Текст книги "Это было в Коканде. Роман"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)
25
Фрунзе прибыл в Коканд.
Поезд Реввоенсовета стоял у станции, на запасных путях, неподалеку от перрона. Железнодорожники забыли, что возле вокзала свален мусор, и сейчас шла уборка; метельщики подняли пыль столбом. Ремонтная бригада обходила пути, всюду наводя порядок. Разбитые цветные стекла на фонарях стрелок, на которые до сих пор почему-то не обращали внимания, приказано было заменить новыми, и двое рабочих с алмазом, запасом стекол и шматком замазки бегали от стрелки к стрелке. Чувствовалось в этой суматохе, что прибытие командующего встряхнуло всех.
Горбатый Синьков, сегодня утром назначенный комендантом, боясь повысить голос, тихим шепотом распекал дежурного по станции.
– Откуда швабра? Откуда тряпки? Тыщу лет не мыли пол, а вымыли – так грязь размазали. Вот погодите, будет вам ужо! – грозился он и, взяв дежурного под руку, понесся вместе с ним дальше по перрону.
Был теплый, душный вечер.
Длинный поезд притих. Кое-где в нем виднелся свет. Но по-настоящему были освещены лишь два вагона. В одном помещались радиосвязь и телеграф, до сих пор занятые передачами, а в другом, маленьком салон-вагоне, находился командующий фронтом Фрунзе. Несмотря на поздний час, он еще работал.
Все сотрудники штаба, кроме дежурных, уже разбрелись по городу. Однако на перроне еще толпились военные из тех, кому не приказано было отлучаться, да бойцы из татарской бригады, сопровождавшие поезд.
Мимо перрона, по путям, красноармеец провел кобылу с забинтованными бабками. Один из бойцов окликнул ее. Кобыла затеребила ушами и заскакала. Красноармеец ласково шлепнул ее поводом и сказал:
– Балуй, шельма!
Это была Лидка, любимая лошадь Фрунзе; он брал ее всегда во все свои поездки. На ней он участвовал в сражении под Уфой, там, где его ранили. Здесь, в Средней Азии, она была ему особенно необходима. Его поездки не ограничивались вагоном или автомобилем. Он подымался в горы, добираясь до Оша, до Вуадиля, до позиций, и вступал в схватку с басмачами, сам принимая участие в бою.
Так было и за Самаркандом, когда в горах он встретил отряд Лихолетова. Фрунзе прибыл сюда с небольшой группой своих военных сотрудников. Штаб отряда, дравшегося с басмачами, помещался в саманном домике между скал, заросших колючим кустарником. Только что прошел бой, и конный отряд после жаркой схватки принужден был бросить ущелье. Лишь часть его удерживала предгорье, выставив заслон и преграждая дорогу басмачам.
– Почему вы отступили? – спросил Фрунзе у молодого командира, подбежавшего к нему.
– Так что, товарищ командующий, по причине невыразимых потерь! стараясь выражаться круглее и, как он считал, «по-образованному», говорил Сашка. – Мы, осыпаемые пулями со всех сторон, не без потерь, известно, отошли…
Фрунзе знал, что отряд дрался лихо, но наивное широкое лицо молодого командира, густо обсыпанное веснушками, побагровевшие и будто двигающиеся, оттопыренные уши, искорки в глазах – все обозначало такое смущение, что он решил испытать, правду ли ему докладывали. Не было ли тут оплошности со стороны командиров? И, в частности, со стороны этого самого широкоплечего молодца, который сейчас вытянулся перед ним.
– Вам в помощь был ведь дан броневик? Где он? Что вы с ним сделали?.. Ваша фамилия?
– Александр Лихолетов, – сказал Сашка, чувствуя, что краснеет еще больше. – Броневик в данный момент бездействует… Мотор испорчен.
– Вы конник. И не любите техники… Оттого, наверное, он и испортился! Ну, так?
Лихолетов обиделся:
– Совсем не так… Извиняюсь, товарищ комфронта… Я, так сказать, из прирожденных железнодорожников. Но вот судьба распорядилась, товарищ комфронта, что с лошадей не слезаю… Фатум! Прямо, так сказать, сплю в седле… Броневик не действует по причине отсутствия масла… – Увидав усмешку в усах у командующего, Сашка осмелел: – Никак не вру… Можете проверить. Постным маслом заправляемся. Сожгли мотор!
