Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
6
Записки Д. Д.
Похоже, писание этих записок превращается у меня в манию. Потребность старой девы, спешащей реализовать на бумаге свои несбывшиеся грезы, или откровения вышедшей в тираж Мессалины, возвращающейся таким образом к былым приключениям.
Как ни странно, святая грешница Дикси Девизо представляет сразу двоих.
Про визит в Москву и ночь на даче Артемьевых я не утаила ничего. Попыталась, конечно, взвалить всю вину на верного семьянина, исправно выполнявшего свой супружеский долг, в то время как кокетливая парижская шлюшка уже тянула к нему свои жадные коготки. Парижанку обидели, обманули, заронив в ее страждущую душу мечту о неведомом рае. Нет, Микки, лживый обаятельный болтун, не забуду я твои речи в Венском лесу, все то, от чего ты так просто отрекся…
Ого! Сейчас закапают слезы, превращая мои признания в лиловые пятна. Как все же приятно себя жалеть! Если честно, то обильный слезопад у меня вызывает именно это чувство: «Бедная, милая, славная, никем не понятая, никому не нужная Дикси…»
С таким выражением смотрела на меня Лолла, уже знающая про полученное наследство и мое полное материальное благополучие. Перевалив за пятый десяток, одинокая девственница вышла замуж за школьного дружка, с которым тогда, в пятнадцать лет, так и не переспала. Теперь Джимми овдовел и забрал престарелую возлюбленную в родной городок на юге Вирджинии.
Прощаясь со мной и Парижем, Лолла заливалась слезами, блиставшими на кофейной коже, словно алмазные россыпи. Она оплакала каждый угол отремонтированной квартиры и, кажется, готова была бросить мужа ради того, чтобы «убираться в такой роскоши». Я вручила новобрачной чек на крупную сумму – выходное пособие совместно со всеми просроченными долгами. Поколебавшись, Лолла спрятала чек в кожаный мешочек, который носила вместе со всеми документами в своем необъятном бюстгальтере. «На сохранение беру. Вышлю, как только понадобится. Ты ж девка шальная – того и гляди все имение на мужиков растратишь», – проворчала она с неким восхищением этим пороком хозяйки. И вдруг заохала, застонала, засморкалась в промокший носовой платок и кинулась мне на шею. Обнявшись, мы стояли перед тремя дедушкиными картинами, вернувшимися на свое место, и молчали. Потому что чувствовали много больше, чем можно сказать или выплакать…
Подсев в попутную машину, я мигом домчалась до Вены и первым же самолетом вылетела в Париж. Всю дорогу у меня дрожали от негодования руки. К тому же я вздыхала, не переставая, и стюард принес мне капли: «Сочувствую вашему горю, мадемуазель»! Ах, ведь я успела переодеться в черное платье!
Дома, приняв душ и достав из холодильника пакет молока, я предалась упорным размышлениям, что же представляет мой поступок – «свинство» или все же «не свинство»? С точки зрения прежней Дикси, находившей радость в эпатаже «избранного общества», осмелившегося пренебречь ею как актрисой, по мнению «телки» из порнушек, оставшейся на мели, мой контракт с «фирмой» являлся закономерным, вполне естественным шагом. С позиции Дикси Девизо – наследницы баронессы Штоффен, актрисы, вызвавшей восхищение Ала, женщины, для которой рыдала скрипка Артемьева, – союз с соглядатаями можно расценивать только как грязь. Грязь, из которой немедленно во что бы то ни стало следовало выбраться.
Я позвонила Солу, чтобы договориться о визите на «фирму». Пора атаковать врага.
– Что за концерт ты затеяла в замке? Очень впечатляюще! Маркиза де Сад в роли непорочной Жанны д'Арк.
