Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
Звонил Жорж Самюэль.
– Слава Богу, это ты, Жорж! Мне что-то страшно в последнее время. Не собираешься снимать «ужастики»? Я очень подойду на роль маньячки-убийцы. – Она нервно смеялась, стараясь унять дрожь.
– Дикси, ты отличный парень, честное слово. Я имею в виду, что, наснимав про тебя кучу гнусностей, я не потерял к тебе уважения… Ведь мы смогли бы сделать что-то стоящее, правда? Только я совсем на нулях, детка. И никому не нужны заумные неудачники.
– Тебе тоже хреново, мэтр. Эхма! Почему это стоящие ребята обречены на вымирание, как мамонты, а гнусные амебы типа Эльзы Ли и ее консультанта процветают?
– Подлинный талант должен жить впроголодь, – усмехнулся Жорж. – А я не подлинный, я хочу есть и жить по-людски и работать до одури, но не на Эльзу Ли!
– Не приглашаю к себе похныкать вместе, боюсь, ничего путного не выйдет. Мне самой необходим хороший доктор.
– Вот что я тебе хотел сказать, детка: не дури. Поняла? Вилли был и Вилли ушел, забрав с собой «игрушки»… Ларсена нашли вчера мертвым, и говорят, перед тем, как всадить себе в вену тройную дозу, он перевел кое-какие деньги в мюнхенскую лечебницу, ту, где лечат наркоманов… Эй, ты где?
– Я тут, Жорж. Значит, монстр стал человеком… Это невероятно – иметь достаточно силы воли, чтобы не вывернуть свои карманы до конца… В нем что-то было, ведь правда? Что-то настоящее!
– И в тебе есть, Дикси. И ради этой неведомой искорки ты должна сохранить себя. Ну постарайся, а?
– Я попытаюсь, Жорж.
– Мне бы так хотелось знать, что я не обманул тебя, как обманываю всех. Что не завлек своими неосуществившимися мечтами в болото и не утопил в нем…
– А я бы хотела когда-нибудь сыграть в комедии, такой развеселой и яркой, и чтобы снимал ее ты…
По щекам Дикси катились слезы. Она оплакивала всех – Вилли, Жоржа, себя…
…С того дня она не вспоминала про кокаин, cожалея, что победа над собой досталась слишком легко, – попытки стать алкоголичкой или наркоманкой оказались бесплодны. Трясина выбрасывала Дикси на поверхность, не оставляя грязных отметин.
– Вот это, наверно, и есть черная карма, старушка, – объяснила Дикси снова появившейся в доме Лолле свое возвращение к жизни. – Я наказана неуязвимостью, как Вечный Жид, лишенный забвения смерти и осужденный на бесконечные страдания…
– А хочешь, я скажу, что дальше будет? Наведешь чистоту, накупишь тряпок, приведешь какого-нибудь хмыря, обещающего сделать из тебя Софи Лорен… – Стоя на скамейке, Лолла с увлечением полировала поверхность зеркала, наблюдая за собой. – Из меня бы вышла настоящая Элла Фитцджеральд. Посмотри, какая милашка! А я и петь могу…
– Ой, только не сейчас. Лучше напророчь, что еще-то будет?
Расставив перед собой флакончики, Дикси старательно делала маникюр. Лолла тяжело спрыгнула со скамейки и, воинственно махнув перед ее носом тряпкой, так что звякнули хрусталики в бра, заявила:
– А ничего! Будешь валяться вот на этом диване и плевать в потолок. – Она сделала паузу. И просящим голосом добавила: – А ведь можно было бы позвонить Скофилду…
Дикси глубоко вздохнула – увы, после ее проделок у Эльзы ни Скофилду, ни тем, кто давал ей маленькие рольки в кино, она больше не нужна. Надо попытаться начать жизнь заново – стать официанткой в кафе, кассиршей или продавать цветы…
Полная легкомысленного воодушевления, которым сопровождался каждый новый этап в ее жизни, Дикси предприняла попытку стать совсем другой – сыграть в реальности роль добропорядочной, аккуратной служащей. Но ничего из этого не вышло. Лолла оказалась права: она вновь оказалась на диване, наслаждаясь полной апатией. Только вот тряпок Дикси не накупила и пошиковать не успела – деньги кончились намного раньше, чем попался солидный кавалер.
