, асфальтированные и украшенные цветами площади, говорливые пристани, весь шум и блеск созидательной жизни на стыке двух прекрасных русских рек.

– Возродитель он нашего города! – добавил старожил, довольно улыбаясь тому, что так повезло горьковчанам, что стоял во главе их жизни такой деятельный, неутомимый, влюбленный в красоту человек, как Андрей Александрович Жданов.

– Волгарь, – говорили о нем, – размах наш, волжский, – хотя должны были знать, что их Андрей Александрович родом не волгарь.

Знать-то знали, но хотелось усыновить, назвать своим, коренным, природным человека, так глубоко понявшего характер местной жизни и так размашисто наметившего ее движение вперед.

А скоро после того, как он приехал руководить ленинградскими большевиками, ленинградцы заявили:

– Прирожденный ленинградец, весь наш!

Везде был своим, близким этот веселый, обаятельный человек с бодрой улыбкой на губах, который вот-вот скажет что-нибудь шутливое, ободряющее.

Лицо его, сколько ни встречал я Андрея Александровича Жданова лично, сколько ни вглядывался в его фотографии, всегда было освещено улыбкой, точно жил он в постоянной радости, точно были дни его сплошь легкое чихание, точно никогда плечи его не несли на себе груза забот, огорчений, усталости. Лицо его выражало доброту, даже когда он бывал суров. Необходимая суровость данной минуты проявляла себя скорее в словах его, чем в выражении лица.

Пропагандист по призванию, по складу своей натуры, но опыту большой жизни, он не любил многословия. Дар отличного оратора выработал в нем сдержанность, краткость и предельную осязаемость речи. Он не мог и не умел говорить общо, касаясь поверхности темы. Он умел и, по-моему, любил говорить как бы изнутри темы, точно она, эта тема, была его давней основной, а не только сегодняшней.

Он выступил на Первом съезде советских писателей с программной речью, легшей в основу развития советской литературы на десятилетии вперед. Как остро профессионален был его доклад об ошибках журналов «Звезда» и «Ленинград», с каким блеском выступил он на философском совещании, шутливо окрестив себя «философским юнгой» и тут же произнеся одну из самых вдохновенных своих речей, образец речи философа-марксиста с гигантским теоретическим кругозором. На совещании, касающемся проблем советской музыки, он выступил среди профессиональных мастеров, поражая их не только глубиной политического анализа, но в не меньшей степени конкретным знанием дела. Я думаю, что, если бы Андрею Александровичу Жданову суждено было бы вплотную заняться проблемами живописи, он поразил бы профессиональных художников скрупулезным знанием их дела, его технологии и специфики так же, как в дни обороны Ленинграда он удивлял военных специалистов мастерским пониманием самых тонких деталей военного искусства.

Он умел говорить с писателями, как прирожденный публицист и критик, с музыкантами, как музыкант, с военными, как военный. Это был большевик, воспитанный сталинской школой конкретного политического руководства, и казалось, что у него еще много сил и что он еще не весь проявился, что безграничны его возможности.

Я чувствую утрату Жданова как нечто глубоко личное, как горе моего дома и моего дела.

1948

Летопись одного фронта

Книги, посвященные событиям Великой Отечественной войны, как правило, встречают хороший прием и у читателя и у критики. Работе В. Закруткина повезло лишь отчасти, – «Кавказские записки» читают, о них говорят, спорят, критика же обошла книгу молчанием.

Ростовский литератор В. Закруткин в дни Отечественной войны был корреспондентом газеты Закавказского фронта. Подобно многим своим товарищам по профессии, он вел трудную, полную превратностей, успехов и неудач жизнь рядового военного корреспондента, от которой по окончании войны не всегда остается даже тоненькая книжечка очерков, переживших события, которым они посвящены.

В. Закруткин поставил перед собой задачу – рассказать о событиях и людях, в них участвующих, начиная со времени занятия Ростова немцами и до освобождения его советскими войсками. Дневник военного корреспондента превратился в своеобразный «вахтенный журнал» фронта – задача огромная и к тому же трудно осуществимая, ибо фронтовой литератор – существо кочевое, не прикрепленное к точно ограниченной территории. Не был прикован ко всем событиям на Кавказе и В. Закруткин. Многое он видел сам, принимал личное участие, о другом знал из рассказов товарищей, третье добыл из военных архивов.

Так создалась книга, которую я не знаю как назвать, – хроникой ли, очерками ли, сборником ли документальных новелл, или репортажем. Книга читается с огромным интересом, она богата содержанием и дает нам более или менее целостное представление о жизни фронта с момента его возникновения до последних дней.

Начало повествования относится к июлю 1942 года, когда наши войска временно оставили Ростов и в долинах Кубани начались военные действия.

Немцы ворвались на Северный Кавказ. Сражение развернулось на огромном плацдарме. «Все пришло в движение, и кажется даже, что вот-вот снимутся с мест кубанские хаты, оторвутся от земли яблони и тополя, и золотые скирды соломы, и копны сена, и все это устремится вперед, вслед за людскими потоками, чтобы не осталось врагу ничего, кроме сожженной солнцем пустыни».