– Заткнись. Я была пьяна и зла. Поэтому махала кулачками на стальных роботов. Понимаю, что не могу помешать вам шпионить за мной. Сама подписала приговор… Но я не знала, что это так тяжело… Умоляю, Сол, найди способ – мне надо отмыться. Я не выдержу больше… прошу тебя… У вас же не гестапо, а художественный совет. Когда я смогу приехать и поговорить с Шефом сама? Пусть называет любую сумму.
– Детка, сейчас же лето. Все разъехались. В действии только бригада технических сотрудников, работающих на тебя… И я все же не понимаю, что произошло? Тебя шокируют отснятые кадры как наследницу баронессы? На экранах они не появятся, меня в этом клятвенно заверили. Может быть, когда-нибудь войдут частями в какой-нибудь художественный фильм… И я не вижу причин, почему тебе как актрисе вдруг пугаться того, что ты делала совершенно спокойно всего год назад? А Микки, насколько я понял, на твоем личном горизонте больше не появится.
– Сол, не морочь мне голову. Я решила, и ты не сможешь меня удержать. Я рассказала все Чаку. Расскажу Алу, Артемьеву и подам заявление в суд. Найму хорошего адвоката. Это мое твердое решение, и у меня, слава Богу, теперь есть на это средства. Даже если вы сожжете мой замок – счета в швейцарском банке достаточно убедительны, уверяю тебя.
– Хорошо. Я выслушал бредовый ультиматум, но не полномочен принимать решения. Жди. В ближайшие дни постараюсь связаться с боссом и договориться о чем-то. Ты будешь в Париже? Отлично. Я позвоню. Только пока не суетись, не глупи, Дикси. Пожалуйста, это я уже по-дружески прошу.
Я действительно чуть ли не целый месяц просидела в летнем Париже, почитывая взятого из библиотеки Бунина. Никто не смущал моего покоя. И вдруг все завертелось с бешеной скоростью. В середине августа ко мне явился Алан. Я уже знала, что новый фильм Герта «Линия фронта» прошел отборочный этап на Венецианский фестиваль и его имя прочат в десятку лучших режиссеров. Но этого визита я никак не ждала, поставив на наших отношениях жирную точку.
Ал явился с розами и бутылкой потрясающего шампанского. Он прекрасно смотрелся в легком летнем костюме и белой рубашке с распахнутым воротником: герой вестерна, ставший миллионером.
– Не скажу, что я очень разбогател, детка. Но мне фартит. Конечно, ты в этом смысле вне конкуренции. – Он осмотрел мою квартиру. – Славно, очень славно, в придачу к австрийскому поместью просто шикарно… У меня дом в Калифорнии. Я совладелец крупного предприятия, которое пошло в гору. За полгода мой капитал увеличился вдвое… Про кинодела сама знаешь… – Ал смущенно опустил глаза. – Могу добавить, как в интервью: бодр, весел, полон творческих планов.
Мы разместились у холодного по случаю жары камина. Ал не обратил внимания на мои хозяйственные потуги. На столе появились фрукты, конфеты, бокалы, ведерко со льдом. Он терпеливо ждал, листая какой-то толстый журнал, и, как только я присела, начал обстоятельное теоретическое выступление:
– Теперь-то я смекнул, Дикси, что, собственно, надо делать с экраном! Я понял, как заставить зрителей плакать. А если они плачут – они твои. Поверь мне, сострадание – вот главный ключ к завоеванию. Заставить людей сострадать твоим вымыслам, сделать их причастными, и они у тебя в руках! – В глазах «ковбоя» мерцал фанатичный огонек, и я решила поддержать столь важную моему гостю беседу.
Похоже, я взяла на себя миссию ублажать Герта. Там, в отеле, в качестве одалиски, а теперь – в роли авторитетного кинокритика. Что ж, в сущности, я перед ним в неоплатном долгу хотя бы за то, что он заставил навсегда забыть о неудачном начале с Куртом Санси и открыл подлинную Дикси.