Дикси жила в долг, отказав Лолле и сократив свое меню до рамок строгой диеты.
Однажды, в очередной раз плюнув на все – на свою гордость и независимость, – она пришла к Эльзе.
– Милая моя! Так рада тебя видеть! Ох, смерть Вилли выбила меня из колеи, ведь я делала на него ставку.
Эл недавно вернулась из поездки в Японию и, вероятно, изображала гейшу – смоляной парик с низкой челкой, удлиненные тенями глаза и шелковое платье типа кимоно с нежным цветочным рисунком превратили ее в изящную восточную куколку. Дикси постаралась принять беспечный и независимый вид, хотя чувствовала себя неважно в платье трехлетней давности.
– А что, дорогая, здесь в моде опять синтетика? – Раскуривая сигарету в длинном мундштуке, Эл приблизилась к сидящей в кресле Дикси.
– Мне непросто найти работу с клеймом в биографии. Студия «Эротические сны» – не лучшая рекомендация в киномире.
– Глупости! Мы процветаем, детка! У меня такой штат – ну просто «Уорнер бразерс»! И теперь я могу очень прилично платить своим ребятам. Это тогда ты работала почти что из голого энтузиазма. – Эльза взяла со своего массивного письменного стола папку с бумагами и предложила Дикси: – Пошли, посмотришь мои владения. Думаю, тебе будет приятно вспомнить прошлое. Ведь, согласись, в этом что-то есть!
Они стояли в темноте новой, хорошо оснащенной студии, где шла работа над видеоклипом: «В саду де Сада». Среди бутафорских предметов камеры пыток упражнялась в эротическом многоборье целая группа юных созданий. Три камеры одновременно снимали сложную пластическую композицию.
– Слава Богу, что мы теперь вооружены отличной техникой, да и компьютерные трюки не упускаем из виду. Приходится фантазировать. Мало кто из этих сопляков может потягаться с Вилли. Это было настоящее дарование. В своем роде. Да и тебе, Дикси, равных нет… – Эльза вздохнула. – Как жаль, моя милая, что ты уже вышла в тираж! Тридцать три – это, конечно, не возраст для психологической драмы. Но моим ягодкам не больше двадцати!
Дикси не подозревала, какое удовольствие получила Эльза, отомстив ей за Вилли. Хозяйка «Эротических снов» издалека следила за судьбой бывшей соперницы и ждала, мечтая, что когда-нибудь Дикси вернется и попросит работу. Жаль, что она поторопилась отказать ей, не заставив унижаться. Но Эльза, как дама преклонного возраста, переоценивала преимущества тридцатитрехлетней красотки, уверенная в том, что Дикси Девизо в конце концов подцепит стоящего мужичка.
Выпроваживая «подругу», она боялась, что та найдет теперь нечто более подходящее, чем студия «Эротические сны», или же уведет от жены какого-нибудь нефтяного магната, как некогда поступила сама Эльза. Но ее опасения были напрасны: Дикси осталась совсем одна, без мужчин, без работы и, главное, без желания заполучить то или другое.
Дождливый март способствовал хандре. А наступившее затем яркое весеннее оживление лишний раз доказывало, что Дикси, запершейся в своем унылом, холодном жилище, в этой жизни как будто уже и нет места.
Она знала, что Чак Куин женился, но не оставил своих холостяцких привычек. Она пыталась разыскать его по телефону, плюнув на то, что нечем будет оплатить счет. Чакки был просто неуловим, снимаясь в разных частях земного шара. Наконец в трубке, чуть замедленный отставанием спутниковой связи, зазвучал его голос:
– А, это ты? Слышал краем уха – ну и дала ты шороху! Не ожидал.
– Это от тоски по тебе.
– Ха! Убедительно, черт возьми! Я еще и виноват… – Чак засопел и зло спросил: – А у этого белобрысого парня, что так лихо трахал тебя, все неплохо получалось, правда?
– Выходит, ты видел фильмы?! – У Дикси оборвалось сердце. Этого она не могла предположить – Чака не загонишь в кинозал даже на фестивальных просмотрах, а уж кассетами он и вовсе пренебрегал.
– Видел, да! Погодите вы, черти, дайте поговорить! – крикнул он кому-то в сторону.