Так начинается кавказская страда.

Походный дневник В. Закруткина заполняется фактами, мыслями, публицистическими размышлениями, информационными главами, крохотными зарисовками, этюдами. Они даны единым потоком, точно автор, вспоминая жизнь Кавказского фронта, рассказывает все так, как запомнилось, – одно покороче, другое подлиннее, тут лишь намеком, там – готовой новеллой.

В целом получается произведение живое, строгое, почти документальное и вместе с тем необычайно поэтическое и глубоко художественное.

Манера письма у Закруткина завидно скупа. Он не боится упомянуть в двадцати строках о событии, которого другому автору хватило бы на добрую повесть. В. Закруткин вложил в одну книгу своих «Записок» конспекты нескольких таких повестей.

Такой спрессованной повестью является удачнейшая глава книги – об Иркутской дивизии полковника Аршинцева, оставившей после себя поистине легендарную славу на Кубани и в Крыму. Одно из звеньев этой главы – ночь на Лысой горе и сражение у Волчьих ворот – может, на мой взгляд, служить образцом немногословной, сдержанной и в то же время темпераментной прозы.

«Я перелистываю, – пишет В. Закруткин, – свои походные дневники-блокноты, тетради, клочки бумаги, вспоминаю фамилии, лица, отдельные участки обороны, памятные даты и памятные места, и мне все кажется, что я никогда не закончу перечень человеческих подвигов, что моей жизни не хватит на то, чтобы написать летопись нашей солдатской славы».

В этом авторском признании – весь стиль книги.

«Кавказские записки» – летопись, а не боевые зарисовки, хроника, а не воспоминания о пережитом, год жизни фронта, а не год поездок и встреч фронтового корреспондента. Они интересны новизной решения и масштабом охвата. Язык В. Закруткина радует строгой разборчивостью. Впрочем, я слышал отзывы читателей о суховатости языка и объясняю их лишь своеобразием, необычностью жанра, непривычно коротко рассказывающего о больших событиях.

Работа В. Закруткина займет не последнее место в ряду уже широко известных читателю книг «бывалых людей» – Ковпака, Федорова, Козлова, Вершигоры, Джигурды. Хочется при этом отметить, что почти все перечисленные книги созданы, так сказать, на местах происшествий людьми, в искусстве очень молодыми, чаще всего «первокнижниками».

И надо сказать, таких сильных первых книг у писателей, живущих в областях, до сих пор не было. «Чистая Криница» крымчака Поповкина и «Далеко от Москвы» дальневосточника Ажаева пополняют список писателей, выходящих на всесоюзную арену с полновесными, фундаментальными произведениями.

Небывалый расцвет литературы в краях и областях за послевоенные годы внушает чрезвычайно радужные надежды. Ряды художников слова изо дня в день пополняются новыми именами, несущими с собой и новые темы и новую манеру письма, подсказанную жизнью, а не заимствованную у представителей старших литературных поколений. Ряды советских литераторов пополняются людьми практического действия, влюбленными в самый процесс социалистического деяния, для которых и литература – строительство социализма, у которых нет разрыва между мыслью и действием, между собственной жизнью и собственным творчеством.

В связи со всем этим хочется думать, что в ближайшее время усилится внимание к писателю, живущему в области, со стороны редакций столичных журналов. (Кстати, книга В. Закруткина не появилась ни в одном из них.) Пример превосходного романа Ажаева в этом отношении во многом уже обнадеживает.

1948

Племени юных

Когда я вспоминаю собственное детство, мне становится жаль себя: детство мое, как, впрочем, и многих моих сверстников, формировалось на образах либо совершенно отвлеченных и сказочных, вроде Робинзона Крузо, либо демонически-преступных, вроде Антона Кречета, разбойника, роман о котором, млея от восторга, читал я в какой-то «Газете-копейке». Потом герои Майн-Рида, Жюль Верна, Густава Эмара, Жаколио и еще кого-то, теперь уже забытого окончательно. Два раза бегал я в «Америку» – за героикой Майн-Рида. Один раз был нещадно высечен отцом, второй раз потийским полицмейстером, с сыном которого намеревался перебраться в Абиссинию.

Книги, читанные мною в детстве, увлекали мое воображение в сторону от реальной жизни, собственного будущего, формируя во мне стремление к несбыточному, к несуществующему, к тому, чего нет в действительности.

Кем мне хотелось быть в детстве и отрочестве? Конечно, «Кожаным чулком», капитаном Немо, Шерлоком Холмсом и русским сыщиком Путилиным, романтическим разбойником Зелимханом.

С годами вкусы менялись. Ко мне пришли книги Пушкина и Лермонтова, потом роман Толстого «Война и мир». Я хотел быть Николаем Ростовым, правда, с большими поправками, не раз играл в Багратиона, в атамана Платова и в какой-то нечаянный день, теперь вспоминающийся как озарение, вдруг вообразил себя босяком из ранних горьковских рассказов.