– Но ведь это самое непростое – вызвать у зрителя сострадание. Можно все залить глицериновыми или настоящими слезами, показать голодных детей, растерзанные трупы, разлагающихся заживо наркоманов, а в зале будут жевать резинку и тискать девочек. Если, конечно, там вообще кто-либо останется, кроме жюри. Да и «высоколобые» объелись «чернухой» – их этим не возьмешь.
– Верно. Тридцать лет назад всех тошнило от мелодрам, а Клод Лелюш просто взял в руки «Эклер» и снял «Мужчину и женщину». Без голых задниц, душераздирающих воплей и трупов. Но зрители плакали. Они пошли за ним, подчинились… Дело, видимо, не в том, что показать, а как.
– Он сделал продолжение, но магия пропала.
– Поезд ушел. Его поезд. Нельзя возвращаться в места, где ты был счастлив. – Ал взял меня за руки и поцеловал пальцы. – Извини, Дикси, я никогда больше не поеду с тобой в индийские джунгли…
– И никогда не станешь снимать «проблемные фильмы»?
– Даже если моя «Линия фронта» не провалится, я не вернусь к такому кино, Дикси. Наверно, это не мое дело. Честное слово, если мне подфартит на фестивале, я буду считать это шальной удачей.
– Но ты же сам две минуты назад заявил, что бодр, весел и полон творческих планов!
– Правильно, полон! Знаешь, что меня сейчас привлекает больше всего? Любовь! Нет, не сексуальные откровения трансвеститов и геев. – Алан увлеченно сверкнул глазами. – Настоящая большая любовь. Это беспроигрышная тема. Конечно, до жути захватанная, до блевотины обсосанная… но всегда необходимая, как туалетная бумага и зубная паста для тела и тема Бога и смерти – для души. В общем, «вечная ценность».
– Ты убедителен, как рыночный торговец, восхваляющий свой товар, но далеко не уверенный в его свежести. Самому-то пришлось прикоснуться к «вечному»? – жала я на больную мозоль «интеллектуального ковбоя».
– То, что мы называем «большой любовью», – в общем-то, сплошь головная материя, плод изощренного ума и, если хочешь, тонкой души. Услада гурманов, садомазохистские изыски в самых возвышенных сферах… Далеко не каждый нуждается в этом и не всякий умеет. Почти все мужчины говорят женщинам, с которыми спят, что любят их. И те воспринимают это как должное, отвечая взаимностью. Причем ни тех, ни других это ни к чему не обязывает – обычная прелюдия человеческого совокупления. Определенный эмоциональный обряд. Кстати, что ты имеешь против моего букета? Я хотел выглядеть галантным кавалером, а прекрасная дама, похоже, собирается мести розами пол.
– Извини, увлеклась дискуссией. – Я подняла пышный букет, забытый на кучке дров для растопки камина. Чудесные, царственные, гордые цветы совсем не повинны в том, что стали символом чего-то невразумительного, чаще всего фальшивого. По крайней мере в моей жизни.
– Наполни, пожалуйста, водой этот антиквариат – здесь литров десять, мне будет трудно удержать, – погнала я на кухню кавалера с огромной китайской вазой.
Ал с удовлетворением воззрился на счастливо устроившиеся розы.
– Традиционные ценности – в них есть душок приятного, прочного консерватизма… Алые розы на камине, а в комнате двое – это же классика, мировой стандарт. – Алан нежно сжал мою руку в своих огромных клешнях. – Вот видишь, образный ряд требует продолжения – розы, мужчина и женщина, любовь…
Скатываться на интим мне совсем не хотелось. Я осторожно высвободила руку, поправляя сервировку столика, и деловым тоном продолжила теоретическую дискуссию:
– Мне кажется, ты основательно продумал тему, испытывая к ней эдипов комплекс, – тебя манит загадка, но ты ненавидишь ее за недосягаемость. Как слепец в Лувре!