– Вилли погиб. А у меня все хорошо, – сказала Дикси.
– Вот и отлично, детка. В общем, я не в претензии. Каждый зарабатывает, чем может. Извини, меня здесь рвут на части. Гуд бай, я позвоню тебе, когда буду в Париже…
Дикси слушала короткие гудки в трубке, удивляясь своему равнодушию. Нет, ей даже не было больно. Что-то уже умерло в душе, навсегда затихло. Теперь можно достать журнал «Film» и спокойно прочесть большую статью про Алана Герта, cнявшего трехчасовой проблемный фильм. Много фотографий – самого режиссера и кадров из его полудокументальной ленты – беженцы, пленники, жертвы террористов, лысые дети со вспухшими животами. «Вечный ковбой Алан Герт пытается оседлать строптивого коня…» «Смелый выход героя вестернов в мир жестокой правды».
И вот он сам – мужественное, загорелое лицо, жесткая выгоревшая шевелюра, прищуренные голубые глаза смотрят прямо в объектив.
– Ну что, Ал, ты тоже не пропустил горяченькие фильмы с Дикси или вовсе забыл про меня? Хотелось бы выяснить. Хотелось бы знать наверняка, что думаешь обо мне ты, «жених»… – Дикси улыбнулась, вспомнив пророчество индусской гадалки, и взяла листок с американским телефоном Ала, который с трудом разыскала накануне. Она набрала номер, с волнением прислушивалась к гудкам – никто не собирался откликаться на призыв Дикси. Что ж, так еще проще покидать этот мир.
Оставалось последнее – избавиться от следов опостылевшей жизни. Дикси составила короткую записку, в которой распорядилась передать ее квартиру в фонд «Приюта», где умерла Сесиль. На этом деловая часть распоряжения имуществом заканчивалась. Распахнув шкафы, Дикси вывалила на пол их содержимое, а затем рассортировала на три кучки – Лолле, в фонд беженцев, на помойку.
Все, что предназначалось Лолле, – самое лучшее из оставшихся вещей Дикси – поместилось в одном чемодане.
– Я уезжаю, старушка, хочу оставить дом пустым. Им займутся агенты, чтобы сдать в аренду… Не могу расплатиться с тобой, уж прости… Здесь, в чемодане, кое-что из моих тряпочек и кружевные скатерти бабушки – она ими очень дорожила… И прекрати делать страшные глаза: меня ждут в Америке, контракт подписан, но аванс дадут только на месте. – Дикси пришлось говорить очень много, чтобы усыпить бдительность мулатки. Но та не поверила – история, придуманная Дикси, не вписывалась в ее «сценарий».
– А куда тебе позвонить, если что, если я… ну все мы под Богом ходим… – Лолла заплакала, глотая слезы. Ее вытянувшееся, страдальческое лицо казалось даже красивым – туземное божество, отлитое из темной бронзы.
…Не спеша, старательно Дикси произвела ревизию шкафчиков в ванной комнате, собирая в пластиковые пакеты то, что когда-то украшало ее жизнь, – баночки крема, полупустые флаконы духов, шампуней, щеточки, заколки, зеркальца. В холодной опустевшей комнате осталось лишь полотенце и тюбик зубной пасты.
Значительно больнее было расставаться с милыми мелочами, оставшимися от прежних Алленов. Их Дикси не тронула – пусть дом останется таким, как был до нее. Вот только картины исчезли и разбилась китайская ваза. А еще – пятна на стенах, прожженная дыра на ковре и расползшиеся от старости занавески… – это и будет память о Дикси. Дикси Девизо, которой, в общем-то, никогда и не было…
Однажды, в середине яркого cолнечного апреля, Дикси выжала на зубную щетку остатки пасты и задумалась, ощущая во рту знакомый мятный вкус. Это было придуманным ею условным знаком – пустой тюбик сигналил: время колебаний истекло, пора принимать решение.
Дикси пошла на кухню, откладывая «последнее слово» до чашки кофе. «Ну вот! – Она улыбнулась, вертя в руке пустую банку. – Значит, все решено за меня».
