Текст книги "Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия (СИ)"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Приезд Александра в Москву

Около трех часов пополудни, надев в петлицу золотую мою медаль, чтобы свободнее протесняться сквозь бесчисленные сонмы народа, пошел я вслед за ними, желая прислушаться к мнению народному и прибавить новую статью в «Русский Вестник» .

Не вмещая в стенах своих радости и восторга, казалось, что вековая Москва, сдвинувшись с исполинского основания своего, летела навстречу государю. Все сердца ликовали; на всех лицах блестело веселье. Дух народный всего торжественнее высказывается в годину решительного подвига. В часы грозной, в часы явной опасности, народ русский подрастает душою и крепчает мышцею отважного.

Размышляя о дивном полете духа русского, часу в шестом вечера очутился я на Поклонной горе, где тогда была дубовая роща. Земля как будто бы исчезла под сонмами народа; иные читали воззвание к первопрестольной столице Москве; другие спокойно и с братским радушием передавали друг другу мысли свои. Под шумом бурь исчезает личность, и сердца сродняются союзом общей опасности. Речи лились рекою, и пламенели рвением любви. Вмешивался и я в разговоры, но еще охотнее прислушивался к живым и, так сказать, самородным изречениям духа русского.

Между тем донеслась в рощу молва, что у заставы Драгомиловской народ намерен выпрячь лошадей из государевой коляски и нести ее на плечах до Кремля. Сонмы народа, сидевшие на Поклонной горе, без всякого постороннего возбуждения и, как будто бы смолвясь душами и мыслию, воскликнули:

— Не уступим! Мы впереди; мы скорее поспеем, мы на себе понесем коляску государеву оттуда, где ее встретим!

Потом, оборотясь ко мне, сказали:

— А вы, ваше благородие, ведите нас! Я провозгласил: «ура! вперед!» — и тысячи голосов повторили «ура! вперед!». Все быстро двинулось. Воздух огласился звуками родных песен; шапки и шляпы летели вверх. В это время душевного разгула народного Федор Федорович Кокошкин возвращался из Подмосковной. Увидев меня и за мною народ, он приказал остановиться коляске и спросил:

— Сергей Николаевич! Куда идешь?

— Веду к государю народ, — отвечал я.

1812 год июля 11-го, порывистый дух народа сделал меня вождем своего усердия. Начинало смеркаться. Песни и ура не умолкали. На закате солнца мы были на семнадцатой версте. Останавливая всех проезжих, народ спрашивал:

— Скоро ли будет государь?

Наконец, около десяти часов услышали, что государь остается в Перхушкове, где находился тогда и граф Ростопчин.

В ту же ночь известил я, где следовало, что народ, по собственному порыву душ своих, двинулся навстречу государю и что разошелся с сокрушением сердечным, а потому и просил, чтобы на другой день напечатать что-нибудь ободрительное для народа. Не знаю, почему приказано было за мною присматривать. Но это не обеспокоило меня. Не отставая усердием от общего дела, я не забегал вперед и не заботился о слухах. Идите наряду с необычайными обстоятельствами: они сами укажут вам место. Мелкие происки и увертливые искательства истощают дух. Берегите его для тех случаев, когда он может действовать явно, не уклоняясь со стези, проложенной обстоятельствами, не вынужденными, а вызванными голосом времени и правительством.

«Не целый день светит солнце утреннее». Солнце утреннее, блеснувшее над башнями Кремля и златыми главами церквей, увидело Москву в полноте жизни и движения. Заходившее солнце проводило сонмы народные, безмолвно возвращавшиеся в стены города. Какой переход от «утра» до «вечера»! Переход целой жизни человеческой, «исторической» и «нравственной».

С. Глинка, русский писатель XIX в.

АЛЕКСАНДР I (1777—1825) – император 1801—1825. Вступил на престол после убийства его отца Павла I в результате дворцового заговора. Проводник реформ (указ «о вольных хлебопашцах», учреждение министерств и др.). Во внешнеполитической области его царствование характеризуется рядом войн с Францией (1805—1807, 1812, 1813—1814), а также войнами с Швецией, Турцией и Персией. Один из организаторов Священного союза. При нем к России были присоединены Грузия (1801), Финляндия (1809), Бесарабия (1812).

В последние годы жизни Александр нередко говорил своим близким о намерении отречься от престола и «удалиться от мира», что после его неожиданной смерти от брюшного тифа в Таганроге породило легенду о «старце Федоре Кузьмиче». Согласно этой легенде, в Таганроге умер и был затем похоронен не Александр, а его двойник, в то время как царь еще долго жил старцем-отшельником в Сибири и умер в 1864. Но никаких документальных подтверждений этой легенды не существует

ОТСТУПЛЕНИЕ К СМОЛЕНСКУ

***

...Достопамятное отступление нашей армии против непомерно сильнейшего числом Наполеона служит бесспорным доказательством превосходства русских войск.

И армия всем была обязана своему главнокомандующему, князю Багратиону. Он умел вселить в нас дух непобедимости. Притом мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги стоявшая. В каждом из нас кровь кипела. Во время дела раненые офицеры, даже солдаты, сделав кое-как перевязку, спешили воротиться опять на свои места.

И. Паскевич, генерал русской армии

***

Несмотря на тщательные меры подготовки, принятые Наполеоном, условия театра войны и характер действия противника дали себя почувствовать с первых же шагов по переправе через Неман.

Дороги, сами по себе неудовлетворительные, вследствие дождей, уничтожения русскими при отступлении переправ и гатей и движения по ним многочисленной артиллерии и тяжелых обозов, сделались положительно непроходимыми.

Сожжение магазинов, порча мельниц, угон скота и лошадей значительно сократили те средства, которые могла дать страна, располагавшая ими далеко не в достаточной степени для удовлетворения многочисленной французской армии.

Вся переписка французских генералов в первый период кампании наполнена заботами о продовольствии и жалобами на недостаток его. Счастливый захват какого-либо магазина прежде, чем русским удавалось его уничтожить, являлся событием едва ли не более важным, нежели успех, одержанный над неприятелем .

Можно с уверенностью сказать, что уже вскоре после переправы через Неман французская армия испытывала настоящий голод. Обозы с продовольствием, вследствие тяжелой конструкции повозок и дурных дорог, отстали. Неизбежным последствием явилось мародерство.

Получая от своих маршалов такие донесения, Наполеон распорядился дать отдых одним корпусам, облегчил условия движения другим, приостановил гвардию в Вильне и сам оставался в ней 18 дней.

Антоний Дедем

***

Таким образом, операционный план Наполеона, чтобы нас разбить по частям, совершенно расстроился. Одно только и удалось ему, что, дав корпусу маршала Даву направление прямо на Минск, предупредил в сем пункте князя Багратиона, почему сей последний и взял направление свое на Несвиж, и оттого удалился от 1-й армии.

М. Барклай де Толли, генерал-фельдмаршал

ОПОЛЧЕНИЕ – временные военные формирования, созданные путем добровольного привлечения населения к военной службе во время войны, а также вспомогательный необученный резерв мобилизованной армии. Ополчение было составной частью войска в России 9-17 вв. Народное ополчение под руководством Минина и Пожарского в начале 17 в. успешно боролось против польских и шведских интервентов. Большую роль сыграло ополчение в Отечественной войне 1812 года.

***

По соединению обеих армий состояло под ружьем около 110 тысяч, противу коих между Двиной и Днепром стоял Наполеон с 250 000. Атаковать его при таких несоразмерных силах было бы совершенное сумасшествие; почему я и должен был удовлетвориться только тем, чтобы беспокоить его одними легкими войсками.

...перед мыслью, что нам вверена защита отечества, должны умолкнуть в это решительное время все остальные соображения — все, что могло бы влиять известным образом на наши действия при обыкновенных условиях. Голос Отечества требует от нас единодушия, этого вернейшего ручательства наших побед и их победных последствий, ибо при отсутствии единодушия даже знаменитейшие герои не могли предохранить себя от поражений. Соединимся же и будем бороться против врагов России. Отечество будет благословлять наше согласие.

М. Барклай де Толли

***

Совершено соединение! Шум неумолкавшей музыки, крики непрестававших песней оживляли бодрость воинов. По духу вторая армия, можно было думать, что оное пространство между Неманом и Днепром, не отступая, оставила, но прошла торжествуя. Какие другие ополчения могут уподобиться вам, несравненные российские воины! Не покупается храбрость ваша мерою золота... Когда стал бы Суворов перед рядами вашими, как бы изумилась вселенная!

А. Ермолов

ЕРМОЛОВ Алексей Петрович (1777—1861) – военный и государственный деятель, генерал от артиллерии (1817). В чине капитана участвовал в войне с Польшей (1794), походе в Персию (1796). В 1798 арестован за связь с кружком «вольнодумцев» А. Каховского и сослан в Кострому. В 1801 возвращен из ссылки, в 1805—1807 командовал артиллерийской ротой и был начальником артиллерии авангарда, показав личную храбрость. Перед Отечественной войной начальник штаба 1-й западной армии, потом – начальник штаба соединенных армий. В кампаниях 1813 и 1814 начальник артиллерии, командир корпуса. С 1819 главнокомандующий в Грузии, возглавлял военную и гражданскую власть на Кавказе. С 1827 в отставке. В 1853 начальник Московского ополчения.

***

Две главные русские армии, 1-я Западная Барклая де Толли и 2-я Западная Багратиона, отходившие порознь от границы, искусно маневрируя, не ввязываясь в генеральное сражение, нанесли противнику ряд серьезных поражений под Вилькомиром, Клястицами, Миром, Романовом, оказали ему сопротивление под Островно, Салтановкой.

Соединение же этих двух армий у Смоленска улучшило положение русских войск: против 110 тысяч войск Наполеон смог выставить лишь 185 тысяч.

ЛЕЙБ-ГВАРДИЯ – отборные, привилегированные части войск в странах с монархическим правлением. Первоначальным назначением Л.-г. была охрана монарха.

***

К.Н. Батюшков – П. А. Вяземскому

1 июля 1812 г.

Давно, очень давно я не получал от тебя писем, мой милый друг! Что с тобою сделалось? Здоров ли ты? Или так занят политическими обстоятельствами, Неманом, Двиной, позицией направо, позицией налево, задними магазинами, голодом, мором и всем снарядом смерти, что забыл маленького Батюшкова, который пишет к тебе с Дмитрием Васильевичем Дашковым. Я завидую ему: он тебя увидит, он расскажет тебе все здешние новости, за которые, по совести, гроша давать не надобно – все одно и то же. Я еще раз завидую московским жителям, которые столь покойны в наше печальное время, и я думаю, как басенная мышь говорит, поджавши лапки: «Чем грешная могу помочь?».

У нас все не то! Кто глаза не спускает с карты, кто кропает оду на будущие победы. Кто в лес, кто по дрова! Но Бог с ними. Пришли мне Жуковского стихов малую толику да пиши почаще, мой милый и любезный князь. А впрочем, Бог с тобой! Кстати, поздравляю тебя с прошедшими именинами, которые ты провел в своем загородном дворце, конечно, весело. Еще раз прости и не забывай своего Батюшкова.

***

...Еще ни один полководец ни в одной армии не находился в таком крайне неприятном положении, как я. Каждая из обеих соединенных армий имела своего особого главнокомандующего, которые облечены были полномочиями, вполне соответствующими таковому положению. Каждый из них имел право распоряжаться по собственному усмотрению вверенною ему армией. Правда, я имел в качестве военного министра право отдавать приказы, но я не решался воспользоваться этим правом...

Итак, мне подлежало прежде всего употребить все средства, чтобы установить между князем и мною наивозможное согласие, дабы иметь возможность руководить обеими армиями и направлять их не к безнадежным, а согласным и направленным к одной общей цели предприятиям; тем более, что по поводу медленности его движений возникли уже между нами отношения натянутые. Я принуждал себя льстить его самолюбию, уступать ему в некоторых случаях, против собственного убеждения, дабы с тем большим успехом настоять на своем в делах важнейших. Одним словом, я принужден был играть такую роль, которая была не по мне, которая противоречила и моему характеру и моим чувствам.

М. Барклай де Толли

ДРАГУНЫ (от франц. dragon) – вид кавалерии в европейской (с 16 в.) и русской армиях в 17—20 вв., предназначенной для действий в конном и пешем строю. Появились во Франции в 16 в. В России к 1917 существовали 1 гвардейский и 21 армейский драгунские полки. Упразднены в начале 1918.

***

...солдат роптал на беспрерывное отступление и в сражении надеялся найти конец оному; главнокомандующим был недоволен и в главную вину ставил ему то, что он был не русский,

А. Ермолов

* * *

Когда же заметили, что опять отступаем, то недовольствие и ропот начали явно обнаруживаться даже между простыми солдатами. В то время офицеры говорили и судили про начальников открыто, нисколько не стесняясь, Нападали больше всего на Барклая де Толли.

...Когда мы остановились подле Дорогобужа, то по всем линиям объезжали главнокомандующие Барклай де Толли и князь Багратион. Пронесся слух, что они осматривают войска, предполагая дать тут сражение. К этим слухам мы так уже привыкли, что мало им верили, а между тем неудовольствие и ропот усиливались. Негодовали единственно на Барклая де Толли: и не только возлагали на него вину, но еще прибавляли много небывалого.

Н. Митаревский

***

Все говорили о близкой войне и, сколько помню, довольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педантством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастью, заступники отечества были немного простоваты, — они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками против Кузнецкого моста и т. п. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом, общество было довольно гадко.

Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Ростопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы струхнули.

Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами. Кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок; кто отказался от лафита, а принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в Саратовские деревни.

Полина не могла скрыть своего презрения, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах, она нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности наполеоновских войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу Отечества. Полина презрительно улыбалась. «Дай Бог, — говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю». Она удивляла меня. Я всегда знала Полину скромной и молчаливой и не понимала, откуда взялась у нее такая смелость. «Помилуй, — сказала я однажды, — охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть себе мужчины дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта». Глаза ее засверкали. «Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? Разве нет у них отцов, братьев, мужей? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы нас на бале вертели в экссезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общественное! Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотрите на m - me de Stael . Наполеон боролся с нею, как с неприятельской силой... И дядюшка смеет еще насмехаться над ее робостью при приближении французской армии: «Будьте покойны, сударыня: Наполеон воюет против России, а не противу вас»... Да! Если б дядюшка попался в руки французам, то его пустили бы гулять по Пале-Роялю; но m - me de Stael в таком случае умерла бы в государственной темнице. А Шарлотта Корде? А наша Марфа Посадница? А княгиня Дашкова? Чем я ниже их? Уж верно не смелостью души и решительностью». Я слушала Полину с изумлением. Никогда не подозревала я в ней такого жара, такого честолюбия. Увы, к чему привели ее необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума! Правду сказал мой любимый писатель: “Счастье то лько на путях обыкновенных».

Приезд государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел, наконец, и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених; но мы все были от него в восхищении. Полина бредила им. «Вы чем пожертвуете?» — спросила она раз у моего брата. «Я не владею еще моим имением, – отвечал мой повеса. — У меня всего-навсего 30 000 долгу: приношу их в жертву на алтарь отечества». Полина рассердилась. «Для некоторых людей, — сказала она, — и честь, и отечество — все безделица. Братья их умирают на поле сражения, а они дурачатся в гостиных. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низкая, чтобы позволить таким фиглярам притворяться перед нею в любви». Брат мой вспыхнул. «Вы слишком взыскательны, княжна, — возразил он. — Вы требуете, чтобы все видели в вас m - me de Stael и говорили бы вам тирады из «Коринны». Знайте, что, кто шутит с женщиной, тот может не шутить перед лицом отечества и его неприятелем». С этим словом он отвернулся. Я думала, что они навсегда поссорились, но ошиблась: Полине понравилась дерзость моего брата; она простила ему неуместную шутку за благородный порыв негодования и, узнав через неделю, что он вступил в Мамоновский полк, сама просила, чтобы я их помирила.

Брат был в восторге. Он тут же предложил ей свою руку. Она согласилась, но отсрочила свадьбу до конца войны. На другой день брат мой отправился в армию.

Наполеон шел на Москву; наши отступали; Москва тревожилась; жители ее выбирались один за другим.

Князь и княгиня уговорили матушку вместе ехать в их *** скую деревню.

А. С. Пушкин. Из «Рославлева»

***

13 августа Наполеон, собрав все силы своей армии в кулак, перевел ее у Расасны на левый берег Днепра и через Ляды совершил бросок с юга к незащищенному Смоленску, находившемуся в тылу русских войск. В это же время северо-западнее города на Рудненском направлении 1-я и 2-я Западные армии, выполняя приказ Барклая де Толли, пытались атаковать противника. Гибельным исходом грозил этим армиям маневр французского полководца. Но путь врагам у города Красного преградила 27-я пехотная дивизия генерала Д. П. Неверовского. Всего на 6 полков этой дивизии, поддержанной драгунским и тремя казачьими полками, которые штыками и ружейным огнем прокладывали себе путь к Смоленску, обрушились 16 кавалерийских и пехотных полков французских маршалов И. Мюрата и М. Нея. Жертвуя собой, приковав к себе главные вражеские силы, дивизия выиграла время для подхода основных русских войск к городу. Утром 15 августа она соединилась здесь с передовыми частями корпуса генерала Н. Н. Раевского.

Денис Давыдов: «Я помню, какими глазами мы увидели ее, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом и кровью чести. Каждый штык ее горел лучом бессмертия!»

НЕВЕРОВСКИЙ Дмитрий Петрович (1771—1813) – герой Отечественной войны, генерал-лейтенант с 1812. Участник войн с Турцией 1787—1791 и Польшей 1792—1794. В 1812 командовал 27-й пехотной дивизией. 2 августа во главе этой дивизии и 4 казачьих полков оказал упорное сопротивление коннице Мюрата под Красным и во время отхода к Смоленску, что задержало наступление французских войск и сорвало план Наполеона выйти в тыл русским армиям. 24 августа оборонял с 27-й дивизией Шевардинский редут, а с 26 августа во время Бородинского сражения – Семеновские флеши. Тяжело ранен в Лейпцигском сражении 1813 и вскоре умер. В 1912 его прах был перевезен в Россию и похоронен на Бородинском поле.

Несмотря на малочисленность войск, Раевский принял решение оборонять Смоленск до подхода остальных корпусов 2-й армии и войск 1-й армии. Противник начал атаки утром 16 августа. Пехота Нея под прикрытием артиллерийского огня дважды достигала контрэскарпа крепости, но оба раза была отброшена контратаками пехотных дивизий Неверовского и Паскевича.

Прибывший к Смоленску Наполеон откладывает готовившиеся атаки до подхода главных сил русской армии, рассчитывая на генеральное сражение. Барклай де Толли принял решение не идти на риск генерального сражения из-за превосходства вражеских сил и отдал приказ об отступлении армий по Московской дороге.

В ночь на 17-е в Смоленске 7-й корпус Раевского был сменен 6-м корпусом генерала Д. С. Дохтурова, усиленным 3-й пехотной дивизией генерала П. П. Коновницына и 4-й пехотной дивизией генерала Е. Вюртембергского.

Утром 17-го августа вражеская артиллерия открыла ураганный огонь по городу.

ПОД СМОЛЕНСКОМ

5 числа августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркого сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями то с одной, то с другой стороны города; самое же большое его стремление было на так называемые Малаховские городские ворота; во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оный гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большею частию было деревянное); даже окружавшие город старинные каменные башни — все было в огне, все пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшего ветра; огонь и дым, восходя столбом, расстилался под самыми облаками. Несмотря, однако, на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие русского народа нашло себе утешение в храме Предвечного. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было накануне праздника Преображения Господня. Уже колокольни и даже самые церкви пылали, по всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв перед престолом Всевышнего не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел. Наконец, все утихло; кроме пожирающего пламени и треску разрушающихся строений, ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений. В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оный войск: все жители, оставя дома и свои имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продолжение всего того дня, дороги, ведущие в Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля: старики с малолетними, женщины с грудными детьми — все бежало, не зная сами куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение, что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большой для него потерей. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более шести тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них, между прочими, в тот день убит был генерал Грабовский и ранены генерал Заиончик и многие другие.

На другой день все полагали, что битва под стенами Смоленска будет возобновлена; но вдруг неожиданно, в 12 часов ночи, армия получила приказание, оставя город и большую московскую дорогу, перейти на правую сторону Днепра и занять высоты, находящиеся в двух или трех верстах от города.

П. Тучков, генерал-лейтенант русской армии

Наполеон в беседе с пленным Тучковым

(Раненный в битве при Валутиной горе после отступления русских войск от Смоленска генерал Тучков попал в плен)

На пятый или шестой день после несчастного со мною происшествия вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, то он назначит мне на то время. Я отвечал, что хотя я еще и очень слаб, но, однако же, силы мои позволяют мне быть к нему представленным, когда ему угодно будет. На другой день поутру, часу в 10-м, тот же адъютант императора французов, как сказали мне, г. Флаго, вошед ко мне, просил меня, чтоб я с ним шел к императору.

Наполеон занимал дом, бывший смоленского военного губернатора, находившийся в недальнем расстоянии от дома, в коем жил маршал Бертье, начальник главного штаба, и который прежде занимался нашим начальником артиллерии. Пред домом императора толпилось множество солдат и офицеров, а при входе, по обеим сторонам оного, стояли кавалерийские часовые верхами. Лестница и передние комнаты наполнены были генералами и разными военными чиновниками. Мы, пройдя мимо них, вошли в комнату, где уже не было никого; у дверей, ведущих далее из оной, стоял лакей в придворной ливрее, который, при появлении нашем, отворил дверь и впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего штаба. У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были на оной воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же – с синими и других цветов, как видно, означавших движение разных корпусов французской армии. В углу близ окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты – император Наполеон. Я, войдя поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было: «Какого вы были корпуса?» – «Второго», — отвечал я. «А, это корпус генерала Багговута!» — «Точно так». — «Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом?» — «Родной брат мой». — «Я не стану спрашивать, — сказал он мне, — о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус — из двух дивизий, каждая дивизия — из шести пехотных полков, каждый полк — из двух баталионов; если угодно, то могу сказать даже число людей в каждой роте». Я, поклонясь ему и усмехнувшись несколько, сказал: «Вижу, что Ваше Величество очень хорошо обо всем осведомлены». — «Это немудрено, — отвечал он мне с некоторой скоростью: — всякий почти день, с самого отступления вашего от границ, мы берем пленных, и нет почти ни одного из ваших полков, из которых бы их у нас не было; их расспрашивают о числе полков и рот, в которых они находились; ответы их кладут на бумагу, и таким образом составляется сведение, о коем я вам теперь сказал». Помолчав немного, обратясь ко мне, он начал: «Это вы, господа, хотели этой войны, а не я. Знаю, что у вас говорят, что я — зачинщик оной, но это — неправда; я вам докажу, что я не хотел иметь войны, но вы меня к ней принудили». Тут он начал мне рассказывать все поведение свое с нами с самого Тильзитского мира, что в оном ему было обещано, как мы наших обещаний не выполнили, какие министр его подавал правительству нашему ноты, и что не только на них никакого ответа ему не давали, но даже, наконец (чего нигде и никогда не слыхано), посланника его не допустили к государю для личного объяснения; потом стали сосредоточивать войска в Польше, дивизию привели туда из новой Финляндии и две из Молдавии, подвергаясь даже опасности ослабить тем военные действия наши против турок. «Против кого же все эти приготовления были, как не против меня? — сказал он. – Что ж, неужели мне было дожидаться того, что вы, перейдя Вислу, дойдете до Одера? Мне должно было вас предупредить; но и по приезде моем к армии, я хотел еще объясниться без войны; на предложения мои вдруг мне отвечают, что со мною и переговоров никаких иметь не хотят до тех пор, покуда войска мои не перейдут обратно чрез Рейн. Что ж, разве вы меня уже победили? С чего взяли делать от меня такие требования?»