– Обидно. Непонятно, за что получил по носу. – Ал пересел с дивана в кресло – от меня подальше и начал сосредоточенно очищать яблоко. Я включила запись «Травиаты» на том самом любимом мной месте, где звучит мелодия прощания.
– Это, по-твоему, что? Ведь ты сейчас уверял, что великой любви нет. А есть только некий ритуальный камуфляж – брачные танцы фазанов.
– Эх, детка!.. – Он оставил яблоко и виновато посмотрел мне в глаза. – Есть. В том-то все и дело, что есть. И не только в классике, а здесь, сейчас. Но дается она избранным, как великий дар… Кто же признает себя обделенным?! Все умеют кое-как рисовать и писать письма, но Рафаэль и Байрон появляются даже не раз в столетие… Если ты делаешь успехи в постели, а к тому же вообще – славный малый, ничто не мешает тебе думать о своих чувствах как о любви. Только это совсем не то, детка…
– Как же ты намерен завоевать зрителя тем, что не знаешь сам?
– Быть Рафаэлем и понимать Рафаэля – не одно и то же. Иной раз критик объяснит тебе больше, чем предполагал сам автор. Я знаю, как любить и как быть любимым. И еще догадываюсь, как это должно выглядеть на экране.
– Будешь доснимать вместо Умберто наш индийский боевик? – улыбнулась я. – Дикси готова. Кстати, неплохая бы вышла «лав стори»!..
Ал обнял меня за плечи и протянул бокал.
– Выпьем за прошлое! За Старика, за все еще манящий нас берег мечты…
– А теперь, без паузы, – за настоящее, за твою победу, ковбой! – Мы чокнулись.
– За нашу победу, детка. Тот кадр на вокзале остался в фильме. За слезы Дикси! – И тут же, без перерыва: – За будущее без слез! Выпей, дорогая, а я потом изложу главные тезисы.
Мы снова выпили, закусывая фруктами. Алан совершенно пренебрег моими кулинарными хлопотами, не позволив даже разогреть в микроволновой плите доставленные из ресторана котлеты «деволяй». Он пришел ко мне с подарком и теперь торопился его выложить.
– Я холостяк, Дикси, – торжественно объявил Ал, словно об избрании нового президента. – Не стану дурить тебе голову, жена сама оставила меня. Мы разошлись по-дружески, она попала в хорошие руки и, кажется, счастлива. Дети устроены. Я все основательно обдумал и прибыл к тебе с предложениями – заметь, одно не исключает другого. Сосредоточься, детка. Вариант первый: ты становишься моей женой и героиней моих триумфальных лент.
Он явно волновался, выкалывая вилкой на апельсине единицу, а затем кинул его мне.
– Держи! Вариант второй – ты выходишь за меня замуж и бросаешь сниматься либо снимаешься у любых других мастеров. Возьми, это второй. – Он бросил мне исколотый апельсин. – Третье – ты остаешься свободной женщиной, но становишься моей экранной звездой. Вот!
Ко мне покатился оранжевый мячик с римской цифрой «три».
– И наконец последнее… – Ал смел пронумерованные фрукты на пол. – Ты посылаешь меня к черту!
Я подобрала ни в чем не повинные апельсины и сосредоточилась на уборке стола.
– Это так неожиданно, Ал. Нельзя же брать старую крепость с налета! Она может обрушиться в сторону осаждающих!
– Ты уже обещала кому-то руку и сердце?
– Брось, я закоренелая одиночка.
– Зря, тебе как раз пора подумать о детях.
– Алан, ты все правильно подсчитал. Мне тридцать три. Последний шанс завести семью. И, в сущности, ты мой первый мужчина. Имеешь все основания стать последним… Но… Я не очень люблю детей. И вообще…
– Не напрягайся с аргументами, а то сейчас скажешь глупость, – тактично остановил меня Алан и достал из сумки толстую папку. – Ты должна подумать. Вот сценарий, который я запускаю в сентябре. Кристин – твоя роль… Далее… в смысле импотенции. Это было временное явление. Я готов сегодня же доказать тебе справедливость своего заявления. – Он шутливо упал на одно колено у моих ног и взял за руку. – Мечтаю увидеть на этом пальчике обручальное кольцо. Знаешь, что я выгравирую на нем? «От первого и последнего».
– Спасибо, дорогой, ты просто Санта-Клаус с мешком подарков. Переночевать я тебя, пожалуй, оставлю… А сколько времени ты даешь мне на размышления?
– Оговорим сроки завтра утром.
…Я уже заметила, что события в моей жизни обычно наваливаются кучей. Видимо, они подчиняются какому-то закону притяжения, образуя островки повышенной напряженности в зияющих пустотах. Почти месяц я валялась в моей голубой спальне совсем одна, обложенная журналами и книгами, а в эту ночь она стала похожа на переговорный пункт международного телеграфа, совмещенный с гнездышком новобрачных.
Боясь напомнить о «развлечениях» с увечьями, Алан старался быть галантным. Пожалуй, излишне. А я, в свою очередь, не желая спровоцировать дикие страсти, вела себя, как недавно покинувшая институт благородных девиц невеста. Не хватало только поминутно повторяющихся: «будьте добры», «извольте», «а не тревожит ли вас моя нога?», «ну что вы, я ее даже не заметила, как, впрочем, и все остальное».
Отработав «две смены», Алан получил право немного вздремнуть. Но звонивший был не в курсе наших проблем. Схватив телефон, я пошлепала босиком в гостиную.
– Дикси, извини. Мне не следовало обижать тебя. Я все хорошенько продумал. Если они вздумают напирать, мы вместе с тобой дадим им гремучий отпор!
– Не беспокойся, Чак, даю слово, что буду отстаивать твои интересы не хуже «малышки». Спасибо, ты славный малый. Я благодарна тебе за все…
Отлично. Тяжесть свалилась с моих плеч. Прямо подарок к свадьбе. Еще уладить кое-что с «фирмой», и можно начинать новую жизнь. Не успела я прильнуть к теплому боку сопящего Ала, как снова была вызвана настойчивой трелью.
– Это Сол, детка. Я беседовал с Шефом. Он дал мне слово, что больше «работать» с тобой не будет. У него другой «объект». Во всяком случае, я прикован к постели жесточайшим радикулитом и целый месяц, как говорят врачи, проваляюсь дома. Звони, проверяй, если сомневаешься. А в сентябре «комиссия» соберется, ты явишься в Рим, мы рассмотрим твои «иски» и, надеюсь, придем к общему соглашению, тем более что на носу октябрь – заключительный срок твоего контракта. Гуд бай, крошка. Успокой свои нервы и подумай о хорошем муже… Звони, если померещатся за спиной страшные тени. Или узнаешь о хорошем лекарстве для моей спины.
– Спасибо, Сол. Ты объявился очень кстати. Я как раз начала курс успокоительных процедур. Твоя программа придает мне уверенности. Не грусти, я буду часто звонить… Да, попробуй пчел. Лучше живых. Сажаешь на больное место – и бац!
На кухне за чашкой ночного кофе я пролистала сценарий Ала, выискивая куски своей роли. Это была история женщины, попавшей из низов общества в заоблачные выси калифорнийских хищников. Став женой расчетливого и бессердечного дельца и осознав трагизм своей ошибки, Кристин уплывала в океанскую даль на яхте, хитроумно обрубив все пути к отступлению. Бедняжка погибала, отвергнув подаренную ей роскошь и любовь мужа, замешанную на стяжательских инстинктах… Да, придется основательно проработать характер, чтобы проникнуться духом ненависти к образу жизни сильных мира сего. Я с удовольствием вспомнила изящную «Лоллу» и связанные с ней ощущения привилегированности, а также собственное австрийское имение. Но это же шикарная роль! Дождалась, Дикси!
С бокалом шампанского я села на кровать, рассматривая спящего Алана. Край шелкового одеяла едва прикрывал его бедра, оставляя для обозрения скульптурно вылепленный торс. Кто бы мог подумать, что парень с рекламы сигарет увлечется «большим кино»? Но ведь занялся же Рейган большой политикой, а Дикси Девизо собирается сделать шаг из «порно» на экран Каннского фестиваля… Крепкое тело, спокойное мужественное лицо человека на взлете жизни – у него еще масса времени в запасе. Что ж, и мне еще не поздно начать все заново. Атласный пеньюар послушно соскользнул на ковер от одного движения плеч, и в зеркале предстала та, что так и не сумела распорядиться «личным капиталом». Лет пять – семь у меня в запасе есть – достаточно, чтобы успеть завоевать Олимп…
Боже, кому это пришло в голову звонить в такую пору? Я бесшумно выскользнула на кухню, боясь услышать что-то страшное. Так поздно и настойчиво звонят либо по ошибке, либо в экстренных случаях, когда ждать уже нельзя.
– Дикси! Какое счастье, ты дома! – Голос Майкла звучал бодро и совсем близко.
– Ты понимаешь, что сейчас ночь? Что случилось? Не молчи!
– Ночь?.. Ох, я полный кретин! Прости, мы здесь немного отметили концерт, и я рванул к телефону. Мы гастролируем в Нью-Йорке.
В его интонациях было что-то незнакомое.
– Господин Артемьев, это вы? – удивилась я. – Появился какой-то американский акцент или новая развязность?
– И то, и другое! Я жутко разбогател – получил гонорар и все необходимые документы для оформления наследства.
– А я уже вступила во владение Вальдбрунном и даже провела встречу с прислугой.
– Поздравляю! Теперь придется как-то представить хозяина, уж извини.
– И еще одну хозяйку. Ты приедешь с Наташей?
– Для начала явлюсь один. Совсем скоро – уже заказан билет на поезд. Буду в Вене четвертого сентября. Ты случайно не собираешься в это время посетить имение?
– Ах, жаль!.. Боюсь, у меня как раз начнутся съемки в Америке. То есть мы с тобой поменяемся местами в пространстве.
– Поменяемся местами… – Голос Майкла поблек и отодвинулся, будто расстояние, которое только что было курьезной условностью, стало физической реальностью.
– Мне, видимо, не придется часто навещать поместье. Собираюсь целиком врубиться в работу. И вообще… чувствуй себя там хозяином.
– Но нам же необходимо увидеться! Мы же ничего не решили! Мы должны…
Связь, истончившись, окончательно прервалась. В трубке зачастили короткие гудки. А я сидела, вопросительно глядя на аппарат и понимая, что снова должна вцепиться в спасательный круг определенности. Едва спущенное на воду, крепенькое судно моего нового будущего дало течь. В груди заныло, а роль Кристин показалась глупой. Господи, почему я никогда не знаю, чего хочу? Прав Чак – так далеко не уедешь. Прав Майкл – детство затянулось, Дикси. Непосредственно переходя в старческий маразм. Чего же я все-таки в этой жизни не ухватила, почему жадничаю, стараясь заполучить все разом?
– Ал, милый, – позвала я в отчаянии, торопясь заглушить еще звенящий в ушах голос Майкла. Он сразу открыл глаза.
Мгновение растерянности и теплая радость. Ал сгребает меня в охапку и прижимает к груди.
– Ты почему бродишь голая ночью, а? Совершенно обнаженная и одинокая – это невозможно допустить!
– Постой, Алан. Скажи честно… Фу, глупость какая!.. Скажи… – я высвободилась из объятий и убрала с его лба жесткие вихры, – ты любишь меня?
Он фыркнул и постучал по моему лбу указательным пальцем.
– Подумай, детка, ты можешь назвать хоть одного большого художника, который в моем возрасте и блистательном финансовом положении стал бы жениться по расчету?
