Текст книги "Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия (СИ)"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Пехотинцы страдали от холода, часто и от голода. Страдания их ограничивались только тем, чтобы поживиться около мертвого шапкой или изорванным кафтаном, Когда не могли сего сделать, то хоть спарывали с них пуговицы. Кавалеристы домогались своего: они сдирали подковы с палых лошадей. Артиллеристы срывали железо с брошенных лафетов и шины с колес.

Число трупов, устилавших дорогу, увеличивалось множеством французских офицеров и солдат, более похожих на тени, чем на живых людей, которые брели в сильнейшие морозы, голые и босые, среди отошедших товарищей своих и к ним по пути валились. На редком из них были мундиры, большею частью покрывались они чем попало. У многих были на головах ранцы, вместо шапок, у иных оставались на головах кирасирские каски с длинными конскими хвостами; сами же кирасиры были голые и накрывались рогожей или обвивались соломой. Я видел одного из таких, который, опираясь на палку, вел под руку женщину; несчастная чета еле на ногах держалась и просила хлеба у прохожих: «Клиба, клиба!» Иные скрывались в соломе в селениях, лежащих в стороне от большой дороги. Однажды случилось мне ночевать в уцелевшей деревне; слуга мой пошел на крестьянское гумно, дабы достать корма для лошадей, и когда он стал набирать солому, то из оной выскочили два голых француза, которые так быстро убежали в лес, что их не могли остановить. Французы преимущественно толпились там, где лежала падаль, около которой они дрались и рвали ее на куски. Они обступали наших мимо идущих, прося на всех европейских языках хлеба, службы или плена. Но какое пособие можно было оказать сим страдальцам, когда мы сами почти бедствовали от нужды? Некоторые из наших офицеров уверяли, что они видели, как французы, сидя у огня, пожирали члены мертвых товарищей своих. Сам я не видал этого, но готов тому верить. Многие французы почти требовали, чтобы мы их брали в плен, и говорили, что мы обязаны были призреть обезоруженных людей; но они не имели права ссылаться на существующие между воюющими обычаи, когда сами столь явно нарушали их жестокостями, разорением и грабежом, которые они в нашем Отечестве производили. Наполеон расстрелял многих наших солдат пленных, когда не имел чем кормить их; отставшим же от армии солдатам насилия мы не делали: они сами погибали от того, что нечем было их содержать. Из них выбирали, однако, немцев, которых привели внутрь России и сформировали из них легионы, присоединившиеся впоследствии в Германии к Прусской армии. Посылали также казаков набирать пленных, которых сгоняли в одно место и потом отсылали во внутренние губернии колоннами, состоявшими т двух и трех тысяч человек; но продовольствия им, за неимением оного, не могли давать. На каждом ночлеге оставались от сих партий на снегу сотни умерших. Некоторые на походе от ставали. Однажды встретился я с такой колонной, в которой сделалась драка. Поссорились за то, что один из них нашел на дороге отрезанную лошадиную ногу и, подняв ее, счал грызть; голодные товарищи, увидя это, бросились на него, чтобы отнять добычу, и задавили бы его, если бы казаки, въехав в толпу, не разняли дерущихся плетьми и пиками…

В 1812 году взято нами в плен 180 тыс. человек, из коих едва ли 30 тыс. возвратились в свое отечество. Французы оставили в России 1 400 орудий и всю казну, от которой обогатились преимущественно казаки. Довольно странно, что некоторые из бродящих по дороге французов, забыв опасность, грабили вместе с казаками казну Наполеона и, в общей суматохе, лазили в фургоны, от коих, разумеется, были отбиты. Иным, однако же, удавалось вытащить несколько золота, которое у них, впрочем, на месте и отбирали.

