Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Ольга Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
– Пойдем, осмотрим салон! – предложил Чак и помог мне подняться.
– Да не бойся ты – вставных зубов у меня пока нет и других протезов тоже, – не удержалась я от ехидной реплики.
– Тогда предлагаю самую жесткую программу, – пригрозил Чак, и мы с грохотом рухнули на пол между двумя кожаными привинченными к полу диванами…
Потом нам посчастливилось найти совершенно необитаемый остров и высадиться, не теряя времени, в уютную бухточку.
…Жарко. Но если расслабиться, предвкушая блаженство прохладной волны, – хорошо! С мягкостью опытного массажиста солоноватый ветерок оглаживает разнеженное тело, мимолетным поцелуем тайного любовника касается губ и, поиграв резными опахалами коренастых пальм над моей головой, исчезает. В буйных объятиях жилистых лиан зеленеют кусты, покрытые россыпью истерически ярких цветов. Параноидальная увлеченность угадывается в обилии красок, архитектурных украшений и живописных излишеств, которыми Некто в творческом экстазе разукрасил эти никому не ведомые шедевры. Так и торчали бы они здесь, на пустынном острове, до полного увядания, если бы Чак не предложил высадиться на берег, а Сол не сорвал и не сунул одно из этих уникальных изделий в вырез моего купальника. С галантной небрежностью «лишнего», прежде чем затеряться в дебрях.
Густо-лиловый у сердцевины, в оперении хитро изрезанных, бледнеющих к краю лепестков, цветок теперь следит за мной черным пушистым, окантованным золотыми ресницами «глазом». Следит? Ну уж это, пожалуй, слишком! Я достаю подарок Сола и отбрасываю подальше в белый горячий песок.
Следов на песке мало. В гладких размывах девственных дюн виднеются взрыхленные борозды, ведущие от блестящей, прилизанной волной кромки к истоптанному пятачку нашей стоянки. Сол тащил из лодки надувной матрац, зонтик, корзину-холодильник с напитками и закуской и, конечно, свою «подружку» – кинокамеру «Эклер». Чак – мою сумку с косметикой и полотенцем и свои суперклевые ласты. При этом на смуглом мускулистом бедре знаменитого плейбоя расходилась застежка супермодных плавок.
Вообще на всем, что теперь имело отношение к Чаку Куину, можно было не глядя ставить знак высшего качества и с большой осмотрительностью – печать собственности. Виллу в Беверли-Хиллз он арендовал, шикарные автомобили занимал у дружков, к женщинам относился так, будто брал их напрокат. Даже завораживающее зрителей обаяние Чака словно собрано из кусочков известных образцов: толстогубая улыбка Бельмондо, холодный прищур Сталлоне, бойцовская хватка Норриса, тяжеловесное добродушие шварценеггеровского Терминатора. А почему бы и нет? Из смеси любимых образцов, отработанных клише родилось подлинно новое, из набора затертых штампов – индивидуальность. Ведь «самородка» Куина «делали» опытные профессионалы, отлично знающие что к чему. И сколько ни пыхти от зависти или ревности, очевидно одно – Чак великолепен!
Я поднимаю темные очки, чтобы лишний раз убедиться в этом. На безмятежной морской лазури, потрясающе притягательной в соседстве раскаленного песка, виднеется лишь пенный след от мощных бросков загорелого тела. Несколько секунд над водой поблескивают бронзовая спина и кончик алюминиевой трубки – Чак рассматривает что-то на дне. Резкий удар ластами, нырок – и он снова ушел в зеленоватую прохладную глубину. Море опустело. На мгновение я представляю, что сижу так уже давным-давно у совершенно спокойной, гладкой синевы… Вздрагиваю, покрывшись зябкими мурашками. Уф! Чак вынырнул и, сдвинув на лоб маску, смачно высморкался в мою сторону. Умею же я нагонять страх, в особенности когда все так чудесно, что только и жди подвоха! Стоит понарошку испугаться, чтобы острее почувствовать полноту своего везения, своего несказанного счастья, которое почти не в кайф, когда и опасности никакой, и позавидовать тебе некому.
Если бы хоть кто-то мог видеть, какой высокопробный мужской экземпляр устремился ко мне, рождаясь из пены и волн подобно морскому божеству. Сорвав маску и трубку, Чак салютует ими, смоляные кудри увенчаны чем-то алым, литой торс опутан гирляндами ярко-зеленых водорослей, а правой рукой мое божество прикладывает к губам раковину, в которую положено гудеть Тритону. Я замерла, оценивая детали явления: шагающие по горячему песку сильные ноги, сияющие на солнце мириады капель, покрывших загорелое до черноты тело, и… Ого! Чак, кажется, потерял плавки, как и предвещал ехидный Сол, осмеявший шикарное новшество. Это ими он обмотал голову: супернадежная застежка весьма ответственной части мужского гардероба не выдержала напора. Еще бы, такого «Гарри Гудини», как у Чака, не удержишь никакими оковами.
– Ты наблюдал совокупление мурен? Или тебя возбудили брачные танцы медуз? – приветствовала я издали неожиданную для спортсмена-подводника эротическую форму.
Вместо ответа Чак отбросил «рог Тритона», оказавшийся бутылкой из-под виски, ласты и прочее ненужное сейчас оснащение и рухнул на меня прохладным мокрым телом. Серебристый надувной матрац и я одновременно взвизгнули.
Упершись руками в песок, Чак навис надо мной наглым мальчишеским лицом, с густых смоляных завитков побежали сотни ручейков. Нос от резинового обода маски слегка распух, на щеках воспоминанием об усах Сальвадора Дали отпечатались багровые полукружья, а губы, пухлые губы капризника и сладострастника, побледнели. Он медленно облизнул их, как вампир, готовящийся к трапезе, и с воинственным рыком прильнул к моей шее. Я забилась, скатываясь в песок, – «только не это!» Но было поздно: беспощадные зубы Чака перекусили бретельку моего нового, совсем не дешевого купальника. Ах, так! Я увернулась, вскочила, отбросив бюстгальтер. Чудовище, распахнув руки, двинулось на меня. Вываленный в песке, Чак выглядел угрожающе, не на шутку давая понять, что именно в таком виде собирается овладеть мной. «Пусти сейчас же! Я предпочитаю использовать наждачную бумагу – песок слишком мелок…» Мы катались по песку, как гамбургеры в кукурузных сухариках, прежде чем попасть в шипящее масло. Я зажмурила глаза и сжала зубы, спасаясь от сыпучего шквала. И вдруг – о, блаженство! – моих лопаток коснулась прохладная волна: ловкий Чак, всегда работавший без дублеров, не упустил в пылу ожесточенной схватки главной задачи – продвижения к водной стихии. Мягкий, вкрадчивый набег волны, выше, настойчивее… Изображаю бездыханную морскую деву, выброшенную прибоем. Чудесный дар природы, «жемчужина греха» с узенькой белой полоской на золотистом бедре, в том месте, где был поясок трусиков, заброшенных неведомо куда. Предоставляю возможность неистовому завоевателю насладиться моим обессиленным телом. Боже, они накинулись все разом – беспощадная волна, проникающая в самые заповедные уголки, дерзающий Чак и палящее из-за его плеч солнце…
Ага! Не так-то все просто, победитель! Я неожиданно увернулась и потащила Чака в глубину. Да, здесь позабавнее, чем на воздушном матраце, ковре или даже ступенях буддийского храма.
Мы изрядно взбаламутили воду, нахлебались, на зубах скрипел песок, в мокрых волосах запутались водоросли, а я, кажется, проглотила медузу. Во всяком случае, студенистый цветок покачивался у моей щеки, следя за выражением лица, пока изобретательный Тритон-Чак яростно старался достичь наивысшего наслаждения. Когда он наконец добился своего, медуза исчезла, а в животе у меня стало легко и прохладно.
Мы отдыхали после бурной схватки на самой кромке прибоя, позволяя редким волнам поворачивать расслабленные, сцепленные ладонями тела. Самая бойкая из них привалила меня к Чаку, лежащему плашмя с закрытыми глазами. Я забросила на его плечо голову и повернула лицо к небу, слыша лишь шелест волны и гулкие удары в грудной клетке Чака. Довольно долго в поле моего зрения была лишь бесцветная небесная синева, остающаяся позади опускавшегося к горизонту солнца, а потом в ней метнулись радужные крылья. Исчезли и снова вернулись. Сказочный мир, решив вознаградить нас за умение получать от него удовольствие, прислал поощрительный приз – невероятных размеров бархатистую бабочку, присевшую на мое влажное бедро.
– Поймай, – не глядя, пробормотал Чак, – это, наверно, ценный экземпляр.
– И не подумаю. Это просто мираж, как и все остальное…
Мне пришлось лишь чуть-чуть скосить глаза, чтобы увидеть метрах в сорока от берега изящные очертания «Лоллы». Без этой детали вкус туземного счастья не был бы столь полным. У моей яхты отменная стать – за версту видно, что ее хозяева знают толк в земных радостях и умеют за них платить. На таком суденышке можно без смущения причалить к самым «золотым» берегам Французской Ривьеры или модным курортам Испании, можно и просто затаиться в глуши, зная, что цивилизация – вот она, рядом, с телерадиооборудованием, мощной связью и всеми мыслимыми деталями сибаритского комфорта.
Так я лежала, смакуя вкус везения, пока Чак на брюхе, изображая контуженного солдата, пластался к своим спортивным доспехам, а потом, все с тем же стоном и выражением страдания на лице, подполз ко мне.
– Сестренка! Нет мочи терпеть… Морфину! – простонал он фразу из какой-то своей роли и жадно припал к моей груди.
– Легче, легче… Теперь, кажется, хорошо… – вздохнул он и, внезапно подхватив меня, толкнул к стоянке. – Аппетит от твоих процедур, сестренка, разгорелся зверский! Марш готовить трапезу. Один заплыв – и я готов присесть к столу!
Чак с разбегу врезался в волны, обдав все вокруг каскадами искрящегося счастья, а я снова опустилась на прохладный песок, не торопясь стряхнуть оцепенение. Медленно, тщательно собираю на память запах водорослей, гирляндой извивающихся рядом, податливость песчано-водяного ложа под бедром, розовую витую ракушку, непонятно как оказавшуюся у меня в руке, пофыркивание вынырнувшего из пучины Чака, чистоту морского горизонта, изящную отглаженность дюн и буйство зарослей за ними, в котором на мгновение мелькнул солнечный зайчик. Словно кто-то играет в кустах карманным зеркальцем.
Тогда я встаю, выпрямляюсь во весь рост – нагая, блестящая от воды, с особой утомленностью в расслабленном легком теле и полуулыбкой плохой девочки на припухших губах. Я двигаюсь прямо туда – на сверкнувший среди листвы глазок объектива…
Чушь! Никого нет. Бросаю прозрачно-серебряный матрац с круглыми углублениями для бутылок в тень и нехотя натягиваю бюстгальтер, связав узлом перекушенный шнурок. Опоясываю бедра куском шелка и достаю из холодильника пиво. Холодный ободок банки у горячих губ, зашипевшая во рту струя, пузырчатые ручейки, побежавшие по подбородку и шее… Блаженство, радость, везение!
Я должна думать именно так. А еще – ни на секунду не упускать своего счастья – пользоваться им на всю катушку.
Мое испорченное бикини – от Диора, матрац и полотенца – из спортклуба «Де Сильва», косметические причиндалы и даже загарное масло с этикеткой «Нина Ричи», а кусок шелка, прикрывающий зад, – батик ручной работы чуть ли не самого Лагерфельда. Ничего, мэтр не обидится, эта попка стоит того. А покачивающаяся на волнах белоснежная яхта, что бы там ни говорили, – моя. Если, конечно, отбросить, как досадное дополнение, ехидно-предостерегающее «пока» и не замечать, что Лоллой звали мою приходящую прислугу – зубастую толстозадую мулатку, а меня зовут Дикси. И никто еще не решился назвать моим именем яхту или хотя бы моторный катер, но разве это важно в раю?
Сол со своей камерой блуждает по острову, не желая, очевидно, портить нам с Чаком интим. Перед уходом он заботливо устроил «стойбище» – надул матрац, не забыв набросить на него джутовую грубоплетенную попонку, установил белый полотняный зонтик, подтащил поближе выброшенную морем корягу, весьма живописную в любой ситуации. Особенно, если покрыть ее салфеткой и поставить извлеченную из холодильника бутылку шампанского. Впрочем, возможно, Солу виделись в связи с деревянным чудищем совсем иные картинки. Не зря же он приволок охапку ярких глазастых цветов, расставив их в стаканообразные углубления матраца, и даже декорировал одним из них мой выдающийся бюст. А покидая все это, подмигнул: «Пойду, пощелкаю пташек-букашек… Полежи в тени. Эта пальма тебе жутко идет – такое волнистое пробегание светотени по всему телу от ее беспокойных перышек… – Он окинул меня взглядом сатира-кинолюбителя. – Будто сладострастное поглаживание… Ну, отдыхайте. Слава везунчикам!» Сол то ли отсалютовал, то ли пригрозил спине Чака, натягивающего у кромки прибоя ласты, и растворился в кустах…
Сол удалился «в джунгли» наверняка не настолько далеко, чтобы не суметь снять акробатический трюк на отполированной морем коряге, напоминающей остов динозавра.
– Прекрасный станок для любви. Не хватает еще пары ассистентов, – сказал Чак, пристроившись в невообразимой, доступной лишь его тренированному телу позе.
В мои ягодицы упирался острый сучок, а ноги были словно захвачены в колодки. К тому же я вспомнила о слежке Сола и чуть не заплакала от обиды, но почти сразу же почувствовала, что наблюдающая за нами камера – волнует, что жесткие цепкие сучки причиняют моему телу сладострастную боль, как и насилующий его атлет. Чак, коряга и камера – они овладели мною втроем, и это было просто великолепно…
Временно удовлетворившийся упражнениями на бревне и награжденный парой сандвичей, Чак ушел плавать, подхватив ласты. Но не успела я размечтаться о привалившем странном везении, как «вечный двигатель» был опять рядом, готовый к новым победам. И вновь оказался на высоте – и вода в носу, и песок на зубах, и жесткие пальцы, бесцеремонно впивающиеся в мое тело, каким-то образом превратились в кайф, наводя на мысль о подлинном таланте «секс-боя».
«А ведь мне будет трудно без него», – вдруг подумала я, потягивая холодное пиво и следя за пенными бурунами, сопровождающими ныряния Чака, – а еще без «Лоллы» и, наверно, Сола». Забавный вид извращения. Как бы его определить?.. Наверно, специалисты уже придумали название. Значит, будут лечить. Строгие психоаналитики в совиных очках. «Признайтесь, фрау Девизо (аналитик обязательно австрияк), испытываете ли вы оргазм в присутствии камеры с заряженной пленкой и оператора или от одного образа кинокамеры?»
– Дикси, ты чертовски привлекательна! Наблюдал за тобой из-за куста. Извини. – Сол присел рядом, заботливо отложив в сторону зачехленный аппарат. – Что тут осталось пожевать? Бедный, добрый, бескорыстный старина Соломон подбирает крохи на празднике жизни. – Он взял крыло холодного цыпленка. – Думаешь, я святой или гомик? Ах, девочка, плохие мысли не раз приходили в эту лысую голову! А что, думаю, если составить им компанию?
– Прекрати, ты же на работе! Небось сорвал за поездку сумасшедший гонорар. Действительно, так можно и сбрендить. Если у тебя, конечно, все на месте.
– Еще как на месте! – вздохнул Соломон. – Ходить мешает. Придется прихватить в ближайшем порту мулаточку для помощи в камбузе.
– А каковы вообще наши туристические планы? – спросила я, меняя тему.
– Насколько мне известно, везунчик Чак покинет нас через три дня, не считая сегодняшнего, весьма плодотворного. Мне бы, как профессионалу, хотелось иметь две вещи: ваш совместный вечерок в борделе – ну, знаешь, маленьком портовом дешевом притончике… Такая жанровая зарисовка…
– С ума сошел, здесь сплошной вирус СПИДа! – не на шутку испугалась я.
– Ай, даже школьники знают про контрацептивы.
– А если меня кто-нибудь укусит?
– Детка, ты не боялась кобр и тарантулов, когда развлекалась в Индии. – Сол бросил косточку от крыла цыпленка и вдавил ее в песок. – И вторая идейка: как насчет ночи на палубе? Интим под звездами?
– У тебя что, есть прибор ночного видения?
– Нет, но ты просто забудешь выключить фонарь у рубки. Ну сделай это для меня!.. Мне так плохо! – захныкал Сол в снятую кепочку, и я погладила его лысеющее темя.
Он тут же перехватил мою руку и положил ее на свой пах. Я поняла, что он говорил правду. Нелегкую работенку взвалил на себя Сол Барсак – бельгиец по месту рождения, иудей по происхождению, славный малый и классный оператор, никогда прежде не увлекавшийся «клубничкой».
Мы решили провести пару дней у берегов Испании, ознаменовать завершение прогулки пышным банкетом в каком-нибудь приморском ресторане и нежно распрощаться. То есть Чак вернется к своей напряженной трудовой деятельности, а мы с Солом, неразлучные «близнецы», очевидно, ввяжемся в какое-нибудь новое действо, одобренное, естественно, компетентным «художественным советом».
Я старалась поменьше думать о будущем – ведь можно хотя бы на три дня оторваться от этого навязчивого, как щелканье орехов, занятия. В конце концов, если даже весь контрактный срок мне придется протрахаться с одиозными плейбоями, а потом еще три года судиться с ними за нарушение прав личности, перспектива все же вполне определенная и никак не скучная. К тому же я сообразила, куда клонит «фирма» Сола. Конечно же, немного поиграв, они выйдут к прямой цели – шантажу, подставив меня какому-нибудь политическому деятелю, обремененному обязательствами целомудрия перед избирателями и милым семейством. Честно говоря, кем бы ни была их жертва, меня не остановят политические симпатии. Поскольку в политике, как и в современной поэзии, привязанностей у Дикси Девизо нет. А потопить кого-нибудь из фашиствующей или прокоммунистической братии даже доставит удовольствие.
Представляя себе лица из политических еженедельников, выбираю будущую жертву, а сама блаженствую под резкими налетами бриза, плюющего в нас с Чаком соленой пеной. Да и любой бы не выдержал – плюнул. Нос комфортабельного суденышка изобретательно оборудован для отдыха, в любом воображаемом смысле. Система тентов, лежаков, сидений, столиков, выдвигающихся и прячущихся в мгновение ока, бар с охлаждением, микроволновка, музыкальный центр с непромокаемым сейфом фонотеки… наверно, что-то еще, до чего гости пока не докопались. Мы просто валяемся под тихие, вкрадчивые блюзы, подставляя тела не слишком навязчивому в этом сезоне солнцу, потягивая прохладительное и обмениваясь скользящими касаниями. Говорить потрясающим образом не о чем, будто прожили вместе семь лет, сумев надоесть, но не наскучить друг другу. Вначале меня так и несло – и воспоминания о первой римской встрече с триумфальным выходом обнаженного героя на балкон (явно его не вдохновившие), и восторженный лепет о его экранных героях – бравых ребятах в кителях и гимнастерках (широко улыбнулся: «У меня их уже целый взвод»), и осторожная попытка коснуться семейной темы (мимоходом буркнул: «Киска в порядке, беби скоро два года»). Пробовала разжечь любопытство блаженствующего под тентом кавалера рассказом о своих похождениях. Слушал, не прерывая, и вроде считал пересекающих его поле зрения чаек. Потом приподнялся, опираясь на локти, и, нависнув надо мной заинтересованным лицом, несколько секунд приглядывался, собираясь спросить, очевидно, что-то очень интимное. Протянул руку к моему бюстгальтеру.
– Это его я уже грыз? Долой!
Солнце повисло над горизонтом, и я попыталась притормозить Чака, вспомнив о запланированной на сегодня ночной сцене, но куда уж там! Продолжая сопротивляться, я думала уже о разбросанных на ковре дисках и стеклянных бокалах, поздно сообразив: еще одна попытка отвертеться, и Чак разнесет все… Про Сола я больше не вспоминала.
…Ночью, поставив яхту в дрейф, мы все сидели на корме при зажженных свечах, снабженных хрустальными защитными колпачками, и ели приготовленную нашим коком «акулятину». Не знаю, что это было на самом деле, но переперчил он отчаянно, в соответствии с общепринятым убеждением о прямой взаимосвязи острых приправ с потенцией. У меня заныло в желудке и горело горло, так что приходилось много пить и почти отмалчиваться в затеянной Солом интеллектуальной беседе о проблемах современного кино и перспективах притока «свежей крови» в этот отмирающий вид искусства.
Вначале он прошелся по призерам прошедшего Каннского фестиваля, демонстрируя желчную иронию неудачника. Не будучи поддержанным, Сол неожиданно прервал монолог и прямо обратился к упорно помалкивающему Чаку:
– Вот ты, парень, представитель другого поколения, обычный, в сущности, малый, парламентер здорового большинства, что тебе надо от кино?
– Мне? – Чак задумался и хмыкнул. – Гонорары. У меня много долгов, отец. И требовательное семейство. (Это он, положим, приврал.)
– Неужели вам всем не обрыдли эти шокирующие откровения – с «перешитыми» геями и облеванной наркотой? Почему не тянет к простому, извини, нежному чувству? Да потому, что это труднее! Куда проще – макси-член и мини-любовь. Посмотри на Дикси! Она создана для возвышенных чувств! Сонеты, симфонии, мрамор – все к ее ногам! А потом уж – под юбку. Тьфу, перебрал! – Сол икнул и, выплеснув остатки виски за борт, с трудом поднялся. – Хотелось бы выспаться. Приятных бесед, друзья.
– Так где же симфонии и сонеты, а, Чакки? – поинтересовалась я, когда Сол удалился.
Он серьезно посмотрел на меня.
– Спроси у импотентов, детка. Таких, как твой бывший муж, от которого ты сбежала, или этот болтун с кинокамерой.
– Но ты же здорово любил свою «киску»? – не унималась я, потому что бред пьяного Сола задел кое-что в области тайного самолюбия.
– Бетси, что ли? Чего это вдруг? Мы поженились, потому что она забеременела и до безумия хотела подарочек в люльку… Ну, конечно, любил, – понял наконец мой вопрос Чак. – То есть, само собой разумеется, любил, раз женился и раз уж завелся беби.
– А меня? Ты бы, к примеру, спас меня, если бы мне пришлось тонуть? – провокационно наступала я.
– Разумеется. Как и любую другую старуху.
– Что?! Старуху? – Я чуть не задохнулась от возмущения.
– Прекрати, детка! – Он прижал мои взметнувшиеся кулаки к груди. – Я имел в виду, что спас бы любого, кто вздумал бы прощаться с жизнью на моих глазах, – старуху, инвалида, ребенка или такую обалденную красотку, как ты.
Да, Чака действительно можно признать глупым лишь в пределах разумного. Конечно же, я ему поверила, но возможность когда-нибудь услышать подобную оговорку на более серьезных основаниях повергла меня в бешенство.
– Отлично! – Я мигом вскочила на поручни, придерживаясь за бортовой флагшток. Под ногами чернела трехметровая бездна с перекатывающимися на смоляной поверхности волн блестками наших огней. Нежный шелк белого вечернего платья трепетал у моих ног, волосы взметнулись, подхваченные ветром. Я даже представила, как дерзко прощально блестели мои синие глаза.
Чак сидел, откинувшись в кресле. Лишь легкое покачивание полуснятой сандалии на закинутой ноге выдавало скрытое напряжение. Он даже не смотрел на меня, подняв лицо к звездному небу и углубившись в слушание блюза.
– А знаешь, Чакки, Чарльз Куин, мне недостаточно для счастья твоих боевых успехов! Мне даже не жаль, что сегодняшняя свалка на палубе была последней. – Убедившись, что он все-таки глянул на меня – хмуро и недоверчиво, – я отпустила рею и сделала шаг в сторону, ощутив всем телом, что моей способности удержать равновесие хватит на пару секунд.
Чак рассчитал на три, чтобы схватить меня под руки уже по ту сторону поручней.
– Черт, вся буду в синяках, ты вцепился мне в ребра, как экскаватор! – шептала я уже на его груди и вслед за этим получила пощечину.
Так. Чего только не было в моей увлекательной биографии, но никто еще не бил Дикси Девизо. Не считая детских шлепков за размазанный по скатерти крем или затоптанную клумбу. Мой ответный удар был сильным – от души. Чак сжал зубы и сильным рывком вытолкнул скандалистку в центр «ринга» – он все еще боялся оставлять меня на краю.
– Отлично! Первый раунд! – Я вышла на корму и быстро щелкнула выключателем.
Прожектор вспыхнул, уставившись равнодушным круглым глазом в пенную дорожку за кормой.
– Ты заслужила трепку, детка! – Чак вытащил брючный ремень и направился ко мне с вполне определенными намерениями. – Ну-ка, подставляй свой вертлявый зад.
Вместо этого я показала ему язык и прижалась к стене рубки.
– Молодец, дорогая, высший класс! – шепнул кто-то за переборками. Или это только показалось? Но почему-то стало скучно, будто снимали восьмой дубль. Я покорно сбросила трусы и, задрав шифоновый подол, повернулась к Чаку спиной. Он увлеченно огладил раза три ремнем мои ягодицы и приступил к иным доказательствам своей власти. Мы только вошли во вкус, как Чак странно изогнулся, застонав, а затем оттолкнул меня и выпрямился. Выключатель щелкнул, прожектор погас.
– Уф! Чертовы твари слетаются на свет. У меня полная башка стрекоз и что-то колючее возится за шиворотом.
Боже, он даже не снял пиджак!
…На следующий день мы дулись друг на друга. Это приятно, когда примирение уже в кармане. Подколы, придирки, отмалчивания. Впрочем, с Чаком лучше всего выходило отмалчивание и детская игра в «назло». Если я чего-то хотела, он делал точно наоборот. Поэтому Солу ничего не стоило уговорить нас совершить вечернюю вылазку в маленькое курортное местечко неподалеку от Кастельон-дела-Плана. Стоило лишь мне предложить провести вечер на яхте, как Чак загорелся идеей прогулки по берегу.
И вот мы уже потягиваем красное вино в маленьком, сомнительного вида ресторанчике, расположенном прямо на набережной. Мы выбрали столик на улице, чтобы разглядывать фланирующую толпу. Обслуживающий нас официант – подросток испанских, по-видимому, кровей, – несмотря на врожденный дефект речи и тик, передергивающий поминутно его лицо и шею, оказался весьма расторопным. И как они умудряются не путаться в длинных, доходящих до носков черных ботинок фартуках? Ботинки нашего гарсона были далеко не новы, но старательно вычищены, а шустрые смуглые руки хоть и без перчаток, но с чистыми ногтями. Мне приходилось придирчиво следить за этими мелочами (как и за чистотой посуды и бокалов), потому что именно вопреки моему желанию посетить лучший ресторан города мы завалились «на дно». Подыграв таким образом Солу, нацелившему меня на «программу трущобного борделя», я все же не хотела подцепить желудочно-кишечную инфекцию, как и любую другую тоже: в моей сумочке лежал необходимый набор самообороны – контрацептивы разного спектра действия.
Гарсон самостоятельно притащил колоссальную жаровню с тлеющими углями, на которой покоился котел под блестящей крышкой. Пожелав нам приятного аппетита, он с причмоком, превращенным тиком в болезненный стон, поднял крышку, представив нашим взорам гору красноватого от помидоров и перца риса с захороненными в нем всевозможными дарами моря. Надо сказать сразу – с песком, раковинами и остатками водорослей, что вызвало во мне брезгливое содрогание и подстегнуло, конечно же, наигранный аппетит моих сотрапезников.
Пока они выуживали из риса мелких креветок, худосочных улиток, каких-то ракушек, таящих крошечное, засушенное червеобразное тельце, я потягивала терпкое вино и тоскливо разглядывала толпу. Вереница фонарей, идущих вдоль набережной, и огни из близлежащих домов, сплошь занятых кафе, пивными, ресторанчиками, барами, заливали все вокруг ярким, пестрым светом дешевого праздника. Из соседнего бара, мерцающего ядовитой синевой, вместе со всполохами «взрывов» и «артобстрелов» игровых автоматов доносились надрывные стенания тяжелого рока. Возле бара крутились подростки, изо всех сил старающиеся казаться «подозрительными» – резаная кожа, пиратские косынки на бритых или патлатых головах, железки на всех местах и обязательное наличие приваленного поблизости мотоцикла. Впрочем, они действительно чего-то налакались или нанюхались – не может же нормальный человек по доброй воле находиться более двух секунд в иссиня-зеленых вопящих недрах этого заведения.
Гуляющая публика делилась на две категории – туристов и местных. Туристы чаще всего держались стайками и, несмотря на позднее время, не оставляли своих панам, фото– и видеокамер. Были среди них и лирические парочки, совершающие брачное или «деловое» турне, они выглядели нарядно и предпочитали передвигаться в обнимку. Меня интересовали потенциальные партнеры на сегодняшний вечер – проститутки обоего пола. Женщины слонялись тут всякие, независимо от возраста и комплекции они сохраняли национальную стилистику. «Карменситы» с цветком в волосах или в вырезе платья, с затянутыми корсажами и черным кружевом в виде белья прогуливались возле нашего столика, поглядывая на моих приятелей. А несколько смуглых лиц с усиками и смоляными глазами над лоснящимися толстыми щеками упорно и многозначительно обратились в мою сторону. Ужасно! И все это – за пять тысяч баксов?! Неужели я так здорово влипла? Вспомнив о своей хитрости, я повернула стул в направлении толстомордого кавалера и вполне отчетливо дала понять Чаку, что строю джентльмену глазки. Заметив это, Сол вспыхнул энтузиазмом:
– А почему бы нам не гульнуть сегодня по-настоящему?! Конечно, это не Амстердам. Но зато южный темперамент и душок «дна» – чистый разврат, грязная грязь!
– Не ты ли, Сол, вчера призывал нас к целомудрию и высоким чувствам? Ехидна. Я уже чуть было не заставила Чака взяться за сочинение сонета… – заметила я, не отрывая взгляда от намеченного кавалера. – Действительно, в этих первобытных жирных южанах есть нечто… отталкивающее.
– Но не во всех, – коротко заметил Чак и, следуя за его взглядом, я увидела подростка, одетого тореадором.
Он стоял, небрежно прислонившись к стене шумного бара и изредка обмениваясь репликами с проходившими мимо «крутыми». Высокий и гибкий малый, потому так картинно сидело на нем старенькое карнавальное облачение. Белые гольфы, темно-зеленые, слишком узкие, атласные панталоны с золотыми галунами, бархатное болеро, распахнутое на груди, и мятая пестрая косынка, опущенная до бровей. Чудесное лицо – узкое, тонкое, с крупным горбатым носом и маленькими, глубоко посаженными глазами. Оно свидетельствовало о тайной печали и некоей загадочной значительности. Я с пренебрежительной ухмылкой отвернулась: «Сопляк». Чак поманил парня пальцем.
– Добрый вечер, сеньоры, – подойдя, поздоровался он и добавил по-английски: – Золото? Секс?
Мы с Чаком переглянулись, мгновение сверлили друг друга прищуренными глазами.
– Золото, – буркнула я.
– Секс, – с вызовом заявил Чак, будто сделал коронный карточный ход.
– Эй, Чакки, это только сводник. Сейчас отведет тебя к «сестренке» на семь пудов или, еще лучше, к «братику», – с подначкой предупредил Сол.
– Мы хотим быть втроем – я, ты, она! – Чак ткнул в обозначенных персон пальцем.
– О'кей. Пойдемте со мной, – по-деловому согласился «тореадор». – Здесь совсем недалеко.
Мы поднялись.
– Сол, пожалуй, я вернусь с тобой на яхту. Кажется, переела, – заявила я.
Чак тут же подхватил меня под руку и бросил Солу:
