355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Павленко » Собрание сочинений. Том 6 » Текст книги (страница 17)
Собрание сочинений. Том 6
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 00:09

Текст книги "Собрание сочинений. Том 6"


Автор книги: Петр Павленко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Наш Чехов

Сегодня – девяносто лет со дня рождения великого русского писателя Антона Павловича Чехова. Его короткая жизнь (он умер 44-х лет) была необычайно плодовита. Чехов оставил после себя большое литературное наследство в виде рассказов, пьес, повестей, глубокой социально-острой книги «Сахалин» и нескольких томов писем, многие из которых читаются как маленькие новеллы.

Имя Чехова давно уже известно всему миру. Он стал учителем целого поколения западноевропейских и американских литераторов, писавших о жизни простого человека, а для советских писателей Чехов является одним из авторитетнейших мастеров психологического рассказа, и у нас в Советском Союзе известность чеховских произведений поистине грандиозна. Их передают по радио, читают с эстрады, изучают в школах, ставят в театрах, экранизируют. Антону Павловичу Чехову, вместе с В. Г. Короленко, русская культура обязана литературным воспитанием начинающего Горького, ставшего, после смерти Чехова, вожаком русской революционной и родоначальником советской литературы. Последние годы своей жизни Антон Павлович провел на Южном берегу Крыма. И хотя этих лет не так уж много, мы с полным правом считаем его своим земляком, ибо он с головой, как коренной житель, уходил в заботы о новом месте своей жизни, думал о будущем Ялты, как о великолепной туберкулезной здравнице, помогал строить общественную жизнь города.

Благодаря ему маленькая Ялта быстро превратилась в своеобразную «Ясную Поляну», куда надолго съезжались работать лучшие представители русского демократического искусства.

К Чехову, общепризнанному главе русской литературы догорьковского периода, стремились и М. Горький, и Шаляпин, и Левитан, и Мамин-Сибиряк, и Куприн, и артисты Художественного театра во главе со Станиславским и Немировичем-Данченко, и много начинающей литературной молодежи. Когда просматриваешь письма А. П. Чехова, относящиеся ко времени его жизни в Крыму, поражает огромная жизненная энергия, неутомимость и широта общественных интересов писателя. Сейчас, с публикацией большинства чеховских писем, осуществленной сестрой Антона Павловича Марией Павловной, стало очевидным, как были неверны и лживы утверждения дореволюционных критиков, пытавшихся представить Чехова человеком аполитичным, равнодушным к общественной жизни, писателем, стоявшим вдали от событий политической русской жизни начала века.

Конечно, Чехов не был политическим борцом в полном смысле слова, он не участвовал в работе политических партий, но это был человек глубоких прогрессивно-демократических устремлений, с верой и надеждой глядевший вперед, на будущее России – и не царской, а демократической, народной. С этой точки зрения примечательна фраза из одного его письма:

«…Если капитан парохода ведет свой пароход сознательно, все время глядя в карту и на компас, и если пароход все-таки терпит крушение, то не будет ли правильнее искать причину крушения не в капитане, а в чем-нибудь другом, например, хоть в том, что карта давно устарела или дно моря изменилось?»

Тут Чехов показывает себя деятелем, пытающимся объяснить события общественным устройством и государственной системой страны.

Больной, уже близкий к смерти, Чехов – образец общественной активности.

То он хлопочет об аутской школе, то поддерживает школу в Мухалатке, то пишет воззвание к интеллигенции о сборе пожертвований на постройку туберкулезного санатория для учителей, то заботится о библиотеке родного города Таганрога.

И в то же время запоем пишет сам, не думая об отдыхе.

Проживи Антон Павлович дольше, Южный берег Крыма нашел бы в нем одного из своих наиболее ревностных созидателей.

Чеховские советы молодым литераторам поражают требовательностью и в то же время оптимизмом.

«Чтобы в беллетристике терпеть возможно меньше неудач, – пишет он брату Александру Павловичу, – или чтобы последние не так резко чувствовались, нужно побольше писать, по 100–200 рассказов в год. В этом секрет…»

«Приглашений специальных не ждите, – советует он Щепкиной-Куперник. – Одни ленивы, других утомила суета, и не ждите, чтобы Вам отворили дверь, отворяйте ее сами».

Литератору Гославскому он внушает:

«Вам надо сидеть в кабинете и писать и писать, лет пять без передышки, подальше от влияний, которые губительны для индивидуальности, как саркома; Вам надо писать по 20–30 печатных листов в год, чтобы понять себя, развернуться, возмужать, чтобы на свободе расправить крылья…»

Беззаветный труженик, он и от молодежи требовал прежде всего труда, самоотречения, упорства. И как этот образ Антона Чехова, вечно горящего, вечно хлопочущего, вечно стремящегося поддержать в человеке веру в свои силы, не похож на образ, оставленный нам дореволюционной критикой!

С годами советский читатель открывает в Чехове-художнике всё новые и новые сокровища, а советский писатель черпает великие уроки экономного, сдержанного, предельно простого письма.

И недаром Чехов принадлежит к любимейшим писателям В. И. Ленина и И. В. Сталина.

Любовь к простому человеку, ясный и четкий язык, лишенный украшательства, тонкий юмор, ненависть к пресной, замшелой обывательской жизни и бодрая вера в будущее родины – таковы черты чеховского творчества.

1950

Поэзия борьбы и созидания

Двадцать лет назад советская поэзия лишилась лучшего революционного поэта нашего времени. Смерть не приостановила, однако, жизни его стихов и не задержала движения, начатого им в советском и зарубежном искусствах.

В. Маяковский умер, оставив после себя многочисленных поэтических наследников и заложив основы новой поэтической эпохи не только у нас. Назым Хикмет в Турции, Пабло Неруда в Латинской Америке, Луи Арагон во Франции, Гарсия Лорка в Испании, Эми Сяо в Китае и другие еще при жизни поэта подхватили все то новое, смелое, новаторское, что звучало в стихах Маяковского. Стиль его поэзии, ее идеи и ее законы определили развитие революционной поэзии на долгие времена.

Что же было в поэзии Маяковского такого, что сразу же нашло отклик у передовых поэтов разных народов и легло в основу их поступательного движения?

Что сделало Маяковского знаменем революционного искусства?

Органическая народность, слитность с судьбой своей родины, страстная и неукротимая ненависть к старому и отживающему во имя рождающегося социалистического и, наконец, как венец всего, пафос богатырского созидания.

Никогда роль поэта в обществе не достигала такой высоты, до какой поднялся Маяковский. Не певец, не бард (он люто ненавидел эти возвышенные слова), а бунтарь, трибун, политический работник, агитатор-массовик появился в «садах поэзии». Он потребовал, чтобы к штыку приравняли перо, он хотел стихами сражаться, добывать нефть, перековывать сознание, строить и растить советское государство.

Это был поэт-полководец, поэт невиданной до того формации, и велико же было сначала удивление, а затем негодование сторонников салонной, оторванной от жизни поэзии, когда этот поэтический агитатор, который, казалось, и стихи-то свои создавал не для чтения про себя, а для выкрикивания их перед огромными толпами, в течение нескольких лет сделал свои творческие принципы фундаментом интернациональной революционной поэзии.

С ненавистью относясь к чирикающим свои стихи в мещанских гостиных, Маяковский вывел советскую поэзию на широкие просторы политической жизни. Он обогатил поэзию огромным количеством новых тем, и школа его надолго останется лучшей для передовой молодежи, идущей в искусство. Жить задачами дня, не боясь измельчить себя в их бурном потоке, расти на миру, на гребне народных интересов, быть глашатаем передового и могильщиком отживающего – таковы заветы Маяковского. Он любил выступать со своими стихами. И делал он это отнюдь не ради славы, а для популяризации новой поэзии, для приучения к стихам огромных масс своих слушателей, для собирания сил, могущих подхватить и повести дальше начатое им движение за боевую политическую поэзию, сотрудницу социалистического созидания.

Вынести стих на улицы и площади, в цеха заводов и в школы, приучить народ к стиху-лозунгу, к песне, к стиху под плакатом – все это теперь стало нормою поэтической поэзии.

Плодотворна школа Маяковского.

Читать его и учиться у него полезно не только молодым, но и старым литераторам, да и не одним только литераторам. И живописец, и журналист, и музыкант, и лектор всегда почерпнут нечто для себя новое в живительном потоке мыслей и чувств Маяковского.

Пафос борьбы и созидания, пронизавший все творчество Маяковского, стал душой нашей поэзии.

И недаром она – советская поэзия – известна и любима далеко за пределами нашей родины.

Советские песни распеваются в Италии и Китае, в Индии и во Франции. Они близки душе свободолюбивых народов, они вдохновляют их на борьбу за новое, передовое, революционное, они открывают глаза миллионам людей на их будущее, на коммунизм.

1950

Всегда с родной армией

В дни, когда выдвижением моей кандидатуры в депутаты Совета Национальностей Верховного Совета СССР народом оказано мне великое доверие, я не могу не вспомнить о той начальной политической школе, которая сформировала меня. Я имею в виду Красную Армию. Подобно многим другим советским писателям старшего поколения, я начал свою общественную жизнь рядовым, а затем политическим работником Красной Армии в годы гражданской войны.

С той поры, был ли я в рядах армии, или находился и запасе, я не терял связей со своей старой семьей, с армейским коллективом. В Красной Армии стал я активным политическим работником, в Красной Армии начал писать, в Красной Армии черпал я и первый практический опыт и понимание дисциплины, дружбы, кровного братства бойцов.

Красная Армия – родная семья для целого поколения советских литераторов. Александр Фадеев вышел из армейских политработников. Им же был покойный Николай Островский. Таковы и Всеволод Вишневский, Панферов, Федин, Сурков. Даже более старшие товарищи, как Демьян Бедный и Серафимович, и те были тесно связаны с Красной Армией. Что же касается поколения, которому ныне пятьдесят лет, то оно поголовно взращено и воспитано на героических традициях самоотверженной армии Советского государства.

По этому же пути шло и молодое поколение советских писателей. И не случайно, что в первые же дни Отечественной войны более двух тысяч молодых и старых литературных работников Советского Союза – русских, украинцев, белорусов, грузин, армян, казахов – оказалось в рядах Советской Армии. Не было фронта или армии, а часто и дивизии, где бы не работали наши писатели. Более четырехсот человек не вернулось с войны… Многие сотни писателей украсили себя боевыми орденами, а несколько человек заслужили звание Героя Советского Союза.

Советский писатель воспитывал в себе бойца задолго до войны. Он и в мирное время рассматривал себя как воина. Эта школа принесла достойные плоды. Советские писатели не только не посрамили профессии своей, но и возмужали, выросли духовно и творчески, пройдя великий путь борьбы и победы рука об руку, плечо к плечу с армией.

Теперь у нас есть писатели – пехотинцы, артиллеристы, саперы, летчики, танкисты, партизаны, разведчики. Ни одна литература в мире, кроме советской, не обладает такими разносторонне подготовленными, обстрелянными, всякие виды видавшими литературными работниками. Ни одна литература в мире, кроме советской, не может похвалиться тем, что ее представители водили в атаку танки и самолеты, били врага в его тылах, участвовали в десантах, командовали кораблями, оставаясь в то же самое время «инженерами человеческих душ».

Великой любовью окружена Советская Армия в советской литературе. Иначе и не может быть. Каждый из писателей, которому выпала честь носить воинский мундир, навеки связан с родной для него, как и для всего нашего народа, Советской Армией, свидетелем и участником подвигов которой он являлся.

Советская Армия – огромная школа. Но она же и гигантская библиотека, и наши солдаты, сержанты и офицеры являются одними из наиболее передовых читателей. Такого гигантского читательского коллектива не знает ни одна страна, кроме нашей, – и мы, писатели, можем только гордиться, когда узнаем, что нас читает Советская Армия.

Нет гордости у меня выше, чем сознавать, что я в течение многих лет своей жизни тесно связан с армией, во главе которой стоит такой великан полководческого искусства, как наш учитель Иосиф Виссарионович Сталин.

С юных лет и до седин чувствую я себя рядовым солдатом Сталинской армии. Ее радости – мои радости, ее заботы – мои заботы.

И если, по зову родины, когда-нибудь снова позовут меня в строй, я буду считать, что мне оказана большая честь, что, значит, есть еще у меня порох в пороховницах, не ослабели мои силы, тверда рука и жива и молода душа моя – душа солдата великой армии коммунизма.

Воспитанный партией Ленина – Сталина в рядах большевистской армии, я в ее рядах хотел бы пройти до конца своей жизни.

1950

Петру Думитриу

Петру Думитриу – новое имя в демократической румынской литературе. Лет пять тому назад его еще не было слышно, как не было слышно и той темы, которой главным образом посвящены его произведения, – темы возрождения обновленной румынской деревни.

Королевская Румыния до самого последнего времени представляла собой своеобразный заповедник феодально-крепостнического средневековья. Слово «бояре» имело здесь не историческое, а повседневное значение, и власть боярщины, господство помещика-самодержца и самодура над темным, забитым и запуганным крестьянством были чрезвычайно характерны для Румынии вплоть до самого освобождения ее Советской Армией в августе 1944 года.

Тому, кто побывал в тот год в Румынии, сразу же и необычайно резко бросилась в глаза чудовищная нищета страны. Старшему поколению советских людей начинало казаться, что они вернулись назад, к началу столетия, когда захолустная русская деревня выглядела примерно так же, как современная румынская, а может быть, жила даже несколько лучше, сытее.

Смертность в боярской Румынии была наиболее высокой во всей Европе, включая Ирландию, включая даже Сицилию, а рождаемость из года в год сокращалась в результате исключительно тяжелых условий существования трудящихся. На почве хронического, длящегося годами и десятилетиями недоедания народ вымирал. Подавляющая часть румынского крестьянства до самого последнего времени относилась к бедняцкому слою, а добрых двадцать процентов всех крестьянских хозяйств были совершенно лишены земли и скота. Основной земельный массив сосредоточивался в руках крупных помещиков и сдавался ими в аренду так называемым посессорам и кулакам, а эти последние сдавали ее бедноте на началах кабальной издольщины.

Долговая зависимость батраков и мелких арендаторов-издольщиков была фактически их крепостной зависимостью.

Повести Петру Думитриу посвящены румынской деревне, старой – начала нашего века, и новой – демократической, современной.

Повесть «Фамильные драгоценности» знакомит с крестьянским бытом 1907–1908 годов. Восстание, начавшись в Молдавии, быстро перекинулось в Валахию. Оно сопровождалось разгромом и поджогом помещичьих, в том числе и королевских имений, убийством помещиков, их управляющих и наиболее свирепых посессоров.

Размах движения был настолько значителен, что румынское королевское правительство оказалось на первых порах бессильным подавить его и даже начало переговоры с Австро-Венгрией об интервенции.

В конце концов восстание было подавлено с невероятной жестокостью: более десяти тысяч крестьян на месте расстреляно без суда и еще большее количество брошено в тюрьмы. Об этом восстании, являвшемся эхом русской революции 1905 года, и повествует Думитриу.

Еще живы многие его участники, его современники, его очевидцы. Мрачные легенды тех лет еще бытуют в румынской деревне, помнящей тех, кто погиб за правду, и проклинающей палачей народа.

Художественное произведение о делах и людях того времени могло бы быть произведением и не историческим, а как бы только воспоминанием старших для младших. Содержание его могло бы итти лишь параллельно современности, многое сравнивая и оттеняя в свете сегодняшнего. И «Фамильные драгоценности» – не историческая повесть, исторический фон в ней чрезвычайно условен. Упоминание – почти вскользь – о короле и королеве, еще более скромный намек на то, что события 1907–1908 годов – отголосок русской революции 1905 года, – о краткости этого намека нельзя, признаться, не пожалеть, ибо это был громовой отголосок великой бури, – вот и все, что прикрепляет события повести ко временам, уже давно минувшим. И по сути дела, все, что рассказано автором в этой повести, могло произойти и десятилетием и даже двумя десятилетиями позже.

Тема крестьянского восстания сама по себе не нова в литературах большинства народов – в особенности глубоко разработана она в советской литературе, – и могло бы показаться, что именно с этой точки зрения литературные достоинства румынской повести, принадлежащей перу очень молодого автора, не могут будить в нас особых надежд. И однако повесть Петру Думитриу построена очень своеобразно и занимательно.

В ней нет большой социальной картины, нет многослойности – народа, помещиков, королевского двора, мещанства, рабочего класса. В повести действуют и борются две силы – мужики и помещики – всего-навсего одного уезда. Но атмосфера бури и чудовищного напряжения страстей дана зато настолько пластично, что картина становится типической в общерумынском плане.

Автору удалось показать, как внезапно, точно пожар от брошенной спички, рождается стихийный крестьянский бунт.

Человек, приехавший в село, рассказал крестьянам о вспыхнувшем восстании.

«Черная гимназическая фуражка с потрескавшийся квадратным козырьком, с золотыми буквами на околыше, была самой примечательной частью этого человека. Он был в старом рваном солдатском мундире и потрепанных крестьянских штанах, подвязанных у лодыжек веревкой».

Зовут его Мариникэ. Автор, наделив его ролью вдохновителя восстания, так и не познакомит нас подробнее с одним из самых активных персонажей произведения. Мы так и не узнаем, студент Мариникэ или гимназист, романтический босяк или крестьянский парень, случайно нацепивший на себя городскую фуражку.

Агитация Мариникэ не внушает нам особого доверия к его политической позиции. Так, например, крестьянин спрашивает Мариникэ о том, как идут дела в других местах. И Мариникэ так отвечает ему:

– Хорошо. Как же иначе. Есть народу приказ подниматься.

– Приказ, говоришь! Так, значит, действительно есть такой приказ!

– Как не быть, – отвечает Мариникэ. – Я этот приказ видел собственными глазами».

И несколькими строчками дальше:

«– Чей же этот приказ, приятель?

– Приказ королевы, – устало ответил Мариникэ.

Подумав, Ризя спросил:

– Как же это так? Ведь не королева, а король отдает приказы, а король заодно с боярами! Как это получается, а?

– Король умер, – ответил Мариникэ».

Восстание вспыхивает и распространяется шире и шире, и скоро даже наиболее отсталые из крестьян начинают понимать, что король жив и никакого приказа королевы не существует, а что поднялись они, в сущности говоря, по зову сердца, по собственной воле и что, таким образом, наивная, детская агитация Мариникэ фактически не сыграла никакой роли в активизации масс. И еще более неясным и лишним делается этот образ. Сдается нам, он принесен извне, из Франции, – западным влияниям не чужд был вначале Петру Думитриу.

Неясный облик агитатора напускает туман и на идеологическую подоплеку всего восстания в целом. Оно стихийно. Вожаки выделяются уже в ходе событий. Эхо русской революции 1905 года, достигшее Соединенных Штатов Америки, еле слышно – по Думитриу – в соседней с Россией Румынии.

Влияние организованных партий на судьбы и ход восстания не показаны, между тем социал-демократическая партия Румынии существовала с 1893 года. Конечно, партия эта была слабая, немногочисленная и, вероятно, в некоторой своей части вела меньшевистскую, соглашательскую политику, и тем не менее трудно допустить, чтобы одно из наиболее мощных крестьянских восстании началось и прошло без какого-либо революционного руководства. Но уездный мир автор воссоздает с большим знанием эпохи и материала, тут он полновластный хозяин.

Фигуры восставших крестьян, труса-префекта, помещицы, ее сестры и племянницы написаны свободной кистью. Эта кисть пишет как бы с натуры и иногда ограничивается одним наброском, если он удался и работает и пользу целого. Частное здесь закономерно служит общему, отделка мелочей исключена, все подчинено основному герою – народу.

Меня соблазняет желание пересказать содержание повести, но я не сделаю этого, чтобы не портить читателю удовольствие прочесть ее самому.

Я повторю лишь, что она своеобразна и что даже сквозь перевод чувствуется живой, нервный ритм и естественный для темы восстания внутренний подъем.

Восстание 1907–1908 годов в Румынии закончилось трагически. Так же заканчивается в сущности и повесть «Фамильные драгоценности». А впрочем, далеко не так. Героев повести расстреливают, однако уже чувствуется, что где-то рядом стоят другие, второй эшелон, вторая смена, второе поколение мстителей.

Лагерь реакции, над которым пронесся страшный ураган, едва не уничтоживший его, не извлек никаких уроков из происшедших событий. Расстрелянные победят, а победившие погибнут вскорости.

Повести, следующие за «Фамильными драгоценностями», знакомят нас уже с сыновьями и внуками тех расстрелянных, с Румынией 1945–1950 годов, строящей свою новую, полную гигантских возможностей, демократическую жизнь.

Таких повестей в сборнике три: «Вражда», «Июньские ночи» и «Охота на волков».

Кулак Ефтимие убивает сельского активиста Гудикэ. Подкулачник Василе Котульбя, проникший в сельскую коммунистическую организацию, является соучастником этого преступления. Его исключают из партии. Деревня, знающая, кто убийца, сначала молчит. Потом, постепенно освобождаясь от страха перед Ефтимие, люди в конце концов арестовывают его.

В «Июньских ночах» классовая борьба в возрождающейся румынской деревне находит свое отображение в раздоре между двумя братьями – Саву и Аврамом. Саву, подобно Василе Котульбе из «Вражды», слаб духом и враждебен новому, он уходит к кулакам, замышляющим уничтожение лучших людей деревни, в то время как младший брат его Аврам становится одним из организаторов коллективного хозяйства.

Интересно задуман и хорошо решается писателем образ сельского партийного вожака, новатора-революционера.

Во «Вражде» – это Константин, в «Июньских ночах» – Ион Лепэдат, в «Охоте на волков» – Петр Радуйя, секретарь парткома, и Ион Жура. Пожалуй, они несколько похожи друг на друга, и, прочтя подряд три повести, иной читатель не сразу отделит один образ от другого.

Кулак Бут убил бедняка Иона. Так начинается «Охота на волков».

Деревня, хотя никто не видел убийцы, совершенно точно, однако, знает, кто он, но долго не решается восстать против кулацкого террора. Группа кулаков, во главе Бутом, чувствуя, что не миновать наказания, уходит в горы, вливается там в контрреволюционный отряд, терроризует всю округу, так что крестьянам при поддержке воинской части приходится вести против «волков» организованную вооруженную борьбу.

Действие повести развертывается чрезвычайно драматически, хотя, как мы уже заметили, персонажи ее не особенно новы для нас. Петр Радуйя и Ион Жура – это Константин из «Вражды» и Ион Лепэдат из «Июньских ночей». Кулак Бут – копия кулака Ефтимие, а подкулачник Анкулия – это все тот же безликий и безвольный Василе Котульбя или запутавшийся в противоречиях Саву. Иной раз кажется, что во всех трех повестях Петру Думитриу действуют одни и те же люди, только называемые каждый раз по-новому.

Несомненно, что общественные силы современной румынской деревни расслоились чрезвычайно резко – пережитки, кулаки, «болото», – но это обстоятельство все же не дает писателю права повторять самого себя.

Петру Думитриу первым в новой румынской литературе показал передовых людей своей деревни, вышедших из среды самого крестьянства, и в этом его бесспорная заслуга. Но в то же время Думитриу как-то сторонится темы города. Его деревня не связана с городом и не испытывает на себе его влияния.

Сельские коммунисты в повестях Думитриу предоставлены в большинстве случаев самим себе, ничто общегосударственное не волнует их, а их ненависть к врагам нового часто расплывчата, как и у их отцов из повести «Фамильные драгоценности».

«Как из маленького, зарытого в землю семечка рождается мощное дерево, – говорит от себя автор в «Охоте на волков», – так и в сердцах этих людей, слушавших плач старой матери, рождалась ненависть. Но против кого? Этого они еще и сами не знали».

Но ведь речь идет не о начале столетия и не о людях, живущих в дебрях боярской Румынии? Мне кажется, это является недооценкой прогрессивных сил деревни, не очень глубоким раскрытием духовного мира сельских передовиков. Создавая образы этих последних, Думитриу ограничивает круг их интересов рамками деревни, уезда, запросами сегодняшнего дня, хотя о бедняке Ионе, убитом кулаками, он сам же говорит:

«Как посылают вперед человека разведать незнакомый путь, так он умел направить свою мысль в будущее – что оно несет?»

Кулаки убили, таким образом, мечтателя, поэта, видящего контуры будущего и увлекающего сограждан своими видениями. Но об этом читатель должен догадаться сам. Автор повести почти не обращает нашего внимания на этот, им же самим рожденный факт.

Но так или иначе, а, закрывая книгу рассказов Петру Думитриу, мы должны будем согласиться, что в его лице новая румынская литература обрела темпераментного и смелого художника, сделавшего большой шаг на пути к овладению методом социалистического реализма, что Петру Думитриу отзывается своим творчеством на самые острые вопросы дня, что он идет в первых рядах строителей новой народно-демократической Румынии.

1950


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю