Текст книги "Собрание сочинений. Том 6"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)
Недавно закончившееся Всесоюзное совещание молодых писателей явилось в послевоенной литературной жизни событием огромной важности.
Итоги совещания, превратившегося в литературно-производственную конференцию гигантского масштаба, чрезвычайно велики. Много дав литературной молодежи, не меньший след оставила она и у писателей старшего поколения, ознакомив их с творчеством своей смены и с условиями, в которых она растет и формируется в областях, краях и республиках Советского Союза.
ЦК ЛКСМ, Союз советских писателей и профсоюзы бесспорно получат богатый материал к вопросу о дальнейшей работе с литературной молодежью, вопросу, до сих пор еще, по нашему мнению, далеко не решенному, в свете небывало мощного литературного подъема, свидетелями которого были мы за последние годы, подтверждением которого явилось хотя бы то же самое совещание.
Опыт его пока еще детально не суммирован. Однако уже можно сделать первые выводы.
Совещание безусловно установило, что подрастающее поколение писателей воспитывается в духе коммунизма, в ленинско-сталинских традициях ответственности за свое дело перед народом и понимании своей роли, как идейных вожаков, воспитателей народа. Творчество большинства молодых литераторов, участвовавших в совещании, радовало значительностью выбранных авторами тем.
Новаторский труд советского человека, его идейность, патриотизм, слитность со своим народом, его верность сталинской стратегии мира – таковы дух и материал произведений, написанных людьми, делающими свои первые, шаги в литературе.
Несмотря на сравнительную молодость, в литературу пришли люди большого жизненного опыта. У каждого за плечами опыт Отечественной войны (на фронте и в тылу), у каждого профессия, которую он любит и знает. Литература для них не забава, не легкий путь к славе, а новый и более ответственный участок борьбы за коммунизм.
Труд стал генеральной темой большинства произведений – и это огромный шаг вперед. Но в описании человека в труде и самих процессов труда еще больше голой фактографии, чем философии. Красота и богатство духовного мира советского человека, строителя социализма показывается еще робко. Молодой писатель как бы боится окунуться на дно души своих героев и показать их в любви, в ненависти, в несчастье, в преодолении ошибок и недостатков, в том естественном росте, когда человек, вчера дурной или спорный, сегодня становится бесспорно положительным, а положительный может соскользнуть с правильного пути, и следует во-время подсказать, что ему делать, чтобы сохранить себя. В живописании внутреннего эмоционального мира часто чувствуется невольное упрощенчество, что объясняется недостатком опыта и недостаточной силой творческого прозрения.
В книгах молодых писателей лучше описаны дела, чем люди, их совершающие. Дела разнообразны, а люди зачастую однообразны. Есть умение схватить и написать существующее и еще нет умения предугадать новое по мельчайшему признаку, нет художественной дальнозоркости.
Чрезвычайно характерны чисто литературные недостатки огромного большинства рассмотренных на семинарах совещания произведений. Композиционная неслаженность, рыхлость, иногда сюжетная незавершенность, слабые образные средства, невнимание к слову, как к строительному материалу, а отсюда – невыразительность многих страниц, любая из которых хотя и полна жизненной правды, однако не написана на уровне этой правды.
Правда жизни требует силы для своего воспроизведения.
Неяркое, бледное письмо способно сделать серым и тусклым даже выдающиеся явления жизни, способно лишить правду ее огня и своеобразия и превратить событие в происшествие, а происшествие – в хроникальный факт.
Силы письма, яркости и самостоятельности языка еще маловато было в произведениях молодых литераторов, прошедших творческий смотр 1950 года. Конечно, это не характеризует решительно всех участников совещания. Среди них были люди, уже сформировавшиеся, как оригинальные художники, и тем не менее недостатки чисто литературные, чисто профессиональные зачастую отмечались даже в самых сильных вещах.
Это позволяет сделать вывод, что дело литературной подготовки, учения литературному мастерству, занятия по языковедению поставлены в системе Союза советских писателей, и главным образом на его периферии, из рук вон плохо. Вернее будет сказать – никак не поставлены.