В опустевшем шкафчике остался лишь один флакончик, полный маленьких желтых пилюль: пропуск в небытие, а может быть, – в вечность. Как знать, что ожидает там, за последним порогом…
Крупный пушистый шмель, влетевший в кухонное окно, отчаянно бился в складках старенькой клетчатой занавески. Дикси пошире открыла раму и впервые в жизни дотронулась до страшного насекомого: осторожно подхватив его, выкинула на волю. Шмель не ужалил, и она слегка помахала левой рукой исчезнувшей в весенней синеве живой точке. Правая рука, опущенная в карман юбки, крепко сжимала флакон с пилюлями.
В полутемном зале Лаборатории экспериментального кино накурено до рези в глазах. Кондиционеры задохнулись, а семеро мужчин едва живы и не скрывают отвращения друг к другу, а главное, к Шефу, который, восседая в центре, довел всех до этой неимоверной концентрации «творческой энергии». Заза сознательно позволил группе распоясаться – вволю курить и свободно выражать свое мнение. Иллюзия коллегиальности на первом этапе поможет добиться желаемого единства в финале – когда все они будут повязаны кровью. Вот тогда-то и припомнит им Заза сегодняшний боевой задор.
После бури невнятного галдежа с размахиванием руками, стуком кулака об стол и даже попыткой одного из дискутирующих рвать на себе волосы повисла напряженная тишина. Нарушить такую тишину противнее, чем разбить амфору в Национальном музее или наступить на дремлющую черепаху. Но Шефа ничто не могло остановить. Он счел наконец возможным изложить основную программу Лаборатории экспериментального кино.
– Друзья мои! – начал Заза с непривычной лирической ноты. – Сегодня – время чистоты, эпоха возврата вечных ценностей. Тоска по возвышенному, по вертеровской душевной прозрачности понятна каждому человеку. Даже если он ни бельмеса не смыслит в наших делах. Ему наплевать на «измы», перелопатившие все «нео», «пост» и прочие археологические пласты киноискусства. Ему обрыдли наркоманы, трансвеститы, гении садизма, обретающиеся во дворцах или на свалках, оргии в пригородных поездах. Ему не нужны суррогаты! (Шеф категорически погрозил указательным пальцем.) Ему нужна до конвульсий, до рези в кишках настоящая Большая любовь.
Руффо Хоган робко поднял два пальца, заявляя о желании высказаться. И все с облегчением поняли, что совещание вышло на последний, умиротворяющий и всепрощающий круг.
– Мы договорились не обсуждать нравственную сторону наших исканий. Герой Золя в романе «Творчество» спешил набросать портрет умирающего сына, а гениальный Вайда показал, что настоящий художник способен выворачивать себя наизнанку и выставлять потроха на продажу. Помните кадр из его фильма, где режиссер снимает маленькой камерой свое окровавленное лицо?.. Новый этап эволюции искусства неизбежно вырастет из скрещивания божественного и дьявольского, симбиоза преступности и святости… – Руффо все больше вдохновлялся.
– Короче, – не отрывая глаз от фигурок, вычерчиваемых на листке, пробурчал Соломон Барсак.
– Подвожу итоги, – деликатно вклинился Шеф. – Надеюсь (он обвел глазами присутствующих), я вижу перед собой единомышленников, которым предстоит хорошо поработать, но и хорошо помолчать. – Шеф сделал лицо, не позволяющее сомневаться в серьезности его расправы с отступниками. – Насколько я понял, после долгих дебатов прошла кандидатура Дикси Девизо. Мы с Руффо основательно изучили ее досье. Квентин Лизи помог провести ряд мероприятий по раскрутке «объекта номер 1». Сегодня имя Дикси вновь появилось в проблемных статьях, о ней вспомнили зрители… – Заза удовлетворенно вздохнул. – Пора переходить к делу. Мы попросили Соломона Барсака на правах старого знакомого поговорить с мадемуазель Девизо, подготовить ее к условиям контракта… ну и пригласить сюда для окончательного решения.
Шеф положил руку на плечо оператора.
– Как, Сол, не подведешь?
Соломон, опустив глаза, пожал плечами.
– Боюсь, она может оказать сопротивление. То есть я хочу сказать – женщины строптивы, особенно такого класса…
– Уж ты, Сол, не преувеличивай, не к Софи Лорен отправляешься. У нашей малышки полные нули по всем показателям, я уточнил, – заметил аккуратный Квентин, выяснивший финансовое положение «объекта».
– Я думаю, в понедельник, в одиннадцать утра мы будем готовы встретиться с «объектом». Действуй, Сол. Если будут затруднения, сообщи. – Заза обвел взглядом коллег. – Все свободны, господа. Спокойной ночи.
Часть вторая
ЗАПИСКИ МАДЕМУАЗЕЛЬ Д.Д., ИЛИ ПРИЗНАНИЯ ДОВЕРЧИВОЙ ДРЯНИ
1
Все это началось в тот день, когда я выпустила на волю запутавшегося в кухонной занавеске шмеля и наполнила стакан водой из-под крана. Мне предстояло проглотить двадцать таблеток, каждая из которых «обеспечивала здоровый биологический сон на девять часов», как написано на этикетке. Все вместе они должны были сработать куда вернее, отправив страждущую забвения душу в царство вечного покоя.
Телефонный звонок несказанно удивил меня, будто прозвучал уже за границей бытия. «Наверняка это Ал, увидевший мой номер на определителе своего аппарата», – подумала я и попыталась представить себе нашу беседу. Ничего хорошего на ум не приходило – одни упреки и жалобы. Но страшно, до рези в глазах и щекотки в носу, захотелось услышать его голос. В последний раз. Я подняла трубку, прислушиваясь к эфирным помехам и намереваясь молчать до конца.
– Дикси, где ты там? Это Сол, Соломон Барсак! Ты что, спишь еще? У меня деловое предложение – хочу попроситься к тебе в операторы.
Я поставила на стол пузырек с желтыми таблетками и потерла лоб, пытаясь собраться с мыслями. Наконец в воображении вместо Алана Герта, сжимающего «дикарку» в объятиях, возник Соломон Барсак, сгорбившийся над своей камерой. После съемок «Берега мечты» мы сохранили приятельские отношения с Солом, встречаясь время от времени в разных компаниях. Нам всегда было приятно вспоминать месяц, проведенный в джунглях, и Старика, пропевшего в нашей компании свою «лебединую песню».
– Сол? – тихо спросила я, возвращаясь к реальности. – Ты предлагаешь мне сняться в порнухе?
– Перестань язвить, Дикси. Речь идет совсем о другом.
– Не поняла. О чем другом? Старик умер?! – вдруг сообразила я.
– Э, да ты не в своей тарелке. Знаешь, позволь лучше мне навестить тебя. Давно мечтал о галстуке от Кардена, а здесь, в Риме, просто нет никакого выбора. Да и посоветовать некому… Прекрати упираться, ты в должниках у меня с «Берега мечты». Это мое мастерство сделало совершеннейшую дилетантку, кувалду, провинциалку…
– Ну-ну, достаточно. Ругаться ты не умеешь и требовать долги – тоже. Рэкетир из тебя никудышный, Соломон… Кстати, почему у бельгийца еврейское имя?
– Это я могу объяснить только в интимной обстановке. Как и многое другое. Поверь, ты будешь смущена.
Я рассмеялась, опрокинув локтем приготовленный стакан с водой.
– Заинтриговал. Даже не могу вообразить ничего подобного. Когда будешь? Жду завтра. Да, привези итальянского кофе и сандвичи.
Пролитая вода падала со стола подобно весенней капели, возвещавшей начало солнечных дней.
– Что, в Париже снова свирепствует голод?
– Уже второй день. И хандра. Но только не у синеглазых блондинок.
…Соломон всегда был симпатичен мне. И тогда, на съемках, и после, при случайных встречах на разных тусовках, он проявлял дружескую заботу и внимание, ну хотя бы совсем мизерное. Например, после скандала с порнухой тут же позвонил: «Если тебе нужны деньги, то у меня после «Ринго» их просто девать некуда. Я все еще бобыль, при этом совсем не голубой. В общем, со мной в придачу или без меня (клянусь!), моя квартирка и кошелек в твоем распоряжении, королева».
На следующий день он усердно поедал прихваченные в магазине отбивные и с удивлением наблюдал за моим скучающим бокалом.
– Значит, не спилась и не искурилась.
– Увы, обделена сим призванием.
– А в глазах – синих морях – тощища! Я попал точно по адресу. – Сол отложил вилку, с сожалением оставив кусок отбивной, и вытер руку о бедро.
– У меня есть салфетка.
– Брось, привычка пользоваться доступным материалом осталась от всяких переделок в экспедициях. Бывает, что и туалетной бумаги нет.
– Начинаешь пугать? – улыбнулась я, заправляя за ухо нечесаную тусклую прядь. – Давай переходи к делу, я не из слабонервных. Как вижу, сценарий ты не привез. Кто режиссер?
– Сценария нет. Режиссера тоже. Только ты, я и сама жизнь. – Сол развел руками. – Крошка, если мое предложение тебя не устроит – забудь. Прошу тебя, забудь и молчи. Мне бы не хотелось, чтобы ты «случайно» выпила целый пузырек снотворного или попала под автомобиль… В деле замешаны серьезные люди. Да тебе и не надо много знать… Видишь ли… Ну, ты слыхала про «скрытую камеру»?
– Это когда за людьми подглядывают, а потом выплачивают колоссальный штраф за вторжение в личную жизнь. Я совершенно не прочь, доставай свою аппаратуру! – Я игриво распахнула ворот отвратительно старой блузки.
– Умница. Моя фирма покупает у тебя полгода жизни. Ты ничего не делаешь, продолжаешь вести себя, как вела, и совершенно «не замечаешь» объектива. Ты и вправду не будешь замечать его: современные средства съемки так изощренны, что могут помещаться в пуговице и фотографировать футбольный мяч со спутника.
– Знаю, знаю, насмотрелась «крими». Но что за интерес к моей жизни? – Я окинула взглядом свое далеко не комфортабельное жилище. Мы сидели в пустой запущенной кухне.
– Во-первых, ты настоящая красавица. Во-вторых, если захочешь, то можешь затеять сплошные «египетские ночи». Весь фокус в документальности, «подсмотренности». Одно дело – врубить порнуху по видаку, другое – подглядывать в окно напротив. Ты же сможешь сыграть неведение?
– И что потом делать с этими глупостями? Подумаешь – откровения! Дама развлекается с любовником или любовниками!
– Ну, не просто дама, а Дикси Девизо, которую все помнят или уж наверняка вспомнят. И любовников можно подобрать по своему собственному сценарию. Кто там у тебя в бой-френдах?
– Не знаю, подумаю. И это появится на экранах?
– Да, но как бы вопреки твоему желанию. Разгорается скандал. Тебе платят колоссальный штраф за нарушение прав личности… А на самом деле ты дашь подписку, что согласна на съемочный эксперимент. Все остальное будет уже делом техники. В общем, ты отчаянно набрасываешься на мерзавцев, выставивших на обозрение твое грязное белье, и этим только подогреваешь страсти. А тем временем кинокритики убеждаются, что это не простая возня в дерьме, а новый, обалденно глубокий прием киноискусства. – Сол, сюрпризно улыбнувшись, чокнулся с моим пустым бокалом и отхлебнул виски.
Я призадумалась.
– Ты правильно понял, что неудачница Дикси махнула на себя рукой, точно высчитал, что сижу без копейки… Мне, право, вовсе себя не жаль. Но почему-то такое ощущение, что втягиваюсь в гадкое дело… Куда там воротилам порнобизнеса! А ведь я тоже не железная…
Мои глаза наполнились слезами от жалости к себе, и Сол как-то сник. Казалось, он был готов бежать отсюда без оглядки и жалел, что заговорил об этом. Когда он наспех засунул в рот последний кусок отбивной, я вцепилась в рукав его неизменной джинсовой куртки.
– Посиди еще. Если хочешь, переночуй.
– Эх, Дикси! Ну что это у тебя все как-то с вывертом, с зигзагом… Наверно, поэтому наш главный теоретик так за тебя и уцепился. Сам-то он о-очень заковыристый. Подонок, но ведь умница! В его идее о художнике, выворачивающем всего себя – свою душу, потроха, – есть какая-то жестокая правда! – Сол двинул кулаком по столу, звякнули бокалы, упал отодвинутый стул. Барсак возвысился во весь свой мизерный рост и протянул мне руки. – Знаешь, детка (он понизил голос), я иногда чувствую, что и сам могу зайти очень далеко ради «живого нерва» на пленке. «Все на продажу!» – девиз шизанутого гения. Но чем торговать, когда уже заложены и перезаложены последние ценности?.. А вдруг Шеф и в самом деле вынюхал золотую жилу?..
– А ведь ты чего-то боишься, Сол. Такую речь Барсак способен произнести только в свою защиту… Так в чем там дело, давай начистоту, дружище!
Соломон подсел ко мне поближе и обнял за плечи. Несмотря на выпитое виски, он был непривычно серьезен.
– Сам не пойму, в чем прокол. Ну, буду снимать тебя втихаря в разных приятных ситуациях… Ну, получишь ты аванс в пять тысяч баксов, почудишь с друзьями… Ну, допустим, плюнет тебе в лицо потом один из них, самый стеснительный… Не знаю… Вроде все чисто. Вот где самое дерьмо – не пойму!
– Черт! – Я взъерошила копну нечесаных волос и в раздумье сжала виски. – Давай свой договор и деньги. Ты меня не убедил. Ты меня купил.
– Э, нет! Завтра летим в Рим на интервью к представительной комиссии. Вот когда они проголосуют и утвердят твою кандидатуру, тогда можно думать о гонораре…
– Значит, опять пробы?.. Нет, Сол, мне совсем не хочется в Рим.
– «Фирма» оплачивает дорогу и еще – гардероб, жилище, автомобиль и все необходимые «декорации».
– Ну, если билет… – засомневалась я. – А вдруг во мне проснется врожденное целомудрие? У меня вся жизнь полосами: из дерьма – в повидло, а из порнухи – в монастырь.
– Не дрейфь, птичка. Мне кажется, ты просто струхнула. – Сол встал и, прижав мою голову к своей груди, грустно посмотрел на пустой, распахнутый, как перед отъездом, холодильник и одинокий пузырек с желтыми таблетками на деревянной полке с резной надписью «приправы». – Чуть не натворила глупостей, детка… А я так к тебе ни разу и не приставал… Вот было бы обидно!
Комиссия в Риме пожелала остаться неизвестной, рассматривая меня под прицелом яркой лампы, как на допросах в секретных службах. Разговор оказался коротким. Вероятно, я показалась им достаточно привлекательной и в меру глупой, чтобы сыграть роль подопытной свинки.
Был подписан договор на шесть месяцев, в соответствии с которым я обязалась не иметь претензий к «фирме» в случае вмешательства в мою личную жизнь с целью запечатлеть ее на пленку. Затем получила аванс в пять тысяч долларов и прямо из святилища киноискусства направилась в сопровождении Сола в довольно скромный отель, откуда начала обзванивать своих самых именитых кавалеров. Услышав имя Чака Куина, Сол заклинился: «Давай его! Только его, это будет класс! У меня уже руки чешутся и объектив от нетерпения пухнет».
Я разыскала звезду поздно ночью в его холостяцкой квартирке, предложив неожиданное путешествие. Чак задумался. Он был явно не один и недостаточно трезв, чтобы оценить свои планы на ближайшие дни.
– Крошка, достань мою записную книжку, – обратился он к кому-то рядом. – Нет, на письменном столе. Извини, Дикси, одну минуту. (Зашуршала бумага.) О'кей. Пять дней смогу вырвать. Сегодня что – понедельник? Как насчет среды? Тогда ждите.
Мы встретились в Барселоне, на причале, окинув друг друга испытующим взглядом.
Накануне я неутомимо обследовала лучшие магазины, закупив изысканный гардероб для прогулки на роскошной яхте. Чак прихватил лишь две спортивные сумки, в одной из которых в специальных гнездах крепились теннисная ракетка, маска и ласты. Сумки и торчащие из них предметы спортивного инвентаря лучше слов говорили о кредитоспособности их владельца – здесь не мелочились и знали толк в хороших вещах.
Чак был по-прежнему строен, так же насмешливо смотрели с загорелого лица светлые глаза и в художественном беспорядке падали на плечи буйные кудри. Я улыбнулась – оба «героя» предпочли одеться в белое. Мой клубный костюм из легкого льна с двумя рядами золотых пуговиц и эмблемой штурвала на верхнем кармашке выглядел игриво. Короткая юбка в крупную складку, порхающая на ветру, позволяла любоваться прекрасными ногами, а сине-белая тельняшка под распахнутым кителем имела весьма впечатляющий вырез. Так мы и стояли, и каждый думал: «Отлично. Я, кажется, не промахнулся». А потом появился Сол – весь в джинсе и с камерой на шее, уже начавший снимать эпизод встречи.
