Текст книги "Том 4. М-р Маллинер и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

– И я это вижу, – поддержал мистер Левицкий.

– Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

– Очень дороги! (Левицкий).

– И небольшие тайны, хе-хе?

– Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

– В правление? – удивился мистер Шнелленхамер.

– В правление. Присвоим вне очереди звание… ну, скажем, в ранге зятя.

Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

– Верно, – сказал он после недолгой борьбы. – Я прикажу там, пусть составят контракт.

– Вы согласны, Маллинер? – поинтересовался мистер Левицкий. – Вас устраивает эта работа?

Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал – но Мейбл приникала к его груди.

– Д-д… – начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.

АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОК

Внезапно в «Привал рыболова» ворвалась кошка, без всяких сомнений получившая под зад. Вслед за ней ворвались и гневные звуки, в которых мы опознали голос Эрнста Биггза, местного кабатчика. Мы удивились. Эрнст Биггз славился мягкостью нрава. Кто-кто, а он бы не поднял ногу на верную спутницу жизни, к тому же – прекрасно ловившую мышей.

Тьму тайны осветил всеведущий Ром-с-Молоком.

– Он на диете. Из-за подагры.

Мистер Маллинер вздохнул.

– Какая жалость, – заметил он, – что ограничения в еде, столь полезные для тела, плохо влияют на душу.

– Да-да, – поддержал его Ром. – Вот дядя Генри страшно растолстел и…

– Однако, – сказал мистер Маллинер, – иногда диета приносит счастье. Возьмем моего дальнего родственника, Уилмота.

– Это тот, про которого вы рассказывали?

– Рассказывал?

– Да, вчера. Он еще кивал, а потом узнал, что малолетняя звезда – просто карлик, а потом женился на барышне, которую звали Мейбл.

– Правильно, это Уилмот. Однако на Мейбл он тогда не женился.

– Вы же сказали, она упала в его объятия!

– Многие девушки падали в объятия, – отвечал мистер Маллинер, – но оттуда выпадали.

Как вы совершенно верно заметили (продолжал мистер Маллинер), родственник мой был обручен с Мейбл Поттер, что преисполняло его крайним благожелательством или, если хотите, доброй волей. Его сияющая улыбка стала притчей во языцех, сама Луэлла Парсонс посвятила ей несколько строк в соответствующей колонке. Любовь, судя по всему, часто оказывает такой эффект. Уилмот только и мечтал, как бы кому-нибудь помочь, и когда однажды утром мистер Шнелленхамер вызвал его к себе, он решил, что и здесь нужна помощь.

Глава корпорации был мрачен.

– Трудные времена… – сообщил он.

– И все же, – возразил Уилмот, – мы слышим радостный детский смех и птичий щебет.

– Птицы – птицами, их дело, – заметил босс, – а мы вот должны сократить расходы. Такое жалованье, увы, нам уже не по карману,

Уилмот огорчился.

– Прошу вас, – воскликнул он, – не платите себе меньше! Вы же неоценимы! И потом, народ всполошится. Еще подумают, что плохо идут дела. Нет-нет, ваш долг – получать 800 000 в год, и ни цента меньше.

– Речь не обо мне, – уточнил хозяин, – а скорее о вас.

– Ах, обо мне! – возрадовался Уилмот. – Ну, это другое дело. Это – разговор. Срезайте, срезайте, прошу. Вы сколько хотели срезать?

– Сейчас вы получаете 1500…

– Да-да, – закивал Уилмот, – огромные деньги.

– Так вот, я подумал, может лучше – 750?

– Какая-то угловатая сумма, – усомнился мой родственник. – Недостаточно круглая. Я бы предложил 500.

– Или 400?

– Можно и 400.

– Прекрасно, – сказал мистер Шнелленхамер, – значит, вы получаете 300. Как-то круглее. Удобнее подсчитать.

– Конечно, конечно, – согласился Уилмот. – Какая погода, а? Я как раз подумал по дороге, что солнце сияет. Что ж, спасибо, шеф. Рад был повидаться.

И, резво напевая, он направился в буфет, где собирался позавтракать с Мейбл. Она немного запоздала, а когда, огорченный ее невеселым видом, он собрался сообщить про птиц, сказала так:

– Это правда?

– Что именно? – не понял Уилмот.

– То, что говорит босс. Насчет твоего жалованья.

– Ах, это! Да, да. Он меня вызвал, смотрю – на нем лица нет. Понимаешь, тяжелые времена. Мы поговорили, то-се, и нашли выход. Ему стало гораздо лучше. И вообще, замечательно.

Мейбл ничуть не обрадовалась.

– Да? – заметила она. – Не думаю. Ты обманул мои ожидания. А я-то надеялась, что ты – настоящий, сильный мужчина! Еще чего! Истинный червяк с позвоночником из спаржи. В общем, можешь считать, что помолвка наша расторгнута.

Уилмот затрепетал.

– Мейбл…

– Все. Конечно, – чуть смягчилась она, – если ты докажешь, что достоин любви, дело другое. А пока – вот такой сценарий.

И, холодно глядя вдаль, она пошла к стойке.

Не трудно себе представить, как повлияло это на Уилмота. Он даже подумал, не зайти ли к шефу и не переиграть; но понял, что это – так же дурно, как отнять у ребенка шоколадку. Словом, он выбрал столик подальше от бывшей невесты и заказал гуляш, салат, пирог, другой пирог, мороженое, сыр, кофе. Поесть он любил, а страданья обостряли эту склонность.

Несколько дней подряд он заедал свое горе. Действительно, боль в сердце уменьшилась, переместившись в желудок.

Все хорошие врачи советуют несчастным влюбленным есть поменьше, иначе бывает примерно то, что в греческой трагедии. Самый лучший, самый способный желудочный сок не справится со своей задачей. Вскоре Уилмот, впервые в жизни, пошел к специалисту по желудочным болезням. Тот оказался человеком суровых взглядов.

– Когда встанете, – сказал он, – выпейте апельсинового сока. На завтрак – то же самое, сок. Ленч… – Он подумал, – сок. Обед – сок апельсина. Между приемами пищи есть не рекомендую, но если вам станет невмоготу… Ну что ж, выпейте сока. Скажем так – апельсинового.

Уилмот смотрел на него, как волк из русских степей, которому вместо крестьянина подсунули вафлю.

– Вы ничего не забыли? – проверил он.

– Простите?

– Может, бифштекс?

– Ни в коем случае.

– Тогда отбивную?

– Абсолютно исключается.

– Значит, один апельсиновый сок?

– Именно, – ответил врач. – Берете апельсин. Режете на две части. Выжимаете. Сок выливаете в стакан… или в другой сосуд, – прибавил он, будучи человеком широким. – И выпиваете.

Получалось неплохо, столько занятных действий, но Уилмот ушел понурый. Он привык не отказывать себе в еде, пробавляясь в промежутках печеньем. Если бы дикие кошки не начали в его утробе недостойную борьбу, он махнул бы рукой на эти советы. Но кошки ее начали.

Вот почему он купил в ближайшем магазине корзину упомянутых фруктов, велел отнести ее к себе домой и пошел покупать выжималку.

Дня через четыре, когда мистер Шнелленхамер совещался с мистером Левицким (эти деятельные магнаты, если не было других возможностей, совещались друг с другом), ему доложили, что пришел Юстес Вандерли, новый сценарист.

– Чего ему надо? – спросил м-р Шнелленхамер.

– Не ладится что-нибудь, – предположил м-р Левицкий. – Сил нет от этих сценаристов. Прямо хоть пожалей о добром старом немом кино…

Юстес Вандерли, солидный молодой человек, украшенный роговыми очками и легким чубом, сразу взял жалобную ноту.

– Мистер Шнелленхамер, – сказал он, – я хотел бы узнать, какие у меня права.

– Вот что… – начал магнат. Сценарист поднял тонкую руку.

– Речь не о том, как обращаются с творческой личностью. Нет, не о том. Здесь все ясно. Хотя я заслужил немалую известность, я уже привык к тому, что выбрасывают лучшие мои сцены. Но всему есть предел. Непременно ли нужно, чтобы меня били черствыми булками?

– Кто вас ими бьет?

– Ваш служащий, некий Маллинер. Я зашел сегодня в буфет с одним приятелем. Поскольку он не знал, чего именно хочет, я стал читать ему меню. Упомянув жареную свинину с картошкой, я собирался перейти к тушеной баранине, когда ощутил, что меня ударили по голове. Обернувшись, я увидел Маллинера с булкой в руке. Вид у него был такой, какой бывает в аду. Когда я спросил его, в чем дело, он процедил сквозь зубы что-то вроде: «Свининка, там-та-ра-рам!» – и снова принялся пить апельсиновый сок, который, по-видимому, очень любит. Ну, что это такое? Сколько можно терпеть? Способны вы защитить творческого человека?

– Я разберусь, – пообещал мистер Шнелленхамер.

– Вот пощупайте, какая шишка…

– Позже, позже. Мы сейчас заняты. Сценарист вышел. Магнат нахмурился.

– Что-то надо сделать, – сказал он. – Маллинер мне не нравится. Вы заметили, сегодня утром?..

– Не особенно. А что?

– Усмехался. Только что-нибудь скажешь – усмехнется уголком рта. Такая, знаете, улыбка… начинается на «с».

– Скептическая?

– Нет. Сейчас, сейчас… вот! Сардиническая.

– Как у сардинки?

– Ничего общего. Презрительная и холодная.

– Может, у него в носу засвербило?

– Что ж, я плачу своим служащим не за то, чтобы у них свербило в носу, да еще в рабочее время. И потом, тогда бы он почесал. Не-ет, это от наглости. Сегодня будет совещание, так вот, следите за ним. Мрачный, ехидный, прямо из гангстерского фильма.

– А, ясно! Сардинический.

– Вот именно. Ну, этого я не потерплю! Сидит, видите ли, ухмыляется. Можно это делать на работе?

– А бить сценаристов булками?!

– Нет, это – можно. Давно пора.

Тем временем, не подозревая, что хлеб с маслом – или, точнее, сок – в большой опасности, Уилмот Маллинер сидел в буфете, мрачно глядя в стакан. Он задумался. Думал он о любимых исторических героях – Чингисхане… Джеке-Потрошителе… Аттиле…

Да, вот это человек! Вынет у людей глаза и складывает аккуратными кучками. Как еще, собственно, скоротать вечерок? Жаль, перевелись такие личности.

Надеюсь, вы заметили, что за четыре дня родственник мой превратился в идеального мизантропа.

Рекомендуя больному апельсиновый сок (вдумчиво продолжал мистер Маллинер), вышеупомянутый доктор рассчитывал и на особый подъем. По его мнению, этот сок, кроме витаминов, совершает что-то очень важное с душой. Она, полагал он, расправит крылья, выпятит грудь, и вообще. Уилмоту это очень понравилось. Приятно в конце концов, что муки голодного питона породят, в результате, что-то вроде Франциска Ассизского.

Но нет. Обратившись практически в контейнер с апельсиновым соком, Маллинер-младший становился все хуже. Сияющая улыбка сменилась нехорошей ухмылкой. Что до глаз, их можно было вставить акуле, никто бы и не заметил.

Взглянув на часы, родственник мой понял, что пора идти на то самое заседание, о котором упомянули магнаты. О них он думал с отвращением. Если Шнелленхамер, чувствовал он, что-нибудь себе позволит, он, Уилмот Маллинер, этого так не оставит.

Представьте, что значил бы в таких обстоятельствах, казалось бы, невинный факт: не успев перекусить из-за непрестанных звонков, мистер Шнелленхамер велел принести в кабинет тарелку бутербродов.

Уилмот заметил их не сразу. Несколько минут в его сознание проникали только привычные звуки. Босс рассуждал о сценарии.

– Этот тип, – говорил он, имея в виду героя, – увидел, что жена кого-то целует. Так? Он не догадался, что это ее брат, и уехал в Африку, так? Тут на него напал лев, уже, можно сказать, жует. Так? Вы предлагаете вставить танцевальный номер. Я не согласен.

– Это ему мерещится, – пояснил Левицкий.

– Хорошо. Кто-кто, а я такие вещи одобряю. Но! На своем месте. Да. На своем месте. По-моему, больше подойдут спасатели. А? Верно я говорю?

Он обвел совещание взглядом, словно хозяйка на приеме. Поддакиватели поддакнули; головы кивателей склонились, как деревья на ветру.

– Вот именно, – подытожил босс. – Запишите, мисс П оттер.

И с довольным видом принялся за сандвич.

Глава корпорации Перфекто-Зиззбаум если уж ел, так ел. Он не таился. Он не скрывался. Каждый слышал, что он кусает, жует, глотает. Сандвич реял перед ним, словно знамя какое-нибудь.

На Уилмота это произвело очень сильное впечатление. Как мы знаем, он не сразу заметил тарелку, и внезапные звуки пронзили его ножом.

Поэты описывали много звуков – ветерок в листве, рокот волн, пение соловья, воркование голубя. Но ни один из них не сравнится с хрустом бутерброда, если ты четыре дня пьешь апельсиновый сок.

В родственнике моем хруст этот разбудил самые темные чувства. Он выпрямился в кресле. Тигриный блеск вспыхнул в его глазах. Наконец, он вскочил, и потрясенные кинодеятели услышали:

– Пре-кра-тить!

Мистер Шнелленхамер дрогнул. Бутерброд упал. У мистера Левицкого, напротив, упала челюсть.

– Я сказал: прекратить! – повторил для ясности Уилмот. И тяжело задышал. Мистер Шнелленхамер, вскочив, указывал на него пальцем. Царило зловещее молчание.

Его и нарушил страшный крик, тот самый крик, из-за которого слова «Вы уволены!» замерли на хозяйских устах.

Кинопроизводство особенно опасно тем, что в нем не обойдешься без пламенных звезд. Публике они нужны, а голос публики – сами знаете. Поэтому на каждой студии есть хотя бы одна актриса, при чьем имени трепещут самые сильные. Здесь ею была Гортензия Бервош, Королева Страсти.

Темперамент – штука о двух концах. Деньги он приносит, но вызывает и особые приступы, сходные с так называемым амоком. В этих случаях на студии оповещали весь наличный состав. Именно это и услышало сейчас совещание.

Хваленая дисциплина вроде бы не подкачала. Кто-то охнул, кто-то закатил глаза, но никто не шевельнулся, пока в комнату не влетел молодой ассистент, вопя:

– Спасайся, кто может! Все зашевелились.

– Идет сюда!

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

– Господа! – воззвал он. – Вы боитесь безоружной женщины?!

Ассистент кашлянул.

– Да, что?

– У нее меч.

– Меч?!

– Взяла у легионера из «Аве, Цезарь». Ну, я пошел. Первым вскочил молодой киватель, которому прекрасная

Гортензия уже всадила в ногу булавку на съемках «Пламенных сердец». Он выскочил в окно, и через минуту-другую в комнате остались только мрачный Уилмот, трепещущая Мейбл и хозяин, который пролезть в окно не смог бы и залез в шкаф.

Уилмота все это не занимало. Глядя на бутерброды, он пребывал в некоем трансе, из которого его вывела размалеванная дама с мечом. Она громко кричала.

Он поднял брови, скривил губы и вернулся в транс.

К таким реакциям Гортензия не привыкла. Занеся меч, она обрушила его на чернильницу, преподнесенную Шнелленхамеру верными почитателями. При этом она вопила:

– А-а-а-а-а!

Уилмоту это надоело. Как все Маллинеры, он исключительно учтив с женщинами, но сок его несколько озлобил, тем более что часть чернил попала ему на брюки.

– В чем дело? – осведомился он. – Немедленно прекратите.

Звезда издала вопль, но уже вполсилы. Меч он забрал без труда. Прекрасная Гортензия выдыхалась на глазах. Ей было страшно. Перед ней стоял какой-то пещерный человек, если не хуже.

А чего вы хотите, когда четыре дня кряду Уилмот брал апельсин, разрезал на две части, выжимал в сосуд и все это пил, вто время как другие люди управлялись с рагу или бифштексом? Мало того: вернувшись домой, на сон грядущий, он опять брал, разрезал, выжимал и т. д. Гортензия этого не знала. Дух ее был сломлен.

– Теперь чернила выводи! – ворчал тем временем Уилмот, обрабатывая брюки промокашкой. – Безобразие!

Губы у Гортензии дрожали.

– Не ругайтесь, – попросила она.

– То есть как? – удивился мой родственник. – Где вы купите такие брюки за десять долларов?

– Простите!

– М-да, м-да… А зачем вы это сделали?

– Так, в глазах потемнело.

– Как мои брюки, ха-ха!

– Да простите вы! – Она дернула носом. – Если б вы знали, как я мучаюсь…

– Почему это?

– Из-за диеты. Две недели – один апельсиновый сок. Слова эти произвели оглушительный эффект. Уилмот смотрел на несчастную звезду с нежным состраданием.

– Сок?

– Да…

Он был глубоко тронут. Что там, он мгновенно стал прежним, всеми любимым Уилмотом.

– Ужас какой! Две недели!

– И еще картина…

– Какая?

– Да моя. Сценарий дурацкий.

– Безобразие!

– Никакого сходства с жизнью!

– Расскажите мне все.

– Понимаете, я сижу в мансарде, без еды, и пишу мужу, что я его люблю и все прощу. Голод, видите ли, очистил! Так не бывает.

– Еще бы! – вскричал Уилмот. – Очистит он, ха-ха! В такой ситуации женщина станет писать, если вспомнит… нелитературные выражения.

– Да-да!

– И вообще, только дура будет тут думать о мужьях. Нормальный человек думает о бифштексе…

– …и отбивной…

– …и шницеле…

– …и тушеной курице…

– …и почках сотэ…

– …и пончиках…

– …и пирожных…

– …и пирожках…

– …и пирогах…

– …с яблоками, с персиками, с мясом, с вареньем!

– Да обо всем, кроме этого чертового сока! Скажите, какой кретин выдумал ваш эпизод с письмом?

– Шнелленхамер. Я как раз собиралась с ним поговорить.

– Ничего, я поговорю. А почему вы хотите похудеть?

– Я не хочу, это в контракте. Шнелленхамер требует, чтобы я весила не более 108 фунтов.

– Опять Шнелленхамер! Ну, знаете!

Он подошел к шкафу и распахнул дверь. Магнат вылез на четвереньках. Уилмот отвел его к столу.

– Пишите новый контракт, – сказал он. – Без этих фунтов.

– Послушайте…

– Это случайно не ваш меч? – учтиво осведомился Уилмот у прекрасной Гортензии.

– Сейчас, сейчас, – сказал магнат. – Сию минутку.

– Кстати, – заметил Уилмот, – насчет жалованья.

– Сколько вы получали? – спросила Гортензия.

– Полторы тысячи.

– Даю три. Я искала такого менеджера всю жизнь. Какая твердость! Какая смелость! Какая сила! В общем, три тысячи.

Обводя взглядом комнату, Уилмот заметил что-то на шкафу с картотекой. То была Мейбл, благоговейно взиравшая на него.

– Разрешите представить вам мою невесту, – заметил он.

– Очень приятно, – сказала Гортензия.

– Очень приятно, – сказала и Мейбл.

– Почему вы там сидите?

– Да так, сама не знаю.

Деловитый Уилмот прервал девичью болтовню.

– Мисс Бервош, – сказал он, – хочет заключить со мной контракт. Садись, пиши.

– Сию минуту, – отвечала Мейбл.

Шнелленхамер тем временем думал. Он не был уверен, как правильно: «никаких диэт» или «никаких диет».

НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ

Вечером, в понедельник, мы говорим о литературе. Дело в том, что по воскресеньям мисс Постлвейт, наша барменша, уходит к себе с коробкой конфет и библиотечной книжкой и, скинув туфли, предается чтению. Назавтра она обсуждает с нами то, что прочитала.

На сей раз внимание ее привлек роман о необитаемом острове.

– Плыли они по Тихому океану, – рассказывала она, – и напоролись на риф. Все погибли, только Сирил Тревелиан и Юнис Уэстли доплыли на доске до острова. Одиночество, как говорится, сблизило их, и в главе девятнадцатой – дальше я не читала – они обнялись под рокот волн и крики всяких птиц. С чего бы это, а? Они друг другу не нравились, Юнис собиралась выйти за нью-йоркского банкира, Сирил – жениться на дочке герцога. Странно…

Херес, или Горькое Пиво, покачал головой.

– Да, притянуто за уши, – заметил он. – В жизни так не бывает.

– Напротив, – сказал мистер Маллинер. – Именно это случилось с Женевьевой Бутл и младшим сыном моего брата Джозефа.

– Их выбросило на остров?

– Практически – да. Они писали в Голливуде диалоги для фильмов.

Обрадованная мисс Постлвейт подняла изящные бровки.

– Бутл? Маллинер? Я таких сценаристов не знаю.

– Они не сценаристы, – объяснил наш мудрец. – Те почти не пишут диалогов. Помощники режиссеров ловят первых встречных и подсовывают контракт. Вот вам таинственные исчезновения. Не далее как вчера обнаружился слесарь, которого не могли найти двадцать лет. Писал диалоги для Братьев Мышкиных. Доедешь до Лос-Анджелеса – пеняй на себя.

Мой племянник Булстрод (продолжал мистер Маллинер), как множество младших сыновей, уехал искать счастья в Америку и обручился в Нью-Йорке с очаровательной Арабеллой Риджуэй.

Пылко любя друг друга, они решили подождать со свадьбой и подкопить сперва денег. С этой целью племянник мой отправился в Калифорнию, где нетрудно найти нефть.

Однако еще в поезде у него немедленно стащили шляпу, подаренную невестой, оставив взамен фетровый гриб, который был ему мал.

Он стал опрашивать спутников, когда увидел человека, похожего на стервятника, переевшего мертвых тел. На нем была его шляпа.

Только он к нему рванулся, откуда ни возьмись набежали операторы, и через несколько минут похититель уехал в лимонной шляпе с багряной надписью: «Джейкоб 3. Шнелленхамер, президент кинокорпорации "Перфекто-Зиззбаум"».

Маллинеры отважны. Мой племянник не собирался уступать шляпу даже императору и, явившись наутро в приемную Шнелленхамера, прождал всего четыре часа.

Магнат взглянул на него и положил перед ним лист бумаги.

– Подпишитесь тут, – сказал он.

Решив, что это расписка, племянник мой подписался, и магнат нажал на кнопку.

– Где у нас есть места? – спросил он секретаршу.

– Комната 40 в колонии.

– Я думал, там этот, подтекстовка.

– Позавчера опочил.

– Тело вынесли?

– Да.

– Там будет жить мистер Маллинер. Вот контракт. Булстрод хотел что-то сказать, но магнат поднял руку.

– Кто у нас на «Благовонных грешниках»?

Секретарша посмотрела в список.

– Доке, Нокс, Февершем, мисс Уилсон, миссис Купер, Ленок, Марки, Дэбни и Мендельсон.

– И все?

– Приезжал миссионер, хотел обработать дублерш, но ему удалось бежать в Канаду.

– Ай-яй-яй! – огорчился мистер Шнелленхамер. – Плохо работаем, плохо. Дайте мистеру Маллинеру сценарий.

Секретарша вышла. Магнат спросил:

– Вы пьесу видели?

– Нет.

– Роскошная драма из жизни золотой молодежи, – объяснил шеф. – Боль сердца сквозь бессмысленный смех. Шла в Нью-Йорке неделю, прогорела, мы ее купили. Материал неплохой. Посмотрим, что вы из него вытянете.

– Да я не хочу писать для кино, – сказал мой племянник.

– Придется, – вздохнул магнат. – Контракт подписали.

– Вы лучше верните мне шляпу!

– Мы, – сказал мистер Шнелленхамер, – занимаемся не шляпами, а фильмами.

Колония для прокаженных, куда поместили племянника, оказалась длинным, низким зданием с кельями (или, если хотите, камерами), выходящими в коридор. Заселили ее, чтобы разгрузить тюрьму, просто лопавшуюся от авторов. Обосновавшись в комнате 40, Булстрод занялся «Грешниками».

Он не так уж страдал, жизнь на студиях очень ругают, но это – клевета. Здесь одно неудобство, одиночество.

Казалось бы, полно народу – но никто не общается. Все сидят у себя, вывесив табличку: «Занят». Если же вы все-таки откроете дверь, вас встретит такой страшный, такой нечеловеческий звук, что вы убежите от греха подальше.

Мир – вдалеке, его как бы и нет. Иногда вы увидите человека, который везет что-то в павильон; иногда услышите властный вопль ассистента. Но обычно царит тишина, как на необитаемом острове, который нам живо описала мисс Постлвейт.

Сами понимаете, что будет, если появится существо, тем более – другого пола. Обнаружив однажды в своем кабинете какую-то девушку, племянник мой испытал точно то же, что Робинзон с Пятницей.

Красивой она не была. Ростом, пятнистостью и неопределенностью черт она напоминала палтуса, но Булстроду скорее понравилась.

– Женевьева, – представилась она. – Женевьева Бутл.

– Булстрод, – отвечал племянник. – Булстрод Маллинер.

– Меня сюда послали.

– Зачем?

– Писать с вами про каких-то «Грешников».

– А вы умеете писать? – осведомился Булстрод, и зря – если бы она умела, корпорация ее бы не выловила.

– Нет, только письма Эду.

– Эду?

– Эд Мергатройд, мой жених. Он бутлегер в Чикаго, я приехала наладить тут связи. Зашла к Шнелленхамеру, спросить, не нужно ли ему довоенное виски, а он и скажи: «Подпишите тут». Ну, подписала… сами знаете.

– Да-да, – сказал Булстрод, – знаю. Что ж, давайте работать. Ничего, если я иногда буду брать вашу руку?

– А Эд не обидится?

– Он не узнает.

– Вообще-то да, – согласилась Женевьева.

– Да я сам женюсь! – заверил Булстрод. – Это для пользы дела.

– Ну, ладно… если так…

– Так, так, – сказал племянник, взял ее руку и погладил. Конечно, это помогает. Все соавторы гладят руки – но что потом? Бежали дни, одиночество ткало свою сеть, и племянник понемногу привязывался к Женевьеве. Лови они вместе черепах на тихоокеанском берегу, их не могло бы больше тянуть друг к другу. Если бы он не был Маллинером и джентльменом, он бы давно сжал ее в объятиях и страстно поцеловал.

Мало того, он подмечал и в ней признаки робкого чувства. То взглянет… то предложит банан… то спросит точилку для карандашей и не совладает с голосом. Словом, если Женевьева в него не влюбилась, он готов был съесть свою шляпу, точнее – шляпу Шнелленхамера.

Это пугало его. Маллинеры – сама честь. При мысли о далекой невесте Булстрод сгорал от стыда и кидался с отчаянья в работу.

Тем самым он подгонял Женевьеву. Работать над таким сценарием в жару – по меньшей мере рискованно; и вот, однажды он увидел, что соавторша его вскочила, вскрикнула, вцепилась себе в волосы, села и зарыдала.

Тут он не выдержал, что-то треснуло (отлетела запонка, поскольку шея увеличилась на два размера), он забулькал, как бульдог над куриной костью, – и сжал Женевьеву в объятиях, шепча ей слова любви.

Шептал он пылко, но недолго, ибо минуты через две с четвертью услышал крик, а там – и увидел в дверях свою невесту. С ней был молодой человек с напомаженными волосами, очень похожий на тех, кого ищет полиция в связи с ограблением «Деликатесов» на Восьмой авеню.

Все помолчали. Никто толком не знает, что говорить в таких случаях, а Булстрод, ко всему прочему, очень удивился. Он думал, что Арабелла – в Нью-Йорке.

– А, здравствуй! – сказал он, высвободившись от Женевьевы.

Молодой человек полез в карман, но Арабелла его остановила.

– Спасибо, мистер Мергатройд, я справлюсь сама. Спутник ее все-таки достал кольт и его разглядывал.

– Нет, – сказал он. – Вы знаете, кого он целует? – И он указал на Женевьеву, укрывшуюся за чернильницей. – Мою девочку. Да. Мою. Собственной персоной.

– Да что вы говорите!

– То, что слышите.

– Как тесен мир! – сказала Арабелла. – Теснее некуда. А все-таки, лучше не стрелять. Это не Чикаго. Вас не поймут.

– Вообще-то да, – согласился Эд и, обтерев кольт рукавом, сунул его в задний карман. – Но я ей покажу!

И он направился к Женевьеве, которая прикрывалась извещением, что слова «жидовская морда» в диалогах употреблять нельзя.

– А я, – пообещала Арабелла, – покажу ему. Побеседуйте тут с мисс Бутл, мы выйдем в коридор.

В коридоре поначалу царило молчание, нарушаемое стрекотом чужих машинок, да вскриками авторов, ищущих точное слово.

– Арабелла, – начал наконец мой племянник, – моя дорогая…

– Для вас – мисс Риджуэй, – поправила она. – Вы не писали мне, и я испугалась.

– Не писал?

– Прислали одну открытку. В общем, я решила узнать, в чем дело. По дороге познакомилась с Мергатройдом. Мы разговорились, он сказал, что у него пропала невеста. Ну, приехали, обошли семь студий, а сегодня я увидела, как вы выходите из буфета.

– Зашел выпить молока. Мне было нехорошо.

– Вам будет еще хуже. Значит, вот вы кто, Булстрод Маллинер! Предатель и распутник.

Из-за дверей доносились: женский визг, более низкий голос, принадлежащий бутлегеру, и ритмические удары, производимые Дебни и Ноксом, которым мешали писать «Грешников». Жизнь в Чикаго обогатила лексикон Эда, и доносившиеся слова мы смело уподобили бы гранатам. Женевьева тоже не молчала.

К счастью, рассыльный принес извещение о том, что во внутреннем дворе курить запрещается. Это дало племяннику возможность кое-как собраться с мыслями.

– Ты не понимаешь, – сказал он, – ты тут не жила. Сидишь, пишешь, как в камере, ни с кем не общаешься, и вдруг приходит девица. Сама по себе она тебе совсем не нравится, но – как бы это выразить – она воплощает внешний мир. Да, я обнял мисс Бутл. Да, я ее поцеловал. Но это ничего не значит. Представь себе узника и мышь. Ты бы меня не осудила, если бы я с ней играл. Люблю я только тебя. Ну, если бы люди оказались на необитаемом острове… Скажем, в Карибском море…

– Бросить бы тебя в это море, с камнем на шее, – перебила она. – Все. Мы – чужие. Встретимся, можешь не поднимать шляпу.

– Это не моя. Мистер Шнелленхамер…

– Неважно. Все равно я тебя не узнаю.

Из комнаты вышел довольный Эд Мергатройд.

– Ну, как? – осведомилась Арабелла.

– Порядок.

– Вы меня не проводите?

– Со всем нашим удовольствием.

– Минутку, тут что-то в меня вцепилось. Вас не затруднит?.. На плечо моего племянника легла тяжелая рука. Зада его коснулась могучая нога. Он влетел в свой кабинет, перемахнув через Женевьеву, бьющуюся на полу.

Вскочив, он кинулся в коридор. Там никого не было.

Не буду описывать, как страдал мой племянник. Однажды, зайдя в буфет, чтобы выпить молока с солодом, он увидел в укромном углу какую-то девушку.

– Простите… – учтиво начал он, ибо Маллинеры учтивы даже когда страдают.

– Ах, не за что, – сказала девушка.

– Ты! – воскликнул он. Против ожидания, глаза ее сияли мягким, даже нежным светом.

– Как ты поживаешь? – спросила она. Ответил он вопросом на вопрос:

– Что ты здесь делаешь?

– Работаю, – отвечала она. – Все очень просто. Когда мы шли к воротам, Шнелленхамер выглянул из окна. Его секретарша догнала нас и позвала к нему. Видимо, в нем есть какая-то сила… Дал контракты – мы тут же подписали, хотя думать об этом не думали. Я собиралась домой, Эд боится, что без него все пойдет сикось-накось. – Она помолчала. – Кстати, как он тебе?

– Отвратительный тип.

– Ты не видишь в нем своеобразного, причудливого обаяния?

– Нет.

– Да-да, конечно. До свиданья, Булстрод. Мне пора. Нам, женщинам, отпускают на пломбир семь минут пятнадцать секунд. Если мы больше не встретимся…

– Мы встретимся! Она покачала головой.

– Тем, кто живет в колонии, как раз запретили общаться с теми, кто в тюрьме. Это мешает работать. Разве что столкнемся в буфете… Что ж, прощай.

Она закусила губу и быстро вышла.

Дней через десять они столкнулись в буфете. Терзания погнали Булстрода к холодному молоку, а за столиком сидели Арабелла и Эд, причем она ковыряла мороженое «Глория Свенсон»,[96]96
  Глория Свенсон (1899–1983) – актриса немого кино, роковая блондинка. Снялась в звуковом фильме «Сансет-бульвар» Б. Уайлдера, но это было в 50-х годах, намного позже, чем написан рассказ.


[Закрыть] он – мусолил чизбургер «Морис Шевалье».[97]97
  Морис Шевалье (Морис Эдуар Сэн-Леон, 1888–1972) – французский шансонье, снимавшийся во Франции и в Америке.


[Закрыть] Заняты они были не едой, а чувствами, поскольку смотрели друг на друга с явственным пылом, в котором внимательный наблюдатель подметил бы примесь отвращения.

– Здравствуй, – сказала Арабелла и слабо улыбнулась. – Вы ведь знакомы с моим женихом?

Булстрод покачнулся.

– С кем?

– С женихом.

– Пожениться собираемся, – мрачно пояснил Эд.

– Сегодня утром, – прибавила она, – как-то вдруг обнялись. В шесть минут двенадцатого.

– Желаю счастья, – сказал Булстрод, мужественно скрывая горе.

– Ну, прям! – заметил Эд. – Нет, она ничего, только вы уж простите, у меня с души воротит.

– И у меня, – сказала Арабелла. – Видеть не могу эту гадость, которой он волосы смазывает.

– Это надо же! – обиделся Эд. – Самый лучший бриолин.

– Какой-то гипноз, честное слово, – продолжала невеста.

– В точку, – поддержал ее жених. – Верно излагаешь.

– Именно это, – вставил Булстрод, – испытываю я к мисс Бутл.

– Вы чего, жениться вздумали? – осведомился бутлегер.

– Да.

Эд побледнел и заглотал чизбургер. Все молчали.

– Вот что, – сказала Арабелла, – здесь нехорошее место. Помнишь, ты говорил про остров? Здесь, на этой студии – то же самое. Чары какие-то. Я должна выйти за такое чучело…

– А я? – вскричал Эд. – Чего мне с ней делать-то, когда она спирту в пиво подлить не может? Какая от нее помощь?