Я на весь сей весьма длинный его разговор не отвечал ни слова, а равно и принц Невшательский, к коему он несколько раз обращался в продолжение оного. Потом, обратись опять ко мне, он спросил меня: как я полагаю, дадим ли мы скоро генеральное сражение или будем все ретироваться? Я ему отвечал, что мне неизвестно намерение главнокомандующего. Тут он начал отзываться об нем очень невыгодно, говоря, что немецкая его тактика ни к чему хорошему нас не доведет, что россияне нация храбрая, благородная, усердная к государю, которая создана драться благородным образом, начистоту, а не немецкой глупой тактике следовать... Зачем оставил он Смоленск? Зачем довел этот прекрасный город до такого несчастного положения? Если он хотел его защищать, то для чего же не защищал его далее? Он бы мог его удержать еще очень долго. Если же он намерения этого не имел, то зачем же останавливался и дрался в нем: разве только для того, чтоб разорить город до основания? За это бы его во всяком другом государстве расстреляли. Да и зачем было разорять Смоленск, такой прекрасный город? Он для меня лучше всей Польши; он был всегда русским и останется русским. Императора вашего я люблю, он мне — друг, несмотря на войну. Война ничего не значит. Государственные выгоды часто могут разделять и родных братьев. Александр был мне другом и будет. Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал: «Со всем тем, что я его очень люблю, понять, однако же, никак не могу, какое у него странное пристрастие к иностранцам... Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?»

Мне весьма странно показалось сие рассуждение Наполеона, а потому, поклонясь, сказал я ему: «Ваше Величество, я — подданный моего государя и судить о поступках его, а еще менее осуждать поведение его, никогда не осмеливаюсь; я — солдат и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю». Слова сии, как я мог заметить, не только его не рассердили, но даже, как бы с некоторой лаской, он, дотронувшись слегка рукой до плеча моего, сказал: «О, вы совершенно правы! Я очень далек от того, чтоб порицать ваш образ мыслей; но я сказал только мое мнение, и то потому, что мы теперь с глазу на глаз, и это далее не пойдет. Император ваш знает ли вас лично?» — «Надеюсь, — отвечал я, — ибо некогда имел счастие служить в гвардии его». — «Можете ли вы писать к нему?» – «Никак нет, ибо я никогда не осмелюсь утруждать его моими письмами, а особливо в теперешнем моем положении». — «Но если вы не смеете писать к императору, то можете написать к брату вашему, что я вам теперь скажу». — «К брату, дело другое: я к нему все могу писать». — «Итак, вы мне сделаете удовольствие, если вы напишете брату вашему, что вот вы теперь видели меня, и что я препоручил вам написать к нему, что он мне сделает большое удовольствие, если сам, или через великого князя, или главнокомандующего, как ему лучше покажется, доведет до сведения государя, что я ничего более не желаю, как прекратить миром военные наши действия. Мы уже довольно сожгли пороху, и довольно пролито крови, и что когда же нибудь надобно кончить. За что мы деремся? Я против России ничего не имею. О, если б это были англичане! Эго было бы другое дело». При сих словах, сжавши кулак, он поднял его вверх. «Но русские мне ничего не сделали. Вы хотите иметь кофе и сахар; ну, очень хорошо, и это все можно будет устроить, так что вы и это иметь будете. Но если у вас думают, что меня легко разбить, то я предлагаю: пусть из генералов ваших, которые более других имеют у вас уважение, как-то: Багратион, Дохтуров, Остерман, брат ваш и прочие (я не говорю о Барклае: он и не стоит того, чтоб об нем говорили); пусть из них составят военный совет и рассмотрят положение и силы мои и ваши, и если найдут, что на стороне вашей более шансов к выигрышу и что можно легко меня разбить, то пускай назначат, где и когда им угодно будет драться. Я на все готов. Если же они найдут, напротив того, что все шансы в выгоду мою, так как и действительно есть, то зачем же нам по-пустому еще более проливать кровь? Не лучше ли трактовать о мире прежде потери баталии, чем после? Да и какие последствия будут, если сражение вами проиграно будет? Последствия те, что я займу Москву, и какие б я меры ни принимал к сбережению ее от разорения, никаких достаточно не будет: завоеванная провинция или занятая неприятелем столица похожа на деву, потерявшую честь свою. Что хочешь после делай, но чести возвратить уже невозможно. Я знаю, у вас говорят, что Россия еще не в Москве; но это же самое говорили и австрийцы, когда я шел в Вену; но когда я занял столицу, то совсем другое заговорили; и с вами то же случится. Столица ваша — Москва, а не Петербург; Петербург не что иное, как резиденция, настоящая же столица России – Москва».