– Сол, прекрати! Познакомься с Чаком, – позвала я. – Чак, это мой старый друг Соломон Барсак. Ты его знаешь, он снимал «Бога», «Призы Галлы» и меня в «Береге мечты». Сегодня он – наш ангел-хранитель: яхта перепала мне от его друзей на целую неделю.
– Эта? Выглядит отлично. И еще, наверно, «вся в масле», новенькая, – сказал Чак, ступая на борт «Лоллы». На его лице расплылось удовольствие знатока, столкнувшегося с неплохой вещицей.
– Не беспокойтесь, друзья, я прячу свою тарахтелку в чехол. Здесь не будет Сола-оператора. Сол-штурман, Сол-кок, Сол-телохранитель. – Барсак продемонстрировал бицепсы. – Ну разве только немного поохочусь за птичками и букашками. В школе меня интересовала орнитология…
– А нас сейчас интересует стол. Ну-ка, покажи, что водится в холодильнике? Канистры с проявителем? – Я резвилась, с каждой минутой входя во вкус неожиданного путешествия. Не верилось, что это не мечты, не сон и не фильм про чужую красивую жизнь. А прекрасная пара любовников на борту изящнейшего суденышка, вызывающая завистливые взгляды туристов на набережной, – это я с Чаком! Ох, как хорошо помнило его мое тело, насторожившееся, словно борзая, почуявшая запах дичи… То самое тело, что всего три дня назад было приговорено к уничтожению, как никому не нужный, обременительный хлам…
Теперь каждая клеточка трепетала и ныла от жажды удовольствий, и все чувства были обострены, торопясь ухватить запахи, краски, звуки. С бокалом холодного вина и куском нежного ростбифа, выуженным из холодильника, я опрокинулась в шезлонг, не в силах сопротивляться обрушившимся на меня щедротам судьбы. Рядом, прижавшись бедром к моему плечу, стоял Чак. Он обсуждал с Соломоном предстоящий маршрут. В то время, как пальцы Чака, пробравшиеся под блузку, хищно вцепились в напрягшийся от нетерпения сосок, «Лолла» вышла из гавани и круто повернула к югу – мы взяли курс на Балеарские острова.
Сол ловко вертел штурвал, заправски запустив мотор и управляясь с приборами, нашпиговавшими рубку. В репродукторе пел о любви Хосе Каррерос. Мы с Чаком полулежали под тентом в удобнейших шезлонгах, потягивая охлажденное вино и раздумывая, что же потребует судьба за этот милый подарок.
– Умница, что вспомнила обо мне. Тебе наследство, что ли, обломилось? Цветешь, а болтали всякую ерунду. – Чак внимательно присмотрелся к моему лицу и, как тогда, в первую нашу встречу, был явно удивлен отсутствием следов увядания во внешности «киноветеранши», а теперь еще и «падшей звезды».
– Болтали не зря. Немного покуролесила. Темперамент, знаешь ли, норов. То, что у других проходит в пятнадцать. Затянувшийся инфантилизм. Не трудись высчитывать – мне тридцать три. Я свободна от комплексов, дурных увлечений, скучного мужа и обязательств перед собственной «кинобиографией». Знаешь, когда все время примеряешься к будущему некрологу.
– Выглядишь ты отлично. Совсем как тогда… Меня потянуло к ностальгическим воспоминаниям… – Он поднялся и угрожающе навис надо мной, опираясь о подлокотники шезлонга. – Будем ждать, когда волна бросит меня на тебя, или позаботимся сами?
– Сами, – едва успела прошептать я и глухо ойкнула – яхту сильно качнуло, и поцелуй начался со стука зубов, во рту почувствовался солоноватый привкус крови. Мы замерли и с испугом посмотрели друг на друга.
– Поцелуй вурдалаков, – прокомментировал Чак следы на моем подбородке. Из его рассеченной губы сочилась кровь, несколько капель алели на белой майке.
«Вот уже и кино пошло», – подумала я, бросив взгляд на рубку, где с непроницаемым видом крутил штурвал Сол. Камеры при нем явно не было.
