Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
4
Записки Д. Д.
…Через два дня активных деловых действий и хождений по кабинетам с устрашающими названиями я получила красивый гербовый документ на владение недвижимостью в виде поместья Вальдбрунн, состоящего из строения середины XVIII века с жилыми пристройками, и т. п., и т. д. Были и переводы на мое имя счетов в швейцарских банках. Причем через слово в этом длинном документе указывалось, что я владею лишь половиной имущества завещателя на паритетных началах с мсье Артемьевым, гражданином РФ.
Да пошел он к черту, этот господин Артемьев! Не нужны мне его пятьдесят процентов и не нужна его тараканья жизнь, его признания и скрипичные страсти… Хозяйка Вальдбрунна сумеет устроить себе веселую жизнь!
Я позвала Рут, чтобы отпраздновать это событие, а на субботу наметила грандиозную вечеринку для ближайших друзей. Список расширялся – хотелось увидеть и завистников, и тех, кто плевал в «тонущую» Дикси, шептал гнусности за ее спиной, – пусть порадуются. И, конечно, Чака и Сола, если успею их разыскать.
Эпизод с Алом немного расстроил меня. Вот и еще один секс-символ рухнул. Он только распалил меня, заставив чаще вспоминать о Чаке.
Рут явилась с цветами и картиной – довольно большое полотно в свойственной ей манере «иронического сюра»: в лесных кущах гонялась друг за другом целая вереница фантастических рыб с человеческими лицами, стремясь проглотить друг друга. Но колорит действительно что надо: блекло-зеленый, с желтизной и оранжем.
– Это называется: сны эротоманки Дикси. Видишь, они все заглатывают друг друга!
– Я не сильна в аллегориях. И тем более в сексе. На днях потратила целую ночь, чтобы вдохновить на пятнадцатиминутный сеанс главного плейбоя моей юности.
– Это от него привет? – кивнула Рут на пожелтевший синяк у моего горла. – Горячий малый, ты неплохо постаралась… У латышек – холодная кровь. Я люблю поговорить об этом, пофлиртовать. Мне, наверно, пришлось бы по вкусу, если бы из-за меня стрелялись на дуэли, проматывали состояния, воевали – ну, такой хищный готический романтизм… А сам факт… Наверно, надо слишком много, чтобы убедить мои потроха, а главное, мозги в привлекательности этого занятия.
– А как же муж? Он умеет создавать необходимые обстоятельства или предпочитает кого-нибудь попроще?
– Жорж отличный муж, регулярно исполняющий супружеские обязанности. Не слишком задумываясь, сколь искренни мои ответные чувства… Но мне, правда, ничего не надо. Только иногда приходят мысли, а что, если бы… – Рут замолкла, решив изменить тему. – Когда будем собирать пикничок в Австрии? И что ты вообще собираешься делать с имением?
– Видишь ли, ни продавать, ни сдавать в аренду я его не могу. Должна жить там или временами навещать, сохраняя дом от разрушения. Но он уже на грани. Ума не приложу, что с ним делать.
– А твой братец?
– Он еще не оформил нужных документов. К тому же ему посложнее «заезжать» в Вену, чем мне… В общем, мы еще не решили.
– Но все же чертовски приятно владеть историческим памятником! Заведи псарню, карету, а я буду приезжать к тебе в гости, писать этюды на пленэре, бродить с ружьем по лесам и соблазнять местных крестьян вот с такими бородами!
– Кажется, я поняла твои вкусы. Мне действительно понадобится хороший стилист, если затею ремонт дома, а потом и художник по интерьеру. Будет здорово, если ты сможешь вырваться с Жоржем.
– Ну, нет! Ты забыла про бородатых мужиков? Я приеду одна.
Длинно и настойчиво зазвонил телефон. Я поняла, кто может пробиваться в Париж издалека, но ошиблась.
– Дикси, это ты? Голос очень бодрый – поздравляю. Случайно узнал о завершении твоей бумажной волокиты. Ты теперь что, баронесса?
– Чакки, спасибо, дорогой, можешь звать меня маркизой. Маркизой де Сад. Ты где?
