Текст книги "Это было в Коканде. Роман"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Лихолетов вместе с Юсупом попал в особую сводную бригаду. Через два месяца после отъезда Лихолетова из Коканда Варя тоже перевелась в особые отряды и очень скоро устроилась на санитарную службу в лихолетовский полк.
Двадцатый и двадцать первый годы прошли в розыске эмира, так как разведка выяснила в конце концов, что эмир не думал покидать Бухары, а спрятался в горной, восточной ее части и оттуда – сперва из Байсуна, потом из Дюшамбе – руководил мятежами. Только в 1921 году Гиссарская военная экспедиция, продвинувшись в глубь Восточной Бухары, выбросила эмира и его приверженцев из пределов Бухарской Народной республики. Эмир опять не был пойман…
Лихолетов по этому поводу смеялся над Юсупом:
– Ну, а теперь кто виноват: опять Хамдам?
Юсуп отшучивался, хотя убеждения своего в отношении Хамдама не менял. Но иногда, при получении писем от Блинова, в которых Блинов писал о добросовестной работе Хамдама, Юсуп начинал сомневаться в своих подозрениях. Ненависть к Хамдаму постепенно затухала, ослабла. А боевая, полная опасностей и лишений жизнь приглушала все то, что казалось раньше таким серьезным и важным, тем более что каждый текущий день приносил свои новости, не менее волнующие.
С уходом эмира вражеские гнезда не распались. Басмаческие конные отряды прятались всюду – и в горах и в степи. Организованные по казачьему образцу, они легко передвигались, избегая встречи с военными частями, и, вечно беспокоя наши тылы, нападали на советских работников и продовольственных агентов, резали их, уничтожали телеграфную связь, сжигали селения, посевы и превращали дехкан в нищих. Чем меньше было басмачей, тем отчаяннее они становились. Не было таких дел, которые испугали бы их. В бандах оставались только самые закоренелые, самые яростные головорезы.
Жизнь бригады протекала по-походному, в сражениях. Было поймано немало шаек и отдельных курбаши, предупреждено огромное количество басмаческих налетов.
Вместе с Лихолетовым Юсуп нес все тяготы этой жизни. Время катилось незаметно. Жили дружно. Случались, конечно, между командирами кое-какие стычки, недомолвки, но тот, у кого сдавали нервы, быстро отправлялся в отпуск, и таким образом, по выражению Лихолетова, «очищалась атмосфера».
Несмотря на вечную кочевку, Юсуп начал учиться. Варя давала ему уроки русского языка, литературы, арифметики, истории, географии. Стоило полку осесть где-либо недели на две, на три, как Юсуп все свободное время проводил в занятиях, не вылезая из сакли. Варя относилась к этому делу восторженно, увлекаясь успехами своего ученика.
Поздней осенью 1922 года эти занятия неожиданно прекратились. Юсуп получил от Блинова путевку на военные курсы в Москву. Юсупа проводили, и жизнь на пограничной линии опять потекла по-прежнему. Изо дня в день шли непрерывные поиски шаек и столкновения с басмачами.
Богатый край за это время руками бандитов был превращен в развалины, разорены хлопковые поля, разрушены железные дороги, расхищено имущество заводов. Народ чувствовал, что до тех пор, пока басмачи существуют, ему не вернуться к человеческой, спокойной жизни. Жители кишлаков и городов на всех общественных собраниях единодушно требовали окончательного уничтожения басмачества.
В глухих местах население, конечно, еще боялось басмаческой мести, но даже и там крестьяне деятельно помогали красным отрядам, участвовали в разведках, сообщали о басмачах командованию Красной Армии и сражались вместе, рука об руку, с красноармейцами против банд. Лозунг «Добьем басмачество» стал всеобщим. Конец этой войны был близок. Военные и гражданские газеты ежедневно помещали сводки о ходе борьбы.
Лишившись поддержки в кишлаках, увидав, что кровавые расправы, грабежи и месть только увеличивают сопротивление народа, басмачи растерялись. В их среде началось разложение. Главари переходили через границу в Афганистан. Шайки мельчали.