Н. Муравьев

МАРШАЛЫ НАПОЛЕОНА

________________________

ПОНЯТОВСКИЙ Юзеф Антон (1763 – 1813) – польский политический и военный деятель, князь, французский военачальник, военный министр герцогства Варшавского с 1807, маршал Франции с 1813, участник польского восстания 1796 и наполеоновских войн. Выходец из аристократического польского рода Понятовских, с 1780 служил в австрийской армии. В 1788 назначен адъютантом австрийского императора Иосифа II Габсбурга. В 1789 по приглашению своего дяди, короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского, приехал в Польшу, участвовал в реорганизации польской армии, командовал дивизией. Во время борьбы против Тарговицкой конфедерации и русских войск в 1792 Юзеф Понятовский командовал одной из польских армий. В период Польского восстания 1794 года в чине генерала командовал повстанческой дивизией, успешно действовал против прусских войск при обороне Варшавы. В 1795—1798 находился в эмиграции, жил в Вене, затем вернулся в Польшу. В 1806 выступил на стороне Наполеона, на следующий год был назначен военным министром герцогства Варшавского. Во время австро-французской войны 1809 успешно действовал против австрийских войск в Галиции. В 1812 сформировал для похода в Россию стотысячную польскую армию, сам командовал 5-м польским корпусом армии Наполеона, активно участвовал в Бородинской битве и многих других сражениях Отечественной войны. После разгрома фрнцузов отступил с остатками своего корпуса в Саксонию, где сформировал польский корпус, с которым участвовал в Лейпцигском сражении. Прямо во время боя Наполеон произвел Понятовского в маршалы и поручил прикрывать отход разбитых под Лейпцигом французских войск. 19 октября 1813, в последний день Лейпцигского сражения Понятовский получил тяжелое ранение. Когда большая часть французских войск была выведена из Лейпцига за реку Эльстер, по ошибке был взорван один из мостов. Среди оставшихся в Лейпциге французских солдат началась паника, они в беспорядке бросились переправляться через реку. Маршала Понятовского пытались переправить вплавь, но неудачно – он утонул в водах реки Эльстер. В 1814 его прах был перевезен в Варшаву, а в 1819– в Краков и захоронен в Вавельском замке. Для многих поколений поляков Юзеф Понятовский стал легендарной фигурой, символом борьбы за независимость Польши. В 1913 в Варшаве Понятовскому был установлен памятник работы скульптора Б. Торвальдсена.

Донские казаки в Отечественной войне 1812 г.

18 июля новым царским Манифестом 16 губерний получили право на ограниченный призыв ополченцев, в том числе и Дон.

Но желание донских казаков защищать свое Отечество было настолько велико, что кроме выставленных в действующую армию казачьих полков на Дону стало формироваться ополчение. Всего с Дона на войну с Наполеоном ушло 26 казачьих полков (в том числе 2, собранные по приказу от 26 июня атамана М. И. Платова, т.е. до объявления о призыве в ополчение), т.е. примерно 15 тысяч казаков. «В совершенной готовности к выступлению» стояли на Дону два рабочих полка (которые занимались строительством Новочеркасска), снабженные оружием и провиантом, а также «шесть орудий конной артиллерии, укомплектованные по штату людьми, зарядами и прочими принадлежностями сполна». В резерве на Дону остались до особого вызова правительством снаряженные донским дворянством из своих крестьян ополчение из 3.074 ратников, обеспеченным необходимым обмундированием, оружием, провиантом и т.д. Уже 5 октября войсковой атаман Платов докладывал письменным рапортом фельдмаршалу Кутузову о том, что практически все казачьи полки прибыли на места своей дислокации в русской армии.

Первые победы донских казаков над французами отмечены 13 октябрем 1812 года, когда казачий отряд под командованием генерала Алексея Иловайского под Малоярославцем разбил неприятеля «с жестоким поражением» и отбил у него 11 пушек. В это же время отличились донские казаки под командованием генерала Кутейникова 2-го под городком Боровским и полковника Иловайского 9-го под Медынью. 27 октября казаки под руководством генерал-лейтенанта Мартынова с ходу преодолели реку Выпь, разгромили неприятеля и захватили 23 орудия. В начале ноября казаки под командованием генералов Грекова 1-го разбили у деревни Красново, захватив до 80 орудий. В это же время казаки Денисова 7-го разбили неприятеля у деревни Хохлово, отбив у французов 26 пушек и взяв «большое число пленных». 23 ноября казаки генерала Мартынова разбили французов у местечка Зембино и захватили «более тридцати орудий». И таких примеров героизма донских казаков можно привести сотни. В обширном рапорте Кутузову Платов докладывал: «За остатками же неприятеля, оставившими Ковно, велось преследование до Волковийска; взято 3 орудия и большое число пленных, отличился полковник Ефремов (в будущем генерал, останки которого захоронены в Новочеркасском Вознесенском соборе). В городе Ковно и в преследовании до Волковыска оложено до 10 тысяч рядовых и 496 штаб и обер-офицеров. Итак, – делает вывод Платов,– из большой армии неприятеля из всех разных корпусов не более упущено как до двух тысяч человек».

