Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
В середине сентября Михаил получил письмо от адвоката Дикси. В связи с подготовкой брачного контракта мадемуазель Девизо просила господина Артемьева прибыть в Вену. Она также предлагала ему обдумать вопрос о продаже своей части имения, поскольку ее будущий муж намерен владеть Вальдбрунном без участия русских родственников. Дикси Девизо назначала господину Артемьеву встречу 30 сентября в 10 часов утра в известной ему гостинице «Соната».
Пользуясь полученным вместе с правом собственности статусом «постоянного места жительства» в Австрийской Республике, господин Артемьев вылетел в Вену. Здесь он оформил документы, передавая свою долю владений Вальдбрунна мадемуазель Девизо, а деньги – жене и сыну.
Сидеть одному в гостинице, где прошло их первое свидание, было просто невыносимо. Тем более в собственный, возможно, последний день рождения. Во всяком случае, в Австрию Михаил больше приезжать не собирался. Встреча с мадемуазель Девизо была назначена на следующее утро, и конец ясного, солнечного сентябрьского дня он решил провести в Вальдбрунне, прощаясь с домом и связанными с ним иллюзиями.
Прибыв в поместье, Майкл заперся в комнате, засунул за пазуху пахнущий духами Дикси шарф с формулой любви на лазурном поле и стал писать «веселый реквием» по своей фарсовой «лав стори» – короткой и сокрушительной, шутя сломавшей его жизнь. А потом поднялся на башню, надев чистую рубашку, как солдат перед боем, чтобы сыграть последний концерт…
– Я не мог понять, как жить дальше после того, как потерял тебя. Не за что было зацепиться – все рушилось и осыпалось под моими пальцами. Я понял, что никому не нужен и не нуждаюсь ни в ком. Ощущение свободы окрыляло и холодило, как курок у виска. Хотелось бежать в никуда – радость превратилась в боль, свобода – в пустоту. Я пил и пил, чтобы перестать чувствовать… Но перестал слышать. Это означало конец. Но я же артист, Дикси, всю свою жизнь я примерял на себе мироощущение великих художников – я перевоплощался в Моцарта, Бетховена, Паганини… Я не мог позволить себе скончаться в вытрезвителе или на трамвайных рельсах… Смутно соображая, куда толкает меня провидение, я прибыл сюда… Знаешь, самоощущение российского бомжа и даже очень опустившегося владельца австрийского замка – совсем разные вещи… Пока я торчал со скрипкой на заплеванной детской площадке, я был свободен, не помышляя об ответственности. Завладев состоянием, я стал обязан позаботиться о нем, то есть распорядиться.
– Боже мой! Меня угнетало то же самое… Я даже составила завещание, Микки… Я оставила Вальдбрунн тебе… – Она смущенно покосилась на поникшую в кресле фату Клавдии с засохшим веночком флердоранжа. – Все-таки это получилось слишком театрально…
Майкл крепко сжал щеки Дикси в ладонях, чтобы не дать ей возможности спрятать глаза.
– Ты собралась сыграть грандиозную финальную сцену? Ведь так, Дикси? А я завещал свою часть этого поместья тебе… Собственно, ничего удивительного, что мы думали с тобой об одном и том же. Видимо, наши души давно заключили тайный союз.
– Микки! – Дикси судорожно прижалась к его груди. – Ты хотел уйти? Уйти совсем?..
– Не знаю. Моя жизнь кончилась в тот момент, как такси умчало тебя в дождливую ночь. Я завис над бездной, слыша, как истекает время в моих «песочных часах». И вот получил это письмо. Оно подписано твоим адвокатом.
Дикси взяла у Майкла плотный конверт.
– Как? Я никогда не собиралась подписывать брачный контракт и выкупать у тебя имение… Мой адвокат не писал тебе, Микки! – Дикси протянула ему письмо Клавдии. – А я получила вот это.
Пробежав послание баронессы, Майкл задумчиво свернул листок.
– Мне кажется, писавшему очень хотелось найти в твоем лице приверженца своей страшной идеи… Не скрою, получив сообщение из Вены, я чувствовал то же самое… Даже написал тебе… И сочинил прощальный реквием…
– Мы словно избавились от колдовских чар, Микки. Твоя музыка расколдовала нас – я шла на ее зов, нет – неслась, летела… И вместо объятий смерти попала в твои… Но все-таки любопытно, кто прислал тебе извещение о моей свадьбе, ведь день еще не был назначен… Здесь, наверно, полно привидений…
– А скорее всего искателей наследства, – заметил Майкл. – Похоже, нас пытались втянуть в какой-то сюжет, подсунув эти письма, как бомбу с часовым механизмом… – Майкл смотрел перед собой невидящими глазами, словно и впрямь увидел призрак. – Нас хотели убить и лишь немного просчитались во времени. Да еще не предусмотрели счастливый эффект: перенесенный шок вернул мне слух…
Оба посмотрели на загадочные послания.
– Эти листки могли бы заинтересовать следователя. Если бы, конечно, писавший достиг цели…
– Майкл, дорогой, лучше поскорее все забыть. Давай избавимся от этой гнусности. – Дикси бросила в огонь письма.
Когда кочерга разметала оставшуюся от бумаг горсточку пепла, им действительно стало легче.
Однажды Дикси рассказала Майклу о Чаке и Але, а также о том, как в качестве «вызова снобам» снималась в весьма откровенных фильмах. Вот только о «фирме» умолчала. Этот эпизод остался единственной запертой дверью ее прошлого – той ненужной, чужой, в сущности, жизни, что прошла без Майкла.
– Ты представлял меня другой? – Рассказав о наркотиках и связи с Вилли, Дикси не могла смотреть в глаза Майклу.
Они сидели у реки на «скамеечке Клавдии», наблюдая, как шныряет в камнях выводок бойких утят.
– Нет, девочка, – печально покачал головой Майкл. – Ты же не виновата, что рядом не было меня… А я мог никогда не найтись.
– Может, так было бы лучше. Лучше для тебя и твоей семьи, Майкл.
– Ничего на свете не может быть лучше того, что у меня есть сейчас. А в семье был совсем другой – плохонький, в общем-то, человечек… Наверно, Наташа достойна лучшего.
– И ты тоже, Майкл. Ух, как хотелось бы сейчас отмыться от всего – от глупостей, легкомыслия, злости, тщеславия, грязи!.. Забыть о Чаке и Але, о гнусных фильмах Эльзы Ли…
– Ни в коем случае, Дикси! Пойми, ты нужна мне такая – и ничего из твоей истории я не решился бы вычеркнуть. Ни твоих мук, ни твоей радости, ни ошибок, ни сожалений. Ты – это ты. Совершенство – это гармония разнообразия, а не чистота дистиллированной воды.
– Ты и вправду не ревнуешь?
– Мне не к кому ревновать, Дикси. Ты – моя. Вместе со своей жизненной школой и нелегкими поисками. Ведь ты искала меня, правда?
– Но слишком часто ошибалась. Иногда – очень приятно, а иногда…
– Детка! Ведь твоя попытка с флакончиком снотворного… Жуть!.. Мы могли никогда не встретиться. – Он посмотрел на сжавшуюся Дикси так, словно видел ее после долгой разлуки. – Иди ко мне и перестань бояться… Грязь – это совсем другое, Дикси… Как тебе объяснить?.. Нравственное чувство – это что-то вроде музыкального слуха. Фальшь есть фальшь. Что бы ты ни играла – Бетховена или детскую песенку… Ты не способна совершить гнусность – у тебя безошибочное чутье к подлинности, Дикси… А твой разврат невинней иного гнусного поцелуя…
По спине Дикси пробежали мурашки – на секунду ей показалось, что Майкл узнал о ее контракте. Но он обнял ее и прижал к груди.
– Эх, одно только нестерпимо жаль – ведь мы могли бы встретиться раньше!..
– Ну, хотя бы всего на полгода, Микки!
Октябрь близился к концу, а значит, истекал срок злополучного контракта. Неужели провидение простило ее, сохранив страшную ошибку в тайне?
Как-то поздно вечером, воспользовавшись минутной отлучкой Майкла, взявшего за привычку собственноручно готовить поздний ужин, Дикси набрала номер Сола.
– Привет, ты где? – прохрипел он с видимым усилием. – Меня совсем залечили. Плюс ко всему – вспышка воспаления легких. Грозят засунуть в больницу. Но я пока сопротивляюсь… Болтают, что свадьба не состоялась. Что так?
– Сол, как-нибудь я навещу тебя, надеюсь, не в больнице, и все расскажу сама. А сейчас, извини, мне надо торопиться. Будь умницей, не хандри…
«Ну, значит, все в прошлом… В чужом, безобразном прошлом», – с облегчением вздохнула Дикси, решив, что про «фирму» и Сола наконец-то можно забыть.
…Попытки Дикси записать на магнитофон его подарок растрогали Михаила.
– Отличный музыкант этот Карно. Я бы взял его в свой оркестр.
Они часто мечтали, что Артемьев соберет виртуозов, забрав кое-кого из России, а главное – Сашку, ставшего отличным пианистом.
Однажды «Прогулки над лунным садом» будут играть в Венской опере. Дикси сядет в ту самую ложу, где они слушали «Травиату», а в финале ей придется подняться на сцену, чтобы забрать часть заваливших сцену букетов. Микки подтолкнет ее вперед – в свет рампы и шквал аплодисментов… Публика устроит овацию, выкрикивая стоя многоголосое «браво!». Оркестр сыграет еще что-нибудь из «Тетради Дикси», и вновь прогремят аплодисменты, а на усах старого капельмейстера блеснет счастливая слеза…
– Ты не знаешь, какой сегодня день? – спрашивала Дикси, ожидая услышать в ответ недовольное рычание Майкла:
– Прекрати! Мы живем в другой системе координат. Когда появится солнце, выйдем на прогулку, лишь проголодаемся – потребуем еду. А Вену навестим по первому снегу, начнется деловой сезон – оформление развода, заключение контракта… Весной состоится свадьба – самая роскошная в этих краях.
– Как же мы узнаем весну?
– Очень просто. Прямо под окнами, как сообщил Рудольф, – газон с крокусами. Они первые пробивают лиловыми и белыми головками снежную крышу. И вместе с ними начнем пробиваться к солнцу мы.
– Ах, Микки, ты специально придумал такой календарь, чтобы отложить дела. Снега здесь вообще, наверно, не бывает. А значит, по-твоему, зимы… Но зато цветов – море.
Хозяева гуляли по своим владениям, держась за руки, одетые как для сцены. Дикси – в голубом песцовом палантине Клавдии, завещанном ей в личное пользование. Майкл – в длинной шинели стального сукна, относящейся к эпохе Австро-Венгерской империи и будто извлеченной из театральной костюмерной. Но Майклу шинель нравилась, он уверял, что чувствует в ней себя русским поэтом Лермонтовым, убитым на дуэли в прошлом столетии.
Действительно, «барон» Артемьев выглядел очень романтично – поднятый воротник, отделанный по краю тускло-серебряным галуном, и длинные, как на бетховенском парике, темно-медные пряди, которыми с издевкой играл ветер. Майкл носил белые лайковые перчатки, согревая свои тонкие, зябнущие от бездействия пальцы.
Дикси недоумевала, почему ей доставляет такое удовольствие просто смотреть на Майкла. Ведь когда-то при первой встрече господин Артемьев произвел на нее удручающее впечатление своей будто нарочитой нелепостью. Да, это была великолепнейшая, неподражаемая, грациознейшая нелепость!
Пошептавшись с Рудольфом, она получила однажды то, что хотела, – новенький «Полароид» с огромным запасом кассет. Теперь можно было ловить мгновения, запасаясь картинками на будущее. Чаще всего Дикси снимала Майкла тайком, так как он продолжал считать себя отвратительно нескладным даже после появления ее фотошедевров. «Наедине с клавесином» – босой Маэстро в накинутой на голое тело шинели сосредоточенно «принюхивается» к извлекаемым звукам крупным внимательным носом. «Пигмалион и Дикси» – склонив голову и слегка прищурив каштановые глаза, он смотрит на возлюбленную с гордым восхищением, словно только что завершил труд по «вылепливанию» лежащего перед ним в позе тициановской Венеры розового тела.