– Где сейчас идет бой? – заслышав выстрелы, спросил один из спутников Фрунзе. Это был Несвицкий.
– На вершине, – недружелюбно оглядев его изящную, щегольскую фигуру и даже ерзнув плечом, пробурчал Лихолетов. «Усатый идол… Тебя бы послать туда…» – подумал он. Тут же Сашка пробасил с небрежностью:
– Да это разве бой?.. Одна процедура. Уголька подбрасываем, чтобы не остыла топка.
– Едем к бойцам, – сказал Фрунзе, резко давая шенкеля своей лошади.
Она капризно засеменила ногами и даже вздыбилась.
– Товарищ Фрунзе!.. – взмолился Лихолетов и схватил за поводья лошадь командующего. – Вы у нас на ней не проедете, товарищ Фрунзе… на этой красавице… Возьмите нашу лошадку… Неказиста она, точно… да уж знает дело… Разрешите? Не бахвалюсь… На наших кое-как, а проедете с ручательством…
Не дожидаясь согласия командующего, Лихолетов позвал коновода.
Когда привели горных лошаденок, Несвицкий брезгливо поморщился:
– Букашки.
– Определенно! Но проползут в гору, – заявил Сашка. – И себя оправдают. Ну, подводи! Чего замер? Слушай меня! – грубо скомандовал он красноармейцам, отвернувшись от гостей и сам решая все за Фрунзе и за его свиту.
Приезжим сменили лошадей.
– Только вы им не мешайте, бросьте повод, – сказал приезжим Сашка.
Двигались вперед цепочкой по такой узкой тропе, что казалось, здесь не пройти даже горной лошади. В одном месте, на крутом повороте, где каменная осыпь поползла вдруг под лошадью Фрунзе и он стал ее осаживать, Сашка заорал:
– Поводья бросьте, я вас предупреждал! Не осаживай. Это умное существо, само комбинацию делает… И ногами и глазами! Да бросьте, говорю!
Фрунзе Лихолетова послушался, спокойно улыбнулся и только тут, с высоты этих троп, лепившихся к скалам, будто узкие полочки, понял, что Лихолетов прав.
– Да… На моей Лидке я тут и костей не собрал бы, – признался он вслух.
– Вы-то не собрали бы… А я бы получил кучу неприятностей! нахально забормотал Сашка, не успев еще опомниться от страха за жизнь командующего.
…В цепи шел бой. На противоположной скале сидели басмачи. Завидев всадников, выехавших на открытую со всех сторон поляну, они начали без толку и беспорядочно стрелять из винтовок.
Фрунзе спешился. Не нагибаясь, хладнокровно выслушивая «жиканье» пуль, он направился в цепь к стрелкам, терпеливо ждавшим приказа и пока еще не отвечавшим на огонь противника. Сашка шел за командующим, сжав кулаки, и успокоился лишь в окопе. Из окопа командующий начал рассматривать расположение противника.
В долине все цвело. Царствовал май. Горячее солнце палило так, что разожги костер – и его не увидишь в этом ослепляющем свете. Фрунзе навел свой бинокль на самый край голой, суровой скалы. «Зачем все это? Зачем сидят там эти люди, которые хотят убить меня… всех нас… Как они беснуются… Ничего не понимают…» – думал он, наблюдая за развивающейся стрельбой. Она стихла неожиданно, будто по команде, и на остром каменном гребне замаячила черная фигура, стоявшая спиной к солнцу и размахивавшая винтовкой.
Басмач бранился диким голосом.
– О чем он? – спросил Лихолетова Несвицкий.
– По-татарски, – сказал Фрунзе.
– Но о чем?
Фрунзе, знавший башкирский язык, а потому немного понимавший и по-татарски, сказал, улыбнувшись, Лихолетову:
– А вы понимаете? Переведите товарищу Несвицкому.
Лихолетов сконфузился, двумя пальцами вытер нос, и все его широкое довольное лицо пошло морщинками:
– Хурда-мурда! Ну, выражается человек… Нет образования, сознательности… Сшибать только жалко. Ведь дурак. А лихие джигиты… Молодцы! Сегодня ночью пойдем в обход скалы. Скинем их к черту.
Фрунзе одобрил план Лихолетова и засмеялся. Когда командующий укладывал свой дорогой цейсовский бинокль в футляр, он заметил быстрый, жадный взгляд Сашки.
– Нет, что ли, биноклей? Ни одного?
– Ни одного. Как без рук, товарищ Фрунзе.
– Ну, берите.
Сашка растерялся, повел глазами:
– Мне? Не может быть.
– Берите… Это вам боевая награда за сегодняшний бой. И за завтрашний.
Сашка весь осклабился, принимая подарок.
– Покорно благодарю. Ну, теперь мне крышка! – лихо сказал он. – Как узнают басмачи, что у меня такая штучка, так уж живым с этих местов не выпустят. Их ведь хлебом не корми… Хорошее оружие, бинокль… вот и вся культура, – скептически заметил он, в то же время сам чувствуя себя на седьмом небе и от подарка и от похвалы.
Обо всем этом вспомнил Фрунзе, когда разговаривал с комиссаром Кокандского района Блиновым, вызванным к Михаилу Васильевичу сразу же после прибытия того в Коканд. От комиссара командующий потребовал точного доклада. Блинов, почувствовав, что тут общими словами не отделаешься, да он и сам не любил этого, докладывал медленно, не спеша, с присущей ему обстоятельностью и в то же время с невольным волнением, опасаясь либо чего-то «недоговорить», либо, наоборот, как бы не «переговорить».
В раскрытые окна салон-вагона виднелись редкие желтые городские огни: электростанция не работала, Коканд нуждался в керосине. Фрунзе стоял у вагонного окна и глядел на пути. Возле письменного стола сидел Блинов, держа руки на коленях. Слышно было, как за окном шуршит гравий под ногами часовых, шагавших вдоль полотна. Разузнавая у Блинова о всякого рода военных действиях в горах, Фрунзе спросил:
– Лихолетова знаете? Жив? Сражается еще с басмачами? Есть у вас такой командир?
– Так точно, – подтвердил Блинов. – Жив… Лихой парень. Есть. До сих пор воюет.
– Мы встретились с ним однажды, – улыбаясь, проговорил Фрунзе. – Он у вас далеко пойдет…
Блинову думалось, что доклад прошел благополучно. Фрунзе сделал только ряд замечаний и вместо обсуждения доклада заговорил о другом.
– А как вы считаете, – неожиданно спросил он Блинова, – чем вызвано андижанское восстание?
– Международный империализм, торговый капитал… – начал, смущаясь, Блинов, но командующий, чуть улыбнувшись, мягко его прервал:
– Это понятно. Он подготавливает, вооружает. Но это силы, идущие извне. А внутри? Какие причины внутри?
– Антисоветские настроения у части… – нерешительно сказал Блинов.
– У части? Но ведь не у всех? Иначе ведь это так бы быстро не ликвидировалось? Не правда ли? Нет, нет! Вы скажите о наших собственных ошибках!
– Недостатки политработы, парткадров, – сказал Блинов и замолчал, встретив пристальный взгляд Фрунзе.
– Недостатки? А по-моему, больше, – сказал командующий. – Вы посмотрите на узбеков! Какой превосходный, замечательный народ! Ведь из них можно сделать непобедимых солдат. А как велась политическая работа в местных частях? – Фрунзе помолчал немного и, обойдя стол, сам ответил на свой вопрос: – Да никак! Никак, к сожалению! Я не говорю, что из курбаши Ахунджана мы могли сделать коммуниста. – Фрунзе, будто досадуя на что-то, махнул рукой. – Враг не орешек: раскусил – и сразу видно. Но нельзя прозевывать настроение масс. Нельзя дело довести до того, до чего довели в Андижане. Ведь это… расхлябанность, разгильдяйство, распущенность, нерадивость, преступная небрежность! – Фрунзе сердито постучал пальцами о вагонную раму. – Во всяком случае, – прибавил он, – в Фергане создалось положение, требующее присутствия кого-нибудь из сильных работников. Здесь останется Куйбышев.
– Вот это хорошо! – вырвалось у Блинова.
Фрунзе усмехнулся.
– Плохо, комиссар! – сказал он, останавливаясь прямо против Блинова. – А где же вы?
Блинов под взглядом командующего почувствовал себя неловко. «Сейчас он мне скажет: так нельзя работать», – подумал Блинов.
Но командующий ничего не сказал. И все равно Блинов понял упрек. Хотя за андижанскую историю Блинов никак не отвечал, но он догадался, что командующий характеризует ею общее положение и тем самым все эти упреки косвенно падают и на него.
– Да, если не принять мер, получится снова каша, – раздумывая, как бы для себя, проговорил Фрунзе.
Фрунзе опять посмотрел на Блинова. Комиссар вынул носовой платок и высморкался. «Сейчас меня отпустят», – решил он. Но Фрунзе не торопился. Он дружески спросил Блинова:
– Вы учитесь? Книги читаете?
– Учусь. Времени мало, товарищ командующий.
– Надо найти! В подполье труднее было учиться. От вас требуется много знаний, комиссар. Малейшая отсталость или невнимательное отношение к делу поведет к общей отсталости. И тогда – прощай авторитет! Вы хорошо знаете Хамдама?
– Думаю, что хорошо, – быстро ответил Блинов.
– Сегодня был у меня один узбек, военный, из полка Хамдама – Юсуп. Хороший парень! Вы знакомы с ним?
– Ну как же! Командир первой сотни!
– Вы давно его знаете?
– С Кокандской автономии. Парень – первый сорт, – радостно и даже громче обычного сказал Блинов.
– А почему он не в партии, если он, по-вашему, первый сорт? – спросил Фрунзе, опять остановившись возле письменного стола.
Блинов пожал плечами.
– Я спросил его: в партии ли он? Оказывается, нет. Почему? настойчиво повторил свой вопрос Фрунзе, как бы выжимая из Блинова ответ.
Блинов почесал в затылке.
– Невдомек? – сказал Фрунзе. – Он мне рассказывал свою историю и про Аввакумова говорил. Здорово! Интересно! Вот я взял у него заявление.
Фрунзе подошел к столу, убранному очень аккуратно, живо перебрал папки, раскрыл одну из них и вынул оттуда просьбу Юсупа о приеме в партию.
– С курбаши носитесь, а первый сорт пропускаете сквозь пальцы. Оформить надо, – сказал Фрунзе, передавая листок Блинову.
– Молод, думалось, – пробормотал Блинов, спрятав заявление в сумку.
– В самый раз! Мы раньше начинали.
– Да я в смысле подготовки, товарищ командующий.
– Обстреляется. Выучится. Он мне рассказал много занятного про полк Хамдама. Меткий глаз! Такими людьми надо насыщать политсостав. Они будут делать узбекскую Красную Армию.
Проводник вошел в салон, прибрал стол и переменил свечу в фонаре. Четким и плавным офицерским шагом уверенного в себе штабиста он подошел к Фрунзе и сказал ему на ухо:
– Привезли Хамдама, товарищ командующий. Прикажете принять?
– Давайте, давайте! – закивал Фрунзе, взглянув на часы. – Время идет.
Блинов встал, но Фрунзе усадил его:
– Побудь! Может быть, вопросы будут.
Проводник поставил еще одну свечу на стол, прикрепив ее к пепельнице.
В салоне появился Хамдам. Гордо и даже высокомерно он сделал общий поклон и задержался около стола. Начальник штаба исчез. Блинов был старым знакомым. «Значит, маленький – командующий!» – понял Хамдам.
Окинув Фрунзе взглядом, он успел сразу заметить все: гимнастерку без единого знака различия, штаны защитного цвета, сапоги с короткими кавалерийскими голенищами, волосы ежиком, бородку, мягкое выражение глаз. «Невоенный», – подумал Хамдам. Он подошел к Фрунзе и приложил руку к козырьку фуражки.
Фрунзе предложил ему сесть. Хамдам придвинул к себе стул, раздумывая, имеет ли он право сидеть в присутствии командующего. Фрунзе протянул ему папиросы. Хамдам отказался. Усевшись, он снял с головы фуражку, так как увидел, что Блинов тоже сидит без фуражки.
– Кого встретили в Коканде? – улыбаясь, спросил его Фрунзе.
Хамдам встал.
– У меня здесь нет друзей, – ответил он резко, дав понять, что, кроме посещения командующего фронтом, он не имеет никаких интересов.
– Сидите, сидите! – успокоил его Фрунзе.
Хамдам снова присел на стул, с тем же напряженным выражением лица. Фрунзе стоял около вагонного окна, опираясь одним локтем о спущенную раму, издали разглядывая посетителя.
– Вам известно о предположениях штаба… – начал Фрунзе.
– Да, – ответил Хамдам, перебивая его, и посмотрел на пол и на стены. Он впервые видел салон. «Дом на колесах», – подумал Хамдам. Это понравилось ему.
– Как вы относитесь к нашему предположению? – спросил Фрунзе.
Хамдам пожал плечами и сказал:
– Приказывай!.. Куда хочешь – туда поеду.
Наступило молчание.
– Значит, теперь не колеблетесь?
– Нет. Я не колебался. Я болен, думал: можно отложить. Когда узнал измена, я сказал себе: «Нет, нельзя… Я – Хамдам!» Курбаши хитрые. Ахунджан – хитрый, изменник. А ему дали орден! Парпи, наверно, продался англичанам. Дай мне застрелить изменников! – Хамдам побагровел и сжал кулак. – Изменников так! – Он щелкнул языком и рассмеялся.
– Ну, а как же? Я слыхал, что джигиты будто бы не захотят ехать в другой город?
– Как не захотят? – сердито проговорил Хамдам и постучал ребром ладони по столу. – Мое слово – слово! Москва? Москва. Крым? Крым. Ташкент? Ташкент. Хоп…
– Ну, хоп! – сказал Фрунзе, повторив слова Хамдама.
Хамдам понял, что ему пора уходить. Поднимаясь, он поклонился и прижал руку к сердцу. Командующий ответил ему поклоном, но руки не дал.
Хамдам вздохнул, выскочив из вагона. Эта встреча с командующим дорого ему стоила. Он чувствовал, что в течение этих десяти минут каждое его движение, каждое слово, каждый взгляд были взяты на учет. «Я, кажется, ничем не выдал себя, – подумал Хамдам. – Это хорошо, что я ему отвечал так решительно».
Но Фрунзе как раз не поверил этой решительности, и в то же время он видел, что Хамдам не врет, когда с ненавистью говорит об Ахунджане.
«Возможно, личная вражда», – подумал Фрунзе.
Хамдам, выйдя на перрон, где гуляли русские военные, быстро подтянулся, принял надменный вид и не спеша прошел мимо них, прислушиваясь к звуку своих серебряных шпор. «Надо уметь жить, – подумал он. – Не подал руки? Я это заметил. А лучше, если бы ты мне подал руку – тогда бы я ничего не заметил. Дичь осторожнее охотника. Ну ладно, поживем еще!»
26
– Твое мнение? – спросил Фрунзе Блинова, когда Хамдам оставил вагон.
– Что ж, в порядке, – ответил Блинов.
– А поверить ему можно?
– Хамдам много всяких услуг оказывал. Вы же знаете!
– А Хамдаму откуда все тайное известно?
– Связи!
Фрунзе подошел к столу и, что-то написав на блокноте, сказал Блинову:
– Влить к нему коммунистов, и комиссаром надо назначить Юсупа.
– Есть, товарищ командующий! – Блинов встал. – Разрешите идти, товарищ командующий?
– Пойдем, я провожу тебя, прогуляюсь немного, – сказал Фрунзе.
Они вместе вышли из вагона.
Фрунзе первый раз говорил с Блиновым, но он слыхал о нем и сразу оценил его. «Верный человек, из народа. Первое, чему он научился, – это оружие, – подумал Фрунзе о Блинове. – Спокойствие, добросовестность. Постепенно он одолеет все. Не все, так многое. Конечно, звезд с неба он не хватает, но это человек!» Фрунзе дружески улыбнулся Блинову, понимая, что комиссара надо подбодрить.
Наоборот, от встречи с Хамдамом у Фрунзе осталось очень смутное и неприятное ощущение.
– Не нравится мне твой Хамдам, – сказал он откровенно Блинову.
– Что делать, Михаил Васильевич! – ответил попросту Блинов. – Не детей мне с ним крестить. А пользу приносил! Сажа тоже не бела, а в дело идет!
Блинов привел случай с Ахунджаном, доказывавший, что до сих пор сомневаться в Хамдаме не приходилось.
Фрунзе принужден был согласиться с этим доводом, но непонятная тревога все-таки продолжала его мучить. «Быть может, у меня шалят нервы?.. Неужели враг может быть таким? – думал он. – Тогда это очень опасный враг».
К ночи воздух сделался знойным.
Фрунзе вышел из вагона без фуражки, как он предполагал – на минуту. Но разговор его увлек, и он не заметил, что они ушли слишком далеко, за семафор, стоявший в километре от станции. Мерцали огни стрелок. Фрунзе на пересечениях путей наткнулся на эшелон, окруженный караульными. Двери во всех теплушках были задвинуты наглухо, а верхние люки, вырезанные под самой крышей вагона, были открыты настежь. Из теплушек доносились крики. Скандалили люди, втиснутые в вагоны по сорок, по пятьдесят человек. Они задыхались там от тесноты.
– Что это? В чем дело? Вы не знаете? – сказал Фрунзе. Голос его сразу изменился. Из мягкого и спокойного он стал сухим и резким.
– Разоруженный мятежный полк идет в Ташкент. На переформо… на перифир… на переформирование, – путаясь, торопливо ответил Блинов.
– Это скот или люди? Как, по-вашему? Где комендант? – крикнул Фрунзе.
Блинов подбежал к составу. Началась суматоха. «Коменданта, коменданта!» – закричали постовые. Блинов бегал вдоль товарных вагонов.
– Откатывай! Откатывай! – кричал он.
С визгом откатывались раздвижные широкие двери теплушек. Аскеры выпрыгивали на пути, все еще продолжая шуметь и волноваться.
Издали, среди зеленых и красных огоньков, летела чья-то сгорбившаяся тень. Это был Синьков. Придерживая на бегу свою шашку, он мчался к семафору. Увидав командующего, он остановился и перевел дух.
– Комендант станции Коканд Синьков. Прибыл по вашему распоряжению, товарищ командующий, – отрапортовал он, захлебываясь и держа руку у козырька фуражки. Все его щегольство будто сразу сдуло ветром.
– Где мой приказ: по двадцать человек на теплушку?
– Я только что сегодня назначен, товарищ командующий.
– Не оправдывайтесь! Вы коммунист?
– Так точно, коммунист.
– Вы кого везете? Врагов или обманутых людей? Где ваша голова? Под арест на пять суток!
– Слушаю, товарищ командующий, – дрожащим голосом ответил Синьков. В душе он был рад. «Легко отделался», – подумал он.
Блинов стоял тут же. Фрунзе замолчал. Шагах в тридцати от него волновалась толпа аскеров. Оттуда неслись возгласы и крики. Фрунзе пошел к толпе.
Блинов и комендант испуганно переглянулись и побежали за командующим. Увидев их, он жестом приказал им уходить.
– Вы без оружия, товарищ командующий, – прошептал Блинов.
– Идите, идите! – нетерпеливо сказал Фрунзе.
Они отошли в сторону, за семафор, не переставая издали наблюдать за Фрунзе. Аскеры тоже следили за ним.
– Что это за человек? Без фуражки, – переговаривались они между собой.
Когда он подошел к ним ближе, некоторые из аскеров узнали его и передали об этом товарищам. Крики затихли. Возбужденная толпа насторожилась.
Фрунзе решительно вошел в середину толпы.
– Переводчик есть? – спросил он окружавших его людей. – Кто по-русски говорит?
– Есть. Можно. Бердыкул говорит. Газиев, – откликались со всех сторон аскеры. – Азамат. Азамат хорошо говорит.
– Я могу, – проговорил Азамат, расставив ноги ножницами. Будто на чудо, он посмотрел на командующего и протиснулся к нему.
– Говори, пожалуйста! – сказал он командующему.
– Красные аскеры! – крикнул командующий. – Вы едете в Ташкент не для наказания.
Азамат перевел.
– Ваши начальники обманули и вас и советскую власть. Честным людям нечего бояться советской власти. Пусть ее боятся басмачи!
Азамат перевел и это.
– За семьи не беспокойтесь! Они будут обеспечены всем необходимым. В Ташкенте вы будете учиться.
– …будете учиться! – повторил по-узбекски Азамат.
– Тот, кто рассказывал вам басни о красных, – изменник и лжец, продолжал Фрунзе. – Мы – бедняки, и вы – бедняки. А у всех бедняков мира одни, общие интересы.
Он говорил, что теперь пришло совсем другое время… Раньше местных людей от всего отстраняли. Царские чиновники дружили только с богачами и баями. Теперь все пойдет по-иному. Новый, свободный Туркестан будут строить трудовые люди и коренное население, а не только пришлое, и для этого каждому крестьянину, батраку, рабочему надо скорее приниматься за дело, за работу.
Он говорил и о военной службе.
– Мусульмане-беднота… Они пошли в армию тысячами, как только мы объявили призыв… Это передовики… Но и другие… Есть кулацко-байские слои… Эти прибегают к самому гнусному способу: пользуясь нищетой бедняка, они покупают молодежь, сыновей бедняков… Платят им деньги. Ставят купленных рекрутов. Это гнусность, позорящая человечество. Это все еще средневековье. Этому раз навсегда надо положить конец. Таким мы не дадим оружие… Таких рекрутов отправим в тыл… В тыл всех мерзавцев, которые позорят имя честного красного воина. На грязные работы! Есть и такой элемент, из байских сынков… Они только и ждут минуты, чтобы навредить бедноте, чтобы получить оружие и спеться с какими-нибудь… шпионами. Из-за рубежа, например! Из Бухары… Верно это?
– Якши… – раздалось из толпы. – Это верно.
– Они хотят убить Великую революцию… А ведь она непобедима… Где теперь все эти белые генералы, все эти богачи разных национальностей, которые восстали против рабочих и крестьян России? Где соблазненные ими войска?.. Все разбито. Взято в плен. За короткий срок мы отобрали от них и Самару, и Баку, и Красноводск. Не помогли им ни английские, ни турецкие полки… Да, им ничто не поможет, – продолжал Фрунзе после некоторого молчания, когда он точно прислушивался к дыханию толпы. – Ничего не поможет этим воронам… Они действительно вороны. А вспомните, что бывает, когда вороны вздумают вести народ… Они приводят его на свалку, к собачьей падали. Так говорится у вас, в старой пословице. А мы, русские коммунисты, зовем вас к построению нового мира, где не будет ни цепей, ни рабства, которое и до сих пор процветает в Бухаре… Эмир и сюда хочет протянуть свои щупальцы… Но вы этого не захотите… Не позволите…
Фрунзе опять помолчал, точно впитывая в себя все происходящее в толпе. Ему даже показалось, что он видит, несмотря на темноту, горящие глаза аскеров. Вдали мерцали огоньки стрелок. На конце станции у вокзала светились окна поезда, оттуда же доносились и свистки паровоза, словно там был уже какой-то другой мир, то будущее, мирное и счастливое, к которому он призывал.
– Нам очень тяжело сейчас. Не легче, чем вам… – сказал он. – Но мы добьемся свободы. И вы добьетесь вместе с нами. Пускай тяжело. Но настоящий человек добудет хлеб даже из камня… Добудет, друзья! И я верю в это… И вы верите, я чувствую, потому что вы крестьяне…
В ночной тишине разносился над толпой чуть хриплый голос командующего, и по тому напряженному вниманию, с каким толпа слушала его, по той сосредоточенности, которая точно приковала к нему взгляды всех аскеров, невольно чувствовалось, что пройдут годы и что бы ни случилось в эти годы – все равно никто из стоящих здесь людей никогда не забудет этой жаркой ночи…
