Текст книги "Это было в Коканде. Роман"

Автор книги: Николай Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

25

Всегда, во всяком человеческом сообществе, находятся такие люди, для которых похоронные или свадебные хлопоты представляют интерес. Так же случилось и в ставке. И здесь нашлись люди, азартно схватившиеся за похороны Иргаша. Они выполнили весь похоронный обряд, они же сообщили в бригаду, осадившую ставку, о смерти своего главаря и о готовности к сдаче. Зайченко отстранился от всех переговоров.

В этот же день труп Иргаша омыли, убрали и поставили в доме. Он лежал, одетый в две белые рубахи без рукавов и в камис, так назывался погребальный мешок из белой бумажной материи, подвернутой и завязанной на голове и в ногах. Подбородок Иргаша был подтянут косынкой, чтобы не отвисла нижняя челюсть. Даже после омовения от трупа пахло духами. Труп, прикрытый ковром, положили на носилки и понесли вперед ногами. Во дворе подошел к носилкам мулла и начал читать суры из Корана. После прощания похоронная процессия двинулась мимо виселицы, на которой еще болтался, всеми забытый, несчастный Мирза…

Могила была выкопана за кишлаком. Дно ямы было так скошено, чтобы покойника можно было опустить в нее в полулежачем виде и таким образом покойник мог «глядеть» в сторону Мекки. Перед тем как зарыть могилу, мулла заставил одного джигита семь раз повторить, что он принимает на себя все грехи Иргаша. Это полагалось по обряду. Потом все отошли от могилы, и мулла остался один возле нее. Чтобы прочитать последнее напутствие, надо было подойти близко к яме, заваленной по краям влажными комьями земли. Мулла подошел осторожно, на цыпочках, стараясь не запачкать грязью своих щегольских желтых сапог. Когда он кончил обряд, джигиты начали забрасывать яму землей. Рассыпающиеся комья мягко шлепали по трупу, завернутому с головы до ног в материю.

Необычная смерть Иргаша вызвала среди его приближенных споры. Мулла плевался, упрекая его в том, что он поступил не по Корану, что он должен был претерпеть все ожидавшие его мучения. Курбаши оправдывали этот поступок, доказывая, что Иргаш был в полном сознании, «но во время джихада самоубийство воину разрешается, если он не хочет сдаваться в плен, уверяли они. – Он убил в себе человека, знающего все тайны других, и тем спас всех. Аллах внушил ему эту мысль… Аллах!»

Ни эскадрон, ни пехота в этот день не зашли в кишлак. Туда явился только один Юсуп, даже без конвоя. Тело Иргаша пронесли мимо него. Он присоединился к процессии и проводил труп до самой могилы. Вечером, когда похороны кончились, Юсуп собрал начальствующий состав Иргаша и указал порядок сдачи. Сдача была им назначена на следующий день.

Курбаши, молча выслушав Юсупа, приняли его предложение. Юсуп заметил, что некоторые из присутствующих как-то по особенному переглядываются с молодым муллой.

Огладив свою черную жесткую бородку, мулла обратился к Юсупу.

– Мы сдаемся, потому что Иргаш завещал это нам, – любезно сказал он.

– И сообщил об этом джигитам, – добавил Юсуп.

– Да, да, правильно… – подтвердил мулла с улыбкой, показывая, что он и не собирался этого отрицать. – Но аскерам обещана свобода. А нам что? – спросил мулла.

Его слова тотчас же были подхвачены одобрительным гулом всех курбаши и есаулов.

– Вы понимали всё, они – ничего. Надо же быть справедливыми! – сказал Юсуп. – Но и в наказании есть степени. Вы – умный человек. – Юсуп тоже улыбнулся мулле. – Вы один стоите ста есаулов. Так как же вас равнять с простыми джигитами? Но всем я обещаю милостивое снисхождение, выгодное для вас. Подумайте об этом!

Курбаши стали переговариваться друг с другом. В общем, они пришли к согласию, за исключением муллы и некоторых его сторонников, боявшихся суда. Эти, как понял Юсуп, наблюдая за ними, согласились на сдачу только из необходимости, не видя другого исхода. Они были в ничтожном меньшинстве.

Юсуп решил, что сейчас ему следует крепко взять власть над лагерем в свои руки, что он не смеет покидать его. «Мало ли что может произойти ночью? – подумал он. – Ввести сейчас эскадрон, ночью, тоже опасно. Это может озлобить джигитов, да и гарантии нет. Останусь здесь я. Рискну. Это сдержит».

И он объявил собравшимся, что остается ночевать в ставке.

Курбаши сразу засопели, зашумели, некоторые упрекнули Юсупа в том, что он не доверяет им, и говорили о своем дружеском настроении.

– Все это так, – с усмешкой сказал Юсуп, – но на дороге хорошая палка лучше неизвестного друга.

Мулла, ласково улыбаясь, разъяснил Юсупу, что любой головорез может совершенно безнаказанно расправиться с ним, так как для кочевника убить человека легче, чем примять сапогом траву.

Юсуп, выслушав всех, внимательно оглядел каждого из присутствующих (он заметил, что есаулы молчали). Он остановил свой взгляд на мулле и спросил его:

– Вы боитесь за меня?

– Да, конечно, – ответил ему мулла.

Муллу поддержали все остальные.

– Вы подчиняетесь мне?

– Подчиняемся.

– Молодцы, – сказал Юсуп. – Тогда вы знаете обычай: если сдаются командиры, сдается и войско. Завтра день серьезный. Надо, чтобы завтра все катилось как по маслу. И я не хочу слышать ни о каких головорезах. Вы командиры. За каждую каплю крови вы будете отвечать своей головой. Ясно вам?

Курбаши нахмурились.

– Ну? – прикрикнул на них Юсуп. – Поняли?

– Поняли, – ответили они.

– Тогда идите! – сказал Юсуп.

Курбаши, взволнованные неожиданным для них приказом, удалились.

Юсуп спросил джигитов, стоящих тут же на дворе:

– Вы все слыхали?

– Да, – ответили они.

– Приготовьте комнату Иргаша! Я буду спать у вас.

Джигиты не осмелились ослушаться. Среди них пошли разговоры, что комиссар принял над ними командование. Уверенность и настойчивость комиссара понравились басмачам.

Всюду пошли толки об Юсупе. Джигиты толкались возле курганчи, где остановился на ночлег Юсуп, и заглядывали к нему в окна.

В комнате Иргаша все оставалось по-прежнему, как будто Иргаш был жив. Свернутые в одеяло постельные принадлежности лежали на маленьком толстом коврике; тут же стоял чемодан и лежали походные сумки. И всем казалось, что Юсуп действительно заменил умершего.

Через час возле курганчи выстроился отряд джигитов. Они отогнали от окон любопытных.

К Юсупу явился есаул отряда и доложил, что он явился для охраны. Юсуп посмотрел на высокого босого юношу и спросил:

– Что говорят в лагере?

Юноша осклабился:

– Всех не переслушаешь!

– В бригаду ко мне хочешь?

Есаул покраснел и принялся благодарить Юсупа.

– Я возьму тебя. Позови ко мне русского офицера!

Есаул ушел.

На дворе джигиты опять разожгли костры и расселись возле них. Эти люди, оборванные, исхудавшие, впервые сели к огню спокойно. «Что случится завтра – грабеж, смерть или казнь?» – так думали они всегда. Сегодня об этом никто из них уже не думал.

Ночь выпала холодная. Звезды застыли в небе.

На дворе кричали и ругались раненые. Среди них ходил какой-то рваный бродяга, которого они называли табибом. Он прямо из бутыли поливал им раны йодом. Они скрипели зубами, как будто желая стереть их в порошок. После йода каждый из раненых бинтовался сам либо марлей, либо тряпками, или затыкал рану хлопком. Нашлись и такие, которые заставляли собак вылизывать им раны.

26

Когда Зайченко появился в дверях комнаты, Юсуп сидел на полу около низенького столика и писал донесение. Он сразу узнал вошедшего, бросил карандаш и пригласил Зайченко сесть. Зайченко сел на пятки, поджав ноги, и приветствовал его, произнеся обычный селям.

– Здравствуйте, Зайченко! – сказал по-русски Юсуп. – Вы стали настоящим мусульманином.