Как учится литературному мастерству молодой человек, представляющий себя начинающим инженером человеческих душ? Если в городе, где он живет, существует отделение Союза писателей, он записывается в его актив, посещает собрания, участвует в обсуждении произведений, либо своих, либо чужих, но принадлежащих таким же начинающим, как и он, иногда выступает со сцены и выслушивает замечания слушателей. Но обсуждения произведений начинающих литераторов, чаще всего произведения незрелых или даже откровенно плохих, все-таки, по нашему мнению, не та школа качества, о которой можно сказать, что она всему учит. Можно ли представить себе курсы по повышению знаний, скажем, молодых водителей машин, которые, будучи еще неопытными в своем деле, чему-нибудь научатся друг у друга? Едва ли. Когда один неумелец учит другого – проку мало. Предполагается, что начинающий литератор читает классиков и лучших из современников. Но читать – это еще все же не изучать. Изучение предполагает работу, хотя и чтение вещь нелегкая. Еще Писарев говаривал: «Много есть на свете хороших книг, но эти книги хороши только для тех людей, которые умеют их читать. Умение читать вовсе не равносильно знанию грамоты».
Но коллективные разборы классических произведений тоже не приняты в местных отделениях ССП. Работы товарища Сталина по языкознанию, в свою очередь, еще не стали настольною книгой молодых – да, впрочем, и не молодых литераторов. Еще не всем ясно, что труды товарища Сталина ставят перед всеми писателями и педагогами вопросы творческие, практические, проблемы обогащения родного языка и очищения его от наносного шлака и мертвых шаблонов.
Молодые литераторы, живущие на периферии, оторваны от жизни местных вузов. Областные же и краевые издательства, роль которых в повышении мастерства молодого писателя чрезвычайно важна, также недостаточно помогают его творческому росту. Среди редакторов художественной литературы мало людей, занимающихся творческим трудом. Задачи идейного роста молодого писателя осуществляются через партийные и комсомольские организации, печать и издательства, школа же мастерства заключается лишь в обсуждении произведений вслух да в получении рецензий из редакций центральных журналов, издательств и комиссий ССП. Но это школа пассивная. Другой же школы нет. Если молодой литератор живет и работает вдали от областного или краевого центра, он уже совершенно предоставлен самому себе.
Профсоюзы, в системе которых находятся первичные литературные объединения, от случая к случаю занимаются организацией литературной молодежи. Шахматист, городошник, а тем более футболист, встречают гораздо больше внимания профсоюзных организаций, чем молодой поэт.
Таким образом, напрашивается следующий вывод – стремительный поток молодых литературных сил идет, минуя периферийные организации Союза писателей, учась и совершенствуясь заочно, путем переписки и работы с центральными издательствами, комиссиями ССП, редакциями журналов или отдельными писателями старшего поколения.
Между тем совещание показало, какие огромные возможности заложены в творческом содружестве опытных писателей с молодыми, как много оно дает обеим сторонам. Творческие семинары, так блестяще себя оправдавшие на опыте двух всесоюзных совещаний молодых писателей, безусловно должны стать основной формой работы с молодыми и в республиканских центрах, и в краях, и областях. Кропотливая работа над мастерством требует хорошо продуманной системы коллективной работы старшего и младшего литературных поколений. Не эпизодическое, случайное рецензирование рукописей молодых, о которых иной раз даже неизвестно, кто и что они, а систематическое, из месяца в месяц, а может быть, и из года в год, шефство над растущими молодыми литераторами – вот к чему безусловно ведет нас благодетельный опыт совещания.
Трудно, в самом деле, оправдать положение, при котором огромный отряд опытных литераторов одной лишь Москвы практически никак почти не связан с молодыми кадрами, не растит их, не делится с ними накопленным опытом и существует как бы в другом, взрослом этаже, из которого спускается к молодым раз в несколько лет.
Но литературное образование писательской молодежи не может и не должно, само собой разумеется, ограничиваться кругом узко технологических проблем. Стало аксиомой, что лучшая школа писателя – жизнь. Все истинно великое подсмотрено и подслушано в живой жизни, а не выдумано писателем, так сказать, из собственной головы. Но и эта важнейшая школа понималась нами до сих пор более или менее узко. Представим себе молодого писателя, живущего на периферии. Он, скажем, инженер, работает на каменоломнях, несколько лет тому назад был в армии, участвовал в войне. Каков запас его жизненных впечатлений? Вчерашний солдат или офицер, он невольно тянется к переживаниям военных лет, и будет совершенно естественно, если он примется за повесть или поэму о войне. Наличие многих книг о войне не смущает, как правило, молодого автора. Он уверен, что, хотя участок его наблюдений был невелик, а личный опыт мал, он скажет новое слово. Между тем каменоломни, где он работает в качестве инженера, привлечены к поставке камня на строительство новых каналов. План их учетверяется. Вводятся в дело и изобретаются на месте новые механизмы, совершенствуется технология дела, происходит своеобразная «революция» в добыче камня, а один из тех, кто совершает эту революцию, упорно трудится над темой, которая далека от его волнений и обращена в прошлое, в то время как жизнь формирует другую тему, полную огня, напряжения, борьбы и перспектив.
