Текст книги "Заре навстречу (Роман)"
Автор книги: Нина Попова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
От жары, от пыли, от жажды Мария изнемогала. В глазах стоял багровый туман.
Вдруг всем телом она почувствовала свежесть! Туман из глаз ушел, Мария увидела широкое озеро, покрытое у берегов зеленой цвелью.
Конвоиры и сами измучились от жары. Послышалась команда: «Стой!»
Арестованных к озеру не подпустили. Им приказали садиться, и каждый, где стоял, там и сел в горячую пыль. Конвоиры умылись, поели, мрачно ковыряя ножами в жестяных консервных банках. Голодных арестантов напоили из ведра мутной озерной водой.
Короткий отдых всех освежил… но, когда двинулись дальше, еще невыносимее стали жажда и пеклый жар.
«Хоть бы тучка!.. Хоть бы лесок впереди!» – думала Мария, едва переставляя ноги. Она увидела, как во сне, что на тракте лежит женщина, и колонна обходит ее стороной. Прошли. Сзади послышался выстрел. Никто не вздрогнул, головы не повернул. Запоздало пришла мысль, что это, наверное, пристрелили ту женщину. «Отмучилась!» – подумала Мария, борясь с желанием лечь на дорогу и не вставать.
Ночь пришла лунная, о побеге нечего было и думать. Арестованных уложили рядами, рассчитали по десяткам. На лугу не было ни кустика, ни ямочки – все, как на ладони.
Однако Мария не спала, ждала: не накатится ли тучка на луну, не задремлют ли часовые. Она видела: то тут, то там приподымется осторожно, осмотрится кругом арестант и поникнет снова головой в траву. Часовые не спят.
Перед утром линия очистилась, поезда ушли. На восходе солнца арестантов подняли и опять погнали по бесконечному тракту.
После вчерашнего дня и бессонной ночи Мария чувствовала полный упадок сил. В этот день арестованные шли медленно, и выстрелы хлопали чаще, чем вчера.
Около полудня Мария запошатывалась, стала спотыкаться. Свет из глаз ушел. В ушах зашумело и зазвенело. В это время послышалось:
– Стой!.. Садиться!
Мария дотащилась до канавы и села в тени шелестящей березы.
И она поняла, что больше ей не встать.
Вот снова раздалась команда, и на дороге зашевелились полуживые безмолвные люди.
Мария откинулась, прижалась к скату канавы.
Она видела, как строится колонна, как конвоиры идут от головы к хвосту… сейчас обнаружат, что ее нет.
И, как последняя вспышка жизни, к ней вернулась полная ясность мысли и способность чувствовать. «Жить! Жить!» Она попыталась подняться, но даже ногу согнуть не смогла.
Колонна сдвинулась с места… поползла…
Молодой конвоир с винтовкой на изготовку направился к Марии. Она слышала, как он сам попросил разрешения начальника: «Разрешите мне…»
«Подлец!» – и всю силу ожившей души вложила она во взгляд. Синий гневный блеск точно ударил солдата. Она с усилием выпрямилась.
– Не бойся, тетя! Я мобилизованный, – сказал он торопливо, приглушенно.
Дрожащими руками направил дуло винтовки чуть правее ее виска.
– Падай! Падай, дура!
И выстрелял. Мария упала. Парень побежал догонять колонну.
Когда пыльное облако, поднятое колонной, улеглось, Мария поползла к лесу. Задыхаясь, она ползла по пшеничному полю. Стебли колосьев рябили в глазах, раздвигались с сухим шелестом. Кроме этого шелеста да хриплого ее дыхания, не было слышно ни звука.
Наконец поле кончилось. Прохладный зеленый лес дохнул на нее.
Забившись в кусты, Мария заснула.
…Утро блеснуло так жизнерадостно, что все пережитое не то что забылось, но как бы заслонилось настоящим.
Мария нашла лесной ключик, умылась, напилась… Голод мучил ее, она набрала сыроежек, малины, поела немного.
«Лесами пойду обратно в Перевал! Ночью в какой– нибудь деревне попрошу поесть… Скорее, скорее к нашим!»
XVIII
Перевал освобожден.
На рассвете под звон колоколов и приветственные крики вступила в город дивизия-освободительница.
Бойцов встретили рабочие с молоком и хлебом. Заключенные, потрясая решетки окон, кричали «ура!». А в это время со станции уходили последние эшелоны белых, и над вокзалом стояло зарево подожженных пакгаузов.
Дивизия не задержалась в освобожденном городе, пошла дальше, погнала колчаковцев, цепляющихся за каждый рубеж, в глубь Сибири, к бесславному их концу.
Один из комиссаров полка – Роман Ярков – остался в Перевале на работе в только что созданном ревкоме.
Тотчас после освобождения началась восстановительная работа. Налаживать разрушенное белыми хозяйство было трудно. Не хватало топлива, электроэнергии, хлеба, соли. Не было даже спичек и керосина. Разбитые паровозы и вагоны один за другим шли в ремонт. Белогвардейцы при отступлении взрывали мосты, портили и увозили заводское оборудование.
Большинство заводов замерло. В переполненных бараках метались в бреду тифозные.
Фронт с каждым днем отдалялся от Перевала, но дыхание его еще чувствовалось в городе.
По ночам разъезжали конные патрули. Красноармейцы охраняли ревком, военкомат, телеграф, электростанцию и другие важные пункты. На выезде из города стояли заставы. Рабочие обучались военному делу. Многие рвались на фронт добить врага.
Роман Ярков по уши ушел в работу. Он переживал счастливое время. Упивался победой. Восторженно радовался каждому новому успеху восстановительной работы. Гордился женой, которая так стойко боролась в подполье. Гордился кудряшом Борькой, красивым, смышленым мальчишкой, не мог нарадоваться тому, что мать жива и умирать не собирается.
Но были часы, дни и ночи, когда Роман становился мрачным, начинал тосковать и не мог заглушить тоску ни в работе, ни в семье.
– Места не могу изобрать, опять Давыда вспомнил! – жаловался он Анфисе. – Вот так стоит и стоит перед глазами… Такое торжество победы, а его нету! Да как к этому привыкнешь? Знаешь, Фисунька, я не успокоюсь, пока не найду его и с честью не похороним.
В Перевале уже было известно, где и когда погиб Илья.
– Где уж найти, Ромаша! Год прошел…
– Хоть косточки да найду.
– Наверное, в общую могилу зарыли.
Роман даже зубами заскрипел.
– С беляками, с гадами?! Нет, не успокоюсь…
Он вскоре же выехал на поиски.
От станции Лузино Роман пошел пешком по линии, расспрашивая будочников, случайных прохожих и ремонтных рабочих на линии.
Никто ничего не знал.
Он уже начал отчаиваться, как вдруг старый путеобходчик сказал:
– Стойте-ка, ребята! А не того ли он коммуниста ищет, которого мы зарыли?
Затаив дыхание Роман ждал.
– Он невысокий, черноватый?
Роман не мог ответить… закивал.
– Как его звали-то?
– Илья Светлаков… – с трудом произнес Роман.
– Он и есть! – оживился старичок.
И рассказал, как нашел среди трупов раздетого коммуниста. Он понял, что это коммунист, потому что на груди была вырезана звезда.
– Потужили мы, потужили, но что станешь делать. К жизни не воротишь. Я и говорю: «Давайте-ка, ребята, зароем его до времени! Не может того быть, что Советская власть совсем искоренилась. Придут наши! Может быть, кто будет искать. Уж если так его мучили, значит, человек видный был…» Мы осмотрели, – на белье метки есть: «И. С.». Мы эти же буквы над его могилкой и вырубили на сосне…
– На сосне? – беззвучно спросил Роман, делая усилие не разрыдаться.
– А вот пойдем, мы тебе покажем, раз такое дело… Это с версту, не больше!
Они пошли. Прерывающимся голосом Роман рассказал своим спутникам об Илье. Он не видел ничего кругом, шел, как слепой… Но, когда дошли до просеки и на синеве неба обрисовалась угловатая смуглая гора, ярость и горе снова забурлили в нем, как тогда…
Поодаль от стены леса, пощаженная почему-то лесорубами, стояла могучая сосна с шершавой корой. У подножия ее лежало поваленное бурей дерево, упавшее вершиной в малинник. Старичок обошел сосну кругом и показал буквы, грубо высеченные на стволе: «И. С.»
– Холмичек мы не насыпали… вот тут он и лежит…
Постояли в молчании. Потом Роман сказал отрывисто:
– Спасибо, друзья. Прощайте.
На объединенном заседании ревкома и организационного партийного комитета он поставил вопрос так:
– Товарища Давыда уральские рабочие чтут и любят… Надо устроить похороны… величественные! В его лице мы почтим тех, чьи могилы безвестны…
Помолчал.
– Если бы знать, где его жена, на руках бы принес!
Выбрали похоронную комиссию. Заказали цинковый гроб. Послали в редакцию газеты сообщение: «Перевальский организационный комитет РКП(б) извещает товарищей, что близ станции Лузино найдено тело расстрелянного белогвардейцами в июле прошлого года члена областного комитета партии коммунистов Ильи Михайловича Светлакова. Тело будет доставлено в Перевал. О дне и месте похорон будет объявлено завтра».
Из ревкома Роман вышел вместе с Марией Чекаревой, и они пошли в комитет, чтобы наметить группу товарищей, которые должны будут ехать завтра с Романом за телом Ильи.
В помещение комитета Мария вошла первая. Вдруг она вздрогнула, попятилась… и порывисто кинулась вперед.
Навстречу ей поднялась Ирина с заснувшим на руках ребенком.
XIX
Путь, разобранный отступающими белогвардейцами, только что восстановлен, – поезд осторожно ползет по свежей желтой насыпи. Медленно проплывает мимо сосновый бор, дышит в дверь теплушки прохладой и лесными запахами. Наискось лежит на полу жаркая солнечная полоса, искрится каменноугольная пыль.
В вагоне молчание. Все уже переговорено, рассказано… Каждый нетерпеливо думает: «Скоро ли Перевал?»
– Эвон та самая выемка, товарищ Светлакова!
Это сказал молодой красноармеец Никишин с забинтованной головой. Он стоял в дверях, вытягивая шею вперед, точно хотел опередить ленивый поезд.
Ирина кивнула. Она сидела в тени, на нарах, смуглая, в белой косынке, держала на коленях спящего ребенка.
– Пожалуйста, Наташа, присмотри за Машей! – сказала она своим выразительным голосом, сохранившим девический серебристый оттенок. Бережно приподняв полугодовалую Машу, Ирина уложила ее на пальто на нары и подошла к двери.
Год… нет не год, а тринадцать месяцев тому назад покинули они с Ильей родной город и расстались в этой выемке.
Она жадно вглядывалась в рыжий откос, точно он мог сохранить следы Ильи. А вот и куст шиповника возле обомшелого камня!
Вот следы боя: окопчики – бугорок и ямка, бугорок и ямка… Столбики с обрывками проволоки, расщепленное ложе винтовки, расплющенный котелок.
Бой!.. Ирине невольно пришло на память то первое сражение, в котором она принимала участие как сестра милосердия.
Во время боя Ирина не думала ни о себе, ни о муже. В первый раз встретилась она с людьми, страдающими от ран, и все ее мысли были обращены на то, чтобы утишить муки, успокоить страдания.
После боя ей пришлось везти тяжелораненых на станцию Полдень, но их там не приняли, так как госпиталь эвакуировался. Пришлось везти в Мохов.
Только сдав раненых в госпиталь, Ирина вернулась.
Нерадостные вести ожидали ее.
Оттеснить белогвардейцев не удалось. Отряд начал было наступление, но противник обошел его с фланга. Интервенты зашли в тыл, наткнулись на моряков, оттянутых на отдых. Балтийцы приняли врага в штыки. Но напор был силен. И балтийцам, и отряду Толкачева пришлось отступить.
О заслоне было известно только то, что он разбит. Смелые разведчики побывали в выемке, видели место боя, но ни раненых, ни мертвых не нашли.
Ничего не нашли, кроме огромной общей могилы.
Жив ли Илья, никто не знал. Была надежда: уцелевшие в бою товарищи могли пробраться лесами в Апайский завод, в Лысогорск и в Лосев.
Ирина вызвалась разыскивать их.
Ни минуты не сомневалась она, что муж ее жив.
Прежде всего она поехала по линии Лосев – Бердянск.
На остановках выходила, расспрашивала всех и каждого, не слыхали ли что об Илье и его товарищах. Заходила в штабы, в летучки, в санитарные вагоны, в теплушки. От станции ехала то в вагоне, то на платформе, то на тормозной площадке.
Иногда ей попадался зачитанный, с оторванными на закрутку полями номер областной газеты с новым адресом редакции: Кушвинский завод, заводской двор, вагон № 159… Все сорвалось с насиженных мест. Тихие заводы и станции стали местами кровавых сражений… И нельзя узнать, в чьих руках будет завтра тот пункт, где ты находишься сегодня. Ирина ехала и ехала, преодолевая дурноту и тошноту, свойственные беременности…
Лосевский комитет партии организовал поиски по окрестностям, дал знать углежогам, которые жили в лесных избушках. Не исключена была возможность, что Илья с товарищами пробирается лесами к Лосеву.
В Лосеве Ирина встретила несколько бойцов из заслона. Один из них видел Илью незадолго до налета белогвардейцев.
– Товарища Светлакова я видел живым, здоровым, – рассказывал он. – Мы после него заступили свою смену в секрете. Немного погодя в выемке началась стрельба. Разводящий пошел узнать, в чем дело, связь установить… Стрельба прекратилась, а он назад не идет. Смены мы не дождались. Видим, неладно дело. Решили идти. Но тут повалили белые – и конные, и пешие, нам пришлось скрываться…
Позднее отыскались многие… Одна группа вышла через леса и болота к Новой Бобровке, трое к селу Монастырскому, один добрался до Апайского завода… Ильи не было между ними.
Работая в походном госпитале в Лысогорске, Ирина встретила бойца, который был в секрете вместе с ее мужем.
– Глухих, где Светлаков? Ты видел его?
– Видел, – ответил Глухих. – Только что я пообедал, начал катать шинель, а белые как сыпанут из лесу! Нас окружили. Вижу, Светлаков отстреливается с колена. Я кричу ему: «Беги, товарищ Светлаков! К лесу беги!» – он не слышит, стреляет. Потом я пробился к лесу и больше его не видел.
– И не слыхал ничего о нем?
Глухих ответил, глядя в сторону:
– Смотри, жив ли он? Кабы жив был, уж он бы нашелся!
Но Ирина была твердо уверена, что муж ее жив.
Очевидно, он не успел пробраться к своим и остался в тылу белых, ведет подпольную работу.
Верилось, что они встретятся в Перевале, в освобожденном Перевале.
…Нельзя сказать, что Ирина, глядя на выемку, вспоминала последовательно свои поиски. Она лишь острее почувствовала тоску по мужу…
Поезд полз как черепаха.
Наконец он вышел из выемки и стал набирать скорость.
Вот и станция Лузино!.. Желтое здание вокзала с белой заплатой – новой двустворчатой дверью… сигнальный колокол с выбитым боком…
– Поехали!
Вдруг среди привычного лязга и постукивания послышался отдаленный гул орудийного выстрела. Все тревожно и вопросительно поглядели друг на друга…
– Это гром!.. – со смехом сказал Никишин, и все рассмеялись. Почти невидимая тучка пролилась крупным дождем. Солнце пронизывало его. В вагон дохнуло прохладой. Луга ярче зазеленели. Вдали поднялась знакомая синеватая гряда плавных гор.
Дай-ка нам, мамка, пеленку, – сказала Наталья Даурцева.
Ирина бросилась к девочке:
– Ай-я-яй! Маша, Маша!.. Такая большая!..
– Это я виновата, – сказала Наталья, – я проворонила.
Близился город. Все сгрудились у двери. Широко развернулся пруд. Завод с бездымными трубами показался на берегу – закопченные корпуса, пустой двор. Побежали мимо домишки пригорода, сады, огороды.
– Живой! Живой! – закричала вдруг Наталья, указывая пальцем на свой домик под тополями. Она смеялась и радовалась, точно вид домика говорил ей о том, что и Владимир жив и здоров.
Блеснул в кольце зелени второй городской пруд. Сверкнули кресты на церквах. Замелькали стройные широкие улицы.
Ирина надела заплечный вещевой мешок, взяла дочку на руки.
– К папе, девочка, к папе! – твердила Ирина вполголоса.
Ирина быстро шла по городу. От волнения, от усталости на лбу выступал пот, и она вытирала его концом пеленки. Маша весело таращила карие глаза и взмахивала ручонками, как крылышками.
Вот сад Общественного собрания, где в прошлом году они с Ильей проходили военное обучение… Вот клуб – место сбора отряда… Ирину начала бить нервная дрожь. Еще несколько шагов – и она дома! Как удивится, как обрадуется Илья нежданной дочке! Ирина еще не была уверена в том, что беременна, когда они уезжали из города, и ничего не сказала мужу.
«Окна закрыты… Ну, конечно, Ильи нет дома… Что он будет днем прохлаждаться? – думала Ирина, огибая угол. – Вымыться, почиститься и бежать искать его!»
Быстро, не чувствуя ни тяжести вещевого мешка, ни тяжести ребенка, она пробежала по коридору, потянула дверь.
Дверь подалась.
«Он дома!» – с каким-то радостным ужасом подумала Ирина. Не дыша вошла в крошечную переднюю. Кухонька казалась нежилой, запущенной. В комнате слышались медленные волочащиеся шаги. Страх охватил ее: «Болен? Ранен?» Она рывком распахнула дверь.
Незнакомый старичок остановился перед Ириной в недоумении.
Она узнавала и не узнавала свою комнату. Кровати их стояли на прежнем месте. Книжный шкаф исчез. Зато появился комод с зеркалом и с разными туалетными безделушками. Стояло несколько чужих стульев.
– Вам что угодно, гражданка?
– Это моя… наша комната.
Ирина с трудом овладела собой, ей хотелось плакать от несбывшегося ожидания.
– Простите, пожалуйста, я ворвалась к вам, как… Год назад мы жили здесь с мужем, и я думала…
– Товарищ Светлакова? – испуганно спросил старик.
– Да, я Светлакова, – Ирина подняла к нему умоляющее лицо. – Вы не знаете, не слышали, где он?
Старик смешался.
– Видите ли… нет! Да вы присядьте, отдохните, – он подставил стул.
Ирина села, почувствовала страшную слабость.
– Снимите мешок, дайте мне мальчугана, – говорил старик, заботливо и пугливо глядя на Ирину. – Пойдешь ко мне? – поманил он ребенка. – Как тебя зовут, пузырь?
– Это девочка… Маша… – сказала Ирина нетерпеливо. – Так его нет в городе? Вы верно знаете?
– В городе его нет, я точно знаю, – сказал старик. – А ваши вещи – платье, книги – белые конфисковали.
Ирина пренебрежительно махнула рукой.
– Машу мы устроим на постельке… Я чай вскипячу. Попьем чаю, и вы ложитесь. Вот тут вы устраивайтесь с Машей, а тут будет спать моя дочь, а я на полу. В тесноте, да не в обиде… правда? Моя дочь письмоводителем работает…
Ирина не слушала, сидела в мрачном раздумье. Старик раздел Машу. Девочка потягивалась. Он говорил: «Потягушечки-порастушечки! Вот мы какие красивые! Вот мы какие хоросые!»
– Я у вас оставлю мешок, – сказала Ирина, подымаясь. – Потом зайду. Извините.
– А чай? Куда же вы пойдете?
– К свекрови, – Ирина уже овладела собой, успокоилась. Почему непременно Илья должен был ждать ее в родном городе? Вот письмо от него – это реальная возможность. Кому он мог написать? Или матери, или дяде Григорию Кузьмичу. Надо побывать там и там.
Ирина взяла дочь на руки, пошла.
– Может быть, и свекровь моя… отсутствует, – сказала она грустным серебристым голосом, – и если не найду никого из своих… тогда уж я к вам… на эту ночь.
– Милости просим, милости просим! – кричал ей вслед старик.
Ирина шла и постепенно успокаивалась. Пришла победа – жданная, желанная, значит, и свидание будет рано или поздно. Озираясь, она жадно впивала то новое, что можно было заметить с первого взгляда.
Постояла у огромной карты фронта. Прочла табличку, писанную на жести: «Губревком»… И другую: «Городской организационный комитет РКП(б)».
– Зайду! – решила вдруг она.
В городском организационном комитете было голо и бедно. Ни занавесок, ни скатертей в приемной. Стоит длинный голый стол посредине, возле него некрашеные табуреты. На столе – толстая подшивка «Правды» и тоненькая – местной газеты. На стене большие плакаты и писанный углем портрет Карла Маркса.
Ирина направилась было в смежную комнату, но ее остановила беленькая тоненькая девочка-курьер.
– Там никого нет, обождите здесь, товарищ! Вышли ненадолго в ревком.
Ирина присела.
– Ребеночка мне дадите подержать? – помолчав, спросила девочка, глядя на Ирину веселым, приветливым взглядом. – Я не уроню! Я умею водиться!.. Мы поиграем, а мама газетки посмотрит, – сказала она, беря Машу на руки. – А мама наша пусть газе-етки почи-та-а-ет, – тихо пропела девочка. – Можно ее пометать немного? Я не уроню!
– А кто секретарь комитета? – спросила Ирина.
– Товарищ Чекарева.
– Мария? А она скоро придет?
– Скоро, скоро, скоро, скоро, – напевала девочка, подбрасывая на руке Машу. Ребенок взвизгивал, а нянька смеялась от удовольствия.
– А не знаешь, девочка, Ярков в городе или нет?
– Товарищ Ярков здесь. А вы чьи будете, что всех наших знаете?
– Светлакова, – ответила Ирина, раскрывая последний номер местной газеты и не замечая, что веселость девочки разом исчезла, сменилась выражением испуга и сочувствия.
Ирину захватило чтение.
Все девять номеров, вышедшие в освобожденном городе, были полны разнообразным живым материалом.
Каждая статья, каждое сообщение радостно волновали сердце Ирины.
«Мы не позволим Колчаку вернуться на Урал, – говорили на митинге рабочие Верхнего завода. – Если он вздумает вернуться, напорется на наши штыки».
«Отделом городского хозяйства составлена смета расходов по декабрь тысяча девятьсот девятнадцатого года. Она достигает четырех миллионов рублей…»
«Детский день прошел с успехом. Десять тысяч детей собрались на площади с плакатами „Мы, дети свободы, приветствуем труд!“, „Дети воли и труда, сюда!“ и т. д. Прошли с пением в сад „Красная звезда“. Просмотрели спектакль, концерт, басни в лицах. Был оркестр. Были во всех павильонах питательные пункты. Учителя разносили на подносах горы бутербродов, орехи, конфеты, фруктовую воду. Скамеек не хватало. Дети завтракали, сидя на траве. Так веселились дети трудящихся в саду, который еще недавно принадлежал недоброй памяти буржуа Охлопкову…»
«На днях было вынесено обязательное постановление Перевальского губревкома о том, что одежда и обувь, оставшиеся от бежавших буржуев, передаются в распоряжение отдела социального обеспечения для снабжения приютов, богаделен, а также частных лиц, пострадавших от контрреволюции. Во исполнение этого постановления установлен такой порядок выдачи…»
Ирина листала страницу за страницей, приближаясь к первому номеру, который, как это всегда бывает, лежал на самом низу.
Она прочла о первом заседании губревкома, которое заслушало доклады о состоянии белогвардейских учреждений, оставшихся в городе…
О том что государственный банк «открывает свою работу»… что в бюро металла удалось привлечь нескольких специалистов, часть – очень видных… что «на заводах наблюдается сильный подъем энергии рабочих, а средний элемент не проявляет подобной работоспособности»…
О том, что «оргсобрание коммунистов обсудило организационные вопросы: кого и как принимать в партию, как разъяснять партийные обязанности»…
Отдел извещений свидетельствовал о широко поставленной просветительной работе – город захлестнуло потоком лекций, докладов, бесед.
В глаза ударила широкая траурная рамка и строки жирного шрифта: «Обнажите головы, рабочие Урала! Сегодня мы чтим светлую память уральских коммунаров, павших в борьбе за торжество социалистической революции!»
Сдерживая дыхание, Ирина пробежала глазами вступление, говорившее о том, что после освобождения Урала закипела творческая работа пролетариев, но что радость победы омрачена скорбью о погибших товарищах. Она пропускала целые строчки, искала имена…
«…Не все вернулись в родной город…»
«…все силы свои отдали…»
«…они погибли с оружием в руках, как богатыри духа, товарищи…»
Имена Ильи и Хромцова, стоящие рядом, задрожали… буквы рассыпались, зашатались и снова встали с беспощадной ясностью. В глазах зарябило, померкло. Потом Ирина снова увидела страшные слова, и снова свет погас.
Она сидела неподвижно, боролась с дурнотой.
Но ведь предстояло еще узнать, где и как погиб… где искать могилу.
И Ирина сухими глазами прочла его биографию, сообщение, что он пал смертью храбрых в той самой проклятой выемке, в тот день. Нашлись очевидцы его геройской смерти.
Ирина машинально перевернула страницу. Одним взглядом окинула знакомое, давно известное стихотворение. Оно тоже стояло в траурной рамке:
Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших с оружьем в руках.
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах.
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучше почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед.
Сколько раз она читала раньше эти строки… сама декламировала их не раз. А вот сейчас каждое слово точно к обнаженному сердцу прикасалось.
Она не могла бы рассказать, что чувствовала в эту минуту. Ощущение незаполнимой пустоты заслонило все.
– Да вы хоть дочку приласкайте! – услышала она прерывающийся голос девочки-курьера.
Взяла сонную Машу и снова застыла в неподвижности.
Так она сидела, когда седая синеглазая женщина бросилась к ней с криком:
– Ирина!
Это пришла Мария Чекарева и с нею Роман Ярков.
XX
Старушка Светлакова вымыла пол и села штопать чулки. Она рада была любому занятию, только бы заглушить тоску.
Вывеска, висевшая больше двадцати лет, снята. Мастерицы уволены. Делать нечего… Богатые заказчицы уехали с белыми, а бедным людям не до обнов, да и портниху они ищут попроще, подешевле.
Светлакова сильно изменилась за последний месяц. Под ее старым халатиком уже не шумит шелковое платье. Желтое, худое лицо не улыбается угодливой улыбкой, а движения утратили легкость.
За этот месяц вынесла она два удара: узнала о гибели Ильи и навек потеряла Мишеньку… Мишенька жив, но он «отступил» с белыми и даже из простого приличия не предложил матери ехать с ним… попросту говоря, бросил.
Много было передумано в одиночестве. Поняла наконец старуха, что Мишенька всегда был эгоистом, никогда ее не любил… Тем жальче Илью, тем больнее воспоминание о последней встрече и о давнишнем разговоре, после которого Илья перестал бывать у матери.
…Кто-то постучал. Старушка поспешно сняла очки, одернула капотик, пригладила волосы перед зеркалом. После этого подошла к двери, спросила:
– Кто?
– Это мы, мамаша.
«Мы!..» С кем, как не с Ильей, могла быть Ирочка? Трясясь от безрассудной, разом вспыхнувшей надежды, старуха отодвинула щеколду. В эту секунду она успела подумать о том, что бывают ошибки и «мертвецы» возвращаются… и о том, какой преданной любовью окружит она единственного сына! Она так и подумала – единственного! Дверь открылась.
Вошла Ирина с ребенком на руках.
Старуху поразило бескровное лицо невестки… и то, что не Илья, а ребенок… и то, что она пешком, без вещей.
– Ирочка? Как? Когда?
– Возьмите скорее Машу.
Ирина с трудом дошла до постели.
– Я лягу… можно?
Легла навзничь. Застыла как мертвая.
А старуха с радостной, почти безумной улыбкой прижала к себе теплое детское тельце. Положила внучку на диван, нетерпеливо распутала пеленки и жадно стала целовать ручки, ножки. Девочка проснулась, потянулась, раскрыла карие глаза.
– Ирочка! Глазки-то у нее Илюшины!
Ирина не отозвалась. Она почувствовала, что слепнет, глохнет, падает куда-то. Мертвый сон, какой бывает после большого несчастья, когда разом истощаются все силы, сковал ее.
– Пусть поспит наша мама, – шепнула старуха внучке, которая внимательно всматривалась в незнакомое лицо, вдруг улыбнулась и ухватила бабушку за вихор. – Золото мое! Прелесть моя! Мы сейчас ванночку примем!
И, разговаривая с девочкой, старушка почти весело начала хлопотать.
Через полчаса Ирина проснулась так же внезапно, как и заснула.
Села, свесив с постели ноги в старых, штопаных чулках.
– Вы завтра сможете остаться с девочкой, мамаша? Она – спокойный ребенок. Молочка я ей оставлю.
– Ирочка! С удовольствием! Она мне… Илю… Илю напоминает… – Подавив приступ горя, старушка спросила – А куда ты идешь завтра?
– Едем за Ильей. Нашли его тело.
– Господи? Ну, что ты говоришь? Год спустя?
– Ну вот, нашли…
Старушка зарыдала. Ирина глядела на нее сухими глазами.
– Ирочка! Мне жутко! Ты так смотришь… Дать тебе капелек? Валерьянки?
– Ну, что вы!
Старушка не настаивала, она и сама видела, что валерьянка не поможет.
– Умойся, Ирочка, приведи себя в порядок.
– Хорошо. Сейчас.
– Сними платье, я почищу, поглажу… тут вот, видишь – распоролось… надо зашить…
– Мамаша, к чему все это? – страдальчески сморщилась Ирина.
Старушка с недоумением посмотрела на невестку. Как же можно не следить за собой? Горе горем, но ведь тебя люди видят! И тем более жена Светлакова, такого уважаемого лица! Вон как о нем в газете писали!
Старушка смахнула слезу.
– Покойный Иля терпеть не мог неаккуратности, – сказала она. – Помню, бывало, мастерице не позволит войти в комнату, если у него ворот не застегнут… «Одну минутку подождите, пожалуйста!» Я ему говорю: «Ну, что за важность, Иля?» Он мне отвечает: «Надо уважать девушку! Это неуважение показаться ей в небрежном костюме!»
Ирина сидела, наморщив лоб, как бы пытаясь собрать разбросанные мысли.
С поезда сошли на разъезде. Роман уверенно вел товарищей. За ним шли Ирина, Сергей и Мария Чекаревы и другие товарищи Ильи. Позади на носилках несли цинковый гроб, изготовленный рабочими Верхнего завода, и несколько железных лопат.
Ирина шла с трудом. День был жаркий. Путь казался бесконечным.
– Здесь! – сказал Роман.
Перед Ириной высилась старая сосна. На ее шершавой коре были грубо вырублены топором две буквы: «И. С.».
У подножия лежало поваленное бурей дерево, его вершина тонула в малиннике, разросшемся на просеке. «Пинь-пинь!» – кричали в лесу синицы. Слабый ветер ерошил малинник.
Роман, Сергей Чекарев взяли по лопате и начали бережно рыть землю.
Скоро открылись края могилы. Ирина встала на колени и стояла так до конца. Обессилев, припадала к поваленному стволу. Слез все не было.
Бережно достали тело. В тяжелом молчании уложили Илью и запаяли цинковый гроб.
До разъезда несли на носилках. Потом поставили на открытую платформу.
Поезд пошел.
Без сил, без слез сидела Ирина, положив голову на гроб. Перед нею проходили те же картины, которыми она любовалась вчера: луга, лес, дальние горы… Она ничего не видела.
Роман Ярков, присев на корточки, взял ее руку. Ирина увидела красные опухшие глаза, искусанные губы. Что-то поднялось в ее груди и хлынуло слезами.
XXI
В жаркий сухой полдень шли к вокзалу отряды коммунистов, рабочих, колонны профсоюзов, воинские части, делегации от советских учреждений города. К часу дня вся привокзальная площадь была заполнена теми, кто пришел проводить до могилы товарища Светлакова.
Тяжело было видеть густую, застывшую в молчании толпу. Все стояли, обнажив головы. Молчали оркестры. В безветренном воздухе льнули к древкам полотнища траурных знамен.
В половине второго товарищи Ильи бережно подняли тяжелый гроб и вынесли его из помещения.
Приглушенно зазвучал оркестр, и процессия двинулась.
Ее открывала длинная вереница венков.
Процессия медленно и торжественно двигалась по Вознесенскому проспекту. У ворот клуба, где в прошлом году был сборный пункт отряда, она остановилась. Сергей Чекарев произнес короткую речь.
Вышли на Главный проспект и повернули направо.
По пути в процессию вливались новые отряды. Перевал чтил в лице Светлакова всех героев гражданской войны.
Провожая Илью, каждый вспоминал и своих близких, которые кровью обагрили Уральские горы.
Борьба с интервентами еще не закончилась. Многие из провожающих готовились выступить на фронт. Все напоминало о войне: и карта, пересеченная красной ломаной линией, и забинтованные красноармейцы, глядящие из окон госпиталя…