Советская власть сама призывала их к сдаче, объявив, что всех сознающих свою вину она примет с искренней радостью. Вначале к этим объявлениям басмачи относились настороженно. Но усталость, голод и нужда заставляли одиночек сдаваться. Были случаи сдачи целых отрядов, вместе с начальниками. Все явившиеся с повинной получали амнистию. Советская власть предавала суду лишь тех, за кем числилось столько зверств и свирепости, кто был залит такими обильными потоками крови, что слово оправдания замирало на устах даже самого мягкосердечного человека. Карались только закоренелые враги, для которых нельзя было подыскать ни одной оправдывающей их причины.
Это поразило людей, привыкших к мести.
Такое доверие всколыхнуло многих и окончательно раскололо басмаческие ряды.
Не только властям и командованию Красной Армии, но даже и многим жителям кишлаков было известно, что всякого рода иноземцы-разведчики немало «поработали» среди басмачей, помогая им в организации банд, снабжая их оружием и деньгами, посылая к ним своих инструкторов. Кроме того, бежавшие за границу начальники басмачей в своих листовках и в письмах, отправленных на родину, сами откровенно говорили об этом.
Кишлак, так же как и город, многое пережил и поэтому сильно изменился за эти годы. Кое-где женщины стали снимать паранджу. Старики еще косились и ворчали, но даже в захолустье ни один мулла не осмелился бы сказать что-нибудь плохое про Ленина.
На базарах бродячие певцы пели о нем:
«Он любит правду. Если кто-либо обидит бедного дехканина, он железной рукой схватит обидчика и будет с ним жесток, как тигр. Он любит правду и бедняков, он дал им власть и свободу, он утер слезы женщин и, как солнце, обогрел землю…»
2
Летом 1923 года командир бригады, в которой служил Лихолетов, заразился во время отпуска черной оспой и умер. Хоронили его очень торжественно. После его смерти Александра Лихолетова назначили временно командовать бригадой. Лихолетов командование принял.
Шел месяц за месяцем, окружное начальство не могло подыскать подходящей кандидатуры. Дело тянулось… Округ ни присылал нового командира, ни утверждал Александра. Александр считал себя обиженным, нервничал и злился.
Осенью того же года Варя уехала из Бухары. Историю ее отъезда никто в точности не знал. Известно было только одно, что Варя, получив путевку на медицинский факультет Ташкентского университета, покинула бригаду.
Без Вари Александр заскучал еще больше и даже отпустил себе бороду. Но горевал недолго. «И без баб дела хватит», – надменно решил он. Дела действительно хватало.
В горной Бухаре опять появились банды басмачей. Во главе их стоял Иргаш. Банды были многочисленны, превосходно вооружены и не давали покоя населению. Это были осколки эмирских отрядов. Части лихолетовской бригады неоднократно вступали с ними в бой, разбивали их, но победы эти не решали главного. Рассеянные шайки вновь собирались и опять принимались за грабежи и террор. Надо было кончить самого Иргаша и его штаб.
Лихолетов скитался со своими эскадронами из кишлака в кишлак. Но все усилия его оказались напрасными. Иргаш был вездесущ и неуловим, и никак не удавалось нащупать его гнездо.
Как-то раз, после одной из стычек, разговаривая с пленным басмачом, Лихолетов случайно узнал от него, что здесь, в этом районе, орудует Насыров, сотенный командир Иргаша.
Лихолетов (в мрачном настроении, как обычно за последнее время) сидел на камне возле чайханы. Около него стояли ординарцы и несколько эскадронных командиров. Лихолетов в упор рассматривал босого, оборванного басмача. Тот старался не встретиться с ним взглядом и вертел головой то вправо, то влево. Трудно было поймать какое-нибудь выражение на усталом и безжизненном лице басмача. Он опускал глаза.
– Не сладко, поди, живется? – промолвил Лихолетов.
Басмач вздохнул. Лихолетов встал с камня и подошел к басмачу.
– Знакомый ты мне или нет?
– Нет, – сказал басмач.