– В данный момент в Гонконге. Но послезавтра буду в Вене – целых три дня! Вырвал отпуск у режиссера из-за тебя. То есть из-за вас, маркиза! Не терпится взглянуть, как живут австрийские аристократки. Приезжай в Вену, Дикси, пожалуйста! У меня не выйдет заехать за тобой в Париж.
– Ну ладно, уговорил. Тем более мне необходимо появиться в Вене для завершения последних формальностей. Нас это, думаю, не отвлечет. Позвонишь мне в гостиницу, да, как всегда, в «Сонату», я не изменяю привычкам.
– Это тот самый? – посмотрела на меня со значением Рут, когда я повесила трубку.
– Что значит «тот самый»? Ты уже поставила на особую полочку рядом со мной троих.
– Ну, тот «звездный» голливудский парень, с которым ты прогуливалась на яхте. Если я не путаю, Чак Куин?
– Точно. Тот самый Чак Куин, которого мне всегда приятно видеть и… чувствовать.
– А меня ты не приглашаешь? – вдруг спросила Рут.
– Почему же? Как у тебя с делами на ближайший уик-энд?
– Пожалуй, денек смогла бы выбрать у работы и семьи. Я серьезно.
– Я тоже. Тогда поедем вместе, встретим Чака, совершим экскурсию в Вальдбрунн, ты вернешься в Париж, а я завершу свои бумажные дела в Вене. Повеселимся. Идет?
– Неплохая идея… Ты не боишься, что я отобью твоего красавца?
– Сама же сказала, что интересуешься только фермерами с бородами, и то по большим праздникам… Фу, черт!
Опять телефон. На этот раз Ал.
– Детка, я отснялся. Завтра утром улетаю. Ты бы не хотела попрощаться со мной? – Его голос звучал осторожно, будто предчувствуя отказ.
– Ал, я сегодня получила наследство и должна срочно навестить тетю, требуется ее подпись на документе.
Глаза Рут округлились, а затем понимающе сощурились.
– Я приглашу тебя прямо в свое поместье, как устроюсь, обещай не отказываться.
– Понимаю, понимаю, – пробурчал Алан. – Ну что ж, привет тете!
– Это как раз автор «зарисовки». – Я коснулась шеи, задумчиво глядя на трубку с короткими гудками отбоя. Да, не слишком эффектно завершился мой первый роман. А ведь я так и не призналась Алу, как серьезно переболела тогда любовью и как пыталась дозвониться ему в Америку в тот вечер, который считала для себя последним…
Рут понимающе усмехнулась:
– Весьма оригинальная выдумка с тетей. Боюсь, он не поверил. Если будет звонить еще, подзови меня – изображу ему тетку в лучшем виде.
– Спасибо, старушка. Он не позвонит больше… По-моему, у нас горит пирог.
Я вскочила от трели таймера и вытащила из микроволновки чудесно подрумяненный слоеный пирог с осетриной и шампиньонами, но едва успела поставить его на поднос, как заурчал телефон на кухонном столике. Положительно я сегодня именинница.
– Будьте добры, попросите мадемуазель Дикси. – Его угрожающе одичавший английский звучал издалека, будто с другой планеты.
– Майкл? Постой, возьму другую трубку! – Я опрометью бросилась в спальню – почему-то не хотелось говорить с ним при Рут.
– Алло! Ты где?
– Я в Москве, Дикси, мои на даче. Саша отлично сдал экзамены. Едет на гастроли с ансамблем в Бельгию… Я покрасил автомобиль.
– Спасибо, что звонишь. Можешь меня поздравить. Только сегодня получила бумаги на владение наследством. Они ждут подтверждения с твоей стороны.
– Странно! Значит, это все не сон… Дикси, меня мучит… Нет, не то. Что ты делаешь?
– Пирог с осетриной. А вообще – снялась в эпизоде. Сыграла русскую женщину, провожающую на войну мужа. Кстати, вместо той актрисы, что ты вспоминал. Она запоздала с визой. Меня даже снимали без грима.
– Да, я знаю. То есть я хочу сказать, что вы очень похожи. И ты хорошо умеешь играть.
– Эй, дядюшка, у тебя трудности с языком, а ведь ты обещал усиленно заниматься.
– Здесь много проблем с моей деревянной скулящей подружкой. Готовлю новый репертуар. Подписал грандиозный контракт.
– Когда ты приедешь?
