Текст книги "Это было в Коканде. Роман"

Автор книги: Николай Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1

На крепостной гауптвахте Хамдаму жилось неплохо. Полтора месяца плена прошли незаметно. Хамдам имел связь с родным кишлаком. Оттуда ему привозили пищу и деньги. Деньги уходили на взятку завхозу. По ночам в комнате завхоза Назар-Коссая Хамдам пил водку.

Однажды Назар-Коссай познакомил его с молодой еврейкой. Звали ее Агарь. Родители Агари умерли в Бухаре от холеры, когда Агарь была еще совсем ребенком. Синагога отдала ее опекуну. Несколько лет он бил ее и мучил и с утра до ночи заставлял работать в мастерской, где отвратительно пахли мездрой кожи. Она же больше всего на свете любила сласти, улицу и базар. Когда Агарь подросла, тощий и вонючий, как селедка, кожевник напоил ее и стал ласкать. Она смотрела на него с отвращением и любопытством.

После этого Агарь привыкла бегать к сарбазам в казармы эмира и приносила оттуда мелкие деньги и почтовые марки. Один молодой торговец влюбился в нее, потому что она была красива и нежна, и увез ее. По дороге она обокрала этого торговца и скрылась в Коканде. Здесь, в городе, Агарь по вечерам появлялась на перекрестках или на площади и соблазняла мужчин, выходивших из харчевен.

А потом она стала торговать на базаре разным старьем, лентами, спичками, всякой мелочью, какую только можно было достать по тем временам. Она уплатила сбор базарному старосте всем, чем могла. Он был доволен Агарью и разрешил ей постоянную торговлю. На базаре через базарчи Назар-Коссай познакомился с Агарью. Завхоз воровал в крепости мыло и отдавал его на перепродажу Агари. Оба они неплохо заработали на этом деле. Так же они распродали ворованный керосин. Как раз после дела с керосином, когда они подружились вкрепкую, Назар-Коссай предложил Хамдаму познакомить его с милой молодой женщиной. Хамдам охотно согласился.

Агарь понравилась Хамдаму.

…Когда Хамдам отвернулся от Агари и захотел спать, она опять прижалась к нему влажным телом и шепнула ему на ухо:

– Хочешь, я помогу тебе освободиться из тюрьмы?

Хамдам усмехнулся и спросил:

– Как же это?

– Дай взятку! – сказала она. – Приехала важная комиссия, дела будет пересматривать. Там есть свой человек.

– А сколько надо заплатить!

– Пять баранов.

«Это немного», – решил Хамдам.

– Хоп, хоп! Я подумаю.

– Думать некогда. Когда тебя будут спрашивать: «да» или «нет», ты скажи: «да», и тебя освободят. Все зависит от тебя.

– Что «да»? Что «нет»? Я ничего не понимаю.

Удивленный Хамдам зажег свечу. Он увидал блестящие зубы Агари, хитрые туманные глаза, обведенные синевой, и жадные, большие губы. Она лежала, запрокинув за голову руки с нарумяненными ладонями.

Хамдам спросил ее:

– Кто тебя послал? Завхоз?

– Разве об этом спрашивают? – Агарь засмеялась. – Никто. Птица из Бухары.

– Но кому взятка?

– Мне. Какой ты глупый! Разве должностные лица путаются в такие дела? Я уж передам кому надо. А ты поверь!

Хамдам подозрительно взглянул на маленькую, ярко раскрашенную женщину, на ее серебряные браслеты, на грязную шелковую рубаху и натертую пудрой грудь.

– Ты морочишь меня, – сердито сказал он.

– К чему мне это? Зачем? Я сказала… А ты не забудь про баранов! Дело сделано. Все!

Она опять засмеялась и замахала руками, будто пересыпая деньги из горсти в горсть.

Она еще полежала немного, поглаживая себе ноги, потягиваясь и зевая, точно жалея, что пришла пора расстаться с ночью. Потом быстро вскочила, закуталась в паранджу и спустила на лицо щегольской прозрачный чачван. Агарь одевалась как мусульманка. На воле остались ее руки; они путались в складках одежды, будто в чаще куста. Она вышла из жилища Назар-Коссая, не проронив ни слова. Тогда Хамдам бросился за ней и закричал:

– Агарь, Агарь!

Она не обернулась. Явился Назар-Коссай, мрачный и, как всегда, молчаливый, и увел арестованного в камеру.

Дело с освобождением Хамдама было задумано Назар-Коссаем чрезвычайно тонко. От секретаря при председателе Особой правительственной комиссии по пересмотру дел Кариме Иманове Назар-Коссай узнал, что Карим составил список тех арестованных курбаши, которым будет предлагаться свобода, если они покорятся советской власти. В этом списке числился и Хамдам.

У Карима Иманова были свои тайные расчеты, поважнее завхозовских. Ему было не до баранов. Но ловкий секретарь и Назар-Коссай задумали воспользоваться этим списком. При неудаче они ничего не теряли, а при удаче выигрывали. Через подставных лиц они решили продать арестованным свободу. Агарь была права. В этом деле действительно все зависело от самих арестованных.

А будущих баранов жулики предполагали делить так: три головы секретарю, а две – Назар-Коссаю. Агарь же получала пай с обоих.

2

Утром Хамдама неожиданно вызвали в канцелярию крепости. Хамдам шел под конвоем. На дворе было приятно, веселил душу чудесный весенний день. Хамдам позавидовал людям, которые целый день могут греться под солнцем и в эту минуту подумал, что готов быть даже нищим, больным и голодным, только бы наслаждаться свободой.

Крепостная канцелярия оказалась переполненной военными. Из разговоров этих военных Хамдам узнал, что в Ташкенте закончился съезд Советов и что на нем была утверждена автономия Туркестана.

Военные только и говорили о телеграмме, полученной съездом из далекой Москвы. Говорили о Ленине, о Российской республике, которая сейчас как государство приветствовала автономный Советский Туркестан. И называли эту телеграмму исторической.

Он спросил часовых: «Зачем меня сюда привели?» Те не знали. Он опустил голову и принялся думать о своей судьбе. Но ему трудно было сосредоточиться. Один из военных, в ремнях, с исцарапанной шашкой и с гранатой на поясе, шумел громче остальных. Хамдам вспомнил его.

– Эта автономия не для баев и буржуев, а народу! – кричал Сашка. Теперь – басмачам крышка!

– Неизвестно, – сказал Жарковский.

– Газету читай! – перебил его Лихолетов.

– Газета – газетой, – равнодушно заметил Жарковский и случайно увидел Хамдама. Он улыбнулся, узнав его. Хамдам тоже улыбнулся ему в ответ. Знакомый? – сказал он Хамдаму.

– Знакомый, – засмеялся в ответ Хамдам.

– Слышал, что мы говорили?

– Нет.

– Будете вы теперь драться или не будете? Автономия объявлена.

Хамдам из осторожности признался, что сейчас драться незачем. Про себя же он думал иначе…

Сашка торжествовал над Жарковским:

– Вот! Все споришь, умник! Пожалуйста! Теперь конец басмачам. Если уж Хамдам признался – значит, это правильно.

Проговорив это, Сашка пальцем указал на Хамдама, и Хамдам теперь улыбнулся Лихолетову. Жарковский пожал плечами, почесал себе ладони и отошел в сторону.

Из соседней комнаты вышел Синьков, начальник гауптвахты, горбун, щеголь, бывший певчий. Желая стать повыше, он нарочно заказывал к своим сапогам каблуки особого фасона, дамские.

– Кто здесь Хаджи Хамдам? – выкрикнул он, легко перекрывая своим певучим голосом крик и споры, наполнявшие канцелярию.

– Я, – ответил Хамдам и встал.

Синьков обшарил его глазами, покосился на свои сверкающие голенища и локтем толкнул дверь:

– Сюда! – сказал он. – В Особую комиссию.

Хамдам очутился в большой прохладной сводчатой комнате. За столом сидел молодой джадид в европейской одежде, худой, точно мальчик, очень красивый, бледный, длинноволосый, с тяжелым маузером в деревянной кобуре. Он курил папиросу и что-то настойчиво шептал своему соседу. Хамдам в соседе узнал Блинова. Он сразу вспомнил бой у железнодорожной будки, потом поездку в Андархан, вечер в Андархане, похороны Аввакумова и покраснел.

За столом сидели еще несколько русских и узбеков – одни в военной форме, другие в штатском, в русской одежде, третьи в халатах. Видимо, члены комиссии ждали конца этих перешептываний.

«Моя участь решается», – догадался Хамдам и тут же почувствовал, что джадид – за него, а Блинов – против.

Джадид внимательно взглянул в глаза Хамдаму и сказал русскому:

– Я сейчас спрошу его. – И перешел на узбекскую речь. – Хамдам, хочешь служить советской власти?

Хамдам молчал. Все спуталось в голове Хамдама. Тонкие губы джадида хотели помочь ему. Но Хамдам испугался: «Знает ли джадид, с кем он имеет дело?»

– Хочешь? – спросил джадид еще раз.

Хамдам покачал головой. Джадид повторил свой вопрос иначе, как бы наставляя и успокаивая Хамдама.

– Если время не мирится с тобой, Хамдам, – сказал он, – ты помирись с временем!

Хамдам склонил голову. Блинов упомянул Юсупа. Джадид удивленно посмотрел на Блинова и опять что-то зашептал. Хамдам стоял шагах в пяти от стола, не все слова долетали до него, да он и не понимал русской речи, если говорили быстро. В конце концов спорящие на чем-то сошлись, и джадид снова обратился к Хамдаму.

– Мы тебе даем поручение поехать по кишлакам, выкачать огнестрельное оружие, – сказал он. – Я знаю, оно спрятано там у баев и басмачей, и тебе, более чем кому другому, известны эти места. Будешь упрямиться – погибнешь. Поверишь мне – хорошо будет. Меня зовут Карим Иманов. Я приехал из Ташкента. Ты еще услышишь обо мне.

Хамдам заволновался. Голос джадида был тих, как шелест листьев. Казалось, что он говорит только с Хамдамом.

– Ты друг Иргашу? – снова спросил его джадид.

– Нет, – ответил Хамдам и покраснел.

– Да, да… – пробормотал джадид, как будто что-то вспомнив. – Но разве ты не участвовал вместе с ним в восстании?

– Нет, – отрекся Хамдам и, чтобы подтвердить это, добавил: – Разве вы не знаете, что не я разобрал рельсы на Ташкентской дороге?

О резне, устроенной им в Коканде, он умолчал. Подумав, он сказал:

– Я ведь покинул Иргаша. Я сразу раскусил этого хана.

Джадид улыбнулся и заторопился, как бы желая скорее кончить дело.

– Хорошо, – сказал он. – Советская власть хочет мира со всеми. Поэтому мы говорим тебе: пойди к Иргашу и скажи ему, пусть он тоже сдаст оружие! Согласен ты или не согласен? Да или нет? Я тебя спрашиваю в третий раз.

«Неужели об этом говорила еврейка?» – подумал Хамдам. Он был окончательно сбит столку. «Судьба», – решил он и заявил о своем согласии.

Он почувствовал что-то тяжкое в этом решении, но идти назад, отказываться было уже поздно. «Да, пожалуй, и не стоит отказываться!» решил он.

Члены комиссии опять пошептались, после чего джадид сказал ему:

– Ну иди! Тебя выпустят.

Хамдам поклонился и вышел. Несмотря на полученную свободу, выходя из комиссии, он не ощутил радости в своем сердце. «Случилось что-то странное, – подумал он. – Но что? Об этом я узнаю позже».

3

Через полчаса Блинов вызвал к себе Юсупа и рассказал ему о предстоящей поездке с Хамдамом.

Блинову пришлось повозиться с Юсупом. Юсуп не понимал освобождения Хамдама, и Блинов доказывал ему, что без освобождения коренных, местных людей нельзя сейчас справиться с басмачами. Юсуп соглашался с этим, но все-таки настаивал на своем.

– Зря освободили Хамдама! – сказал он.

– Я тебя понимаю, – говорил Блинов.

Втайне он тоже был согласен с Юсупом, но его так убедили в комиссии, в особенности этот джадид, так напугали особенными свойствами всей местной обстановки, что он поддался на уговоры и сейчас, убеждая Юсупа, как бы вторично убеждал самого себя.

– Ты понимаешь, что никто, как Хамдам, не знает всех ваших людей, говорил он Юсупу. – А я здесь – вообще пугало в огороде. Надо иметь своих людей. Постепенно мы их привлечем на свою сторону.

– Но ведь в кишлаке Хамдама убили нашего Макарыча, – горячо сказал Юсуп.

– Ну, уж в этом-то Хамдам неповинен! Ведь Хамдам был у нас под замком! Ну и довольно! – сказал Блинов.

Он не любил долго разговаривать. Отпуская Юсупа, он поручил ему приглядывать за Хамдамом.

– Все-таки за ним нужен глаз да глаз! – говорил он. – Понятно? Чуть что – приезжай в Коканд! Понял?

– Понял.

– Макарыч тебя любил. Ну, и я тебя буду любить, Юсуп. Ты смотри, какое ответственное дело я тебе поручаю! Понимаешь ли это?

– Понимаю.

– Да ты только не спорь с Хамдамом! Держись в сторонке, секретно. А то меня оконфузишь. Собьешь всю мою политику. Ясно ли тебе?

– Ясно, начальник, – сказал Юсуп.

Юсупу уже не терпелось сорваться с места, он уже желал ехать как можно скорей. Окончив беседу, он побежал в эскадронную конюшню. Его лошадь заболела, и Юсупу дали замену.

Замена не понравилась ему. Лошадка действительно оказалась неважной. Старый донской конь припадал на передние ноги.

– Не надо мне такую лошадь, – гордо сказал Юсуп. – Я возьму Грошика.

– Грошика? Ишь ты! – засмеялись конюхи. – А это видел? – Они показали Юсупу фигу.

Юсуп закричал на них:

– Вы мошенники! Вы Грошика все время держите в стойле. Погубите Грошика. Отдайте мне Грошика.

Нияз, лучший из конюхов, сказал ему:

– Не кричи зря, Юсуп. Достань записку от Блинова – я выдам тебе жеребца.

Юсуп снова побежал к Блинову. Блинов долго упрямился и слышать ни о чем не хотел, но Юсуп все-таки сумел его убедить. Блинов смягчился.

– Ладно, – сказал он. – Но только на время, предупреждаю тебя. Хозяина у Грошика не будет.

– Конечно, на время. На время, начальник. Лошадь портится! – радостно забормотал Юсуп. – Грошику надо бегать. Бегать надо. Человек стоит плохо, лошадь стоит – совсем плохо.

Пока Блинов писал записку, Юсуп сомневался и нервничал. Ему казалось, что в последнюю минуту Блинов может передумать. Юсуп терся у стола, вздыхал, потел, а когда увидел, что записка хотя и написана, но Блинов ее все-таки перечитывает, у него упало сердце. «Нет, не даст, – подумал он, не даст. Сейчас все скомкает, бросит, и я останусь без Грошика».

Блинов поставил число. Еще раз внимательно посмотрел на бумажку. Юсуп томился. Ему хотелось вырвать из рук Блинова этот клочок бумаги и унестись с ним отсюда. Он дрожал от нетерпения. Блинов все делал очень медленно. Поискал ключ. Отпер ящик письменного стола. Достал оттуда печать, подышал на нее. «Вот возится!» – думал Юсуп.

И когда наконец Блинов протянул ему свою записку, Юсуп почувствовал, что спина, лоб и руки у него мокрые от испарины. Крепко зажав в кулак полученное, ни слова не говоря Блинову, Юсуп опрометью выбежал из кабинета. А в коридоре он даже подпрыгнул, и часовые удивленно посмотрели на него.

4

В полдень Хамдам и Юсуп выехали вместе из Кокандской крепости.

За пазухой Хамдам вез мандат, написанный по-узбекски и по-русски. Ослепительное солнце висело над раскаленной Урдой. Дворец стоял как изваяние. Сейчас Хамдаму было уже не до солнца и не до всего этого великолепия; нервничая, Хамдам дал шенкеля. Конь бешено бросился вперед, унося Хамдама из Коканда.

Юсуп, не отставая, следовал за ним на Грошике. Грошик сперва капризничал и не сразу входил в галоп, сопротивлялся, но потом всадник показался ему удобным. Грошик брезгливо фыркнул и покорился.

…Когда всадники прибыли в Андархан, первыми увидали их из-за стен голые мальчишки. Узнав Хамдама, они бросились роем, точно шмели, и разлетелись по всему кишлаку. Через несколько минут кишлак уже знал о необыкновенном возвращении.

Хамдам остановился у чайханы. Не слезая с седла, он принял пиалу, выпил чай одним глотком, отказался от лепешки и кивком приказал Юсупу медленно следовать за ним. Он желал всем показаться в кишлаке. Мужчины выбегали из дворов, за мужчинами теснились женщины, забыв про свои покрывала.

Хамдам ехал не торопясь, посередине улицы, отвечая на приветствия улыбкой. Кривая шашка с серебряной кавказской насечкой, с красным орденским офицерским темляком висела у него на боку. Обрезанный карабин торчал за спиной. Вооружение он получил в Коканде, сам выбирал его в цейхгаузе при помощи Назар-Коссая. Рукояткой камчи он постукивал по передней луке седла. Конь прядал ушами, прислушиваясь к звукам.

Кишлачный поп, мулла, толкаясь локтями и отпихивая старух, выбежал навстречу Хамдаму. Но и для него у Хамдама не нашлось больше чести, чем для остальных. Хамдам ответил на приветствие муллы так же небрежно.

Около дома склонились перед ним два верных джигита, Насыров и Сапар. Обе жены, Рази-Биби и Садихон, в нарядных одеждах, дожидались его на балахане. Он прошел в дом, сопровождаемый Насыровым.

Юсуп передал коней джигиту Сапару.

Сапар (это была их первая встреча с глазу на глаз) одним взглядом окинул Юсупа, прицениваясь к нему. Потом ухмыльнулся и взял поводья от обеих лошадей.

– Ты кто же будешь? – спросил он Юсупа.

– Секретарь, – ответил Юсуп.

– Мирза? Хоп, хоп! – загадочно сказал Сапар.

Сапару Юсуп не понравился. «Голову держит высоко. Чужой!» – решил он. Он боялся, как бы новый молодой джигит не оттер его от Хамдама.

Приняв коней, Сапар расседлал их, поводил по двору, напоил. Над усадьбой взвился желтый густой дым. Женщины уже суетились, приготавливая на дворе пищу.

Насыров вышел, чтобы взглянуть на Юсупа, весело щелкнул языком и отправился к чайхане. Народ толпился и шумел под навесом. Козак Насыров объявил, что завтра в это же время вернется домой сын Хамдама, Абдулла. И не успели еще люди опомниться от этого нового неожиданного известия, как Насыров, смеясь, сообщил другое, не менее поразительное.

– Все видали Хамдама? – спросил Насыров. Потом важно откашлялся в кулак и сказал: – Слушайте. Теперь он – советская власть.

Люди тупо взглянули в лицо джигиту. Мулла рванул грязную красную бороденку. Его фиолетовые щечки вспыхнули, точно уголь, он обругал джигита. Бедные и богатые разошлись недоумевая. Дома богачи плевались, раздраженные этой изменой. Бедняки притаились. Даже в беседе с женой они не рисковали обмолвиться – скажи что-нибудь, а потом жена вынесет это на базар.

В этот же вечер джигит Сапар, когда все люди разошлись со двора, поймал Хамдама на галерейке дома и, боязливо оглянувшись, сказал ему:

– Отец, это я застрелил Аввакумова у мазара.

У Хамдама загорелись глаза. Он рванулся к Сапару, чтобы его обнять, но мгновенно потушил свой порыв, опустил голову, как-то сник, сделал вид, что ничего не слыхал. Потом он холодно сказал Сапару:

– Отправь завтра пять баранов в Коканд, к торговке Агари!

Когда Хамдам ушел в дом, джигит почувствовал, что Хамдам покрывает его преступление, и в эту минуту он решил до могилы быть верным своему мудрому и честолюбивому хозяину.

5

Хамдам на следующий день собрал своих джигитов. Первым пришел Сапар, за ним еще человек десять. Им было приказано пойти по домам для сбора оружия. Они повиновались Хамдаму так же беспрекословно, как и раньше.

Никто из домохозяев не сопротивлялся.

Козак Насыров с джигитами разрывал дворы и кукурузные участки, выкапывая револьверы, боевые патроны и трехлинейные винтовки. Хамдам не выходил на улицу. Обложенный подушками он сидел на галерейке. Рядом с ним находился Юсуп.

Хамдам диктовал ему письмо в Коканд:

– «Иргаш не желает подчиниться советской власти, он встречает ее с проклятиями…»

Юсуп, недоумевая, прервал письмо и спросил у Хамдама:

– Разве ты говорил с Иргашом?

– Я посылал к нему доверенных людей. Люди сказали, – ответил Хамдам и недовольным жестом заставил Юсупа продолжать работу. – Ты пиши! – сказал он Юсупу. – Твое дело – писать, мое – говорить.

Юсуп сидел на корточках, спиной упираясь в столбик галерейки, слушая ровный и хриплый голос Хамдама.

– «Сегодня, закончив сбор оружия в Андархане, я отправлюсь в другие города и кишлаки, – важно диктовал Хамдам. – Потом я вернусь обратно».

Дальше Хамдам перечислял по именам всех тех людей, у которых были обнаружены боевые запасы. В этот перечень не вошли имена старых джигитов, верных Хамдаму. Хамдам расписывал реквизицию как военный подвиг и в конце своего длинного послания, призывая милость бога на кокандские власти, просил помнить, что он, Хамдам, всегда готов выполнить любое поручение.

– «Мои руки подчиняются вашей голове, а мою голову я отдаю вам в руки», – сказал он и усмехнулся. – Написано?

– Написано, – ответил Юсуп.

Хамдам вынул из кармана штанов маленький штамп, полученный в Коканде, велел Юсупу слегка помазать его чернилами и, еще подышав на него, поставил свою печать в конце письма. По обычаю, эта печать заменяла его личную подпись.

День уходил. Тени становились с каждым часом длиннее. Около галерейки вырастала гора оружия. Никто из кишлака сегодня не выбрался в поле. Не до того было. Все были взбудоражены. Дехкане, проходя мимо стены, за которой скрывался Хамдам, встревоженно глядели на нее, как будто что-то можно было увидеть сквозь глину.

– Даже баев задел! Все-таки убыток им. Неужели это по своей воле? говорили они между собой. – Посмотрим, что будет дальше.

Языки развязались. Всюду – женщины во дворах, мужчины на улице беседовали о Хамдаме. Старики, брызгая слюной, поносили его. В особенности его друг, Дадабай, дошел до неистовства. (Дадабая также выпустили недавно из кокандской тюрьмы; следствие установило полную его непричастность к убийству Аввакумова.)

– Мусульмане! – кричал он. – Хамдам – купленный человек! Напрасно кяфиры верят ему. Хамдам – предатель! Хамдам – сам собака и сын собаки! Вернувшись из Коканда, он только усмехается. Вы, почтенные люди, вспомните его странные речи! Он говорил, что черное – черное, а белое – белое. Он всегда произносил серые слова. У джадидов выучился этот человек подлому языку.

Бедняки, слушая брань, остерегались спорить с богатым Дадабаем. Дадабай был известен в кишлаке как человек, живущий по правилам бога. Богатство не мешало ему быть правдивым. Уж таков был Дадабай! Вот почему его крики смущали не только богачей.

Когда по приказу Хамдама джигиты стали разгонять с площади народ, Дадабай плюнул в лицо Насырову. После этого, связав Дадабаю руки, джигиты привели его к Хамдаму. Хамдам выругал их, приказал немедленно развязать Дадабая и, вежливо кланяясь, предложил ему почетное место.

– Друг, – ласково сказал он, – я знаю все твои речи. Ты ответь мне только на один вопрос: сколько я получил за измену?

– Я не смотрел, что у тебя за пазухой, – ворчливо ответил Дадабай.

Желтый, тощий и длинный, что жердь, Дадабай смотрел в одну точку, прислушиваясь к голосам во дворе и в доме. Делал это он только затем, чтобы отвлечься и не встретиться взглядом с Хамдамом. Он боялся, что не сдержит себя и даже здесь, в доме Хамдама, поступит с ним так, как только что поступил на площади с Насыровым. Он был пленником своей крови. Когда она начинала биться у него под кожей висков, он забывал всякую осторожность, все приличия старика и мужчины.

– Ты можешь сохранить тайну? – спокойным и тихим голосом спросил Хамдам Дадабая. – Это такая тайна, которая по нашим временам не доверяется ни отцу, ни другу.

С Дадабаем, старинным приятелем, Хамдам захотел было посоветоваться о джадиде Кариме. Захотел взвесить уклончивые и глухие слова джадида. «Только с Дадабаем можно говорить об этом!» – подумал он. Но Дадабай не ответил. И в эту минуту Хамдам, готовый разболтаться, внезапно изменил свое намерение.

– Я за большевиков, русских и джадидов, – твердо заявил он, радуясь тому, что удержался от откровенности. – Потому что народ не хочет ни царя, ни хана, ни фабрикантов. Помнишь Андижан? Что не вышло двадцать лет тому назад, неужели выйдет теперь?

Дадабай пожал плечами. Он размышлял о народе, и ему хотелось сказать, что народ пребывает в раздумье. Но добросовестность остановила его от высказывания. «Кто его знает, что надо дехканам? – подумал он. – Люди, конечно, хотят жить привольно и богато. Народ, конечно, не хочет ни царя, ни купцов, ни басмачей, мешающих покою. Есть ли в мире покой? Тысячи лет в страданиях живет земля. Новые люди обещают счастье. Может быть, оно у них в чалме, как белые голуби в шапках у фокусника. Народ всегда мечтал. Ладно, пусть мечтает! Тем более что эти мечты красивы». Пока он думал обо всем этом, его гнев остыл, и тогда он спросил у Хамдама:

– Я могу идти?

– Иди! – сказал, усмехнувшись, Хамдам. – Разве я задерживаю тебя?

Дадабай встал и пошел к дверям. Хамдам крикнул ему вслед:

– Думай обо мне что угодно! Но пока ты торговал здесь, в Андархане, я страдал в Сибири! Я терпел плен, а ты наживался. Для кого я это сделал: для себя или для народа? – Дадабай молчал. – Ну, говори, – сказал Хамдам.

– Для народа… – ответил Дадабай.

– Тогда не мешай мне! – сказал Хамдам и улыбнулся, подумав, что этот «мудрый Дадабай» глупее ребенка. Тот, кто только отсиживается в осаде, скорее будет побежденным.

Дадабай по дороге к своему дому останавливал встречных и сообщал всем, что он ошибся: «Хамдам желает людям добра».

Люди быстро распространили эту весть. Многие смеялись над вспыльчивым и отходчивым Дадабаем. В очагах потух вечерний огонь, в домах утихла ненависть, и на площади смолкли споры. Прохладная ночь обещала приятный отдых…

Хамдам пришел на женскую половину к молодой Садихон и спросил у нее, не спит ли она. В этой же комнате лежала старшая жена, Рази-Биби. Садихон переглянулась с ней.

Хамдам настойчиво повторил свой вопрос.

Тогда Садихон подкралась к двери и, приоткрыв ее на два пальца, предусмотрительно прошептала Хамдаму:

– Биби тоже здесь.

Хамдам схватил жену за руку и грубо вытащил ее на галерейку. Тут только Хамдам увидал, что на галерейке спят два джигита – Сапар и Алимат. Он не пожелал прогнать их и повел Садихон по двору. Ночь была яркая и тихая.

Когда они проходили в сад мимо конюшни, Юсуп вскочил. Он спал возле Грошика и распахнул дверь, но сейчас же захлопнул ее. Он увидел полуобнаженную Садихон, в узких пестрых ситцевых шароварах, стянутых на лодыжках тесемкой. Юсуп бросился в сено.