Детство и юность мои прошли в Тбилиси, в Нахаловке, среди людей, лично знавших Горького. И вот самое прекрасное, о чем только можно было мечтать, собралось для меня в его образе. Он сам и его герои надолго заслонили собой индейцев. Те уже так никогда и не вернулись.

Затем герой «Овода». Затем образы Спартака или Гарибальди и, наконец, герои-народовольцы. Охотиться за царями и бегать с каторги представлялось гораздо более интересным, чем коллекционировать скальпы врагов племени. Но образы эти были всегда оторваны от нас пространством и временем. Для нас, подростков, не находилось решительно ничего, чем мы могли бы немедленно воспользоваться для ищущей выхода тяги к героизму. Для нас в мире еще ничего не было. Мы должны были дорасти до грани, за которой некоторым доступно великое.

А там Тургенев с его Базаровым, там Чернышевский с Рахметовым – и наступила пора уже почти зрелых размышлений о жизни. Впрочем, и тогда вопрос стоял неизменно – надо еще расти, великое где-то впереди. Мы не знали тогда о юноше Сталине.

И вот сейчас передо мною мои сыновья. С жадным любопытством вглядываюсь я в их детство, знакомлюсь с миром их представлений, их героями и – должен признаться – бесконечно завидую им. Они читают Стивенсона и Робинзона Крузо, но бегать в Америку у них нет решительно никакого желания. Они никогда не играют в разбойников и не снимают скальпов. А если «терпят кораблекрушение» и обживают пустынные острова, то делают это с чувством огромного уважения к реальности, перенося событие это как можно ближе к своей собственной жизни.

Мир наших ребят обступают герои-однолетки. Тут и Павлик Морозов, и керченец Володя Дубинин, и Радик Юркин, и Зоя Космодемьянская. Тут кое-кто и постарше: Мересьев, Павел Корчагин. Героическое рядом, в быту. Протянуть руку – и вот оно, только сумей удержать его.

Наше время велико. Воображению юношей незачем обращаться к образу римлянина Муция Сцеволы, к делам Христофора Колумба. Великие люди и необыкновенные дела живут бок о бок с сердцем, широко открытым для героического.

Никогда еще у человечества не было силы, подобной Коммунистической партии Ленина – Сталина, которая сумела бы с такой огненной страстью поднять на высочайшую ступень звание человека.

Человек – это звучит гордо! – родилось и оправдалось в нашей стране.

И вот, перебирая все эго в уме, иногда представляю я подростка-юношу или девушку из зарубежных стран. Чьи образы витают в их воображении, чьи дела тревожат их сердца благородными надеждами?

Воображают ли себя подростки Франции потомками Монтигомо – Ястребиного Когтя, капитаном со страниц Жюль Верна или счастливыми бродягами из повести Жаколио? Вероятно, есть известная доля и таких; но для большинства герои старых романов и отдаленных эпох безвозвратно умерли. Нет ни неизведанных стран, ни таинственных морей, ни благородных и чистых индейцев, хранителей высоких достоинств. Иные люди манят воображение, новые земли привлекают к себе внимание подрастающего поколения, где бы оно ни жило – в Европе или в Австралии. Страной чудес и безграничного благородства, населенной людьми, о которых ничего не было известно из старых книг, вот уже более тридцати лет высится наша родина.

О ней меньше всего известно из романов. Никакой роман не успел бы следовать за движением нашей жизни – так она стремительна и разнообразна, так повседневно нова, так ошеломляюще богата. И нетрудно представить себе, какой ураган новых идей, возможностей, откровений, восторга и всепокоряющего энтузиазма несут с собой факты нашей советской жизни, расходясь кругами по всему шумному, растревоженному годами войны человеческому муравейнику. И как когда-то нас властно тянуло на просторы далеких морей или в глубины прерий, где мы могли бы помериться с великими делами силой своего духа, так, но еще в большей степени, с большей властью влечет молодое поколение мира к героике, рожденной в огне и буре тридцатилетия, связанного с именам ленинско-сталинского комсомола.

Тысячами путей проникает слава нашего юного поколения во все уголки земного шара, удивляя, потрясая и воспитывая.

Влияние нашей советской молодежи на формирование характера молодого человека за рубежами нашей родины огромно и плодотворно, хотя, вероятно, иной раз даже внешне и неосязаемо.

Воздух коммунизма не знает границ. Он вольно веет над земным шаром. Он несет с собой ожидание великих преобразований. Он возбуждает волю на благородные поступки, он придает юным мечтам о красоте жизни зримость и осязаемость, наделяя их чертами, заимствованными из героического мира советской комсомолии!

Дорогие друзья! Будьте самой благородной мечтой всех молодых во всем мире! Будьте и дальше сталинскими орлятами, вольнолюбивым племенем беззаветных героев. Стойте впереди всех! О вас думают, вам хотят подражать миллионы подростков, юношей и девушек, для которых вы – единственное будущее.

1948


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю