Текст книги "Это было в Коканде. Роман"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)
22
– Насыров, – сказал Юсуп, – передай начальнику: я хочу с ним говорить!
– Он спит.
– Поди, ждать мне некогда!
– А что такое? Почему такая спешка?
– Я тебе сказал: поди! А почему – этого тебе не надо знать.
Насыров смутился, и маленькие желваки, будто шарики ртути, забегали у него под скулами. Ничего не ответив Юсупу, он ушел в дом.
Садихон, услыхав голос Юсупа, выбежала на галерею. Юсуп так посмотрел на Сади, что у нее упало сердце. «Что-то случилось!» – решила она.
Вошел Насыров, покосился на них обоих и пробурчал Юсупу:
– Иди!
Единственный из всех джигитов он разговаривал с ним как будто нехотя, полупрезрительно.
Хамдам еще лежал в постели и усмехнулся, увидев Юсупа.
– Присядь! – сказал он.
В комнате был только один стул. Юсуп взял его и сел возле софы.
Юсуп вынул из кожаного планшета бумагу и предъявил ее Хамдаму. Реввоенсовет фронта немедленно вызывал полк в Коканд. Причины не указывались.
Хамдам повертел приказ в своих толстых, влажных, морщинистых руках, потер себе переносицу и спросил Юсупа:
– В чем дело? Не знаешь?
– Нет, не знаю.
Юсуп скрыл от Хамдама самое главное. Он все знал. Вчера вместе с официальной бумагой он получил через ординарца частное письмо Блинова. Блинов секретно сообщал ему, что изменил курбаши Парпи, начальник Красного партизанского полка, что в Андижане так же подозрительно ведет себя Ахунджан и тайно подговаривает к восстанию своих аскеров. Блинов сообщал Юсупу об этом на всякий случай, и Юсуп догадался, что комиссар побаивался, как бы в Беш-Арыке не повторилась такая же история.
Этого же самого побаивался и Юсуп. Вчерашний скандал на площади из-за баранов мог вырасти в бунт. Джигиты второй и третьей сотен, решившие пограбить, были возбуждены и недовольны. Ведь у них отняли добычу! И если сейчас Хамдам захочет воспользоваться возбуждением джигитов, то момент для этого наиболее подходящий.
Юсуп догадывался, что полк вызывают в Коканд неспроста. Очевидно, его хотят направить в Ташкент для переформирования, чистки, для проведения лагерных занятий. Слухи об этом уже ходили неделю тому назад. Ясно, что Хамдам может воспротивиться этому. Он сразу почувствует, что его хотят лишить особого положения, самостоятельности, привилегий. На всякий случай к дому Хамдама Юсуп подвел свою сотню. Она сейчас стояла за стенами двора на улице.
Опасения Юсупа оправдались. Хамдам понял вызов правильно; он повертел бумажку и, бросив ее на стол, небрежно сказал:
– Я не поеду.
– Командующий вызывает. Как ты можешь не ехать?
– Я болен.
– Тогда полк уйдет без тебя, – твердо заявил Юсуп.
– Без меня? – Хамдам рассмеялся. – С тобой, что ли? Без меня не уйдет мой полк.
Юсуп вскочил и отбросил в сторону стул.
– Хамдам, не делай глупостей! – сказал он.
– Я болен. Я болен, – упрямился Хамдам.
– Когда нас зовут, мы должны идти! – сказал Юсуп. – Красная Армия это армия.
– Ты… учишь… меня?!. – медленно, отделяя слово от слова, сказал Хамдам и встал с постели. Ему хотелось обрушиться на Юсупа, заткнуть ему глотку упреками и оскорблениями. Он даже замахнулся на Юсупа, желая его ударить, но не осмелился, отвел руку назад, за спину. Напряженный, острый взгляд юноши, его уверенный голос вдруг смутили его. У Хамдама задрожала нижняя губа.
– Успокойся, Хамдам! – сказал Юсуп. – Ты старше меня, и я не учу тебя. Будем говорить о деле!
– Я не могу оставить Беш-Арык, – сказал Хамдам и прибавил тем же тупым и равнодушным голосом: – И весь полк не захочет ехать в другой город.
– Полк? – Юсуп снова сел, постучал кончиком шашки. – Полк зависит от тебя. Ты сам не хочешь.
Хамдам поджал губы и исподлобья взглянул на Юсупа:
– Я этого не сказал.
– Тогда почему ты отказываешься? В приказе нам предлагают выступить.
– Приказ… Приказ… Я не глухой! Что ты мне твердишь? – не сдерживаясь, закричал Хамдам. – Не верю я русским приказам.
– Кто им не верит, уходит в басмачи, – тихо сказал Юсуп.
Услыхав это, Хамдам побелел от гнева. «Вот вырастил змею! – подумал он. – Теперь этот сопляк командует мной и говорит так, будто начальник он. Вот эти русские порядки!»
Но в то же время он отчетливо понимал, что Юсуп прав. Он проклинал себя за то, что отошел от дел. Теперь джигиты больше, чем надо, привыкли к Юсупу. «Да, он прижал меня к стенке. Отказ – это бунт. Так поступать нельзя. Это будет неосторожно, – решил Хамдам. – Надо постараться найти какой-нибудь предлог».
– Съезди в Коканд, разузнай все-таки, что такое там случилось! сказал он на ходу Юсупу.
Юсуп ничего не ответил.
Распахнув окно, Хамдам вместе с пением Птиц услыхал за стеной храп лошадей, голоса, команду, звон оружия.
– Это что? – удивленно спросил Хамдам.
– Моя сотня, – ответил Юсуп, как бы не придавая никакого значения шуму.
– А зачем она тут?
– Я решил поехать один, если ты не поедешь, – соврал Юсуп.
– Один? – пробормотал Хамдам.
«Не тебе обманывать меня, – подумал он. – Что-то случилось. Что-то тревожное. Этот мальчишка испугался. И он действительно может арестовать меня. А что сделают Сапар и Насыров? Пока они собираются, меня уже увезут».
Все эти мысли были настолько серьезны, что Хамдам забыл обо всем случившемся ночью. Он понял, что пришла серьезная минута. «Сейчас нельзя ошибиться. А вдруг Блинов узнал о моей связи с бухарцем?»
– Ну, говори, что случилось? – настойчиво и решительно сказал Хамдам.
Юсуп взглянул на посеревшее и влажное лицо Хамдама. «Да, вот теперь следует сказать», – подумал он.
– Парпи изменил, и в Андижане что-то нехорошее замыслил Ахунджан. Курбаши, награжденный Красным орденом! Смотри, что делается! Он отказывался на партийном совете уехать из Андижана.
– Еще бы! Он живет, как наиб, в своем Андижане, – пробормотал Хамдам. – Что же, его арестовали?
– Нет. Он еще не отказался решительно, но настаивает на своем. Сейчас туда поехал командующий. Положение выясняют.
– Значит, он не хочет ехать в Ташкент? – спросил Хамдам.
– Не хочет.
– И не поедет.
– Почему?
– Вот увидишь, увидишь! – быстро проговорил Хамдам. – Тигр заворчал жди прыжка. Что ж ты мне раньше обо всем этом не рассказывал? Боялся, наверно, что и я поступлю, как Ахунджан? Так?
Юсуп ничего не ответил.
– И это все? – спросил Хамдам.
– Все, – сказал Юсуп.
Хамдам готов был расхохотаться. Он ждал более страшного, он боялся за себя. А это известие только порадовало его. «Вот что значат ум и терпение, – подумал он. – Враги мои впадают в ничтожество и гибнут. А я остаюсь! Как милостива ко мне судьба! Парпи полез в могилу. Ахунджан торопится за ним…»
– Послушай, – прервал его мысли Юсуп, – ты должен узнать правду об Ахунджане!
Говоря это, он все еще не надеялся на Хамдама. От него не укрылось, что Хамдам повеселел, но это можно было заметить только по особому блеску глаз. Во всем остальном Хамдам себя сдерживал и даже казался угрюмым.
– Хоп, хоп! – ответил он Юсупу. – Собирай полк! Едем в Коканд! Там увидим.
Юсуп оставил комнату. «Что происходит с Хамдамом? – подумал он. Неужели пришла беда?» Юсуп приготовился ко всему.
Проходя по галерейке, он заметил Садихон. Она все еще стояла там, точно ожидая его. Она была бледна и держалась за столбик навеса. Босой Насыров, в штанах и в рубахе, стоял рядом с ней.
Юсуп подошел к воротам. Выстроившись вдоль улицы, его ожидала сотня. Впереди нее, в красноармейской фуражке, сидел на гнедом жеребце старик Артыкматов, держа клинок на плече. У всей сотни были обнажены клинки.
– Джигиты! – крикнул Юсуп. – Хамдам едет.
Артыкматов поднял вверх шашку и вложил ее в ножны, за ним вся сотня сверкнула клинками.
Юсуп повел ее на площадь.
23
Через полчаса полк стоял уже колонной, все три сотни, при оружии и с обозом.
Хамдам выехал на своем текинце. Шерсть коня ореховой масти блестела под солнцем. Хамдам сидел в седле согнувшись, точно на спину ему положили куль. Юсуп подскакал к нему и сообщил, что полк готов к отправке и телеграмма об этом уже послана Реввоенсовету.
Хамдам ничего не ответил, передернул плечами и отъехал от Юсупа к строю. Он остановился на середине площади и, прищурясь, долго и мрачно смотрел на джигитов. Юсуп встревожился. Неужели Хамдам хочет говорить? О чем? Ничего нельзя было прочитать в этих загадочных черных глазах. Что Хамдам скажет сейчас? Может быть, через секунду затрещат выстрелы второй и третьей сотен?
Юсуп предупредил своих джигитов, чтобы на всякий случай они были готовы отразить любое нападение. Перед выездом на площадь он приказал всей сотне зарядить винтовки.
Странное чувство ожидания и неизвестности, очевидно, волновало не одного Юсупа. Джигиты удивленно переглядывались. Жители, смотревшие на выступление полка, невольно попятились ближе к стенам, опоясывающим площадь.
Старик Артыкматов приподнял древко над отрядом Юсупа, и новое алое знамя, с кистями из конского волоса, взвилось в голове полка. Хамдам никогда не видел этого знамени. Это было новостью и для жителей Беш-Арыка. Они зашептались, подталкивая друг друга локтями.
Хамдам перебирал поводья. Его текинец танцевал под ним. Он успокоил его.
– Джигиты, – еле слышно сказал Хамдам. Но на площади была такая тишина, что даже слабый голос Хамдама отчетливо донесся до самых отдаленных уголков. – Парпи изменил. Ахунджан изменил советской власти. Может быть, кто-нибудь и подумал, что полк Хамдама тоже заразился изменой. Нет, никогда! В полку Хамдама есть беспорядки – в полку Хамдама их не будет. Полк Хамдама остается верным. Полк идет в Коканд.
Первая сотня оглушительно крикнула: «Ур-ра!» К ней пристали и вторая и третья. Рев раскатился по площади.
В эту минуту Хамдам понял, что все равно ему не удалось бы повернуть эскадроны против советской власти. Джигиты могли, конечно, грабить, могли даже расскандалиться и взбунтоваться, но в решительную минуту весь полк, не считая некоторых людей, раскаялся бы. Юсуп достиг своего… Да!
Хамдам стиснул зубы и, выхватив ловким, резким движением клинок, взмахнул им, подавая сигнал к походу. Вслед за этим по отрядам прокатилась команда. Всадники перестроились по трое в ряд. Полк тронулся, постепенно, точно по нитке, переходя в движение рысью. Юсуп ехал за Хамдамом. Он смотрел ему в затылок и улыбался. Мысленно он обращался к Хамдаму. «Я рад, – думал он, – что ты оказался честным. Я рад. Не так уж просто тебе это далось! Да, да! Но ты поступил честно. Посмотрим, что будет дальше!»
Он приласкал Грошика, и Грошик, фыркнув, ответил ему. Кругом слышалось горячее дыхание коней и скрип седел и чувствовался запах пыли.
В прозрачном воздухе раннего утра сверкал Алайский хребет. Ослепительно сияли снежные пирамиды. Ни одна тучка не закрывала их. Солнце било прямо в горы низкими, бежавшими по земле лучами, и, несмотря на далекое расстояние, каждое ребро, каждый выступ гор легко ощупывались глазом.
Тучи черных сытых дроздов, сорвавшись с телеграфной проволоки, пронеслись над джигитами. Полк шел рысью.