– Не знаю, как выйдет с документами, – архивы пока молчат. Может, я вообще окажусь не тот Артемьев. А венок бронзовый привинтили к ограде. Я там был. Все на месте. Наши выгравированные имена совсем рядом. На века.
– Спасибо, даже если ты другой Артемьев.
– Будь счастлива, Дикси… Я… я… немного скучаю.
– Я тоже.
Связь оборвалась. Я осталась одна, как на опустевшем перроне… Ну зачем он только звонил! Тьфу! Обожгла руку о пирог, разбила тарелку…
– Что у тебя за погром? Давай я донесу, тебя явно шатает. – Рут подхватила поднос с тарелками и бокалами, а я взяла пирог.
– Люблю, чтобы все было красиво даже в повседневной жизни. Ведь жизнь в основном повседневная. – Она замысловато скрутила салфетки, сунув в каждую из них бутон хризантемы из своего букета. И сняла с камина тяжелый бабушкин подсвечник. – Обожаю свечи, камины, водяные мельницы, голубей на потолочных перекрытиях, запах яблок из сада… Мои предки были фермерами.
– В моем поместье будет большой зал с плафонной росписью в стиле Буше – розовые амуры с гирляндами роз на попках целятся в ожиревших матрон стрелами любви. А те закатывают глаза, прикрывая груди прозрачными вуалями. Ну, ладно, выпьем за нас. За твое фермерское и мое «амурное» счастье. Пусть будет красиво!
Мы выпили шампанского и повеселели.
– А не странно ли, что в центре Парижа в роскошной квартире при свечах сидят две вполне пикантные женщины, причем не лесбиянки? – вздохнула Рут.
– И при том, что мой телефон буквально обрывают первосортные поклонники. Вот! Еще один!
На этот раз оказался Сол.
– Детка, я у твоего дома. Промок до нитки. Что? Ты не заметила, что на улице льет как из ведра? А… надеюсь, я вам не помешаю? Не стал бы навязываться, но я проездом и имею к тебе срочное дельце… Спасибо. Что-нибудь прихватить? Это уже приобрел.
Я скорбно посмотрела на Рут.
– Не удалось отвертеться. Это деловой визит, увы. Нет-нет, посиди, надеюсь, он не слишком заболтается и даст нам возможность перекусить.
С плаща Сола действительно капала вода, сухими оставались только букет, купленный за углом, да кожаная сумка, которую он умудрился засунуть под плащ.
– Э, да у тебя здесь Версаль! Вот что значит разбогатеть! – оценил он с порога мои старания.
– Да, решила устроиться по-человечески. Нахватала долгов. Но теперь могу все раздать.
– Не ожидал, кстати, что Артемьев вернет тебе деньги.
– Откуда ты знаешь? – преградила я Солу вход в гостиную, но он отстранил меня.
– Потом. – И тут же расплылся в улыбке при виде Рут.
– Признаться, я рассчитывал застать здесь сердечного дружка, а наткнулся на такую прелесть! Вы актриса? Поразительно, вы так и проситесь в камеру. Нет, не тюремную! – Он захохотал своей привычной остроте, которую использовал при каждом новом знакомстве, и представился: – Соломон Барсак, кинооператор. Можно просто Сол.
Он галантно поцеловал руку, вскинутую Рут с угловатой грацией подростка. При этом по ее щекам скользнули и пали на плечи длинные прямые пряди.
– Вы похожи на «Инфанту» Веласкеса. И на мадонн Рафаэля. Вы полька или шведка?
– Латышка…
Беседуя в таком духе, они жевали пирог, забыв про меня.
– Может, мне сходить в кино или прогуляться по набережной? – напомнила я о себе, накладывая самостоятельно огромный кусок пирога. – Ничего, ничего, с салатом я тоже справлюсь сама. Продолжай обольщать Рут, Соломон. Но предупреждаю – она твердый орешек…
– Тогда как раз по мне – по моим крепким зубам. – Сол демонстративно сверкнул отличным новым протезом.
Мы еще раз выпили за мое везение, и Рут собралась уходить.
– Вам надо побеседовать, а меня, увы, ждет муж. Рада приятному знакомству.
– Надеюсь, в следующий раз наша встреча будет более удачной, – с подтекстом заметил Сол.
Они так долго и церемонно прощались, что я начала злиться: испортил мне вечер, вопил о срочности каких-то дел, а теперь, оказывается, совершенно не торопится.
– Ну что там у тебя, Сол? – спросила я нетерпеливо после того, как за Рут захлопнулась дверь. – Надеюсь, ты привез бумаги для расторжения контракта с твоей «фирмой»? Баронессе Девизо не к лицу повадки мелкой авантюристки. Опускаем занавес, дружище.
– Дай мне проглотить кусок. Я же с дороги. А пока выпей и подумай: если «фирма» заинтересовалась скомпрометировавшей себя «звездочкой», неужели она выпустит из своих клешней «баронессу»? Ах, Дикси! – Сол наконец-то дожевал, вытер скомканной салфеткой рот, не заметив засунутую в нее хризантему, и сделал трагическое лицо. – Ты не представляешь, детка, как я тебя отстаивал! Предлагал другие кандидатуры, твердил о твоих душевных недомоганиях, нежелании продолжать игру, но они вцепились как акулы!
Я задула свечи, убрала подсвечник на камин и зажгла лампы. Интимное освещение не соответствовало характеру беседы. У меня было такое ощущение, что дело дойдет до драки, вернее, нам придется крепко повздорить.
– Хорошо, что зажгла свет. Лучше видно цифры. – Он протянул мне бумагу.
– Что это?
– Чек на пятьдесят тысяч долларов от «фирмы» за отснятый материл.
– Они же признали сцены с Чаком мурой.
– Зато оценили кое-что другое. Где у тебя видак? – Сол протянул мне кассету и предупредил: – Копии, естественно, у них есть.
Я нажала кнопку, и на экране тут же засиял наш островной Эдем. Молодчина Сол, справился так, будто торчал все время чуть ли не между нами.
– Красиво, черт побери, красиво! – с причмоком прокомментировал он сцену на коряге.
Мне не на что было жаловаться – снято и смонтировано с блеском, и все в мою пользу – и цветок между пышных грудей, и даже бабочка, на секунду замершая на моем мокром бедре… А плескания в волнах – вообще рекламный ролик. Со стороны Чак даже выигрывает – такая мощь, атлетизм и виртуозная бесцеремонность! Я замерла от радости, вспомнив о том, что увижу его через два дня.
– Каково мне было это снимать? – Сол развел руками, показывая на вспухшие в паху брюки. – По-моему, у всей комиссии тоже стояло (у кого вообще может), но они вопили, что сыты эротикой по горло, тем более приморско-пляжной. А вот это смотрели с чувством.
Я подалась вперед, застонав от возмущения: мы с Майклом в Пратере катим по железной конструкции, потом, бранясь, покидаем ее, и – крупный план – он зализывает мое поцарапанное колено! Боже, ведь я не заметила тогда его глаз! А Сол заметил и запечатлел: зажатую, скрученную и от этого еще более острую страсть!
– В оперу я тогда не попал, но вы ведь не шалили в ложе? А потом чуть не потерял вас из виду. Поймал уже в Пратере.
– Но я даже не чувствовала, что ты рядом.
– Не так уж и рядом, Дикси. Меня вооружили такими штучками! Можно снимать президента Штатов из Москвы.
Потом на экране мы невинно жевали гамбургеры и проталкивались к «Ниагаре».
– Классный эпизод – прямо Феллини! – заметил Сол, с удовольствием просматривая водную эпопею.
Он сумел заснять все – наши воровские касания, взгляды и как Майкл вытащил меня на руках из лодки и демонстрировал ликующей публике – мокрую, в разорванном до бедра черном платье, с тяжелой гривой волнистых волос.
– Прелесть, Анита Экберг! А господин Артемьев – просто новая кинозвезда, – масса обаяния в непосредственности и нелепости. Чего стоят эти бицепсы! Да он почти Шварценеггер… В гостинице не было ничего интересного. Меня не пустили, а в окошко я свою «удочку» не стал закидывать – там много полиции. У меня, конечно, есть все оправдательные ксивы, но зачем лишний раз светиться? А вот теперь будет очаровательный эпизод – сплошная лирика, высокий класс!
Я не отрываясь смотрела «сцену» в Гринцинге: жадно сметающего закуски Майкла, а затем его страстный монолог.
– Эх, это бы озвучить! Голос у меня тоже записан, но надо специально чистить, – заметил Сол. – Ты здорово приодела парня. И у него замечательные руки – так бы и снимал. Очень выразительно!
Кисти Майкла на деревянном столе, нервно барабанящие пальцы, мои протянутые к нему ладони, его испуг и наконец наши слившиеся ладони, а глаза…
– Ну разве это само по себе не более эротично, чем с Чаком, а?
– И несравнимо более подло. – Я выключила телевизор. – Соломон, ты поклялся мне, что сумеешь прекратить все это! Идиотка! Понадеялась на тебя и выкинула вздор из головы…
Соломон подсел поближе, взял из рук пульт дистанционного управления и обнял меня за плечи.
– Я пытался отвертеться, девочка, клянусь тебе, но ничего не вышло – у меня точно такой же контракт, как и у тебя, только немного покруче… Эх!.. Ну, в замок я с вами не ездил, а в Москву, извини, меня просто выперли, до самолета довезли, визу в зубы – и коленом под зад… Если честно, не знаю, что он им так сдался, этот господин Артемьев… Есть, конечно, версии, но жиденькие. – Он снова включил видак. – По-моему, эти сцены кое-что объясняют.
Я увидела себя в Шереметьево с Майклом под руку, а потом у его обшарпанного автомобиля – на пленке «москвич» выглядел еще хуже.
– Сразу предупреждаю – сумел снять только «концерт» на кладбище и кусочек обеда на даче. Потом вы ушли в дом… Надеюсь, русские не склонны к любви втроем.
– Мы просматривали детские фото… Ах, жаль, здесь нет звука – он чудесно играл! – Я смотрела немой «концерт» у обелиска капитану Лаваль-Бережковскому.
Сол снял и типажей из «публики», и меня – да что тут говорить, замершую от восхищения.
– Серьезно, ты в него втрескалась, Дикси! Такие глазищи! Камеру не обманешь. Вот – крупный план, почти слезы, почти рыдания! Разрыв сердца – натуральная Джульетта! Тронула ты их всех за живое, достала. Вот в этом-то, я думаю, все дело.
Мне вдруг стало стыдно и очень противно. Я поняла, что «подглядывать» – гадко и что есть более интимные, более личные вещи, чем половой акт под южным солнцем. А от того, что какие-то сволочи, считающие себя рафинированными эстетами, балдели от моих сумасшедших глаз, глядевших на Майкла с собачьей преданностью, стало совсем плохо. Я выключила экран и закрыла глаза.
– Сол, скажи как друг, сколько я должна заплатить, чтобы выкупить у «фирмы» эту пленку?
Он опустил голову и, не глядя на меня, вздохнул.
– Не отдадут.
– Ты же не пробовал.
– Я это понял после того, как позавчера побывал в гостинице Алана Герта.
Сол взял у меня переключатель и, немного перемотав запись, остановился на том эпизоде, где мы клубком катались под ногами обескураженного официанта. А в углу кадра, прямо на моей задранной ноге в темном чулке мигали желтые цифры – дата съемки.
– Видела? Попросили везде метить время.
– Зачем им Алан Герт и его похождения? – изумилась я.
– А просто для того, чтобы в случае, если Дикси начнет артачиться, показать эти картинки господину Артемьеву… Там, в «фирме», сидят тонкачи, Дикси. Не надо меня убеждать, что тебе будет совершенно безразлично, если Майкл увидит это кино… Ведь ты ублажала Герта после того, как в ночном Венском лесу разглядывала светлячка в ладони Микки… У русских, знаешь, особое понимание прекрасного… А что такое шантаж, знает даже ребенок. – Сол налил себе в стакан виски и разом выпил, обтерев тыльной стороной ладони горестные еврейские губы…
…Я открыла начало своего дневника. «Записки мадемуазель Д. Д.» – что за безумная дурь, щенячья радость дорвавшейся до наслаждений эротоманки! И ни капли осмотрительности, ни грана уважения к себе! Удачный контракт, деньги, яхта, возвращенный Чак… – все, что надо было Дикси Девизо для «безумного счастья»!.. «Признания Доверчивой Дряни» – гораздо более подходящее название для этих откровений.
Я подумала и добавила еще несколько строк про «дружище» Сола.
5
В Вене светило солнце. Дикси сидела у распахнутого балкона в номере отеля «Соната», а вокруг в пронизанных лучами послеполуденного солнца кронах старых каштанов шумно возились воробьи. Уже одетая к выходу, она ждала звонка Чака, в то время как Рут старательно готовилась к встрече со знаменитым секс-символом.
Дикси постоянно напоминала себе о предстоящих увеселениях, стараясь избавиться от мерзкого осадка, оставленного встречей с Солом. Дикси бесило даже не то, что господину Артемьеву станут известны детали ее интимного времяпрепровождения. Если уж на то пошло, ей было даже приятно отомстить за ночь на московской даче. Но шантажисты, уверенные, что бьют по больному месту, что по горло втянули безалаберную дуреху в свои скотские (в этом уже не было сомнения – скотские) махинации, вызывали у нее омерзение.
Больное место они вычислили точнее, чем сама Дикси, подметили под защитной броней наигранного цинизма кусочек живого мяса – ее личного, спасенного во всех передрягах достояния, которым Дикси не собиралась делиться ни с кем. Прятала даже от Майкла… Тот взгляд на «концерте» у мраморного обелиска, обращенный к скрипачу с восторженной жаждой чуда, с готовностью следовать за ним без оглядки, тот беззащитно-нежный взгляд, пойманный на лету в мертвые тиски «стоп-кадра», выдал Дикси. Дикси, которую не должен был знать никто.
Полулежа в кресле, она старалась избавиться от навязчивых мыслей, вспоминая запечатленные бесстрастной камерой эпизоды игр с Чаком. Но виделось лицо Майкла в подвижной тени кладбищенского клена: сосредоточенно-торжественное, с полуопущенными веками, прислушивающееся к пению немой скрипки… Взлетев последний раз, смычок замирает. С кивком, рассчитанным на буйную шевелюру, Майкл опускает скрипку и поднимает взгляд. Он смотрит прямо перед собой, подарив воровскому объективу Сола то, что предназначалось только одной Дикси: короткую вспышку преданности и восторга – безоглядной преданности пса, нашедшего своего хозяина…
– Ну, как я? – в комнату впорхнула Рут, с игривой грацией демонстрируя свое искусно созданное великолепие. Дикси встряхнулась, прогоняя наваждение.
Как художница, Рут выбрала для себя два стиля, которым оставалась верна вот уже десять лет, меняя облик небрежного подростка – шорты, кепочки, свободные майки и спортивную обувь – на образ утонченно-чувственной леди, стилизованной под декаданс, в нежных крепдешинах, пикантных шляпках и матовых чулках телесных оттенков. Сейчас она изображала какой-нибудь из персонажей Скотта Фитцджеральда, изящно поднося к вишневым губам папироску в длинном мундштуке.
– Браво! Развратная чертовка из высшего общества, а может, и робкое дитя, едва покинувшее пансион для благородных девиц… – засомневалась Дикси, наблюдая за изменением ее лица. – Во всяком случае, обе подходят к интерьерам моего замка и планируемой прогулке… В твоем обществе я выгляжу просто горничной, собравшейся на пикничок с офицером.
Конечно, хозяйка поместья намеренно умаляла собственные достоинства. Легкий сарафан из набивного шелка от Нины Ричи, державшийся на драпированном «хомутике», позволял любоваться плечами и совершенно открытой спиной. Необъятный подол напоминал о цветущих лугах и пасторальных радостях под летним небом. К тому же она щедро украсила себя иранской бирюзой. Бусы, браслет, крупные серьги из едва обработанных камней насыщали синие глаза неправдоподобной яркостью. Духи тяжеловатые, пряные, с налетом восточного сладострастия навевали образы гаремных утех. Она тщательно подготовилась к увеселительной поездке и была уверена, что новая хозяйка Вальдбрунна достойна своего живописного имения.
– Ах, Дикси, ты просто Скарлетт О'Хара нашего времени! Я очень кстати прихватила соломенные шляпки, чтобы бродить по лугам в соответствующем оформлении… И знаешь, сдается мне, что девушки чересчур уж хороши для одного Чака… Скорее всего он вообще не появится. – Рут испытующе посмотрела на подругу.
– Успокойся, крошка, у «баронессы» Девизо таких накладок не бывает! Ну вот! – Зазвонил телефон, и она небрежно сняла трубку, поманив пальцем Рут.
– Дикси, я уже полчаса торчу внизу. Спускайся живо, детка. Соскучился и приготовил тебе сюрприз. – Голос Чака, звонившего из холла, звучал как по репродуктору, так что можно было и не разворачивать трубку в сторону Рут.
– Вот видишь, подружка, меня не бросили, как ты уже надеялась. Напротив, американский разгильдяй проявил английскую пунктуальность! – Дикси ни на минуту не просчиталась, поскольку полчаса назад, поджидая Рут, отправила объявившегося Чака за покупками – не могла же она рассчитывать только на погреба замка, о которых не имела ни малейшего представления.
Подхватив сумки, дамы спустились вниз, где среди уютного декорированного в бюргерском стиле вестибюля красовался славный герой в драных джинсах и пропотевшей насквозь майке. С преувеличенной горячностью он бросился обниматься.
– Как тебе мой «парфюм», Дикси? Пот и бензин – настоящий мужской букет!
– Не хватает вонючей американской сигареты, – оттолкнула она Чака и представила ему Рут: – Моя подруга, художница. Будет консультировать по поводу восстановления «жилого строения середины XVIII века».
Рут сделала книксен, протягивая руку в тонкой перчатке. Чак осторожно взял ее за пальчик и поднес к губам.
– Не ожидал такой компании. Боюсь, мой сюрприз окажется совсем некстати.
Они вышли к автомобильной стоянке, где Чак продемонстрировал новенький «лендровер», заляпанный грязью по самые окна.
– Гоню из Мюнхена без остановки. Приобрел специально, чтобы колесить по Европе.
– А я думала, ты принимал участие в «Кэмел-троффи». Или тебя напугала запущенность моего имения? Подъехать к Вальдбрунну можно и на «кадиллаке».
– Ну, я же пижон, детка! – саданув себя кулаком в грудь, прохрипел Чак. – Немыт, небрит, до женщин охоч! Берегитесь, крошки!
Дикси не стала предупреждать дворецкого о приезде. У ворот к подъездной аллее пришлось долго сигналить, пока не появился плотный человек в мундире охраны и не привел сильно прихрамывающего Рудольфа. Поздоровавшись с дворецким, Дикси сообщила ему, что является теперь законной хозяйкой и намерена, не откладывая, обсудить кое-какие вопросы относительно ведения дел. Рудольф церемонно раскланялся и предложил показать гостям дом.
Дикси вновь совершила экскурсию теперь уже по своим владениям, не в состоянии проникнуться чувством собственности, о котором постоянно напоминали гости. Рут долго ахала возле картин, а Чак придирчиво разглядывал рыцарские латы, показавшиеся ему «мелковатыми», но никто не заметил клавесина, приласканного Майклом. Прошли мимо, а он так и остался в безмолвной ненужности – неуклюжий ящик, набитый струнами.
Поскольку Рут планировала на следующий день возвратиться домой, было решено устроить грандиозную вечернюю трапезу при свечах, для которой компания придирчиво выбирала комнату. Столовая показалась слишком большой и пыльной, «лаковая комната» – чересчур мрачной, музыкальная – чопорной. После долгих копаний они остановили выбор на кабинете – здесь тоже имелся солидный камин, стеклянные двери на огромный балкон, а ряды книг до потолка и портреты солидных джентльменов на стенах вряд ли были способны превратить вечеринку в научное заседание.
– Да, безумная роскошь! – вздыхала Рут, рассматривая поистине музейную экспозицию.
А чем-то озабоченный Чак вообще исчез, и вдруг из глубины покоев раздались его восторженные вопли:
– Скорей, скорей на помощь, красотки!
Чак был обнаружен в парадной спальне возлежащим поперек огромного ложа в клубах побеспокоенной им вековой пыли.
– Фу! – схватилась за нос Рут. – Это же страшный аллерген! Нельзя пригласить горничных навести здесь порядок?! – предложила она таким тоном, будто всю жизнь отдавала приказания прислуге.
– Я просто пытался задернуть полог, – объяснял в паузах между чиханиями сраженный аллергеном кавалер. – А как тут насчет удобств?