Не хватало «Спящего Маэстро», и наконец случай улыбнулся Дикси. Проснувшись, она тихонько выскользнула из объятий Майкла. Упавшая рука нащупала лежащую всегда рядом скрипку и прижала ее к щеке. Он счастливо улыбался, свернувшись калачиком в обнимку со своим сокровищем. Растопыренные пальцы бережно и жадно обнимали затейливо выгнутые бока «деревянной подружки». Дикси отошла к окну, чтобы точнее «взять» кадр, но тут же ахнула, припав к подоконнику.
– Микки… – не оборачиваясь, позвала она. – Милый…
Он мгновенно проснулся от необычной интонации ее голоса и, подойдя, обнял Дикси за плечи.
– Что же, значит, пора… Сезон борьбы за наше сказочное будущее объявляю открытым!
Перед ними расстилался совсем иной мир – притихший, холодный, тщательно выкрашенный за ночь снежной краской.
После завтрака, выслушав недоумения Рудольфа по поводу неожиданного снегопада, бывшего последний раз в эту пору накануне войны, хозяева поднялись на башню. Холмы, поляны, леса, еще не сбросившие листвы, покорно приняли тяжесть влажного снежного покрывала. Кое-где пробивалась яркая, недогоревшая крона ясеня или клена, пушистые ветки елок серебрила седина. Лужайки и газоны парка, спускавшиеся к свинцово-блестящей реке, светились матовой белизной. Пустота, чистый лист, на котором предстоит начертать свою новую судьбу – прекрасную небывалую мелодию.
– Ну вот, Дикси, мы отправляемся в решительный бой. Победив в нем, я стану по-настоящему сильным и смогу назвать тебя своей женой.
От пронзительных порывов влажного ветра, несущего над их взлохмаченными головами и над всем продрогшим миром рваные клочковатые облака, от страха и восторга, предшествующих всякой праведной битве, они крепко обнялись. И стояли долго, как на перроне у отбывающего поезда. Из-за суконного плеча Майкла Дикси увидела мелькнувший внизу световой зайчик и обмерла, не в силах ни закричать, ни заплакать. Перед глазами мгновенно вспыхнуло чужое, ненужное воспоминание: сплетенные на золотом песке южного острова обнаженные тела, следящий за ними из-за кустов объектив Сола. Зеркальный отблеск, залетевший издалека, шальная пуля, метящая в сердце.
Дикси спрятала лицо в теплый шарф на груди Майкла, пахнущий таким летучим, таким ненадежным счастьем.
– Не отпускай меня, Микки. Никогда не отпускай!
4
– Итак, мы выходим к финалу. Сегодня двадцать пятое октября – редкое везение! Могу признаться, что впервые укладываюсь в сроки. Хотя толкусь на режиссерской делянке чуть ли не три десятилетия.
– Постучите по дереву, Шеф. Вся соль в финале, который еще предстоит снять, – заметил продюсер.
– Хочу напомнить тем, кто в силу своей занятости не смог просмотреть развитие «импровизационного стержня» нашего сценария. – Руффо обратился к молчаливо отсиживающейся группе «технарей». – Мы сделали попытку вывести течение событий на финальную прямую. Как известно, наши герои расстались. Москвич, как у них водится, запил горькую, опустившись до свинского состояния, француженка затеяла шумную возню вокруг подготовки собственного самоубийства. Составила завещание, записала музыку Артемьева в исполнении уличного бродяги и заявила о своем желании посетить напоследок Вальдбрунн. Мы приняли все это за чистую монету и поспешили опередить события. Письмо, подброшенное нами в замок, и послание в Москву имели целью помирить и сосватать эту пару, что нам и удалось. «Группе слежения» посчастливилось заснять поэтические сцены на верхушке башни, сдобренные изрядной долей высокопробной эротики…
– Выходит, можно приступать к монтажу? – с сомнением предположил Квентин. – На мой непросвещенный взгляд, эксперимент не слишком удался. Помнится, кто-то здесь обещал убойные кадры.
Шеф мрачно осмотрел компаньонов и скомандовал механику:
– Прокрутите в темпе последний ролик. Мне хочется убедить уважаемого Квентина, что его деньги потрачены не впустую.
В комнате погас свет, и на экране зашумел ветвями клен над могилой капитана Лаваль-Бережковского.
– Дальше, дальше! – скомандовал Шеф. – Вот… Чудесно. Я готов смотреть волнующую сцену снова и снова. Разве это не убедительное доказательство моей изначальной идеи, которую кое-кто из вас считал бредовой? Какая выразительность в нарочитой статичности, какая необычная, невозможная для нормального кино игра планов! Смело и необычайно трогательно! Честное слово, этот жадный секс на верхушке башни, под ночным небом… Это неистовство, какое-то обреченное неистовство двух зрелых, слившихся в любовном экстазе людей! Нет – в экстазе Любви! Изысканно, чертовски изысканно! Смотрите! Вы когда-нибудь видели секс во фраке? Нет, естественно, не в комедии. Предполагали, что мужчина без штанов и в «бабочке» выглядит смешно? Ничуть. Этот парень сделал невозможное – он величественный и живой одновременно – символ и живая плоть, трагедия и фарс!.. Уверен, он переплюнул бы самого Дастина Хоффмана, если бы сообразил сменить профессию.
– Конечно, эффект «скрытой камеры», чувство подсмотренности становится здесь художественным приемом, – вставил руководитель «бригады слежения», оператор, заменивший Сола.
– Даже изощряясь в составлении съемочного плана, мы бы не смогли добиться подобного эффекта, – одобрил Шеф. – Отлично удались, на мой взгляд, эпизоды «ужина в замке» и постельная эпопея в спальне. Голый человек со скрипкой над отдающейся ему женщиной! Запредел!.. Иногда я начинаю завидовать этому русскому. Чертовски повезло малому! Даже в качестве иллюзии эти деньки стоят того!
– Вы забываете о финале, – осторожно напомнил Квентин. – Или у вас изменились планы?
Шеф «не заметил» вопрос.
– Квентин, надеюсь, вы убедились, что ребята поработали отлично. Ваши денежки не вылетели в трубу, но не стоит морочить им голову нашими творческими дрязгами. – Шеф, к облегчению пятерых «технарей», объявил: – Можете быть свободны, друзья. О непосредственном задании я сообщу каждому из вас отдельно после того, как мы здесь придем к консенсусу.
…Троица заперлась в опустевшем зале.
– Так что тебе хочется знать, Квентин? – угрожающе придвинулся к продюсеру Шеф.
Как ни в чем не бывало Квентин продолжил свой вопрос:
– Я просто хочу прояснить для себя ход ваших высокохудожественных мыслей. Целую неделю вы с Руффо готовили трюк с письмами, подкачивали трагизм, подпускали мистики, страха… Ведь нам-то хорошо известно, что эти двое – обезумевшие от любви чудаки, слепые и наивные, как дети. Мы хотим только одного – заснять наивную дуру, летящую с башни. И подать всю историю примерно так: святая любовь не выдержала испытания жестокой реальностью. – Квентин хмыкнул. – Уж не знаю, что там по вашей концепции так измучило бедняжек – алкоголизм, богатство, национальная несовместимость, идеологические разногласия… Мне плевать. Я доверяю твоему чутью, Руффо, и твоей хватке, Заза… Но почему вы отменили смертельный трюк, заставив героев примириться?
– Ладно, Квентин, признаюсь: трюк с письмами не прошел, – вздохнул Руффо. – Зато подал гениальную идею для финала. Вы же понимаете, я влез в это дело не из любопытства и не из пристрастия к «сладким романам».
Руффо достал кассету и поставил ее в видеомагнитофон.
– Это моя личная копия, для архива. Вроде альбомчика с голубками и нежными открыточками для сентиментальной бабули.
На темном экране смутно белело расплывчатое пятно. Тени по краям сгущались, приобретая очертания верхушек огромных елей. Вдруг невероятно четко, почти осязаемо, перед глазами проплыло облачко тончайшего газа и в нем – женская фигура с подсвечником в руке. Нечто сомнамбулическое, летучее в крадущихся движениях – она прислушивается, вглядываясь в темноту, и вдруг замирает. Белая невеста, волшебное видение – бесплотный дух, мечта? Она напрягается в струнку, устремляясь ввысь, и медленно возносится – в темное небо вспархивает облачко легчайшей фаты. Экран заслоняет широкая мужская спина, сильные руки подхватывают невесомое, бессильно обмякшее тело. Оба они словно бесплотны, озарены каким-то потусторонним сиянием – серебристым нимбом, знакомым иконописцам…
– Не видел ничего подобного, честно, Заза. Эта пленка дорогого стоит. Как и вся эта история! – Он зашептал: – Нам чертовски, сатанински повезло… Мы сидим на золотой бочке! «Башне» нужен мощный финал. Апофеоз! Великая любовь будет убита гаденьким, мерзким. Бессмертное – смертным. Нам нужен контраст – победа земного над небесным, грязи над святостью. С хрустом костей и размазанным по старинному булыжнику мозгом. Нужны современные Ромео и Джульетта, сыгранные гениальными актерами до конца. Гиперреализм на широком экране. Украденное у судьбы Таинство – таинство смерти – на глазах миллионов зрителей… Дикси – красавица и хорошая актриса. Но в нашем сценарии она станет звездой века. А произведения маэстро Артемьева получат широкую известность. Посмертно… Боже, кто из нас не мечтал о посмертной славе!
– Мне больше по вкусу прижизненная, – пробурчал Шеф, задумавшись над манифестом Хогана. – А ты не перегибаешь палку, Руффо?
– Ничуть! Наша задача – прорыв в неведомое. Деликатность и трусость неуместны. Удача сама идет нам в руки. Микки – гениальный партнер Д. Д. Он одержим любовью и уже давно облюбовал эту башню! Нам необходимы два трупа. Два – слившиеся в последнем объятии! – Глаза Хогана фанатично сверкали.
– Ты сбрендил, Хоган. Садист и маньяк. – Заза не скрывал опасливого отвращения, граничащего с восторгом. – Хотя во многом прав… Мне и самому не терпелось, чтобы эта пара вспорхнула в звездное небо… Кружева, флердоранжи, скрипка – полет над лунным садом… А потом – бац! – Заза вздрогнул, представив хруст костей, и призадумался. – Но ты утопист, Руффо. Как нам удастся загнать на эшафот этих счастливчиков? Они сейчас так сильны… Даже если пытать их каленым железом…
– Существует куда более действенный способ, чем железо и дыба. Пытка недоверием, – улыбнулся Руффо. – Надеюсь, вы поняли, друзья, что на сей раз просчетов быть не должно – ювелирная точность, как в цирковом номере. Дубль второй – и последний…
– Кто же будет это снимать? – поинтересовался вдохновленный идеей финала Квентин.
– Какая разница! Для оператора концовка должна стать полной неожиданностью. Как, впрочем, по официальной версии, и для всех нас. Мы хотели уберечь музыканта, но не смогли… Увы, шлюшка Девизо потащила его за собой, – изобразил скорбную гримасу Хоган.
– А может, нам стоит использовать Сола? Он тщеславен и глуп, к тому же неравнодушен к красотке, а значит, легкая добыча. Мягкая глина – лепи, что хочешь!
– Хорошая идея, Шеф! – оживился Руффо. – Надо сделать так, чтобы в Вальдбрунн вместе со мной явился Барсак. Нет, разумеется, не как единомышленник и помощник. Сол ненавидит меня и не поверит мне ни на йоту… Но мы сделаем из него отличную подсадную утку для доверчивых любовников. А затем – насквозь погрязшего в грехах козла отпущения. Для тех, кто вздумает затеять следствие.
– Хорошо, я вызову Сола, постараюсь примириться и командирую в замок.
– Никаких приглашений! Ты что, Заза?! Пусть рвется к тебе сам и умоляет доверить ему переговоры с нашими героями.
– Сол не поверит, что Дикси – стерва.
– Для него ты выдашь другую версию, Заза, сделав исчадьем ада господина Артемьева. Пусть Сол катится в поместье разбираться и запутает голубков еще больше. А уж там я сработаю не хуже Шекспира! Гора трупов и скорбный голос мудреца: «Нет повести печальнее на свете…»
Руффо захохотал мелко и дробно, как от щекотки.
Соломону уже второй раз звонили коллеги из Лаборатории, конфиденциально сообщая, что в Вальдбрунн командированы Хоган и «группа слежения». Барсак сообразил, что все это неспроста. Он давно уже вышел из игры, ссылаясь на болезнь и выплатив неустойку «фирме».
Преувеличенное недомогание Сола было предлогом отстраниться от «дела». Он не обманул Дикси, передав Шефу ее ультиматум и присовокупив к нему свой: если за «объектом» не прекратится наблюдение, он выходит из игры. Барсака заверили, что красотку оставили в покое, и посоветовали отдохнуть. Все это устроилось так просто, что сомневаться в обмане не приходилось. «Даже не постарались убедить меня в своей лжи, стервецы, – скрежетал зубами Сол в ответ на пожелание подлечить нервы. – Сделали из меня соучастника, чтобы при случае посадить в дерьмо. А уж случай, видать, будет не из простых».
В сентябре Соломону позвонила из Парижа некая мадам Женевьев. Соседка мадемуазель Девизо сообщила, что «милая девочка» отправилась путешествовать, оставив для господина Барсака толстый конверт, и настоятельно просила передать его лично в руки адресата.
– Дикси подчеркнула: «при любой ситуации», – заговорщическим шепотом предупредила старушка, подозревая, что является посредницей в какой-то романтической истории.
Соломон как раз был прикован к постели приступом затяжной пневмонии и попросил переслать ему пакет в Рим.
Поколебавшись, мадам Женевьев выполнила просьбу. И Сол углубился в занимательное чтение «Записок мадемуазель Д.Д.» с весьма нелицеприятными отзывами в свой адрес. Дойдя до последних страниц, больной вскочил, ринулся в ванную, наспех побрился, затем, не раздумывая, облачился в свою походную джинсовую пару и громко выругался. Какого черта пороть горячку, когда есть телефон!
Дворецкий передал трубку хозяину, и Сол впервые услышал четко и вполне легально голос, который не раз воровски подслушивал.
– Я знаю о вас от Дикси, мсье. Что? Нет-нет, она чувствует себя прекрасно… Действительно, были кое-какие трудности, но недоразумение уладилось… Мы очень счастливы, Соломон, и собираемся вскоре пожениться.
– Дикси… Дикси так много хорошего говорила о вас… Я убежден, вы получите лучшую жену на свете, господин Артемьев… Только… – Сол замялся, не представляя, каким образом может предупредить Майкла об опасности. Да и стоило ли пугать Дикси? Возможно, он слишком зол на Шефа и придумывает несуществующие беды? – Прошу вас об одной любезности, маэстро… Ведь вы планируете сыграть свадьбу весной? Постарайтесь не затягивать, весна-то здесь очень ранняя… Я бы смог запечатлеть торжество на пленку.
– Какой ориентир для бракосочетания по европейскому календарю предлагаете вы, Соломон?
– К чертям календарь! Смотрите в окно, дружище, и подарите ей свое сердце, как только расцветут крокусы…
В последнее время сильнее, чем когда-либо, Соломон Барсак чувствовал себя иудеем. Какая-то подспудная древняя мудрость, таящаяся в его крови, пробивалась к разуму, но застревала на полпути, переполняя сердце. Сердце подсказывало ему, что надо доверять знакам, намекам судьбы – цветущим на тетради Дикси веселым первоцветам. И надо быть хитрым и осторожным во всем, что касается «фирмы». Если в замок отправляется Руффино – значит, близится финал. Зная «творческие установки» Шефа, Соломон предполагал, как далеко он может пойти в «реабилитации вечных ценностей», и потому попросил аудиенции.
Шеф выглядел смущенным, делал вид, что избегает крупного разговора с Солом. Но после некоторых уверток рискнул выложить все начистоту.
– Мы водили тебя за нос, старик. Извини, для меня искусство прежде всего. Жаден, жаден, мать родную готов продать… Царство ей небесное… Личные отношения мешают делу. Ты слишком прикипел к нашей красотке, снимая ее горячую постельку. Это и понятно – меня самого от твоих шедевров потянуло на сладкое. Но дело прежде всего: Соломон Барсак взбунтовался, и фильм досняли другие ребята. – Шеф печально вздохнул. – Надеюсь, ты не в обиде?
– Досняли? Разве работа с «объектом № 1» завершена? – Сол ехидно изобразил удивление. – По контракту осталось пять дней – не верится… Идете с опережением графика?
– Ну, кое-что смущает. – Шеф досадливо поморщился. – Ты, наверно, в курсе: голубки засели в своем «родовом гнезде», планируя пожениться, как только уладятся все формальности с разводом Маэстро. Что и говорить – перемена в биографии господина Артемьева весьма впечатляюща: нищий лабух из дикой страны – и прямо в европейские аристократы. К тому же Дикси – не из последнего десятка и влюблена по уши. Ловко он охмурил нашу красавицу… Судя по всему, – Шеф доверительно понизил голос, – как я сумел убедиться из кинодокументов, у россиян могучий сексуальный потенциал. Непаханая целина. Раньше весь пар шел в идеологию и «военку», а теперь – нате, разрешили – вперед! Куда там американским плейбоям!
– Но ведь они действительно… Как бы это сформулировать для твоих ушей поделикатнее, – любят друг друга. Именно так, как здесь талдычил все время этот толстозадый Руффо. Любят по-настоящему.
– Это как раз было бы великолепно. Прямо по сценарию. Завершить фильм торжеством великого чувства, стирающего все границы, в частности социальные, государственные, мировоззренческие… Если Артемьев так прост и романтичен, как тебе кажется, он простит прекрасную Мессалину… Любовь преодолеет и это препятствие, что означает полное духовное возрождение грешницы и нравственное торжество героя… Прямо Лев Толстой… Если, повторяю, Маэстро не плут.
– Он настоящий влюбленный. Я сам видел.
– Ну что, что ты такое видел, Сол? Как ловкий парень, прикидываясь простаком, играя в этакого дурашливого героя, прибрал к рукам сердце развращенной, пресыщенной мужским вниманием женщины?
– Нет… это просто невозможно. Он не лицемерил… Такое всегда заметно.
– Если бы было заметно, то брачным авантюристам пришлось бы менять профессию. Не делай скоропалительных выводов, Сол. Я знаю, у тебя мягкое сердце… Руффо – человек без сантиментов, именно поэтому я посылаю его в Вальдбрунн, чтобы разведать подлинное положение вещей.
– Понимаю, он возьмет русского на понт, показав ему кое-какие заснятые мной факты из биографии невесты, и проследит реакцию…
– Да, это проще всего. Расчет или истинное чувство в такой ситуации обязательно обнаружат себя.
– Ты бы не согласился, Заза, передать миссию Руффо мне? Я завтра же буду у Дикси и постараюсь все разузнать. Что называется, из первых рук, деликатно.
– Деликатность здесь неуместна, дорогой. Впрочем, отправляйся. Тебе удастся слегка притормозить напор Руффо, чтобы он не зашел слишком уж далеко.
– «Группа слежения» будет там? Я не должен выполнять прежние обязанности как оператор?
– Ну прихвати на всякий случай свои игрушки. Тебе же без них скучно. Признайся, Сол, ты, верно, и в постель ложишься с камерой, как этот русский со скрипкой?
– Бывает. Если нет лучшей кандидатуры.
Хозяева собрались покинуть Вальдбрунн до весны. С утра Дикси сообщила Рудольфу о намерении устроить прощальный ужин.
– Только, будьте добры, сделайте все как в тот день, когда мы впервые уселись за этот королевский стол – цветы, свечи и приборы визави – по самому длинному маршруту.
Они предполагали чинно поужинать тет-а-тет, навестить башню и накрепко запереться в своей спальне, вспоминая первую проведенную здесь ночь и стараясь не думать о том, что на следующий день «мерседес-бенц» вернет их в Вену…
А к обеду в поместье заявились гости.
От одного имени Соломона Барсака, сообщенного по внутреннему телефону начальником охраны, у Дикси потемнело в глазах. Ей захотелось немедля забаррикадировать подступы к дому, выкатить старинную пушку, стоящую у входа над горкой арбузоподобных ядер, сказаться больной, отказать в визите… Но она распорядилась: «Впустить». Соломона Барсака и прибывшего с ним Руффо Хогана. Понятно, откуда залетели эти птички.
– Что за люди? – удивился Майкл решению Дикси принять гостей. До этого момента она клялась, что их уединение не нарушаемо никем – ни деловыми партнерами, ни друзьями. – Про Сола ты, помнится, говорила много хорошего.