24
Поздно вечером, во время одной из своих поездок по Туркестану, товарищ Фрунзе, назначенный как раз в это время на должность командующего Туркестанским фронтом, говорил на докладе своему секретарю:
– Историю надо знать, дорогой мой… Без истории нет политики. Хотя политик до некоторой степени делает историю…
Усмехнувшись, Фрунзе добавил:
– Если, конечно, он понимает историю и народ… Какими невеждами нас выпускала школа? Что мы знали?.. Ну, скажем, о Тимуре? «Великий хромой». Некоторые историки всех стригли под одну гребенку. Аттила, Тимур, Чингисхан… Бич божий! Уничтожали города, жарили людей на кострах…
Он вытащил из-под дивана большой чемодан с книгами и тут же стал рыться в нем, отбирая одну книгу за другой и встряхивая их от пыли.
– Но никто не объяснил нам, почему же монгольские народы при Тамерлане так расширили свои владения… Почему Чингисхан начал свою историю с десяти тысяч кибиток, а затем ему повиновались страны?.. Какая причина? Разные языки, культуры, религии. Даже его внуки повелевали землями нынешнего Китая и частью Индии, владели Кореей, всей Средней Азией… Южной частью Инда и Евфрата… И почти всей территорией Руси… Какие причины? Вот почитайте-ка… Небесполезно… Надо знать историю этого края.
Он передал своему секретарю, худощавому молодому человеку, пачку книг. Тот молча взял, достал из кармана веревочку и аккуратно перевязал их.
Разговор шел в купе. Фрунзе, покосившись на секретаря своими серыми глазами и увидев, что тот смущен обилием книг, продолжал с хитрой улыбкой, которая словно пряталась в рыжеватые толстые усы и бородку:
– Почему было все это? «Промысел божий»?.. – Фрунзе усмехнулся. Надо знать и этот исторический этап… Ну, о подробностях, Николай Николаевич, потом… А пока, что займитесь деталями такого частного вопроса… Военное дело?.. Нам, военным, нужно было бы знать, что такое представляли из себя в то время монголо-татарские войска. Они превосходили все прочие современные им… И качеством оружия… то есть техникой. И тактикой, то есть уменьем действовать. И стратегией, то есть способностью составить план войны… Дисциплиной… Да вообще всей организацией… И, очевидно, качеством рядового состава. Сейчас этого, конечно, нет и не может быть, но, что касается конницы… Нашим конникам есть чему поучиться! Монголы в составе сотен тысяч переходили такие степи, где мы с трудом идем сейчас в количестве трех или четырех тысяч… Вот штука! Подберите мне материал на эту тему… Ну, что на подпись? – добавил он, закуривая свою любимую трубку. – Давайте… Я спешу.
Подписав поданные ему бумаги (телеграммы в Москву, приказы по фронту) и отпустив Гринева, Фрунзе занялся работой.
…Тяжела была эта поездка, начатая еще в марте. Условия передвижения были неописуемы. Замерзали поезда, станции. Железнодорожные эшелоны двигались вперед чаще всего на том топливе, которое нужно было самим собрать, самим найти в пути, самим же и подготовить к топке в паровозах. Несмотря на это, по вечерам люди всегда собирались на огонек, чтобы послушать, как они говорили, «лекции» Фрунзе, побеседовать с ним, отужинать пшенной кашей или затеять хором песни, которые обычно начинал молодой комиссар Дмитрий Фурманов. Многие, кроме командарма, называли его Митей. Это был общий любимец – высокий, худой, кудрявый юноша, с большими, вечно живыми, «думающими» (как говорил Фрунзе) глазами. Фурманов до Ташкента не доехал, оставшись по приказу командарма в городе Верном…
Даже в ту пору, то есть почти за полгода до осени 1920 года, когда эмир Бухары, подстрекаемый агентурой Антанты, еще не открыл военных действий, направленных к свержению советской власти в Туркестане, Фрунзе как-то ощутил эту возможность и поспорил по этому поводу с одним из своих ближайших помощников и консультантов, бывшим полковником генерального штаба Несвицким, с мнением которого Фрунзе почти всегда считался. В генералы Несвицкий был произведен Керенским. Это был человек лет тридцати пяти, умный, желчный, много знающий и с такими манерами, что Митя Фурманов однажды назвал его «нашим Андреем Болконским». Это прозвище так за ним и осталось.
– Что вы твердите мне, что вожди басмачества сдались? – горячо говорил Несвицкому Фрунзе. – Разве все эти курбаши действуют самостоятельно? Ерунда-с…
– Они разбиты.
– Они могут взбунтоваться против нас в любой момент. Да и не только в них дело…
Фрунзе ознакомился с состоянием ряда частей фронта, начиная от Ташкента и кончая районами Красноводска и Кушки. И во многом это состояние никак его не порадовало.
– Нам необходимы два маршрута. Телеграфируйте Куйбышеву в Ташкент. Винтовки, сабли, револьверы, пулеметы… Обмундирование и седла… перечислял он генералу. – Все… Вот мое личное распоряжение. Составьте в этом смысле доклад товарищу Ленину. Если у Куйбышева не найдется… я буду лично просить об этом Владимира Ильича. После проведенного нами съезда депутатов всех туркменских племен есть основания думать, что с туркменами все будет благополучно…
– По сведениям нашей разведки, англичане в Хоросане отчаянно нервничают, – как бы подсказал Михаилу Васильевичу докладчик Несвицкий.
Фрунзе кивнул.
– Да?.. – он усмехнулся. – Надо полагать! Но в Бухаре далеко не так. Далеко не так… Эмир проводит мобилизацию и уже запасается современным оружием… современным снаряжением… Все это идет к нему особыми караванами… Эти сведения я получил вчера.
– Сведения точные? – осторожно спросил Несвицкий.
– Абсолютно… – Ответив, Фрунзе покачал головой. – Боюсь за Фергану.
Фрунзе оказался прав.
Через два месяца после этого разговора, то есть летом 1920 года, действительно начались волнения мусульманских частей, кем-то спровоцированных. Самым значительным из них было волнение узбекского кавалерийского полка, которым командовал Ахунджан.
Фрунзе немедленно отправился к месту событий.
Взвод курсантов сопровождал тот штабной эшелон, в котором он ехал. Вместе с ним прибыла и поездная команда. Поглядев на растерянные лица местных жителей, его встречавших, Фрунзе спросил с обычной для него требовательностью:
– Что же такое у вас? Открываете фронт Бухаре? До полного маразма дошли? Плохи у вас дела, товарищи… Вы – первые представители революции в крае… И как вы работаете?
Среди представителей города стоял и Блинов. Он только что, то есть одновременно с Фрунзе, приехал из Коканда в Андижан. Во время беседы, происходившей уже в вагоне, ему не пришлось разговаривать с Фрунзе. Не было повода, как он ни хотел этого. Но Фрунзе заметил его опущенную голову и угрюмый, пристальный взгляд.
– Кто это? – спросил он у Несвицкого, когда представители города уехали со станции. – Тот, с кем вы разговаривали?..
Несвицкий сказал, что это один из местных военных работников.
– Да вы видели его на съезде недавно. В Коканде! Он сидел неподалеку от вас в президиуме… – добавил Несвицкий, объясняя.
– Он кто? Казах или узбек?
– Нет… Он русский. Блинов по фамилии. Сейчас, по распоряжению товарища Куйбышева, Блинов переведен на политработу… Да вот, посмотрите… От него есть донесение.
И Несвицкий вместе с бумагами разведки подал Фрунзе письмо от Блинова:
– Это лично вам…
Разведка сообщала о разных случаях тревожного настроения в Андижане, о действиях Ахунджана. Было ясно, что Ахунджан фактически властвует в городе и поэтому так юлит на переговорах.
Комиссар Блинов докладывал командующему, что «по справкам, наведенным одним из ближайших друзей Ахунджана, Хамдамом, начальником первого туземного полка, удалось узнать, что Ахунджан близок к восстанию».
Сведения сошлись.
– Блинов здесь?
– Нет, он уже уехал… Он в Коканд уехал… – сказал секретарь, только что подошедший к Фрунзе и Несвицкому.
– Жаль, черт возьми… Запоздала почта… Ну, в общем все тут ясно… Николай Николаевич, вы только запишите себе в блокнот: вызвать Блинова, когда мы будем в Коканде…
Была уже поздняя ночь. Фрунзе прилег отдохнуть, но сна так и не было. Покряхтев, продумав все, что довелось сегодня услышать, он и совсем потерял сон. Тут уже постучал к нему проводник.
– Да, я не сплю. Входите…
Одеваясь, он попросил проводника согреть ему чаю.
– Морковный, Михайла Васильич.
– Ну, давайте морковного… И позовите Николая Николаевича… И товарища Несвицкого. Или просто передайте им, что я прошу собрать людей.
В салон-вагоне поезда Реввоенсовета собрались все сотрудники штаба на ночное заседание.
– Вопрос ясен, – обратился к ним Фрунзе. – Национальные части дороги нам. Это дехкане, беднота, батраки. Еще сильны среди них националистические и религиозные предрассудки. Подчиняются им в силу привычки и обстановки. Этим пользуется верхушка – их начальники и курбаши. Они мутят им голову. Отдельные группы головорезов и бандитов, втесавшиеся в эти полки, до сих пор живут налетами и грабежами. Это надо прекратить. Это унижает звание бойца Красной Армии. Что скажет население? – Фрунзе говорил негромко и спокойно, но в том чувстве, с каким была сказана последняя фраза, сквозило такое негодование, что всем показалось, будто он крикнул. – Словом, толковать не о чем! Надо лечить больные места. Ахунджан дважды обманывал наше доверие. На заседании здешнего горсовета и партийного комитета Ахунджан снова сказал, что не может подчиниться приказу Реввоенсовета. Он категорически заявил об отказе.
– Плюет! Он здесь царь, – вдруг долетело из коридора, из группы штабистов.
Фрунзе скользнул глазами, будто не замечая реплики.
– Он мятежник. И связан с мятежниками. Предположения подтвердились, жестко заявил Фрунзе. – Значит, остался один разговор – оружием.
Было решено завтра утром вызвать Ахунджана и его командиров в Ревком на совещание. Фрунзе распорядился, чтобы полк, принадлежащий Ахунджану, был без патронов выстроен на городской площади и рядом с ним так же была построена татарская бригада, которая только что пришла с Поволжья и считалась дисциплинированной воинской частью. Кроме этого, Фрунзе приказал на все выходы из города выслать заставы.
Совещание открылось в городском клубе, в зале. По одну сторону длинного стола сидели Фрунзе, штаб, военные, по другую – Ахунджан со своими командирами. Ахунджан, не меняясь в лице, молча выслушивал все упреки командующего. Угрюмые курбаши в возбуждении хватались за кобуры, как бы проверяя сохранность своего оружия. Белые двери были плотно замкнуты, окна зала были тоже закрыты, несмотря на жару и яркий солнечный день.
– Я принужден разоружить полк, – сказал в заключение своей речи Фрунзе, обращаясь к Ахунджану. – Спрашиваю последний раз: подчиняетесь решению командования?
– Не могу, – глухо ответил Ахунджан. – Здесь дом, имущество, семья. Кто будет защищать наших детей?
– Так, – сказал Фрунзе. – Значит, если Андижан будет просить нашей помощи против басмачей, мы можем не прийти, тоже можем отказаться. Так? спросил Фрунзе.
В правой руке у него был тоненький голубой карандашик. Он вертел его между указательным и средним пальцами. Фрунзе был совершенно спокоен.
В справедливости упреков командующего, кажется, не было сомнений даже у самого Ахунджана. Он понимал, что приказ разрушает все его планы, остается только довериться судьбе. Он и на этот раз обманул командование. Полк по его приказу вышел на площадь с патронами. В разных углах площади были расставлены люди, готовые начать мятеж. Понимая, что ему не верят, Ахунджан успел принять меры. Он надеялся на успех, выжидая решительную минуту.
Ни сам Фрунзе, ни присутствующие здесь сотрудники его штаба не знали о том, что приказ снова не выполнен и что полк Ахунджана с площади может открыть стрельбу. Но и без того всеми чувствовалась напряженность.
– Никуда не уйду, – так же глухо и с тем же упорством, как бы не замечая вопроса командующего, повторил Ахунджан и внезапно замолк, точно ему захлопнули рот.
В эту секунду около губ, у глаз, на лбу, в целой сети морщинок, вдруг разбежавшихся по сытому скуластому лицу Ахунджана, Фрунзе прочитал столько ненависти и злобы, что понял: продолжать совещание бессмысленно. Он поднялся и, согнувшись над столом, тихо сказал:
– Переговоры кончены. Сдавайте полк!
Ахунджан вскочил, вслед за ним вскочили его курбаши. Их цветные халаты были опоясаны ремнями. Все они были при оружии, с маузерами и шашками. Вдруг послышался треск кожи. Это Ахунджан, вырвав из кобуры маузер, нацелился в командующего.
Фрунзе постучал своим голубым карандашиком по столу.
– На стол оружие! На стол положите! – сказал он, пристально глядя в глаза Ахунджану.
Наступила тишина.
В эту минуту раскрылись двери зала, и вошел отряд курсантов. Ахунджан не выдержал. У него вдруг дернулась в сторону рука, и он швырнул оружие. Маузер звякнул о стол. Вслед за Ахунджаном курбаши тоже стали бросать свои револьверы. Они подражали ему во всем.
Арестованных повели. Фрунзе покачал головой.
– Разве это красные командиры? – произнес он с презрением.
Потом, подозвав начальника татарской бригады, сказал ему:
– Прочитайте приказ полку! – И, обернувшись к остальным, добавил: Все, товарищи! Совещание кончено.
На белой площади, залитой солнцем, в строю под ружьем стоял полк Ахунджана, а впереди него – спешенная татарская бригада.
Аскеры были рады тому, что они построены в тылу у бригады. Так было удобнее стрелять. Но это же самое обстоятельство как бы исключало возможность столкновения. Многие из них недоумевали: о какой вражде толковали им курбаши? И те и другие еще не предвидели последствий. Бригада знала, что готовится разоружение полка Ахунджана и шум поэтому возможен, но никто из бойцов не ожидал боя. А большинство аскеров, сбитых с толку Ахунджаном и не посвященных в его игру, вообще желало мирного исхода.
Когда начальник бригады вышел на площадь, молодой, сильный голос скомандовал:
– Смир-но!
Все замерли. Было тихо и солнечно. Как серебряные точки, сверкали на солнце кончики штыков. Прочитав приказ о разоружении, начальник оглядел площадь. Он обрадовался тому, что все проходит так благополучно. Почти парадным шагом к нему приближался молодой командир, молодцеватый, красивый парень. Выгоревшая и поношенная форма сидела на нем щеголевато, точно новенькая. Только пояс слегка оттягивался тяжелым кольтом в деревянной кобуре, с именной серебряной дощечкой. Это было наградное оружие.
Касимов, молодой татарин из-под Казани, волжский грузчик, полгода тому назад вступивший добровольцем в бригаду, за лихость в бою на Актюбинском фронте, за четкость в работе дослужился уже до командира роты. В каждом движении Касимова, любимца татарской бригады, чувствовался веселый и смелый характер. Сегодня впервые в своей жизни Касимов исполнял такую почетную и ответственную задачу – он командовал на площади. В каждом звуке его голоса, в каждом движении заметна была наивная сдержанность.
Начальник бригады погасил улыбку и с официальной торжественностью вручил ему приказ.
Вдруг из полка Ахунджана послышались залпы. Красивый молодой татарин Касимов выпрямился, приподымаясь на носках, и закинул голову, точно готовый взлететь.
– Брига-ада, кругом марш! Винтовки наперевес! – звонко закричал он.
Бригада, сделав оборот, ощетинилась штыками против полка Ахунджана.
Выстрелы не прекращались. Они неслись из разных точек полка. Стреляли провокаторы басмачи, заранее расставленные Ахунджаном среди аскеров.
Первой жертвой был Касимов. Его убили на месте. Упав навзничь, в пыль, он не выпустил из рук приказа, и лицо его, за секунду до этого румяное и довольное, исказилось, и широкий белый лоб треснул, как кусок сахара. Басмачи стреляли разрывной пулей со срезанной головкой. Тут же упало еще несколько бойцов. Они падали сразу, даже не сгибаясь. Они выпадали из рядов бригады, будто карты, поставленные на ребро. Выстрелы басмачей были меткими.
Бригада пошла в штыки. Аскеры бросились врассыпную, отстреливаясь и нападая. На окраинах стояли заставы.
Начался бой.
Ахунджану не удалась провокация. К вечеру весь полк Ахунджана был собран и разоружен, из города никто не мог выйти.