– Незнакомый… – задумчиво проговорил Лихолетов. – Вот что, брат, отправляйся ты к своему сотнику и узнай у него: служил он у Хамдама или не служил? Если он – тот Насыров, что служил у Хамдама, так я его знаю. Пусть приедет ко мне поговорить! Я обещаю ему полную неприкосновенность. Понятно?
Переводчик пересказал слова Лихолетова. Выслушав его, басмач равнодушно кивнул головой.
– Передашь ему? – спросил Александр.
– Да, – сказал басмач.
Басмачу привели захудалого неоседланного коня и сунули за пазуху кусок хлеба. Басмач пугливо озирался, стараясь понять, что ожидает его.
– Ну, поезжай! – сказал Лихолетов, усмехнувшись. – Я тебя отпускаю.
– Спасибо… – пробормотал басмач. Потом, подумав, улыбнулся.
От улыбки лицо басмача вдруг преобразилось, ожили глаза – редкоусый, почти безбородый, он показался Лихолетову юношей. Только морщины на лбу и возле глаз старили его, они же придавали ему лукавство. Это остановило внимание Лихолетова. Он еще раз оглядел басмача с ног до головы. Он почувствовал, что уже видел раньше это лицо и даже в свое время обратил внимание на особенность этого лица, то есть на его быстрые, резкие переходы от одного настроения к другому. Но где могло быть и с чем это связано, никак не мог вспомнить.
– Отвечай честно! Ты меня знаешь? – спросил он басмача во второй раз.
Басмач щелкнул языком и сказал:
– Ты Сашка!
– Откуда ты меня знаешь?
– Тебя все знают, – ответил басмач и легко, как прирожденный наездник, вспрыгнул на неоседланную лошадь.
– Погоди, погоди, – сказал, недоумевая, Александр, – но почему ты зовешь меня Сашкой? Моя фамилия Лихолетов, я командир бригады. Кто называл меня Сашкой?
– Все называл, – сказал басмач и засмеялся, показывая на Сашкину бороду. – Молодой был, борода брил?
Затем тощими и кривыми ногами басмач крепко сжал бока коня, свистнул и помчался из кишлака.
Эскадронные командиры и ординарцы засмеялись.
– Кончен бал! – сказали они. – Не видать нам этого басмача! Напрасно вы его отпустили, товарищ командир.
Александр ничего не ответил. Он был уверен, что басмач не только вернется, но и непременно приведет Насырова.
Он посмотрел внимательно на ординарцев и ушел в чайхану, чтобы скрыть свое неудовольствие. Больше всего его разобидело даже не недоверие к его приказу, а совсем другое. «Вот черти драповые, – подумал он, – значит, до сих пор все зовут меня Сашкой…»
3
Снег появился уже на склонах гор, о басмаче же не было ни слуху ни духу. В бригаде потихоньку трунили над Сашкой. Как-то в разговоре с товарищами Сашка назвал пропавшего басмача «хвостиком Иргаш-бека». К этому прицепились. Остряки приходили в штаб и, сделав грустное лицо, спрашивали Лихолетова:
– Ну, где же хвостик?
Лихолетов багровел от злости.
В конце января через кишлак, в котором стоял штаб бригады, проезжала свадьба. Десяток размалеванных арб был битком набит людьми. Люди пели веселые песни, но лица у них оставались совершенно серьезными.
Красноармейцы высыпали отовсюду, чтобы посмотреть незнакомое им зрелище – свадебный поезд. В закрытой арбе ехали молодые. Впереди нее шли узбечки. Они ударяли в бубны и приплясывали по грязи. Дул ветер, и весь кишлак был окутан туманом и дождем.
Лихолетов тоже вышел из штаба взглянуть на шумную процессию. Ординарцы, толпившиеся возле штабных ворот, вслух обсуждали все подробности свадьбы.
– Жених богатенький… – говорили они. – Калыму дал шестьсот рублей, пять мешков рису да пять баранов.
– И девчонка хороша! Только мала еще, жидковата, – весело сказал Жилкин, один из ординарцев. Держался он независимо и свободно, и видно было, что Жилкин верховодит над товарищами.
«Пронюхали уж всё, стервецы! Всё знают!» – с удовольствием подумал Александр об ординарцах. Он любил этих хитрых бойких парней.
Десятая, последняя арба остановилась возле штабного помещения. Узбек-возчик соскочил с деревянного седла, и из повозки вылез военный в шлеме и длинной новенькой шинели с красными лацканами на груди. Возчик вытащил чемодан и парусиновый дорожный мешок своего пассажира.
Лихолетов увидел высокого и стройного человека. Что-то знакомое было в чертах его лица, голова его была слегка закинута назад. Возраст незнакомца трудно было определить сразу. Он был очень молод, и, несмотря на это, Лихолетов не мог его назвать молодым. Он стоял выпрямившись, несколько живописно. Обычная военная выправка сочеталась в нем с какими-то другими, уже не физическими качествами. Он поражал особенностью своего взгляда. Из-под шлема в упор на вас смотрели глаза. Казалось, что мысли этого человека – такие же прямые, смелые и стройные, как и тело его, тело гимнаста.
– Юсуп! – радостно закричал Сашка.
Он подбежал к приезжему, и они долго стояли под дождем, обнимая друг друга и крепко целуясь.
Юсуп стал шире в плечах и даже как будто вырос, загар почти сошел с лица. Московское обмундирование, тщательно сшитое, щегольское, аккуратно пригнанное, еще больше оттеняло все эти перемены.
– Ишь, как тебя выскоблила Москва! – сказал с завистью Лихолетов.
Юсуп улыбнулся. Он был очень рад, что опять вернулся на старое место службы. Округ назначил его комиссаром Сашкиной бригады.
4
Юсуп остановился у Лихолетова. Он выкладывал из чемодана вещи, купленные в Москве для подарков: две пачки табаку, трубку, одну бритву, несколько книг и несколько плиток шоколада. Вынув шоколад, он сказал:
– Это все тебе, Сашка. А шоколад – Варе.
– Ей сам передавай! – нахмурившись, заявил Лихолетов.
Ничего не понимая, Юсуп кинул шоколад обратно в чемодан.
Узнав о приезде комиссара, первым прибежал в штаб Капля. Все здесь жили запросто, без церемоний, являясь друг к другу без спросу, не дожидаясь приглашения.
– Федотка еще здесь? – спросил Юсуп у старика.
– Здесь. Служит. Куда деться пацану? Вырос. Каланча! – ответил Капля. – А я сивым стал?
– Немножко.
– Немножко? – Капля засмеялся. – Ну, а ты? Песни еще поешь?
– Да некогда! Забыл, когда пел, – улыбаясь, сказал Юсуп.
В соседней большой комнате, в столовой штаба, ординарцы накрывали стол. Сашка, засучив рукава, ходил из комнаты в комнату, почесывая свои белые, жирные, заросшие рыжими волосами руки, и всем распоряжался, точно шафер на свадьбе.
В кухне два бригадных повара готовили плов. Красноармеец Стамбулов, третий бригадный повар, стоял на дворе, возле окон своей кухни. Ему было жарко. Он был в нижней рубахе, в штанах, залитых салом, и в опорках на босу ногу.
– Пеструх давай! Белух молода еще, – кричал он красноармейцам, бегавшим по двору за неистово кудахтавшими курицами. Куры предназначались для плова.
Та же суматоха, что и на дворе, поднялась в помещении штаба. Приходили неизвестные Юсупу люди, со всеми пришлось знакомиться. Все изголодались по России и закидывали приезжего самыми разнообразными вопросами. Всем надо было что-то ответить. Вопросы задавались несущественные, вроде: долго ли ехали? Да где теперь пересадки? Сколько стоят сапоги в Москве?
В этой толчее невозможно стало разговаривать о чем-нибудь серьезном. Когда Юсуп спросил Каплю: «Где же Варя?», Капля только замахал рукой. Один из младших командиров, улыбаясь, сообщил Юсупу по секрету, что Варя уехала в Ташкент учиться и что Сашка на нее сердит.
Обед удался на славу. Собралось порядочно народу – полковые командиры, работники штаба, врачи. Приезд Юсупа был для всех праздником. Много съели и плова, и дичи, настрелянной охотниками, и выпили немало.
В три часа дня пришел кишлачный учитель и пригласил всех на спектакль, устроенный школой.
Все вышли на улицу. Дождь прекратился. Кишлак сразу ожил.
Лихолетов шел вместе с Юсупом позади всех. Как всегда бывает после длительной разлуки, он в первые минуты встречи не сразу нашел тон для разговора, но теперь, после обеда с выпивкой, все наладилось. Александр начал рассказывать Юсупу о Варе.
В своем путаном и хаотичном рассказе он все время вспоминал о «сродстве душ». Видно было, что это недавно подхваченное им выражение очень понравилось ему и он никак не может от него отделаться. Юсуп ничего не понял.
– Значит, вы жили душа в душу? – спросил он. – Так почему вы разошлись?
– Мы не разошлись! – горячо сказал Лихолетов. – Мы разъехались. Это разница.
– Какая же разница?
– Ну, как же! Это совсем другое. – Александр даже рассердился, говоря это. – Ты понимаешь… сродство душ у нас полное, а жить вместе не можем. Понятно? Вот Варька и предложила дать отдых нашим нервам.
– Теперь понятно, – сказал Юсуп.
Но Лихолетов, почувствовав, что и на этот раз Юсуп ничего не понял, снова пустился в объяснения.
– Ведь нервы – одно, а душа – совсем другое, – говорил он. – Душой чувствуешь одно, а нервы тебя толкают на другое. Вот и получается противоречие. Вот поэтому-то мы и решили дать отдых нашим нервам.
– Понятно, – опять сказал Юсуп. – Значит, вы разъехались, а не разошлись.
– Ну да! – Лихолетов грустно ухмыльнулся. – А впрочем, это тех же щей, да пожиже влей! Обещает ко мне на каникулы приехать.
– Ну, это хорошо! – воскликнул Юсуп, стараясь подбодрить друга.
– Чего хорошего? – вскипел Александр. – Обещает! Что такое обещание? Если жена – так обязана приехать. А она, видишь, «друг»! Так друга извольте упрашивать?
Юсуп уловил в его голосе обиду.
– Химеры! Всё химеры! – ворчал Лихолетов. – Вот мы трубим здесь. Оберегаем советскую власть. А ведь тоже бы хотели пожить так, как люди! А не выходит… Гоняйся за басмачами – вот и все развлечения в жизни. Ты не поверишь, до чего мне надоели эти проклятые басмачи! От одного вида их меня тошнит.
Лихолетов хотел было рассказать Юсупу о случае с пленным («как его подвел один подлец»), да раздумал. Он боялся, что Юсуп будет того же мнения, что и остальные.
– А вот и наша школа! Это мы построили, – с гордостью говорил Александр, показывая на длинное, сбитое из глины здание с красным флагом на крыше. – Своими руками все сделано. Учитель хорош. Хват-парень! Сколько, брат, здесь работы! Да если все отсюда уедут, кто же здесь делать дело будет?
Юсупу показалось, что это ворчание как-то относится и к нему. Он улыбнулся и сказал:
– По-твоему, и я напрасно уезжал?
– Ну, ты! Ты – дело другое.
– Варя тоже учиться поехала. Разве это плохо? Я тоже хочу учиться. Что я знаю? Что за два года узнаешь? Ничего.
Александр подозрительно посмотрел на него:
– Опять удирать хочешь? Ну, ясно! Тут тебе не Москва.
– Конечно, – засмеялся Юсуп. – Москва немножко лучше.
Они присели у ворот школы на каменную скамеечку.
Дехкане, проходя мимо них, кланялись Лихолетову и приезжему и отходили в сторону, собираясь в кучки и поглядывая на Юсупа. Юсуп понял, что разговор идет о нем. Молодые парни, комсомольцы кишлака, следили за Юсупом, за его папиросой, за тем, как он курит, и тоже о чем-то переговаривались.
Лихолетов кивнул на них:
– Хорошие ребята! Завидуют тебе.
– Я сам себе завидую.
– Да, ты счастливчик! – сказал Александр. – Что ж… Послужишь годика три, а потом в Академию махнешь. А дальше – открытая дорога.
Юсуп от души рассмеялся. Все сказанное Александром было выполнимо, просто. В эту минуту Юсуп действительно ощутил себя счастливчиком. Ему даже стало стыдно, что его судьба сложилась иначе, чем у этих парней, с такой жадностью рассматривавших его.
– А ты не думаешь в Академию, Сашка? – спросил он.
– Нет. Я и в разверстку не попал. Да ну их! Не всем быть генералами. Надо кому-нибудь и лямку потянуть. Да уж и поздно мне учиться! Башка не та.
Юсуп взглянул на него. Большой Сашкин живот, и борода, и лень в глазах не понравились Юсупу.
– Что такое? Ожирел ты! – сказал он. – Рано! Рано! Надо живее быть. Теперь понятно, почему Варя уехала.
– Возможно, – пробормотал Лихолетов.
Увидев дрожащие Сашкины губы, Юсуп опомнился, схватил его за руку:
– Ты обиделся? Прости меня! Я пошутил.
– Понятно, понятно.
– Плюнь на меня, пожалуйста! Глупо сказал.
– Ничего страшного. Сказал – значит, думал. – Александр вырвал свою руку из рук Юсупа.
Дехкане с интересом наблюдали за двумя командирами. В эту минуту во дворе послышался крик. Учитель сзывал всех на спектакль.
Александр и Юсуп молча вошли во двор, украшенный красными флагами. Спектакль был новостью в кишлаке. В школу пришел весь кишлак. Не удержались даже старики, несмотря на ветер и холод.
Пьесу исполняли комсомольцы кишлака и красноармейцы. Сюжет пьесы был прост. Она рассказывала о; басмачах, о нападении на кишлак, о доблести мальчика, который, не побоявшись опасностей, прорвался сквозь басмаческие заставы и добрался до города, чтобы сообщить о случившемся. Дехкане с помощью взвода красноармейцев изгнали басмачей из кишлака. Начальниц басмачей, курбаши, очутившись в плену, прикинулся бедняком, и красноармейцы его отпустили. Курбаши через несколько дней поймал в степи мальчика и, после издевательств, убил его. Мальчик умер героем.
Зрители угадывали в актерах своих сыновей и знакомых, смеялись, переговаривались между собой, иногда замолкали, если какое-нибудь место в пьесе захватывало, иногда подбадривали актеров. Когда злодей-курбаши сказал красноармейцам, что он простой хлопкороб, кто-то из зрителей не выдержал и крикнул:
– Врет! Не верьте!
По окончании спектакля люди высыпали на двор школы. Судьба героя пьесы еще продолжала всех интересовать.
– Неправильно сделал он, – сказал о мальчике высокий, с посохом, седобородый, как патриарх, старик. – Он должен был бежать.
– Куда?
– В степь!
– Хорошо тебе говорить, а курбаши вскинул бы ружье да выпалил по мне! – возразил старику бойкий черноглазый мальчуган, исполнявший главную роль.
– Все равно ты умер!
– Умер, да не как собака!
– Вот верно. По крайней мере он ответил хорошо курбаши, а так бы, как собака, на бегу упал. А тут он душу отвел перед смертью. Так-то лучше… поддерживали мальчика красноармейцы из толпы.
– Еще неизвестно, попала бы пуля или нет? – серьезно пробормотал старец, приподымая свой посох.
– Попала бы. Курбаши-то ловкий!
– А вдруг не судьба?
– Да чего там не судьба? – заговорили красноармейцы. – В мальчика попасть – не в копейку.
– Ну, теперь закрутится машина часа на два! Хлебом их не корми, дай поговорить, – сказал Сашка и позвал Юсупа в столовую пить чай.
