Текст книги "Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия (СИ)"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Наградныекрестыимедали

13 февраля 1807 года для награждения за боевые подвиги унтер-офицеров и солдат армии и флота был учрежден знак отличия Военного ордена (солдатский Георгиевский крест). Он повторял форму знака ордена св. Георгия, но изготавливался из серебра и носился на черно-оранжевой ленте. За подвиги в боях в 1812 году этим крестом были награждены 6783 человека. До учреждения знака отличия Военного ордена отличившихся в боях с неприятелем унтер-офицеров и солдат награждали знаком отличия св. Анны. Знак был учрежден 12 ноября 1796 года и представлял собой круглую позолоченную медаль диаметром около 25 мм, носимую на ленточке ордена св. Анны. В верхней части медали – изображение короны, а в центре – эмалевый коричневато-красный крестик, заключенный в такого же цвета эмалевое кольцо. Кольцо было и на оборотной стороне знака, где гравировался порядковый номер награждения. С учреждением знака отличия Военного ордена знаком отличия св. Анны стали награждать унтер-офицеров и солдат за выслугу 20 лет «беспорочной» службы. Указом от 30 августа 1814 года для награждения наиболее отличившихся ополченцев и партизан была учреждена серебряная медаль «За любовь к отечеству». Носили ее на владимирской ленте. Таких медалей было роздано около 80. Для отличия офицеров и нижних чинов ополчения был учрежден «ополченский» крест для ношения на головных уборах. 18 августа 1813 года после поражения французского корпуса генерала Вандамма под Кульмом прусский король приказал наградить всех находившихся в сражении русских офицеров и солдат так называемым Кульмским крестом. Знаки изготовлялись прямо на поле сражения из трофейных кирас, металлических обшивок зарядных ящиков и имели вид и форму, близкую к ордену Железного креста. Было роздано около 10000 подобных знаков.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ЕВРОПЫ

События 1813 и 1814 гг.

После перехода немецкой границы русская армия была так малочисленна, что во время первого смотра императором в присутствии прусского короля в Калише в ней было немного более 15000 человек, остальная часть оставалась позади. Впрочем, изменилось и положение вещей: пока русские сражались на своей территории, они были одни, теперь же к ним присоединились войска их могущественных союзников. Первая явилась Пруссия; невольные союзники Наполеона, пруссаки, только радовались успехам России. Их симпатия открыто выразилась уже в прусском военном корпусе, начавшем кампанию с французами под начальством генерала Корка. При этом Фридрих-Вильгельм вовсе не знал распоряжений этого генерала совместно с Дибичем, начальником главного штаба у Витгенштейна; он сохранил даже навсегда злобу к генералу Йорку за ту независимость, с которой вел себя тот в этом деле: короли прежде всего любят послушание.

Первое воззвание к пруссакам вышло также без участия короля. Инициативу взял на себя барон Штейн, и голос его нашел себе отклик в сердцах немцев. Не обращая внимания на настроение короля, пруссаки готовились к сражению, и скоро неудержимое рвение, вызванное чувством мести и патриотизма, овладело всеми без различия: восстали все, и народы, и короли. Не все они были одинаково угнетены и не для общего ли освобождения они взялись за оружие? Немецкие монархи не давали уже больше своим подданным лживых обещаний; воздерживаясь от них, они по крайней мере избегали позора клятвопреступления...

Судя по известному мне в то время о событиях, Александр должен был преодолевать массу препятствий. Командующим союзной армии был австрийский фельдмаршал князь Шварценберг, и императору потребовалось много такта и ловкости, чтобы заставить его действовать по своему желанию, а не по желанию венского кабинета. Блюхер, со своей армией из русских и прусских войск, подвергаясь опасности и терпя поражение, неуклонно шел вперед, этим заставляя подвигаться и Шварценберга. Он же, желая показать, что все идет по его приказанию, или по другим соображениям, всячески показывал, что ему ничего не известно о нахождении по соседству с ним императора Александра, который и был истинным виновником всех событий. Однако он сам не мог отдавать приказания, а должен был торговаться в полном смысле этого слова. Иногда он вставал по ночам и, в сопровождении своего адъютанта, с фонарем в руках, шел переговорить с Шварценбсргом, находил его в постели и, не поднимая его, садился сам на стул и так разговаривал. Подобными визитами Александр удостаивал и генерала Лангенау.

Узнав о движении Наполеона к С. Дизье, Александр ночью же передал Шванценбергу свое решение идти на Париж. Пораженный этим, австрийский генерал восстал против желания императора, но последний заявил, что он пойдет один со своими войсками, если фельдмаршал не согласится с ним. Последний невольно уступил, и союзные войска направились к столице Франции. Без сомнения, любовь всей Европы и слава, окружавшая имя царя, в это время придавали особый авторитет его решениям, но нельзя поручиться, что он также выполнил бы свою задачу, если бы действовал, подчиняясь правилам этикета.

Прусский король помогал Александру с полной готовностью, хотя не всегда разделял взглядов последнего и иногда не одобрял поведения фельдмаршала Блюхера. Говорят даже, что во время переговоров в Шатильоне он горячо оспаривал императора, настаивавшего на продолжении войны, но тотчас же добавил, что Александр может делать для славы оружия, как найдет нужным, и что все прусские войска вполне находятся в его распоряжении. Блюхер и Гнейзенау, действовавшие в духе Александра, не боялись прогневить своего государя, у веренные, что их поддержит и защитит русский император.

По вступлении союзников во Францию стали подумывать о низложении Наполеона. Трудно сказать, поднимался ли этот вопрос до перехода через Рейн, хотя, конечно, эмигранты всегда агитировали в пользу Бурбонов...

Что касается монархов, то только один Александр серьезно и сильно желал низложения Наполеона.

Во время переговоров в Шатильоне все союзные державы, исключая Англию, сильно склонялись к заключению мирного договора, и только Александр не хотел и слышать о мире, несмотря на все советы окружающих...

Одно незначительное обстоятельство косвенно послужило в пользу Бурбонам, именно — уверенность населения провинций, занятых союзными войсками, что монархи желают их восстановить. Дело в том, что в начале войны главная квартира союзников представляла большое разнообразие костюмов и форм; случалось даже, что во время стычек, особенно под Лейпцигом, казаки принимали некоторых офицеров союзной армии за врагов и ранили их копьями. Во избежание подобных неприятностей Александр приказал своим войскам носить на правой руке белую полую повязку, чему последовали и другие союзники. Очень вероятно, что французы видели в этом знак расположения к Бурбонам.

После их реставрации ходило много толков о причинах, способствовавших этому событию, и при всем своем различии они были близки к истине. Так, например, весьма вероятно, что Александр, вступая в Париж, избегал брать на себя инициативу, а хотел, чтобы французы делали хоть вид, что сами вспомнили о внуках Людовика XV; он позволял Талейранам, Прадтам, Дальбергам давать себе советы, которыми потом они так гордились, но достоверно, что реставрация им была решена еще задолго до занятия Парижа.

Людовик XVIII при виде Франции сказал, что после Бога троном предков он больше всего обязан принцу-регенту. Однако при всем интересе английского министра к направлению тогдашней политики он никогда особенно не настаивал ни на низложении Наполеона, ни на реставрации Бурбонов. Все сказанное по этому поводу в парламенте и в печати не оправдывает слов Людовика XVIII. Скорее поэтому можно было сказать, что после Бога Людовик больше всего был обязан Александру, которому помогали Штейн и Потцо, но самолюбие мешало Людовику признаться в этом; возможно, что он считал это чувством собственного достоинства, из-за которого однажды он не пропустил Александра вперед к столу, а в другой раз сел сам на кресло, а Александру предложил только стул, но с таким человеком, как император, он мог бы обойтись и без подобных выходок. Лагарп, часто видевшийся с императором, находил в поступке Людовика недостаток уважения: «Я вас предупреждал, — говорил он, — что эти Бурбоны всегда были такими». — «Это меня удивляет более всего, — с улыбкой отвечал император, — но я стою гораздо выше подобных мелочей». Впрочем, я нисколько не желаю ставить Александру в заслугу восстановление Бурбонов, Если сражаться и победить могущественного врага – великий и прекрасный поступок, то, конечно, нельзя считать таковым желание навязать народу, без крайней необходимости, какое-нибудь правление и династию. Надо, однако, согласиться, что после прокламации Александра, в которой он объявлял, что союзные державы не будут вести переговоров ни с Наполеоном, ни с кем-либо из его семейства, не оставалось ничего, как призвать братьев Людовика XVI. Страной, наводненной войсками после взятия Парижа и низложения Наполеона, управлять могли только одни Бурбоны.

Стратеги расходятся во мнениях относительно решающего момента кампании 1814 года. Судя по ходу событий, таковым можно считать поход императора Наполеона к С. Дизье, когда он хотел, обойдя союзные армии, приблизиться к крепости; он-то, по всей вероятности, и решил участь Франции и всей Европы. Удаляясь из столицы, Наполеон открыл ее для врагов, и было совсем нелогично предполагать, что они предпочтут преследовать его, а не пойдут к Парижу. Штерн очень скоро понял всю важность этого предположения, считая его очень хорошим предзнаменованием, и радость, которую он выражал по этому поводу, лишний раз доказывает справедливость и меткость взглядов этого необыкновенного человека...

Огромный город имел очень странный вид. С оружием в руках враги входили в столицу страны, и масса народа приветствовала их как освободителей. И это было в то время, когда слава французского имени наполняла весь мир! Правда, обстоятельства если и не совсем оправдывали помешательство французов, то многое в нем объясняли. Во-первых, — все слишком устали воевать, а во-вторых, — победители всячески старались заставить забыть о своей победе. Император Александр проявил в эту минуту истинное благородство, и едва ли в истории мы найдем другой пример столь великодушного победителя и столь честного человека.

Он более всего возбуждал энтузиазм парижан, других же государей они почти не замечали. При виде его все кричали: «Да здравствует император!» Однажды при этих криках в опере Александр ответить на приветствия заставил показаться императора Франца, но публика, чтобы не могло больше произойти ошибки, начала кричать: «Да здравствует император Александр!» Часто при всеобщем увлечении я с удовольствием слушал эти крики, но зато иногда они угнетали меня. Так, например, мне, с моими Геттингенскими воспоминаниями, при благоговении к истинным ученым, апостолам цивилизации, было мучительно присутствовать в одном заседании ученого общества (французского института) при чествовании Александра. Я полагаю, что талант литератора не может служить восхвалению победителя и что было бы гораздо лучше избежать этой профанации в храме Муз.

Однако общественное мнение, которое, по-видимому, выяснилось по отношению к Бурбонам, настойчиво требовало свободного представительного учреждения, Каждый день появлялись брошюры с этими требованиями, и Франция получила Хартию лишь потому, что ей не могли в этом отказать. Так из полного беспорядка французы сумели извлечь для себя политический порядок, который если и не был для них достаточным возмещением, то все же был драгоценным завоеванием для человеческого рода и цивилизации. Они просили и получили представительное правление, гарантировавшее им права и независимость, конституцию, которую они сумели сохранить и затем усовершенствовать, тогда как триумфаторы отправились по домам, чтобы покорно надеть на себя привычное ярмо.

Вероятно, в силу пословицы: «Одолжают только богатым» — многие приписывают Талейрану дарование Франции новой конституции, но я спрашиваю, удалось ли бы ему провозгласить Хартию, если бы общественное мнение отнеслось к ней равнодушно, а император Александр в 1814 году держался бы тех же взглядов, как 10 лет спустя?..

В 1814 году Александр покинул Париж и желал посетить Англию. Он хотел, чтобы его сопровождала гвардия, удивительной выправкой которой он думал поразить англичан; он не предполагал, что для восхищения свободного народа нужны не дисциплинированные солдаты, а нечто другое. Его советники не умели или не осмеливались показать всю неуместность фантазии проделать в Великобритании процедуру военного смотра. А когда об этом сделали запрос английскому министерству, то лорд Кастлери ответил, хотя в самых умеренных и осторожных выражениях, что он не может разрешить высадки на английской лодке никакой вооруженной силы без парламентского билля.

Имей советники Александра побольше мужества, они могли бы избавить его от этой смешной роли.

Н. Тургенев

Дубина народной войны полнялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил… не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.

Л. Н. Толстой

ИЗ ИТОГОВ ЗАГРАНИЧНЫХ ПОХОДОВ

***

После великих событий 1815 года и тогдашнего трактата Парижского, столь различного, и по началу и по последствиям, с трактатом, заключенным после Крымской войны, пришлось всем, как царям , так и всей численности служебной, воротиться восвояси; тот же исход предстоял и мне.

Не могу дать себе отчета, почему я не исполнил своего прежнего намерения исколесить все части света и решился возвратиться в Россию на служебное поприще.

Не буду говорить о бесцветном моем быте в общественном отношении, о жизни вахтпарадной, выходах и даже о частной жизни, просто скучной, тягостной. Зародыш сознания обязанностей гражданина сильно уже начал выказываться в моих мыслях и чувствах, причиной чего были народные события 1814 и 1815 гг., которых я был свидетелем, вселившие в меня, вместо слепого повиновения и отсутствия всякой самостоятельности, мысль, что гражданину свойственны обязанности отечественные, идущие, по крайней мере, наряду с верноподданническими.

Мое пребывание в Петербурге было кратковременно и бесцветно для меня по новым моим убеждениям; вскоре я был назначен командиром 1-й бригады 2-й уланской дивизии, и отправился в Новгород Волынский, где были дивизионная и моя бригадная квартиры. Поневоле надо было заняться делом служебным, но и в этом деле старался я ввести в отношения начальника к подчиненным более мягкости и теплоты: был учтив с господами офицерами и дружески попечителей о нижних чинах, старался заслужить общее доверие их и любовь, чего можно достичь и без упадка в дисциплине, вопреки убеждению старой, грубой и палочной системе.

Кн. С. Волконский

***

Война 1812 года пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании. Все распоряжения и усилия правительства были бы недостаточны, чтобы изгнать вторгшихся в Россию галлов и с ними двунадесят языцы, если бы народ по-прежнему остался в оцепенении. Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По Рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: «Ну, слава Богу, вся Россия в поход пошла!» В рядах даже между солдатами не было уже бессмысленных орудий; каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле.

Император Александр, оставивший войско прежде Витебского сражения, возвратился к нему в Вильну. Конечно, никогда прежде и никогда после не был он сближен с своим народом, как в это время; в это время он его любил и уважал. Россия была спасена, но для императора Александра этого было мало; он двинулся за границу с своим войском для освобождения народов от общего их притеснителя. Прусский народ, втоптанный в грязь Наполеоном, первый отозвался на великодушное призвание императора Александра; все восстало и вооружилось. В 13-м году император Александр перестал быть царем русским и обратился в императора Европы. Подвигаясь вперед с оружием в руках и призывая каждого к свободе, он был прекрасен в Германии; но был еще прекраснее, когда мы пришли в 14-м году в Париж. Тут союзники, как алчные волки, были готовы броситься на павшую Францию. Император Александр спас ее, предоставив даже ей избрать род правления, какой она найдет для себя более удобным, с одним только условием, что Наполеон и никто из его семейства не будет царствовать во Франции. Когда уверили императора Александра, что французы желают иметь Бурбонов, он поставил в непременную обязанность Людовику XVIII даровать права своему народу, обеспечивающие до некоторой степени его независимость. Хартия Людовика XVIII дала возможность французам продолжать начатое ими дело в 89-м году. В это время республиканец Лагарп мог только радоваться действиям своего царственного питомца.

Пребывание целый год в Германии и потом нескольких месяцев в Париже не могло не изменить воззрения хоть сколько-нибудь мыслящей русской молодежи; при такой огромной обстановке каждый из нас сколько-нибудь вырос.

Из Франции, в 14-м году, мы возвратились морем в Россию. 1-я гвардейская дивизия была высажена у Ораниенбаума и слушала благодарственный молебен, который служил обер-священник Державин. Во время молебствия полиция нещадно била народ, пытавшийся приблизиться к выстроенному войску. Это произвело на нас первое неблагоприятное впечатление по возвращении в Отечество.

В 14-м году существование молодежи в Петербурге было томительно. В продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовали в них; теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, восхваляющих все старое и порицающих всякое движение вперед. Мы ушли от них на 100 лет вперед. В 15-м году, когда Наполеон бежал с острова Эльба и вторгся во Францию, гвардии был объявлен поход, и мы ему обрадовались, как неожиданному счастью. Поход этот от Петербурга до Вильны и обратно был для гвардии прогулкой. В том же году мы возвратились в Петербург. В Семеновском полку устроилась артель: человек 15 или 20 офицеров сложились, чтобы иметь возможность обедать каждый день вместе; обедали же не одни вкладчики в артель, но .и все те, которым по обязанности службы приходилось проводить целый день в полку.

После обеда одни играли в шахматы, другие читали громко иностранные газеты и следили за происшествиями в Европе, — такое времяпровождение было решительно нововведением. В 11-м году, когда я вступил в Семеновский полк, офицеры, сходившись между собою, или играли в карты, без зазрения совести, надувая друг друга, или пили и кутили напропалую. Полковой командир Семеновского полка генерал Потемкин покровительствовал нашу артель и иногда обедал с нами; но через несколько месяцев император Александр приказал Потемкину прекратить артель в Семеновском полку, сказав, что такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся. Императора, однако же, все еще любили, помня, как он был прекрасен в 13-м и 14-м годах, и потому ожидали его в 15-м с нетерпением. Наконец, появился флаг на Зимнем дворце, и в тот же день ведено всем гвардейским офицерам быть в походе. Всех удивило, что при этом не было всех артиллерийских офицеров: они приезжали, но их не пустили во дворец. Полковник Таубе донес государю, что офицеры его бригады в сношении с ним позволили себе дерзость. Таубе был ненавидим и офицерами и солдатами; но вследствие его доноса два князя Горчакова (главнокомандующий на Дунае и бывший генерал-губернатор Западной Сибири) и еще пять отличных офицеров были высланы в армию. Происшествие это произвело неприятное впечатление на всю армию. До слуха всех беспрестанно доходили изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к русским. Так, например, при смотре при Вертю, во Франции, на похвалы Веллингтона устройству русских войск, император Александр во всеуслышание отвечал, что в этом случае он обязан иностранцам, которые у него служат. Генерал-адъютант гр. Ожеровский, родственник Сергея и Матвея Муравьевых, возвратившись однажды из дворца, рассказал им, что император, говоря об русских вообще, сказал, что каждый из них или плут, или дурак и т. д.

По возвращении императора в 15-м году, он просил у министров на месяц отдыха; потом передал почти все управление государством графу Аракчееву. Дума его была в Европе; в России же более всего он заботился об увеличении числа войск. Царь был всякий день у развода; во всех полках начались учения и шагистика вошла в полную свою силу.

Служба в гвардии стала для меня несносной. В 16-м году говорили о возможности войны с турками, и я подал просьбу о переводе меня в 37-й егерский полк, которым командовал полковник Фонвизин, знакомый мне еще в 13-м году и известный в армии за отличного офицера. В это время Сергей Трубецкой, Матвей и Сергей Муравьевы и я — мы жили в казармах и очень часто бывали вместе с тремя братьями Муравьевыми: Александром, Михаилом и Николаем. Никита Муравьев также часто виделся с нами. В беседах наших обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего Отечества: закоснелось народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которым служба в течение 25 лет почти была каторгой; повсеместное лизоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще. То, что называлось высшим образованным обществом, большею частью состояло тогда из староверцев, для которых коснуться которого-нибудь из вопросов, нас занимавших, показалось бы ужасным преступлением. О помещиках, живущих в своих имениях, и говорить уже нечего.

И. Якушкин

***

Начало царствования императора Александра было ознаменовано самыми блестящими надеждами для благосостояния России. Дворянство отдохнуло; купечество не жаловалось на кредит, войска служили без труда, ученые учились, чему хотели; все говорили, что думали, и все по многому хорошему ждали еще лучшего. К несчастью, обстоятельства до того не допустили, и надежды состарились без исполнения. Неудачная война 1807 года и другие многостоящие расстроили финансы, но того еще не замечали в приготовлениях к войне Отечественной. Наконец Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России. Правительство само произнесло слова: «Свобода, освобождение!» Само рассеевало сочинения о злоупотреблении неограниченной власти Наполеона, и клик русского монарха огласил берега Рейна и Сены. Еще война длилась, когда ратники, возвратись в домы, первые разнесли ропот в классе народа. «Мы проливали кровь, — говорили они, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа». Войска, от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали, как хорошо в чужих землях. Сравнение со своим естественно произвело вопрос, почему же не так у нас? Сначала, покуда говорили о том беспрепятственно, это расходилось на ветер, ибо ум, как порох, опасен только сжатый. Луч надежды, что государь император даст конституцию, как он то упомянул при открытии сейма в Варшаве, и попытки некоторых генералов освободить рабов своих еще ласкали многих. Но с 1817 года все переменилось. Люди, видевшие худое или желавшие лучшего, от множества шпионов принуждены стали разговаривать скрытно, и вот начало тайных обществ. Притеснение начальством заслуженных офицеров разгорячало умы. Тогда-то стали говорить военные:

«Для того ли мы освободили Европу, чтобы наложить ее цепи на себя? Для того ли дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?» Уничтожение нормальных школ и гонение на просвещение заставило думать, в безнадежности о важнейших мерах. А как ропот народа, от истощения и злоупотребления земских и гражданских властей происшедший, грозил кровавою революцией, то общества вознамерились отвратить меньшим злом большее и начать свои действия при первом удобном случае.

А. Бестужев

ЗАВЕЩАНИЕ НАПОЛЕОНА

Сегодня, 15 апреля 1821 года, в Лонгвуде, остров Святой Елены. Это мое завещание, или акт моей последней воли.

I

1. Я умираю в папской и римской религии, в лоне которой родился более пятидесяти лет назад.

2. Я желаю, чтобы пепел мой покоился на берегах Сены, среди французского народа, так любимого мною.

3. Я всегда восхвалял мою дорогую супругу Марию-Луизу; до последних мгновений я сохранял к ней самые нежные чувства; я прошу ее позаботиться о том, чтобы уберечь моего сына от козней, окружающих его детство.

4. Я рекомендую моему сыну никогда не забывать, что он рожден французским принцем, никогда не быть инструментом в руках триумвиров, притесняющих народы Европы, никогда не воевать с Францией или вредить ей каким-либо иным способом; он должен принять мой девиз: «Все для французского народа».

5. Я умираю преждевременно, убитый английской олигархией и ее палачом; английский народ не замедлит отомстить за меня.

6. Два столь несчастных исхода вторжения во Францию, когда у нее еще было столько ресурсов, произошли из-за измены Мармона, Ожеро, Талейрана и Ла Файетта. Я им прощаю; пусть им простит потомство Франции!

7. Я благодарю мою добрую и прекрасную мать, кардинала, моих братьев и сестер – Жозефа, Люсьена, Жерома, Полину, Каролину, Юлию, Гортензию, Катарину, Эжена за интерес, сохраненный ими ко мне; я прощаю Луи пасквиль, опубликованный им в 1820 году: он полон ложных утверждений и фальсификаций.

8. Я отказываюсь признавать «Манускрипт Святой Елены» и другие произведения под названием «Максимы», «Сентенции» и так далее, публикуемые с таким удовольствием на протяжении шести лет. Не в них нужно искать правил, направлявших мою жизнь. Я приказал арестовать и судить герцога Энгиенского, потому что так было необходимо для безопасности, интересов и чести французского народа. Он содержал, по собственному признанию, шестьдесят убийц в Париже. В подобных обстоятельствах я снова поступил бы так же.

II

1. Я завещаю своему сыну коробки, ордена и другие предметы, как серебро, походную кровать, оружие, седла, шпоры, чаши из моей часовни, книги, белье, которыми я пользовался, в соответствии с формуляром «А». Я хочу, чтобы этот небольшой дар был дорог ему как напоминание об отце, который пребывает во вселенной.

2. Я завещаю леди Холланд античную камею, подаренную мне папой Пием VI в Толентино.

3. Я завещаю графу Монтолону два миллиона франков как доказательство моей благодарности за его неустанные заботы в течение шести лет и чтобы вознаградить его за потери, случившиеся во время пребывания на Святой Елене.

4. Я завещаю графу Бертрану пятьсот тысяч франков.

5. Я завещаю Маршану, моему первому лакею, четыреста тысяч франков. Услуги, оказанные им, – это услуги друга. Я хотел бы, чтобы он женился на вдове, сестре или дочери офицера или солдата моей старой гвардии.

6. Idem (также), Сен-Дени, сто тысяч франков.

7. Idem, Новарру (Новерра), сто тысяч франков.

8. Idem, Пиерону, сто тысяч франков.

9. Idem, Аршамбо, пятьдесят тысяч франков.

10. Idem, Курсо, двадцать пять тысяч франков.

11. Idem, Шанделье, двадцать пять тысяч франков.

12. Аббату Виньали, сто тысяч франков. Я желаю, чтобы он построил себе дом вблизи Понте-Нуово-де-Ростино.

13. Idem, графу Лас-Каз, сто тысяч франков.

14. Idem, графу Лавалетт, сто тысяч франков.

15. Idem, главному хирургу Ларри, сто тысяч франков. Это наиболее добродетельный человек из всех, что я знал.

16. Idem, генералу Врайеру, сто тысяч франков.

17. Idem, генералу Лефевр-Денуетт, сто тысяч франков.

18. Idem, генералу Друо, сто тысяч франков.

19. Idem, генералу Камбронну, сто тысяч франков.

20. Idem, детям генерала Мутон-Дюверне, сто тысяч франков.

21. Idem, детям славного Латедойера, сто тысяч франков.

22. Idem, детям генерала Жирара, убитого в Линьи, сто тысяч франков.

23. Idem, детям генерала Шартрана, сто тысяч франков.

24. Idem, детям добродетельного генерала Траво, сто тысяч франков.

25. Idem, генералу Лальману старшему, сто тысяч франков.

26. Idem, графу Реаль, сто тысяч франков.

27. Idem, Коста-де-Бастелика на Корсике, сто тысяч франков.

28. Idem, генералу Клозель, сто тысяч франков.

29. Idem, Арнольду, автору «Мариуса», сто тысяч франков.

31. Idem, полковнику Марбо, сто тысяч франков. Я возлагаю на него обязанность продолжать писать для защиты славы французского оружия, дабы покрыть позором клеветников и отступников.

32. Idem, барону Биньон, сто тысяч франков. Я поручаю ему написать историю французской дипломатии с 1792 года по 1815 год.

33. Idem, Поджя ди Талаво, сто тысяч франков.

34. Idem, хирургу Эммери, сто тысяч франков.

35. Эти суммы будут взяты из шести миллионов, которые я поместил в банке, уезжая из Парижа в 1815 году, и из прибыли, равной пяти процентам в год, начиная с июля 1815 года. Счета будут закрыты господами Монтолон, Бертран и Маршан совместно с банкиром.

36. Все то, что окажется свыше суммы в пять миллионов шестьсот тысяч франков, будет истрачено в пользу раненых при Ватерлоо, офицеров и солдат батальона острова Эльба по ведомости, составленной Монтолоном, Бертраном, Друо, Камбронном и хирургом Ларри.

34. Эти завещанные суммы в случае смерти будут выплачены вдовам и детям, а при отсутствии оных вернутся к общему числу.

III

Что касается моего личного имущества, моей личной собственности, никакой французский закон, насколько мне известно, не лишал меня их. Счет надо истребовать у барона Лабойери, моего казначея. Он должен составлять более двухсот миллионов франков, а именно:

1. Бумажник, содержащий экономии, сделанные мной в течение четырнадцати лет согласно моему цивильному листу; они составляли более двенадцати миллионов в год, насколько я помню.

2. Доход от этого бумажника.

3. Мебель моих дворцов, какой она была в 1814 году, включая дворцы Рима, Флоренции, Турина. Вся эта обстановка была куплена на доходы от цивильного листа.

4. Распродажа моих домов в итальянском королевстве; деньги, серебро, драгоценности, мебель, конюшни. Счет будет представлен принцем Эженом и Каманьони, интендантом короны.