Маленький личный опыт зачастую толкает молодого писателя на эмпирику невысокого уровня, на беллетризированные, подкамуфлированные воспоминания, идущие к тому же часто по боковому фарватеру. Жизнь тогда школа, когда берутся гребневые вопросы, когда писатель смотрит вперед, а не назад, когда он чувствует себя разведчиком нового, прокладывателем новых трасс, рассказчиком о новых характерах, воспитываемых сегодняшним днем для завтрашнего.
Тому, кто вдохновлен желанием создать книгу о делах и людях, уже однажды описанных, стоит подумать о том, не явится ли его работа повторением сказанного, отражением уже сделанного.
Книга К. Симонова «Дни и ночи» вышла раньше книги Некрасова «В окопах Сталинграда». Но кто скажет, что издавать вторую было не нужно, если уже одна есть? «Белая береза» Бубенного вышла еще позже, но оказалась пока что самой сильной и глубокой книгой о солдатах Отечественной войны.
Таким образом, обращение к темам, уже нашедшим свое, хотя бы частичное отражение в литературе, предполагает не количественное увеличение книг на эти темы, но обязательно новизну взглядов и материала.
Огромная работа проделана у нас в стране по спортивному воспитанию молодежи. Можно гордиться успехами художественной самодеятельности трудящихся, ежегодно выдвигающих в профессиональное искусство много одаренных людей.
Областные и краевые руководители знают талантливых представителей низовой самодеятельности и лучших своих спортсменов; с тем же, как живут и над чем работают их молодые литераторы, знакомятся чрезвычайно редко. Выезжая в район, любой областной работник с удовольствием захватит с собой лектора, очеркиста, фотокорреспондента или кинооператора, а о том, что он мог бы сегодня многое показать и многому научить молодого литератора, ему и в голову не приходит.
Отчего так?
Вероятнее всего оттого, что творчество молодого литератора идет часто вне основных интересов области и потому кажется зряшным, пустым. Оттого, что от лектора и очеркиста есть реальная польза, а от человека, еще ничего не написавшего, видимой пользы нет и будет ли – неизвестно. Надо признать, что в таком отношении к литературному молодняку виноваты сами организации ССП. Как правило, молодой периферийный литератор мало знает о делах области или края, менее осведомлен, менее оперативен, чем работник областной или краевой газеты. Периферийный литератор не учится своей профессии, а вслепую овладевает тем уровнем мастерства, который ему под силу.
Все эти и другие, могущие возникнуть вопросы работы с литературной молодежью, навеянные только что прошедшим совещанием, занимают сейчас многих – и старых и молодых. Успехи советской литературы значительны. Ее идейный авторитет чрезвычайно высок. Советская литература стала верной помощницей партии в деле воспитания молодых поколений, но время властно требует ускорения темпов формирования молодых писателей. Борьба за качество и суровая критика средне написанных вещей говорят о том, что молодежь сама уже отлично понимает возросшие требования к художественной стороне произведений и знает, что творчество – это труд тяжелый и долгий. «Художество – такое великое дело, – писал И. С. Тургенев, – что целого человека едва на него хватает со всеми его способностями, между прочим, и с умом».
Повышение требовательности, идущее вразрез с практикуемым некоторыми редакторами и издательствами меценатством, ничего общего не имеющим с подлинно большевистской школой воспитания, подсказывает поиски новых, более глубоких форм работы. Одна из них, так кровно связанная со всей историей русской революционно-демократической литературы, именно и заключается в работе стариков с молодыми. Нельзя сказать, что старшее поколение советских писателей ничего не делает в этом отношении. Можно и здесь найти немало достижений, но, во-первых, они являются достоянием десятков, а не сотен литераторов, а во-вторых, глухо и тускло отражаются и учитываются в системе ССП, а следовательно, и в системе издательств.
Работать с молодежью – не обязанность, не нагрузка, а долг каждого сформировавшегося писателя. И не обязательно этой работой должны заниматься исключительно маститые. Нет. Каждый, кто создал книгу, может помочь тому, кто еще только на пути к своей первой книге. Инженер человеческих душ не мыслим без окружающего его коллектива более молодых работников. Писатель-отшельник – явление пережиточное. Это значит, что у него нечему поучиться, нечего передать более молодым и, кто знает, может быть более сильным, чем он. Учитель, воспитавший учеников, его превзошедших, всегда был и будет достойной всеобщего уважения фигурой. Опыт двух всесоюзных совещаний молодых писателей зовет нас к широкому использованию лучших традиций и русской дореволюционной и нашей советской литературы – навстречу молодежи!
Время требует быстрого роста людей на всех участках жизни. Писатель не имеет права расти медленнее других. Скорее наоборот – трудность профессии, огромность задач, стоящих перед ним, как перед художником социализма, доверие и любовь народа к своим творцам предъявляют всему литературному движению в целом требование работать не жалея сил, не щадя себя.
Успехи, достигнутые советской литературой, да будут лишь началом ее нового могучего взлета.
1950
Из записных книжек
1931–1935Я проснусь утром, прочту: «в Берлине восстание» – и уеду в тот же день, не попрощавшись ни с кем, на вдруг неубранное Фридрихштрассе. Но в Берлине восстания нет, и я вижу китайские сны. Я вижу долину Ян-Цзе-Кианга, Шанхай, Бейпин и джонки гонконгских пиратов. Я вижу Чапей, развалины кварталов, панику концессионных дворов. Я вижу во сне китайских палочников с желтыми, будто уже задушенными лицами, с глазами, узкие щели которых вкось разорваны выкатившимся белком, лица, которые я запомнил на гражданской войне; я вижу окские колхозы, Мостроп, во МХАТе выдают керосин и писателей призвали на какую-то важную деревенскую службу, за которой, закрывая полнеба, встают подвесные мосты и серые туманные небоскребы Америки. Я никогда не вижу во сне Японии и не знаю, что это значит по Фрейду.
Перед тем как заснуть, сознание оставляет дежурными две-три цепи каких-то неопознаваемых нервов. Сознание роется в ассоциациях, выбирая себе что-нибудь почитать перед сном. Все в голове становится дыбом. Детство, потерянная книга, провинность перед товарищем, погода, заплата на новых штанах.
Я еду в Норвегию. Я бастую в Неаполе. Я иду с колонной голодных в Вашингтон, и меня бьет по голове резиновой палкой толстый и веселый, как комический актер, полисмен. Я покупаю лепешки в Смирне и, купив, скачу на белом верблюде по сухим смирнским полупустыням, отнимаются руки – и плуг скачет в сторону, и борозда, что я вел, как геометр, завивается штопором и образует воронку. Нефть добывается тяжело и приятно. Она немножко пахнет чесноком. Я запираю ворота английской концессии и – бедный, голодный сторож-индус, сажусь сторожить ее. Я – индус – засыпаю и вижу сон: я – вождь повстанцев и, топоча буцами, бегут английские стрелки, окружая меня…
Самые интересные поезда на ветках, вдали от главного пути. Там больше разговаривают, чем едут. Паровозы всегда не в порядке, а впереди обязательно что-то задерживает, но никто не жалуется, потому что езда приличная и поучительная. Игнатий Петрович, рассказчик этой истории, три раза женился – и всё в поезде. Поезд для меня – консультация, говорит он, – меня в поезде бухгалтерии выучили и в трест пригласили.
Он рассказал мне такую историю…
Хорошее заглавие, как нож, должно просекать рассказ – чтобы из него кровь хлестала.
Нет действия без предвкушения.
…Вернулся из Конотопа, куда ездил по поручению Оргкомитета встречать М. Горького, вместе с Вс. Ивановым, Панферовым и Леоновым.
До чего редко и мало бываем мы вне Москвы, вне своего застарелого окружения. Даже Конотоп понравился. Горький выглядит лучше прошлогоднего, свежее, почти не кашляет. Приехал с тысячью планов. Стучит кулаком по столу, грозится все перевернуть вверх дном. Долго расспрашивал меня о том, что я пишу, извинялся за то, что не ответил на мое письмо, но, говорит, был смущен тем, что я согласился со всеми его (Горького) обвинениями «Баррикад», да прибавил еще свои. Несколько раз повторил, что мои дагестанские впечатления надо превратить в рассказы. Потом заговорил о «30 днях», обещал поддержку.
Детство мое не сохранило дат. Я вынес из него несколько картин, почти не связанных ни со временем, ни с пространством. Знаю одно лишь, что все это случилось давно, где-то в самом начале меня.
…Утро в доме бабушки. Велиж. Бабушка прочла в газете, что японцы взяли Порт-Артур. Тетка заплакала, я за нею. Потом пошли с дедом на рынок. За перевозом, на той стороне Зап[адной] Двины, что-то горело.
– Это уже Порт-Артур! – закричал я и, бросив деда, помчался домой.
– Они за перевозом! – закричал я тетке. – Они нас убьют!
– Их губернатор не пустит, – сказала она и выглянула в окно. Я тоже выглянул – по улице шел человек в рясе. Больше ничего. С тех пор лет до восьми я думал, что губернаторы ходят в рясах.
…И вот мы едем с отцом на Кавказ. Повидимому, лето или ранняя осень – мы едим фрукты – виноград и персики, которых я раньше не видел. Мы едем в третьем классе – весело, отец увивается за барышнями, у отца прекрасные душистые вещи – футляр, плед, какой-то галстук, который все разглядывают. Он хорошо одет, плотен, но мелко смеется, суживая и жмуря глаза.
В Петровске я вижу море. Да, это то, что снилось. Только чище и лучше. В Баку пугаюсь дыма вышек. Потом – буйволы. Они лежат в грязи по шею. Буйволы сопровождают нас до Тифлиса. Ночь. Шальной извозчик везет нас на Михайловскую улицу, напротив больницы – там моя мачеха, жена отца, держит красильную мастерскую. Мачеха просто необыкновенна, – она пахнет сразу, как несколько сундуков добра. У нее нет ни одного своего запаха. Это обилие запахов, одинаково одуряющих, заставляет меня бросаться ей на шею, целовать ее волосы, прятать лицо в складках юбки. Я не понимаю, какая она. Мачеха говорит отцу: он ласковый ребенок. Это плохо. Дай твой кошелек и ключи от чемодана.
Отец, бывший царский писарь при министре Хилкове, бывший переплетчик, бывший путешественник, служил, в Управлении Закавказских железных дорог конторщиком. По утрам он нафабривал усы, мачеха кропила его одеколоном, и он уходил. Мы с ней шли в «Мастерскую» – это была небольшая светлая комната впереди квартиры, с витринами и стойкой. Я не помню, что я там делал. В четыре возвращался отец. Мы наскоро обедали и шли в сарай в глубине двора – на чистку. Наливалась полная ванна бензина, и отец с мачехой начинали полоскать в ванне разные вещи. За что-то, хоть был я мальчик послушный, меня били. И хоть били по жалобе мачехи, но она же всегда выручала меня из рук отца.
Потом отец ушел от мачехи. Была зима, декабрь. Мы переехали с отцом в дом портного Шереметева, на Адреевской улице, в полуподвальную пустынную комнату. Был канун рождества, отец велел сидеть дома и никуда не выходить. Я просидел с утра до вечера и рискнул выйти к воротам. По улице несли елки, игрушки, из квартир пахло жареным, из церкви доносилось пение. Вечер был снежный, ветреный. Мне стало холодно, но возвращаться в темный подвал не хотелось, казалось страшным. Становилось темнее. К воротам вышла охрана, дружинники-жильцы. Они сговаривались, сколько кто будет стоять на часах. Не помню, от кого они охраняли дом. Какой-то мальчишка дал мне десяток блестящих полированных металлических шариков. «Картечь», – сказал он внушительно.
Я стоял, прислонясь к железной решетке ворот, и плакал. Было очень поздно. Церковь опустела. Дружинники дремали в подъезде. Я стоял и плакал, мне было страшно, я хотел есть, мне было стыдно, что я бедный, живу в подвале и у меня нет елки. Поздней ночью пришел отец, пьяный, но веселый. Он накормил меня и сказал, что завтра мы пойдем на демонстрацию.
С рассвета улица засуетилась. В ограду 2-й миссионерской церкви стекался народ с национальными флагами и царскими портретами. Отставной унтер в шинели с шевронами, позвякивая линией медалей, расставлял толпу в тесном дворе церкви. Детям раздавали бумажные флажки, женщины, стоя кружками вокруг царских портретов, тонкими нездоровыми голосами пели патриотические песни. Было холодно, мужчины бегали греться в лавку на углу с непонятной рекламой «Коковар» ниже витрины. В закутке, за прилавком, хозяин отогревал демонстрантов виноградной водкой.
На этом воспоминание обрывается, чтобы вспыхнуть затем новой картиной, тематически родственной, но уже без отца и без патриотов, а просто, держась за руку какой-то женщины, я поднимаюсь по Верийскому подъему на Головинский проспект. Нас обгоняют драгуны и казаки, а навстречу везут покрытые рогожей тела убитых на демонстрации рабочих…
Из Гуниба видно очень далеко, воздух чист, виден Аймякинский хребет, то есть верст сто пятьдесят.
В мае утром испарения реки в Гунибе заметно для глаз поднимались вверх, белея и сгущаясь, потом превратились в тучку, тучка добралась до горы, закрыла солнце и вдруг заструилась дождем, – и все это в течение получаса.
Аргинцы уверяют, что происходят они от римлян, из города Румула. Язык их двухсот домов – свой, на другие языки не похожий.
Лаки будто бы армяне. Они больше отходники, работают в других местах, а кубачинцы работают у себя, потом сбывают, возят.
Поля неровные, рисунчатые, – лягушка, рыба…
Молнии ветра, визжа, били в железо вывесок, в щели уличных фонарей. Ветер шел с моря, из Батума. Загнанный в тифлисский тупик между гор, он собрался здесь плотным комком и метался взад и вперед и мелкими космами прорывался вниз по Куре, к Караязам.
Мельницы на Куре и дома возле них напоминают окраины Венеции. Стены спадают в воду.
Бывают часы раннего утра, когда майолика бань Орбелиани, и складки обычной рыжей горы за баней, и тени на грязной серой мостовой становятся пятнами одного яркого синего цвета.
Он щупал камни руками, выстукивал их, касался камня щекой – и браковал беспощадно. В этой голове были свои идеи о здоровых и больных камнях. Он говорил: камень шершавый, как бы насыпанный песком – трудный камень, с золотыми искрами – упорный, с черными точками – капризный.
Чем цвет прозрачнее, чище, тем долговечнее камень, чем меньше жил в нем, тем он цельнее, чем жилы тоньше, тем лучше он, чем более они выгнуты и завиты, тем он суровее, чем узловатее они, тем он грубее.
Камень, дающий в куске острый и неровный излом, плотен, а тот, который, будучи обрызган водой, дольше сохнет, – груб. Звонкий при ударе плотнее глухого, пахнущий серой крепче того, который не пахнет вовсе.
Всякий камень, чем влажнее место каменоломни, откуда он добыт, плотнее будет, как высохнет. Если смоченный водой камень прибавит в весе, – значит, будет от сырости разрушаться, а тот, что не выдерживает огня, не выдержит и солнца.
Он в первый раз видел море и не умел объяснить его себе.
Вечер в Ашага-Сталь, Сулейман поет народу негромким, чуть вздрагивающим старческим голосом, пристально глядя в глаза слушателей и скупо жестикулируя.
Движения его рук медленны и очень достойны, продуманны. Он размышляет нараспев.
А вокруг него тихой стеной стоят односельчане. Они возвращались с полей. На плечах их лопаты и кирки, лица усталые и вместе с тем как-то по особенному успокоенны. Над саклями аула лежит сладковато-горький дым очагов, блеют овцы, хозяйки торопятся с вечерней едой, но люди, окружающие Сулеймана, не двигаются. Они слушают песни, шевеля губами, улыбаясь, покачивают головами и весело подсказывают своему поэту забытые им слова.
Лицо Сулеймана с короткой, черно-седой бородой и усами, на конце чуть-чуть закрученными вверх, тонко, очень культурно, очень ласково и вместе с тем – строго, исполнено своеобразного величия.
Поучительную для каждого жизнь прожил мудрый Сулейман Стальский, орденоносец, член правительства.
