Текст книги "Том 4. М-р Маллинер и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

ЧЕСТЬ МАЛЛИНЕРОВ

Небольшой кружок мыслителей, собиравшийся в баре, обсуждал некое дело о нарушения брачных обещаний, за которое ухватились газеты. Виски-с-Содовой не мог понять, как же удается эти обещания нарушить.

– Нет, – настаивал он, – как они решаются? Лев, и тот не посмеет. Вот я, например, §ыл смелый человек, но если бы вы меня попросили порвать с моей будущей женой, – кстати, тогда ее звали мисс Бутл, из Бэлемских Бутлов, – я бы отказался. А посмотришь – только это и делают. Бросают.

Вдумчивый Гоголь-Моголь-с-Ромом заметил, что большое подспорье – телефон. Джин-с-Джинджером предпочитал фальшивую бороду.

– Раз – и готово, – поведал он. – Покупаешь бороду, пишешь письмо и, в этой самой бороде, уезжаешь в Канаду.

Полкружки Пива считал, что джентльмену это не пристало. Джин-с-Джинджером с ним не согласился. Чтобы выяснить, где истина, они обратились к мистеру Маллинеру.

– Вот вы, – сказал Полкружки, – пошли бы на такой обман? Купили бы бороду?

Мистер Маллинер мягко улыбнулся.

– В нашей семье, – ответил он, – обещаний не нарушают. Быть может, мы старомодны, быть может – мы слишком высоко ставим честь древнего рода, но по нашему кодексу жених не вправе разорвать помолвку. Если Маллинер свяжет себя обетом, он связан, выхода нет. Именно такие чувства осложнили жизнь моему племяннику, когда он захотел отказаться от прекрасной Аврелии. Мы были поражены.

– Как?! – вскричали мы. – От Аврелии? Ваш племянник Арчибальд? Тот, который кудахтал? Да он же ее боготворил!

– Это верно.

– Тогда почему он хотел ее бросить?

– Надо ли говорить, что побуждения его были в высшей степени похвальны? Видимо, не надо. Он – Маллинер. Двигала им забота о невесте. Но лучше начнем с начала.

Только что (сказал мистер Маллинер) вы справедливо заметили, что племянник мой Арчибальд боготворил Аврелию Каммарли. Если я сообщу вам, что целых три раза он посылал своего лакея в парк, чтобы тот вырезал на приличном дереве ее инициалы, окружив их сердечком, вы поймете, какой глубины достигли его чувства. Поймете вы и то, как был он потрясен, когда, через шесть недель, Аврелия выказала холод.

Конечно, на какое-то время холод выказывают все, хотя бы для того, чтобы снова потеплеть. Но тут было не так. Вот, скажем, племянник мой сравнивал невесту со звездой, а она отвечала «М-дэ…» Он спрашивал, любит ли она своего Арчи, а она откликалась: «Что-что?» Он говорил о скорой свадьбе, а она осведомлялась, что он почитывает. Пустяки? Возможно. Ерунда? Как для кого. Во всяком случае, он, взвесив знаки и признаки, убедился, что по какой-то тайной причине Аврелия к нему охладела; и, как сделает всякий, если у него болит сердце, пошел за советом к матери.

Мать его, вдова, жила неподалеку от Кью. С Аврелией они подружились, та вполне могла поделиться своей тайной. В общем, пройдя через садик к залитой солнцем комнате, где хозяйка любила сидеть после полудня, Арчибальд уже стоял у огромного, до пола, окна, собираясь произнести почтительное «Пип-пип!», когда зрелище, открывшееся взору, так поразило его, что он застыл на месте, а монокль заплясал, как живой, на своем шнурочке,

Да, мои дорогие, в этой солнечной комнате стояла леди Маллинер и, по-собачьи высунув язык, издавала очень странные звуки, вроде «хы-хы-хы-хы-хы». Сын ее глядел и слушал, тогда как она перешла к занятию, исключительно глупому даже по его невысоким стандартам, а именно – стала повторять непонятное слово «Сьюкс». Позже племянник говорил мне, что окончательно его добила ее манера.

Посудите сами: выпятив губы, она еле слышно свистела: «Сью». Хорошо, это бы он еще вынес, но дальше она так скалилась, что выступали жилы на шее, и выдыхала достаточно громкое «кс-с-с». Снова и снова, «сью» сменялось на «к-с-с», «к-с-с» – на «сью». Так говорил мне племянник, и, признаюсь, я буквально все это видел.

Теперь ему стало ясно, почему изменилась Аврелия. Она тоже застала его бедную мать за такими занятиями и, естественно, поняла, что та совершенно не в себе. Тут не захочешь, а подумаешь.

Шатаясь, словно слепой, вышел он из садика". Нетрудно представить себе, как он страдал. Приятно ли, когда любимая мать внезапно свихнется? А если из этого следует еще и разрыв с невестой, тут уж найдет выход разве что Сомерсет Моэм, и то в трехактной пьесе.

Да, Арчибальд понял, что с невестой придется порвать. Выбора нет, нельзя тащить невест к алтарю, когда в твоей семье – безумие. Кроме всего прочего, оно заразно, ну, хотя бы наследственно. Живешь-живешь, хлоп! – и свихнулся. Хорошенькое дело, если священник спросит: «Согласен ли ты, Арчибальд?», а ты ответишь «Сьюкс», да еще вывалишь язык!

Нет, порвать надо…

И тут перед ним, откуда ни возьмись, встала прославленная честь Маллинеров. Помолвку порвать нельзя. Это должна сделать Аврелия. Но как? Почему?

Он стал перебирать знакомых девиц, порвавших помолвку. Возьмем Джейн Тодмарш. Жених повез ее гулять и свалился с нею вместе в тинистый пруд. Она ему отказала, выплюнув первого же головастика.

Так, так, так… Повезти Аврелию… Нет. Он вздрогнул от одной мысли. Почему именно, он не знал, но вздрогнуть – вздрогнул.

Милли Солт отказала потому, что жених неприятно хмыкал, когда она мазала на корте. Не пойдет. Аврелия в теннис не играет. Да если бы и играла, он бы не смог осуждать действия той, в ком видел богиню.

Ипатия Слоггет… С будущим повелителем она поссорилась в ресторане, куда явилась его былая любовь.

Вот это – получше. Конечно, никаких былых любовей у моего племянника нет, но дело можно поправить при помощи театрального агентства. Он вздрогнул снова. Скандал в ресторане вызовет толки, а гласность ему претила. Лучше бы что-нибудь другое… И тут он вспомнил о Доре Тревис. Собираясь выйти замуж за Обри Рочестера-Уопшота, она рассердилась, когда Обри явился к ним навеселе и оскорбил ее отца.

Что ж, дело ясно. Он придет к Аврелии и оскорбит старого Каммарли. Конечно, приятного здесь мало, отец этот – не из мягких, ранимых людей. Колониальный полковник в отставке вернулся домой, чтобы лаять на лакеев, и до сих пор мой племянник был с ним осторожен. Он поддакивал, он хихикал, он постыдно лебезил. Что там, он слушал его, хотя, по странной забывчивости, сэр Рекстроу мог рассказать одно и то же четыре раза подряд.

Все это так расслабило полковника, что внезапная наглость возымеет немедленный эффект. Бледный, но решительный, племянник мой тщательно оделся и пошел к своей невесте, на семейный обед.

Не знаю, видел ли кто из вас, как обедает полковник в отставке. Я лично – не видел, но Арчибальд рассказывал, что зрелище это заслуживает внимания. Суп и рыбу колониальный полковник ест примерно так, как лев, храпя и сопя. Перед жарким приветливость его возрастает. Первый, животный голод утолен, сытость творит свое доброе дело. За сладким и за портвейном вконец разомлевший полковник откидывается в кресле и переходит к историям.

Так было и на сей раз. Бэгшот, дворецкий, наполнил хозяйский бокал, отступил в тень, и сэр Рекстроу Каммарли, благодушно фыркнув, уставился на будущего зятя. Если б он что-нибудь замечал, он бы заметил, что этот зять напряжен и бледен.

– Вот вы говорите, – начал он, – сегодня полная луна. Поневоле припомнишь, что случилось с одним моим другом в Бонго-Бонго. Такой, знаете ли, Джордж Бейтс.

Он прихлебнул вина, а мой племянник увидел, как омрачилось прекрасное лицо Аврелии. Мать ее – бледная, усталая дама – коротко вздохнула. Где-то сзади забеспокоился Бэгшот.

– Если я вам это рассказывал, – продолжал сэр Рекстроу, – остановите меня. Так вот, в полнолуние жители Бонго-Бонго охотятся на носорогов…

– Стоп! – сказал мой племянник.

Воцарилось тяжкое молчание. Сэр Рекстроу дернулся, словно возглас этот был пулей, а он сам – носорогом, которого, кстати, напоминал, когда не расслаблялся.

– Что вы сказали? – осведомился он.

– Я сказал: «Стоп», – отвечал Арчибальд. – Вы предложили остановить вас, я и остановил, поскольку слышал эту историю шесть раз. Так может приесться и хорошая повесть, но, увы, она – плохая. В общем, любезный Каммарли, больше я слушать не. намерен. Ни о Бейтсе, ни о носороге, ни о ком бы то ни было ином. Ясно? С меня хватит.

Кончив эту речь, он налил себе вина, незаметно отодвигаясь, чтобы, в случае чего, скользнуть под стол. Из-под стола, прикинул он, корпулентный полковник не вытащит, особенно – если там получше угнездиться.

Когда он совсем приготовился, он услышал голос хозяйки.

– Спасибо, – сказала леди Каммарли, и слезы сверкнули в ее усталых глазах. – Давно пора произнести эти прекрасные слова. Сколько раз я об этом мечтала! Что же до носорога, я слышала о нем сто двадцать шесть раз.

Аврелия просто светилась.

– А я, – сообщила она, – сорок три. Сзади донесся деликатный кашель.

– А я, – сказан Бэгшот, – восемьдесят семь. Вероятно, вы не представляете, как тяжело нам, дворецким. Уйти нельзя, мы – на службе. Очень, очень тяжело. Спасибо вам, мистер Маллинер.

– Не за что, – откликнулся Арчибальд.

– Спасибо, мой дорогой, – сказала леди Каммарли.

– Ну, что вы! – ответил Арчибальд.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – сказала Аврелия.

– Рад служить.

– Вот почему, – обратилась она же к отцу, – от тебя бегают в клубе.

– От меня не бегают!

– Бегают. Кто же этого не знает?

– А ведь правда! – вскричал сэр Рекстроу. – Теперь я и сам вижу. Ну, конечно, я всем надоел. Но этот замечательный юноша открыл мне глаза. Бэгшот, наполните бокалы! Тебе, дорогая? Тебе, Рели? Выпьем за моего любимого зятя, который оказал мне сегодня неоценимую услугу. А теперь, поскольку мы завершили нашу скромную трапезу, не погуляют ли наши молодые? Как справедливо заметил Арчибальд, сейчас – полнолуние. – И сэр Рекстроу приятно засмеялся. Внизу, при луне, Аврелия стала каяться.

– Арчи, – сказала она, прижимаясь к его руке, – наверное, ты заметил, какая я была противная. Это потому, что ты пресмыкался перед папой. Да, конечно, он – чудище, но ты, ты, мой герой, не должен был его бояться! Я ошибалась. Ты копил силы для удара. Прости меня.

Естественно, мой племянник пробормотал: «Ну, что ты, что ты», – но как-то невесело. Легко ли снести издевку рока? Аврелия любит его, обожает – а он должен с ней расстаться. Даже в русском романе из такой ситуации не выкрутишься.

– Пойдем завтра в «Савой», – сказала тем временем невеста. – Это надо отпраздновать.

– Пойдем, – рассеянно согласился он, думая о том, есть ли поблизости театральное агентство.

Назавтра, в половине двенадцатого, Арчибальд поднимался по сомнительной лестнице, которая вела в офис Изадора Макколума, театрального агента, известного тем, что он чаще всех других обещал сообщить, если что подвернется. Итак, Арчибальд шел к нему. Состояние у него было примерно такое, как у Гамлета: разум говорил ему «надо», он говорил разуму «не хочется».

Пока он колебался, наверху хлопнула дверь, кто-то побежал по ступенькам, и тяжелое тело, стукнувшись об него, покатилось с ним вместе к входной двери. Когда, пролетев этот утлый барьер, племянник мой приводил себя в порядок, он понял, что рядом, на мостовой – толстая особа в розовом платье, с обесцвеченными волосами.

Какое-то время она пыхтела с истинно трагическим пылом.

– Ой, извиняюсь! – вскричала она, отпыхтевшись. – Здорово я вас?

– Нет, что вы, – отвечал Арчибальд, вправляя какое-то ребро.

– Бегу, как угорелая…

– Ничего, ничего.

– А кто не побежит, если всякие черви оскорбляются? Арчибальд сочувственно пощелкал языком.

– Вас оскорбил червь?

– Ну!

– Что ж от них ждать, в сущности? Черви – это черви. Такая терпимость возмутила розовую особу.

– Прям, сейчас! – сказала она. – Он что говорит? Он говорит, я толста для героини. – Она горестно фыркнула. – И вообще играла в местечках. Это надо же, в местечках! Называется Пояс Б. Да им чем толще, тем лучше! Значит, не зря потратились. Вот, в Лейстере писали «Пышная красота».

– Простите?

– Это у меня. Джеральдина, в «Исковерканных судьбах». Интеллект моего племянника, какой бы он там ни был, уже встал на место.

– Вы играете в мелодрамах?

– Это кто, я? – откликнулась особа. – Эт где, в мелодрамах? Он еще спрашивает!

Арчибальд подтвердил, что делает именно это.

– Простите, – заметил он, – не зайти ли нам в погребок, немного выпить? Я бы вам предложил выгодное дельце.

Особа подозрительно прищурилась.

– Дельце?

– Вот именно.

– А бриллиантами не осыпете?

– Нет, нет, что вы!

– Ну, тогда – ладно. Тут, знаете, глаз да глаз. Булочку съешь, какао выпьешь, а они уже и лезут. Жуть!

– Распутные аристократы?

– Да уж, наверное. Переодетые.

И так, по-дружески болтая, они спустились в блаженную прохладу погребка.

Я редко встречался с толстыми, целомудренными особами, которые играют героинь в городах Пояса Б (сказал мистер Маллинер), я редко встречался с ними, и потому – не знаю, обычен ли среди них столь острый разум, как у Ивонны Мальтраверс. Она не только поняла все с ходу, но и ничуть не удивилась. Арчибальд, ожидавший долгих разъяснений, был поистине очарован.

– Значит, ясно? – проверил он. – Значит, устроите скандал в «Савое»? Входит обесчещенная девица…

Ивонна Мальтраверс укоризненно покашляла.

– Нет, лапочка, – сказала она. – Видно, вы не читали «Бексхилл Газет». Так прямо и написано: «Сама чистота». Это Миртл, «Длань рока». Лучше я буду брошенная невеста.

– Вы думаете, лучше?

– А то! Чего творится, какое время… Не читали? «Положим руку на плуг и угасим грязный потоп бесстыдства».

– Я много раз об этом думал, – заметил Арчибальд.

– А уж я!

– Ну, прекрасно. – Племянник мой встал. – Жду вас в «Савое», в начале десятого. Вы входите…

– Появляюсь, – мягко поправила Ивонна.

– Появляетесь…

– Слева. Как говорится, из левой кулисы. Профиль лучше получается.

– И обвиняете меня в том, что я играл вашими чувствами.

– Как последний гад.

– Самый последний. Где это было?

– В Миддлборо, – твердо сказала Ивонна. – А почему? А потому, что меня там правда бросили. Ярче выйдет. Как вспомню Бертрама, прям зайдусь. И по попе, и по попе…

– Это не нужно, – заволновался Арчибальд. – Конечно, не хочу вмешиваться в… э… вашу концепцию роли, но брюки очень плохо защищают. Такая тонкая ткань…

– Ладно, – не без грусти согласилась мисс Мальтраверс. – Вам видней. Значит, только текст.

– Спасибо вам большое.

– А знаете, – оживилась актриса – это прямо моя сцена в «Забытой невесте»! Один к одному. Только там – алтарь. Может, отложим до свадьбы?

– Нет, лучше не откладывать.

– Дело ваше. Возьму тот текст, как раз подойдет. Сократить немного… Ничего, если я вас назову «бессердечный кобель, который пятнает славное имя британца»?

– Пожалуйста, пожалуйста.

– Большой был успех. Ну, ладно. Идите. В четверть десятого.

Казалось бы, все улажено, но Арчибальд облегченья не испытывал. Когда он сидел в «Савое», ковыряя что-то съедобное, его не утешала мысль, что он выполняет свой долг, как истинный Маллинер.

Да, думал он, нелегка верность семейной традиции. То ли дело написать письмо, уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не утихнет. Но нет, сиди и жди, пока тебя опозорят при всем честном ресторане.

Своей незапятнанной репутацией он очень гордился. Приятно думать, гуляя по Лондону, что люди шепчут: «Это – Маллинер, ну, который так замечательно кудахтает». Теперь будут шептать: «Это – Маллинер, ну, который так опозорился в «Савое». Мысли эти не стали приятнее, когда он подумал, что, в порыве вдохновения, сообщница может забыть об их джентльменском уговоре. Брюки действительно шьют из тонкой ткани.

Теперь мы поймем, почему он едва слушал Аврелию. На радостях она то и дело смеялась серебристым смехом, и всякий раз в племянника моего как бы впивалась электродрель.

Оглядевшись, он задрожал. Почему-то ему казалось, что, пусть в толпе, они будут одни. Но нет; здесь собрались буквально все знакомые. Справа сидел молодой маркиз Хэмширский, который вел колонку сплетен для «Дэйли Трибьюн». На два столика дальше расположился герцог Датчетский, который вел такую же колонку в «Дэйли Пост». Кроме них, тут было с полдюжины графов, виконтов, баронов и баронетов, сотрудничавших в других изданиях. Словом, пресса обеспечена.

И вдруг случилось самое страшное. В зал вошла леди Маллинер с каким-то пожилым военным.

Арчибальд достиг сардиночной стадии, и, как он позже рассказывал, просто ощущал, что сардинка обращается в пепел. Мать он любил и уважал даже после событий, показавших ему, что у нее не все дома, а потому самая мысль о том, что она увидит его позор, причиняла страшную боль.

Несмотря на это, он расслышал, что Аврелия что-то говорит, и переспросил:

– А?

– Я говорю, – отвечала Аврелия, – вон твоя мама.

– Вижу.

– Она гораздо лучше выглядит.

– Э?

– Понимаешь, у нее наметился двойной подбородок. Прихожу, она рыдает – мяла, мяла, и все попусту. Конечно, я ей объяснила, что способ один, новый метод. Двадцать минут дышишь, как собака в жаркую погоду, это укрепляет мышцы. Потом – повторяешь, сколько можешь, «Сью-ксс», «Сью-ксс». «Сью» – не так важно, а вот в «ксс» – вся суть. Разрушает жировые ткани. Зал завертелся.

– Что?!

– Да, разрушает, – подтвердила Аврелия. – Конечно, тут нужна осторожность, а то вывихнешь шею.

– Значит, – сказал Арчибальд, – я ее застал за этим самым делом?

– А, ты ее видел? Испугался, наверное! Когда я застала мою тетю, я побежала звонить психиатру.

Арчибальд, тяжело дыша, откинулся на спинку стула. Он горько дивился Судьбе, которая, видимо – шутки ради, крушит и ломает нам жизнь. Потом чувства его перекинулись на женщин. Честно говоря, думал он, их надо держать на привязи. Никогда не знаешь, что они сделают.

Тут он понял, что не прав. Он достоверно знал, что сделает одна из них, Ивонна Мальтраверс. Она войдет слева и скажет, что он запятнал славное имя Мидлсборо или еще какой-то дыры.

– Живот – совсем другое дело, – рассказывала Аврелия, – Надо встать на четвереньки и ходить вокруг комнаты, приговаривая: «Уф-фа, уф-фа». Ой, Господи! – Она засмеялась. – Кого только нет теперь в ресторанах! Посмотри, какое чучело.

Следуя за ее взглядом, он посмотрел, и сердце его сделало два двойных сальто. В дверях, а если хотите – в кулисе, стояла Ивонна, оглядывая столики.

– Кого-то ищет, – сказала Аврелия.

Если бы кто-нибудь, на пари, сунул шило в брюки моего племянника, он не вскочил бы с такой прытью. Оставалась одна надежда. Конечно, это вызовет толки, но если зажать ей рот рукой, схватить ее другой рукой за шкирку, выволочь, сунуть в такси и сказать, чтобы по дороге шофер по возможности пристроил ее в подходящий подвал, все обойдется.

Кое-кого это удивит. Аврелия, подняв брови, молча потребует объяснений. Можно ответить, что такие упражнения развивают трицепсы и устраняют лишний жир с грудных мышц.

Уподобясь пуме из африканских глубин, племянник мой ринулся к актрисе. Завидев его, она прошептала:

– А я вас ищу, ищу…

Прошлый раз, в погребке, голос ее был так звонок и сочен, что посетители из нервных дважды жаловались хозяину. Сейчас он напоминал утечку газа, и даже это усилие явно причиняло ей боль.

– Тут такая штука, – просипела она, часто моргая. – Я по дурости очень расстроилась, а подруга моя мне и скажи, от подбородка есть упражнение. Может, слышали – «Сью-ксс», «сью-ксс». Ну, раза три – ничего, то есть три «сью», два «ксс», а потом как щелкнет! В общем, очень больно говорить, прямо щипцами рвет. Совсем не то выйдет, совсем не то. Разве так разыграешься? Голос нужен. Помню, как-то две лампы лопнули… Ладно, хотите – начнем.

Секунду-другую племянник мой тоже не мог говорить. Таких чувств он не испытывал с тех пор, как Аврелия дала ему слово.

– Нет-нет! – вскричал он. – Не беспокойтесь! Идите домой, разотритесь чем-нибудь. Утром пошлю чек.

– Вот тут, понимаете, как щипцами…

– Понимаю, понимаю! Ну, пока! Всего хорошего! Бог в помощь! Буду следить за вашими успехами.

Едва касаясь пола, он вернулся к удивленной и любопытной невесте.

– Ты с ней знаком? – спросила она.

– Конечно, – сказал Арчибальд. – Моя бывшая няня.

– Что ей нужно?

– Пришла меня поздравить.

– Разве у тебя день рождения?

– Ты же знаешь этих нянь! А вообще-то, мой ангел, мой прекрасный кролик, скоро у меня свадьба. Давай позовем двух епископов, лишний не помешает. Надо подстраховаться, а то, куда ни взгляни, все делают эти упражнения.

ЗЛЫЕ ЧАРЫ БЛАДЛИ КОРТА

Поэт, заходивший этим летом в «Привал рыболова», начал читать нам цикл сонетов, когда дверь отворилась и вошел молодой человек в гетрах. Он спросил пива, хотя в одной руке держал двустволку, а в другой – букет мертвых кроликов. Их он уронил на пол, и поэт, остановившись на полуслове, долго на них смотрел, после чего окрасился бледно-зеленым и закрыл глаза. Ожил он лишь тогда, когда хлопнула дверь.

Мистер Маллинер бросил на него сочувственный взгляд поверх виски с лимоном.

– Вы огорчились, – сказал он.

– Да, немного, – признал поэт. – Мне стало плохо. Быть может, это – личный предрассудок, но я люблю живых кроликов.

– Тонкие души согласны с вами, особенно – поэты, – заверил его мистер Маллинер. – Скажем, моя племянница.

– Мне вообще претят мертвые тела, – продолжал страдалец, – а уж эти кролики так явно, так безвозвратно мертвы! Мой девиз – красота, жизнь и радость.

– Именно это говорила и…

– Как ни странно, следующий сонет посвящен именно…

– …Шарлотта, – спокойно и твердо продолжал мистер Маллинер.

Надо вам сказать, что она была одной из тех нежных, тонких, сотканных душ, у которых хватает денег, чтобы писать стихи для изысканных еженедельников. Ее «Виньетки» имели большой успех среди высоколобых, но не слишком преуспевающих издателей. Особенно нравилось им, что она не ждет гонорара. Естественно, вскоре она вошла в избраннейший круг, а там, в особенно одухотворенном кафе «Мятый нарцисс», оказалась рядом с молодым человеком, похожим на греческого бога, и ощутила что-то, сопоставимое с дуновением весны.

– Именно весна… – сказал поэт.

– Купидон, – продолжал мистер Маллинер, – легко поражает сердца нашей семьи.

Шарлотта любила своего соседа раньше, чем он взял с блюда анчоуса. Он (сосед, не анчоус) был так одухотворен, что казалось, будто у него не столько глаза, сколько дырки прямо в душу. Как выяснилось, писал он пастели в прозе и обрел достаточную известность под именем Обри Трефьюзиса.

Дружба быстро крепнет в «Мятом нарциссе». Еще не успели разложить poulet roti au cresson,[94]94
  Жареную курицу с салатом (франц.).


[Закрыть] а молодой человек уже поведал Шарлотте о своих талантах, страхах и надеждах, затронув детские воспоминания. Ее удивило лишь то, что происходит он из самой обычной помещичьей семьи.

– Вы легко представите, – сказал он, подкладывая ей брюссельской капусты, – как терзало это мою расцветающую душу. Семью нашу очень почитают в округе, но лично я не мог примириться с жестокостью. Когда я встречаю кролика, я предлагаю ему салата. Для моих родных кролик – не кролик без хорошей пули. Отец убил больше птиц, чем все остальное графство. На прошлой неделе меня несказанно огорчила фотография в «Тэтлере», где он довольно сурово глядит на умирающую утку. Старший мой брат, Реджинальд, буквально сеет смерть. Младший, Уильям, пока что довольствуется рогаткой и воробьями. В духовном плане Бладли Корт – не лучше Чикаго.

– Бладли Корт! – вскричала Шарлотта.

– Да. Конечно, живу я в Лондоне. Семья – против, особенно дядя Франсис, известный охотник на африканских гну…

– Бладли Корт! – повторила Шарлотта. – Но ведь он принадлежит сэру Александру Бессинджеру.

– Да. Моя фамилия – Бессинджер. Псевдоним я выбрал, чтобы все-таки пощадить семью. Откуда вы знаете про наше поместье?

– Моя мама училась вместе с леди Бессинджер. На следующей неделе я еду туда в гости.

– Тесен мир, – заметил Обри, обладавший, как все авторы пастелей, исключительным даром слова.

– Теперь я боюсь, – продолжала Шарлотта, – что мне там не понравится. Я ненавижу все, что связано со спортом!

– Духовное родство, в чистом виде, – признал ее новый друг. – Вот что, я давно не был дома, но ради вас – поеду. Да, поеду, даже если придется увидеть дядю Франсиса.

– Поедете?

– Конечно. Нельзя оставить там без защиты такую трепетную душу.

– Что вы имеете в виду?

– Дом этот зачарован. Да, да, да, на нем – злые чары.

– Какая чепуха!

– Нет. Вот, послушайте. Однажды туда приехал видный представитель Общества Покровительства животным. На следующий день, в четверть третьего, он вместе с другими пытался извлечь барсука из-под перевернутой бочки.

Шарлотта весело засмеялась.

– Меня эти чары не возьмут

– И меня, конечно, – сказал Обри. – Но, если не возражаете, лучше мне быть рядом с вами.

– Возражаю? О, нет, – прошептала Шарлотта и вздрогнула, заметив, что друг ее немедленно затрепетал.

Бладли Корт оказался добрым старым зданием в тюдоровском стиле, окруженным парками и лесами. Непосредственно перед ним располагался прелестный цветник, за которым сверкало озеро. Комнаты и залы были уставлены шкафами, где выглядывали из-под стекла пучеглазые жертвы сэра Александра и его наследника. Со стен, не без упрека, взирали соответствующие части антилоп, лосей, зебу, жирафов, джейранов и вапити, которые, на свою беду, столкнулись с сэром Франсисом Пешли-Дрейком. Попадались чучела воробьев, говорящие о том, что и младший брат не сидит без дела.

Первые два дня Шарлотта провела, в сущности, с дядей Франсисом. Полковник Пешли-Дрейк искренне к ней привязался, и она никак не могла от него ускользнуть. Краснолицый, практически – круглый, достаточно пучеглазый, он говорил с ней о люмбаго, антилопах и Обри.

– Я бы на вашем месте держался от него подальше, – советовал он, имея в виду племянника.

– Вы не правы, – возражала Шарлотта. – Взгляните в его глаза…

– Зачем? – удивлялся дядя. – Да он гну не убьет!

– Жизнь, – напомнила Шарлотта, – не сводится к гну.

– Да, да, да, – согласился сэр Франсис. – Есть зебу, джейраны и вапити. Ну, все равно, я бы с ним не общался.

– А вот я, – вызывающе сказала Шарлотта, – собираюсь с ним погулять у озера.

Обри уже спешил к ней по зеленому уступу сада.

– Как я рада вам! – сказала она, когда они шли к озеру. – Мне очень надоел ваш дядя.

Обри понимающе кивнул. Шарлотта помолчала.

– Все относительно, – начала она. – Когда я познакомилась с сэром Александром, я подумала, что противней быть невозможно. Тут меня представили Реджинальду, и я поняла, что ошиблась. А теперь мне кажется, что перед сэром Франсисом он просто очарователен. Скажите, никто не пытался сделать что-нибудь с вашим дядей?

Обри покачал головой.

– Все признали, что наука бессильна. Положимся на Провидение.

Они сели на скамью у воды. Солнце сияло; сонную тишину нарушали только дальние выстрелы, свидетельствующие о том, что хозяин занят птицей, наследник его – кроликами, а младший сын, вооруженный духовым ружьем, – воробьями, да монотонный голос Франсиса, повествующего хозяйке на террасе, что делать с усопшей антилопой. Первым нарушил молчание Обри:

– Как прекрасен мир!

– Да, правда?

– Как нежно колышет ветерок озерную гладь!

– Да, правда?

– Как пахнут эти скромные цветы!

– Да, да, правда?

Они опять помолчали.

– В такие минуты, – заметил Обри, – душу так и тянет к любви.

– Да? – сказала Шарлотта. Сердце ее забилось.

– Да, – сказал Обри. – Вам доводилось о ней думать?

Он взял ее руку. Она потупила взор и тронула носком башмачка близлежащую улитку.

– Жизнь, – продолжал Обри, – можно уподобить Сахаре. Покинув Каир детства, мы идем в… э… к… м-м-м… ну, в общем, идем.

– Да, правда? – откликнулась Шарлотта.

– Вдалеке мы едва различаем желанную цель…

– О, да!

– И стремимся к ней…

– Да, правда?

– …но дорога нелегка. Самумы судьбы, зыбучие пески рока… в общем, нелегка. Но если нам повезет, мы встречаем оазис. Утратив последнюю надежду, я встретил его в четверть второго, в четверг, две недели назад. С того самого дня я хотел спросить вас… спросить тебя, Шарлотта… У-лю-лю-лю! Ату! Ату!

Однажды, еще в детстве, предприимчивая подруга выдернула стул, на который она собиралась сесть. Память об этом не угасла. Сейчас, при этих странных криках, племянница моя испытала нечто сходное.

Она взглянула на Обри. Выпустив ее руку, а к тому же и вскочив, он яростно бил зонтиком по мокрой траве.

– Ату! – взвыл он. – У-лю-лю! А также:

– Держи! Лови! Бей!

Через некоторое время пыл его, видимо, угас.

– У них там норы, – сообщил он, отирая лоб кольцом зонтика. – Без собаки их не поймаешь. Мне бы хорошего терьера… Какая ондатра! Что ж, такова жизнь… Да, на чем мы остановились?

И вдруг, словно очнувшись от транса, он смертельно побледнел.

– Простите… – выговорил он.

– Не за что, – холодно отвечала Шарлотта.

– Я хотел спросить, согласны ли вы стать моей женой.

– Да-а?

– Да?!

– То есть нет. Не согласна.

– Нет?

– Ни за что на свете. Вот она, ваша истинная суть! Обри задрожал с головы до ног.

– Что вы! Что вы! Это чары.

– Ха-ха!

– Простите?

– Ха-ха.

– В каком смысле? Шарлотта сверкнула глазами.

– Я вам не верю.

– Неужели вы не понимаете? – вскричал несчастный. – Я в жизни бы не тронул ондатру! Разве чтобы погладить. Я люблю их. Водяные крысы? Ну и что? Я держал в детстве белых крыс. Такие, с розовыми глазками.

Шарлотта покачала головой. Лицо ее было сумрачным и строгим.

– До свидания, мистер Бессинджер, – сказала она.

Он опустился на скамью, закрыв лицо руками, словно прокаженный, которому дали мешком по голове.

Казалось бы, Шарлотта должна была тут же уехать, но в следующий вторник намечался бал в саду, и она обещала леди Бессинджер, что украсит его своим присутствием. Чтобы занять время, она предалась трудам. Журнал «Бессловесный друг» как раз ждал от нее стихов.

Дни шли, творчество утишало боль. Сэр Александр обижал птиц, Реджинальд и кролики боролись с переменным успехом, они – размножаясь все шустрее, он – снижая поголовье. Полковник рассказывал о знакомых гну. Обри бродил по дому, явственно страдая. Наконец пришел вторник, а с ним – и бал.

Здешние балы славились во всем графстве. К четырем часам на большой лужайке собрался цвет общества; но Шарлотте он радости не принес. Когда первая клубника опустилась в сливки, она уже была у себя и блуждающим взором смотрела на письмо из Лондона. «Бессловесный друг» впервые вернул ее стихи! Не в силах этому поверить, она их перечитала.

Шарлотта Маллинер

Гну

(Виньетка)

 
Когда душа впадает в мрак,
Поможет старый добрый як,
Ондатра, кролик – словом, всяк,
Кем славится Европа.
 

 
Но европейские леса,
Луга, озера, небеса
Вовеки не заменят нам
Саванн нерукотворный храм.
Где бродит антилопа.
 

 
Она хрупка, она робка.
О, как дрожит моя рука,
Изнемогает дух!
Хотя вечерний ветерок,
Пылающих касаясь щек,
Ласкает слабый слух.
 

 
Подходим ближе, ближе…
Так. Меня скрывает полумрак.
Я стройный стан согну
И, тише мыши, тише трав,
К загадочной земле припав,
Подкараулю гну.
 

 
Теперь – стреляй, теперь – пора,
Закончена ее игра.
Победа – У-лю-лю! Ура! —
Одержана над нею.
А тушку, так она легка,
Удержит и моя рука
(Ведь самка гну невелика,
А вот самцы крупнее).
 

Шарлотта нахмурилась. В чем дело, думала она? Стихи просто дышали той чистотой, той цельностью, той близостью к природе, которая прославила Англию. Мало того, они многому учат. Если кто вздумает поохотиться на гну, он получит ценные советы.