Казачьи полки взяли в плен 10 генералов, 1047 штаб и обер-офицеров и около 40000 нижних чинов. Знамен отбито 15, пушек 364 и 1.066 зарядных ящиков. Но недешево достались эти успехи. Многие полки, в тысячном составе вышедшие от Немана в июне, дошли на тот же Неман в декабре в составе 150 человек. Донцы гибли в боях, гибли от ран, от болезней, от холода и голода. Преследуя армию Наполеона по пятам, они испытывали все те ужасы, которые выпали и на долю неприятеля.

В 1813 г. Кутузов писал Платову: «Одному деятельному преследованию вашему обязаны мы падению городов: Элбинга, Мариенбурга, Мариенвердера и Нейнбурга. За дисциплину же, сохраняемую в войсках ваших, приношу вам мою совершенную признательность, о чем и в общем приказе по армии отдано».

6 октября 1813 г. донские казаки Платова в ходе грандиозной битвы народов (союзники против войск Наполеона) под Лейпцигом взял в плен целую кавалерийскую бригаду, шесть батальонов пехоты и 23 орудия неприятеля. Приближалась развязка в войне с Наполеоном. 18 марта 1814 г. союзные войска после тяжелых боев овладели столицей Франции. Донские казаки устроили свой походный военный лагерь на Елисейских полях в Париже. Отечественная война и заграничные походы русской армии победоносно закончены. Многие казачьи полки награждены Георгиевскими знаменами.

В память о героизме казаков в Отечественной войне 1812 года и в связи с ожидавшимся приездом императора Александра I летом 1817 г. были сооружены две огромные кирпичные Триумфальные арки на Московском почтовом тракте при въезде в столицу Дона Новочеркасске и на старом Ростовском выезде.

Трагедия французской армии

На другое утро, 18-го, дороги уже испортились; повозки, нагруженные добычей, тащились с трудом; многие оказались сломанными, а с других возницы, опасаясь, чтобы они не сломались, спешили сбросить лишнюю кладь. В этот день я был в арьергарде колонны и имел возможность видеть начало безурядицы. Дорога была вся усеяна ценными предметами: картинами, канделябрами и множеством книг; в течение целого часа я подбирал другие, которые, в свою очереди, бросал, предоставляя кому угодно подымать их...

20 октября (1-го ноября), как и предыдущую ночь, мы провели в лесу, на краю дороги; за последние дни мы начали питаться кониной. Небольшое количество провианта, которое мы могли унести с собой из Москвы, уже истощилось, и нужда давала себя чувствовать вместе с усиливающимся холодом. Что до меня, то у меня еще оставалось немного риса; я берег его на случай крайности, предвидя в будущем нужду еще гораздо большую.

В этот день я опять находился в арьергарде, состоявшем из унтер-офицеров. Дело в том, что уже многие солдаты начали отставать, чтобы отдохнуть и погреться у костров, оставленных войсками, проходившими раньше нас. По пути я увидал по правую сторону нескольких рядовых из разных полков, между прочим, и гвардейских, собравшихся вокруг большого костра. Меня послал майор с приказом, чтобы они следовали за нами; подойдя, я узнал Фламана, моего знакомого драгуна. Он жарил кусок конины, вздетой на острие сабли, и пригласил меня поесть с ним. Я передал ему распоряжение следовать за колонной. Он отвечал, что отправится, как только утолит свой голод. Но он чувствовал себя очень плохо, потому что принужден был идти пешком в своих кавалерийских ботфортах: накануне, в стычке с казаками, в которой он убил троих, его лошадь вывихнула себе ногу, и он должен был вести ее под уздцы. К счастью, человек, находившийся при мне, был близким мне лицом, и у него была в ранце запасная пара башмаков, которые я и отдал бедному Фламану, чтобы он мог переобуться и продолжать путь как пехотинец. Я простился с ним, не думая, что уже больше не увижу его: два дня спустя я узнал, что он был убит на опушке леса в ту минуту, когда он, вместе с другими отсталыми, собирался развести костер и отдохнуть...

23-го октября (4-го ноября) мы форсированным маршем направились в Дорогобуж... С большим трудом мы добрались туда; огромнее количество выпавшего снега мешало нам идти. Одно время мы даже заблудились, и, чтобы оставшиеся позади люди нагнали нас, мы больше двух часов били ночной сбор, пока не дошли до места, где когда-то был город; теперь он весь выгорел, за исключением нескольких домов.

Было часов 11, когда мы устроились, наконец, на биваках и, благодаря остаткам от сгоревших домов, нашли достаточно топлива, чтобы развести костры и погреться. Но мы терпели во всем недостаток и были до такой степени измучены, что не могли даже найти лошадь и украсть ее, чтобы потом съесть, — и вот мы решили сперва хорошенько отдохнуть. Один солдат роты притащил мне для спанья тростниковые циновки; разостлав их перед костром, я улегся, положив голову на ранец, а ноги протянул к огню...

25-го октября (6-го ноября) стоял такой туман, что ни зги не было видно, и трещал мороз свыше двадцати двух градусов; у нас губы слипались, внутри носа стыло, и самый мозг, казалось, замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день при сильном ветре падал снег небывало крупными хлопьями; не только не видно было неба, по даже и тех, кто шел впереди нас...

Мы остановились неподалеку от леса: чтобы двинуться дальше, надо было долго дожидаться, — дорога была узкая, а скопление народа значительное...

За те полчаса, что мы стояли на месте, у нас умерло несколько человек. Много других свалилось еще, пока колонна была в движении. Словом, наши ряды уже начали заметно редеть, а это было еще начало наших бедствий! Когда мы останавливались закусить наскоро, то пускали кровь брошенным лошадям или тем, которых удалось стащить незаметно.

Кровь собирали в котел, варили ее и ели.

Но часто случалось, что только успевали развести огонь, как приходилось немедля съедать это кушанье почти в сыром виде, потому что получался приказ идти дальше или вблизи показывались русские. В последнем случае не очень стеснялись — я не раз видал, как часть солдат преспокойно себе закусывала в то время, как другая отстреливалась от русских. Но когда являлась настоятельная необходимость и непременно требовалось сниматься с места, то уносили с собой котел, и каждый на ходу черпал из него пригоршнями и ел; поэтому у всех лица были выпачканы в крови.

Зачастую, когда приходилось бросать заколотых лошадей, потому что некогда было разрезать их, люди нарочно отставали и прятались, чтобы их не заставляли следовать за полком. Тогда они накидывались на сырое мясо, как хищные звери; редко случалось, чтобы эти люди появлялись среди нас — они или попадали в плен к неприятелю, или замерзали...

В этот день всех нас те рзал голод, а меня еще вдобавок съедали паразиты, напавшие на меня накануне. У нас не было ни кусочки конины, чтобы поесть; мы рассчитывали на нескольких отставших людей нашей роты, думая, что они отрежут кусок мяса у какой-нибудь павшей лошади. Мучимый голодом, я испытывал ощущения, которых невозможно передать...

Я зашагал по направлению к лесу, точно в самом деле должен был встретить там человека с хлебом. Дойдя до леса, я с четверть часа шел по опушке, потом, круто повернув влево, по направлению, совершенно противоположному нашему биваку, я увидал почти на опушке костер и сидевшего над ним человека. Я остановился наблюдать и рассмотрел, что над огнем у него висит котелок, в котором он что-то такое варит: взяв нож, он погрузил его туда и, к великому моему удивлению, вытащил картофелину, помял ее, но снова положил в котел, вероятно, потому, что она была еще сыра.

Я хотел подбежать и броситься на него, но, боясь, что он ускользнет, опять вошел в лес и, сделав маленький обход, украдкой подошел к незнакомцу сзади. Но в этом месте было много хворосту, и, подходя, я порядочно нашумел. Он обернулся, но я очутился у котла и, не дав ему времени заговорить, обратился к нему: «Товарищ, у вас есть картошка, продайте мне или поделитесь со мной, иначе я унесу весь котел!» Пораженный таким решением и видя, что я подхожу с саблей, намереваясь поудить в котле, он возразил, что картофель не принадлежит ему, что это собственность одного польского генерала, расположившегося неподалеку, что он денщик генерала и что ему ведено было спрятаться, чтобы сварить картофель и запастись им на завтра.

Не отвечая ни слова, я собирался взять несколько штук, подавая ему, однако, деньги в уплату, но он остановил меня, сказав, что картофель еще не сварился, и в доказательство вынул одну штуку, чтобы дать мне пощупать. Я выхватил ее у него из рук и съел ее. «Вы сами видите, что их есть нельзя, — сказал денщик, — спрячьтесь на минуту, постарайтесь, главное, чтобы вас не увидели, покуда картофель не поспеет; тогда я, пожалуй, поделюсь с вами».

Я поступил по его совету, засел в кусты неподалеку, чтобы не терять его из виду. Минут через пять-шесть — не знаю, воображал ли он, что я ушел далеко, — но он встал, озираясь по сторонам, схватил котелок и побежал. Но ему не удалось уйти: я тотчас настиг его и пригрозил отнять все, если он не отдаст мне половину. Он опять отвечал, что это принадлежат его генералу. «Хотя бы самому императору! Мне нужен этот картофель, я умираю от голоду!» Убедившись, что ему от меня не отделаться иначе, как дав мне того, что я требую, он и ушел. Он вернулся ко мне назад и дал еще пару; картофель еще не совсем сварился, но я не обратил на это внимания, стал есть одну, а остальные спрятал в ягдташ. Я рассчитал, что этим прокормлюсь три дня, съедая по три картофелины в дополнение к куску конины...

Когда я вернулся на место стоянки нашего полка, многие товарищи спросили меня, не добыл ли я чего-нибудь; я отвечал, что нет. Заняв место у костра, я устроился, как и в предыдущие дни: вырыл себе ямку, т. е. ложе в снегу, а гак как у нас не было соломы, то я разостлал свою медвежью шкуру, чтобы на ней улечься, и положил голову на подбитый горностаем воротник, которым и прикрылся. Но перед сном я мог съесть еще одну картофелину; это я и сделал, прячась за своим плащом и стараясь не жевать громко: я боялся, чтобы не догадались, что я ем; потом, взяв щепотку снегу, я запил им свой ужин и заснул, не выпуская из рук свой ягдташ с продовольствием. Несколько раз ночью я заботливо шарил в нем рукой, пересчитывая свои картошки. Так я и провел всю ночь, не поделившись с товарищами, умиравшими с голоду, тем немногим, что доставил мне случай: с моей стороны это был эгоистический поступок, которого я никогда себе не прощу...

Наконец, пробили утреннюю зорю, и хотя еще не рассвело, но мы двинулись в путь...

На одну милю дальше, возле леса, мы остановились на большой привал. На этом самом месте ночевала перед тем часть артиллерии и кавалерии; там нашлось много лошадей, околевших и уже изрезанных, а еще больше живых, но полузамерзших; они давали себя убивать, не трогаясь с места: те же, которые пали от утомления и изнурения, были так заморожены, что их невозможно было разрубить на части. Я заметил за этот бедственный поход, что нас постоянно заставляли идти по возможности следом за кавалерией и артиллерией, и что мы останавливались на их ночевках с расчетом, чтобы питаться лошадьми, оставленными ими.

Было часов около десяти: ночь стояла необыкновенно темная, и уже многие из нашего кружка, как и остальные части злополучной армии, расположившиеся в этой местности, стали забываться тяжелым, беспокойным сном, вследствие утомления и голода, у огня, который ежеминутно угасал, как и жизнь окружавших его людей; мы размышляли о завтрашнем дне, о прибытии в Смоленск, где, как нам обещали, должны окончиться наши мучения — ведь там мы найдем продовольствие и квартиры.

Я кончил свои жалкий ужин, состоявший из кусочка печенки от лошади, убитой нашими саперами, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал Мортье также съел печенки, зажаренной для него денщиком, но только он ел ее с куском сухаря и запил каплей водки; ужин, как видите, не особенно изысканный для маршала Франции, но и то было еще недурно при нашем злосчастном положении,

После ужина он вдруг спросил у часового, стоявшего опершись на ружье, у дверей риги, зачем он тут. Солдат отвечал, что он стоит на часах. «Для кого и для чего? — возразил маршал. — Ведь все равно это не помешает холоду и нужде вторгнуться сюда и терзать нас! Ступай лучше, займи место у огня». Немного погодя, он попросил у денщика чего-нибудь подложить себе под голову; ему подали чемодан, он завернулся в плащ и улегся.

Я собирался сделать то же самое, растянувшись не своей медвежьей шкуре, как вдруг нас переполошил какой-то странный шум; оказывается, северный ветер забушевал по лесу, поднимая снежную метель при 27-градусном морозе, так что люди не могли оставаться на местах. С криками бегали они по равнине, стараясь попасть туда, где виднелись огни, и этим облегчить свое положение; но их крутил снежный вихрь, и они не могли двигаться, или если все-таки порывались бежать, то спотыкались и падали, чтобы уже больше не подниматься. Несколько сот человек погибло таким образом; но много тысяч людей умирало, оставаясь на месте, они не надеялись ни на что лучшее. Что до нас, то нам посчастливилось — одна сторона риги была защищена от ветра; многие пришли, чтобы приютиться у нас, и таким образом избегнуть смерти.

Кстати расскажу по этому поводу об одном поступке самоотвержения, совершенном в эту бедственную ночь, когда все самые странные стихии ада, казалось, разъярились против нас.

В состав нашей армии входил принц Эмилий Гессен-Кассельский со своим войском. Его маленький корпус состоял из нескольких полков кавалерии и пехоты. Как и мы, он расположился на биваках, по правую сторону дороги, с остатками своих несчастных солдат, число которых сократилось до пяти или шести сот человек; в числе их находилось приблизительно до полутораста драгун, но уже пеших, так как их лошади или пали, или были съедены. Эти храбрые воины, изнемогая от холода и не имея сил оставаться на месте в такую метель и непогоду, решили принести себя в жертву, чтобы спасти своего молодого принца, юношу лет двадцати, не больше, поставив его посередине, чтобы защитить от ветра и холода. Закутанные в свои длинные белые плащи, они всю ночь простояли на ногах, тесно прижимаясь друг к другу; на другое утро три четверти этих людей были мертвы и занесены снегом; та же участь постигла почти десять тысяч из разных корпусов.

Сержант Бургонь

СКАЗАНИЕ О 1812 ГОДЕ

Ветер гонит от востока

С воем снежные метели...

Дикой песнью злая вьюга

Заливается в пустыне...

По безлюдному простору,

Без ночлега, без привала,

Точно сонм теней, проходят

Славной армии остатки,

Егеря и гренадеры,

Кто окутан дамской шалью,

Кто церковною завесой, –

То в сугробах снежных вязнут,

То скользят, вразброд взбираясь

На подъем оледенелый...

Где пройдут — по всей дороге

Пушки брошены, лафеты;

Снег заносит трупы коней,

И людей, и колымаги,

Нагруженные добычей

Из святых московских храмов...

Посреди разбитой рати

Едет вождь ее, привыкший

К торжествам лишь да победам...

В пошевнях на жалких клячах,

Едет той же он дорогой,

Где прошел еще недавно

Полный гордости и славы,

К той загадочной столице

С золотыми куполами,

Где, казалось, совершится

В полном блеске чудный жребий

Повелителя вселенной,

Сокрушителя империй...

Где ж вы, пышные мечтанья!

Гордый замысел!.. Надежды

И глубокие расчеты

Прахом стали — и упорно

Ищет он всему разгадки,

Где и в чем его ошибка?

Все напрасно!..

И поник он, и, в дремоте,

Видит, как в приемном зале —

Незадолго до похода —

В Тюльери стоит ок гневный;

Венценосцев всей Европы

Перед ним послы: все внемлют

С трепетом его угрозам...

Лишь один стой! посланник,

Не склонив покорно взгляда,

С затаенною улыбкой...

И. вспыливши, Император —

«Князь, вы видите! — воскликнул: —

Мне никто во всей Европе

Не дерзает поперечить:

Император ваш — на что же

Он надеется — на что же?»

«Государь! — в ответ посланник –

Взять в расчет вы позабыли,

Что за русским государем

Русский весь стоит народ!»

Он тогда расхохотался, –

А теперь — теперь он вздрогнул...

А глядит: утихла вьюга.

На морозном небе звезды,

А кругом на горизонте

Всюду зарева пожаров...

Вспомнил он дворец Петровский,

Где бояр он ждал с поклоном

И ключами от столицы...

Вспомнил он пустынный город,

Вдруг со всех сторон объятый

Морем пламени... А мира –

Мира нет!.. И днем и ночью

Неустанная погоня

Вслед за ним врагов незримых...

Справа, слева — их мильоны

Там в лесах.. «Так вот что значит –

Весь народ!»...

И безнадежно

Вдаль он взоры устремляет:

Что-то грозное таится

Там, за синими лесами,

В необьятной этой дали...