– Да, Дикси, шоферу не мешало бы хорошенько вымыться. В замке найдется горячая вода? – ухмыльнулась Рут, окидывая Чака с ног до головы значительным взглядом.
С помощью дворецкого ванная нашлась, причем шикарная и в безупречном состоянии, не считая отсутствия полотенец и парфюмерии. Но и они появились, доставленные в избытке расторопной девушкой.
– Меня зовут Труда, я была горничной баронессы Клавдии, – представилась она Дикси. – Мне необходимо знать, будут ли хозяйка и ее гости ночевать здесь и где приготовить спальни.
– Спасибо, Труда. Завтра я побеседую со всей прислугой, и мы решим кое-какие вопросы. А пока оставим все как есть. Будь добра, приготовь три спальни и немного прибери в кабинете. Мы собираемся там поужинать.
Горничная с испугом посмотрела на Дикси.
– Но… но ведь в кабинете нет специального стола… и кухарку уже отпустили…
– Не стоит беспокоиться. Я заскочила сюда проездом и не предупредила о визите. Еду мы привезли с собой, а маленький стол возле дивана нас вполне устроит.
Из ванной доносился шум воды и голос Чака, исполнявшего «Санта-Лючию».
– Эй, куколки, никто не хочет потереть мне спину?
Порадовавшись тому, что горничная вряд ли знает английский, Дикси заглянула к нему.
– Мы с Рут прогуляемся по саду, пока здесь все приберут. Присоединяйся, когда отмоешь бензин и приобретешь приличествующую для прогулки по историческим местам форму. – Она полила на взъерошенные волосы Чака шампунь и хотела уйти, но он поймал ее за руку.
– Больше всего в жизни боюсь, когда мыло попадает в глаза. Японская пытка! Но даже в таких обстоятельствах – обрати внимание, маркиза, – у меня абсолютно приличествующая форма, если ты рядом. И в исторических, и в прочих местах.
По мученическому лицу Чака стекала мыльная пена, придавая ему сходство с выколовшим глаза Эдипом, а из воды поднимался недремлющий «перископ». Дикси выдернула руку и быстро выскочила за дверь.
– Ждем тебя у реки, страдалец.
«Ай да Чакки – «неунывающий фаллос»! Он из породы тех героев, что предавались любимому делу под рушащимися стенами Помпеи, доставив радостные минуты грядущим археологам», – думала Дикси, сбегая по широкой лестнице к реке и пытаясь понять во время этой стремительной пробежки, что же происходит с ней самой. После «киносеанса» Сола, оставившего во рту и во всем теле привкус хинина, визит в Вальдбрунн казался ей все менее привлекательным. Радость ценного приобретения померкла, а перспектива сатурналии в декорациях рококо выглядела слишком рискованной. «И что бы этому старому хрычу не остановиться на эпизодах островной идиллии! К чему было демонстрировать кладбищенскую мелодраму с подтекстом шантажа? Возможно, я бы уже в самом деле терла спину Чаку, не вспоминая о горничной, Рут и прочих правилах ледяного приличия… Что же происходит с тобой, Дикси?» Ответ озарил ее ослепительным всполохом, показав на мгновение всю картину целиком. Кажущееся, придуманное, желаемое и реальное заняли свои места, и стало ясно: да, все, что происходит и произойдет сегодня здесь, – всего лишь кино, сценарий которого Дикси, сама того не сознавая, сочинила заранее. Пикничок в поместье – дымовая завеса, скрывающая от ищеек «фирмы» нежную, уязвимую, душераздирающую правду – ее подлинное чувство к Майклу. Вакханалия с Чаком и Рут – пошленькая фальшивка с развратным душком, которую получат мерзкие вымогатели.
Сладкое чувство мщения подхватило Дикси на легких крыльях. Она мчалась вниз по выщербленным, поросшим лопухами каменным ступеням, мимо невозмутимо-равнодушных статуй, беседок с колоннадами, обвитыми плющом, рядов лохматого кустарника, клумб, сохранивших воспоминания о затейливой фантазии садовника. Ступени, пролеты, вазоны – быстрей, быстрей, спасаясь от мучительных мыслей, жалящих, словно осы… Теперь она знала, что делать.