А. Майков

Гвардия, не знавшая поражений

Между 1 и 4 ноября расположение партизан было следующее: 2-го граф Орлов-Денисов, соединясь со мною, коснулся корпуса Раевского в Толстыках; мы продолжали путь в Хилтичи, куда прибыли к ночи. Отдохнув три часа, мы пошли к Мерлину. 3-го отряд графа Ожаровскаго подошел к Куткову, а партия Сеславина, усиленная партией Фигнера, к Зверовичам. Сего числа, на рассвете, разъезды наши дали знать, что пехотные неприятельские колонны тянутся между Никулиным и Стеснами. Мы помчались к большой дороге и покрыли нашей ордой все пространство от Аносова до Мерлина. Неприятель остановился, дабы дождаться хвоста колонны, спешившего на соединение с ним. Заметив сие, граф Орлов-Денисов приказал нам атаковать их. Расстройство этой части неприятельской колонны было таково, что мы весьма скоро разбили ее, захватив в плен генералов Альмераса и Бюрта, до двухсот нижних чинов, четыре орудия и множество обоза. Наконец подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Это было уже за полдень. Мы вскочили на коней и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от этих сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегая всеми усилиями нашими, оставались невредимы; я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих, всеми родами смерти испытанных воинов. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля. Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная кавалерия. Бог знает для чего при главной армии следовавшая, то вряд ли эти колонны отошли бы с столь малым уроном, каковой они в этот день потерпели. Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимы. Видя, что все наши азиатские атаки не оказывают никакого действия противу сомкнутого европейского строя, я решился под вечер послать полк Чеченского вперед, чтобы ломать мостики, находящиеся по пути к Красному, заваливать дорогу и стараться затруднить по возможности движение неприятеля. Я, как теперь, вижу графа Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на рыжем коне своем, окруженного моими ахтырскими гусарами и ординарцами лейб-гвардии казачьего полка. Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки устремлялись на неприятеля, но все было тщетно. Колонны двигались одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством. В течение этого дня мы еще взяли одного генерала (Мартушевича), множество обозов и до 700 пленных, но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками.

Д. Давыдов

Армейские партизанские отряды

Наряду с образованием крупных крестьянских партизанских отрядов и их деятельностью, большую роль в войне сыграли армейские партизанские отряды.

Первый армейский партизанский отряд был создан по инициативе Барклая де Толли.

Его командиром был генерал Ф. Ф. Винценгероде, который возглавил объединенные Казанский драгунский, Ставропольский, Калмыцкий и три казачьих полка, которые начали действовать в районе г. Духовщины.

Настоящей грозой для французов был отряд Дениса Давыдова. Этот отряд возник по инициативе самого Давыдова, подполковника, командира Ахтырского гусарского полка. Вместе со своими гусарами он отступал в составе армии Багратиона к Бородину. Страстное желание принести еще большую пользу в борьбе с захватчиками побудило Д. Давыдова «просить себе отдельный отряд». В этом намерении его укрепил поручик М. Ф. Орлов, который был послан в Смоленск для выяснения судьбы попавшего в плен тяжело раненого генерала П. А. Тучкова. После возвращения из Смоленска Орлов рассказал о беспорядках, плохой защите тылов во французской армии.

Во время проезда по занятой наполеоновскими войсками территории он понял, насколько уязвимы французские продовольственные склады, охраняемые небольшими отрядами. В то же время он увидел, как трудно бороться без согласованного плана действий летучим крестьянским отрядам. По мнению Орлова, небольшие армейские отряды, направленные в тыл противника, могли бы нанести ему большой урон, помочь действиям партизан.

Давыдов обратился с просьбой к генералу Багратиону разрешить ему организовать партизанский отряд для действий в тылу врага. Для «пробы» Кутузов разрешил Давыдову взять 50 гусар и 80 казаков и отправиться к Медынену и Юхнову. Получив в свое распоряжение отряд, Давыдов начал смелые рейды по тылам противника. В первых же стычках у Царева-Займища, Славкого он добился успеха: разгромил несколько отрядов французов, захватил обоз с боеприпасами.

Осенью 1812 г. партизанские отряды сплошным подвижным кольцом окружили французскую армию. Между Смоленском и Гжатском действовал отряд подполковника Давыдова, усиленный двумя казачьими полками. От Гжатска до Можайска оперировал отряд генерала Дорохова. Капитан А. С. Фигнер со своим летучим отрядом нападал на французов по дороге от Можайска до Москвы.