– Да? – Зайченко усмехнулся. – Во всяком случае, я не похож на коменданта Кокандской крепости.

Юсуп сделал вид, что не слышал этой шутки. Юсуп смотрел на него и думал: «И это – тот, первый, воспитавший во мне человека? Какая судьба!»

– Простите, я не осмелился явиться днем. Все произошло так неожиданно… – забормотал Зайченко, перебивая мысли Юсупа.

– Очевидно, вы надеялись скрыться в массе? Все равно, гражданин Зайченко, мы бы вас обнаружили. Мы знали, что вы тут.

– Да, да… – Зайченко закивал. – Я и не скрываюсь. Я просто… – Он запнулся. – Я не знал, как мне начать с вами разговор. Скажите, что со мной будет?

– Ваше дело решит Особая комиссия по борьбе с басмачеством. Мы передадим вас трибуналу.

– Да, да… – опять перебил Юсупа Зайченко, – я понимаю, что я – не обыкновенный басмач. – Он сказал это таким тоном, будто объяснения Юсупа вполне удовлетворили его. – Вы теперь прекрасно говорите по-русски, заметил он Юсупу.

– Я больше двух лет прожил в Москве.

– Что же там, в Москве? Изобилие? Магазины, женщины, рестораны? Все это есть? Это верно, что там танцуют фокстрот?

Юсуп отклонил беседу на эту тему, заявив, что в Самарканде Зайченко все узнает из газет.

– Скажите, – опять спросил Зайченко, – я могу надеяться на какое-либо снисхождение или нет? Я совершил ошибку, я готов работать где угодно, как угодно. Мои знания могут пригодиться в разведке.

– Это решаю не я.

– Да, да… Конечно, конечно… снова забормотал Зайченко.

Он думал, что посещение сложится иначе, и сейчас чувствовал себя совсем раздавленным. Сегодня на погребении он впервые встретился с Юсупом.

В широкоплечем комиссаре, одетом по-басмачески, Зайченко не сразу узнал старого знакомца, мальчишку с кокандского базара. Зайченко, естественно, не мог думать, что теперь Юсуп будет держаться с ним как босоногий кучеренок. Это было бы наивно. Но все-таки в нем тлела какая-то надежда на то, что комиссар Юсуп заинтересуется им, начнет расспрашивать, захочет узнать до конца все его приключения. «И может быть – чем черт не шутит, – подумал Зайченко, – облегчит мою участь».

Юсуп же принял его спокойно, не вспоминая о прошлом. Сейчас, кончая беседу, Зайченко почувствовал, что Юсупу действительно не о чем с ним говорить, а ему нечего ожидать от него каких-нибудь послаблений. «Зачем же тогда он меня звал? – подумал Зайченко. – Чтобы удостовериться, что ли?»

Зайченко встал. Встал и Юсуп. Зайченко хотел протянуть ему руку, но вовремя догадался, что этого делать не следует. Он поклонился Юсупу.

– Разрешите идти?

– Пожалуйста! – ответил Юсуп.

– Я вам хотел еще доложить, что позапрошлой ночью у нас был разведчик… Кажется, англичанин… хотя он это отрицает… Либо это ложь, либо он «двойник»… Выдает себя за афганца. – У него афганский паспорт…

– Мы имеем о нем сведения, – сказал Юсуп с таким видом, будто ему все известно.

Этим он совершенно сбил Зайченко, и тот, чтобы его не заподозрили в сокрытии каких-то тайн, торопливо добавил:

– Я думаю, он недалеко. Не прошло еще и двух суток, как он уехал. Он собирался ехать на Гиссар.

Увидев напряженные глаза Юсупа, Зайченко перестал бормотать.

– Скажите, – вдруг спросил его Юсуп, – Хамдам был связан с Иргашом?

– Нет. Нет, не слыхал. Ведь они старые враги! – с готовностью ответил Зайченко.

– А как попали его джигиты в ваши шайки?

– Кто именно?

– Насыров, Алимат.

– Не могу знать. Случайно. Организационной связи между нами и Хамдамом не было. Но позвольте, разве Хамдам изменил? По-моему, нет? Тогда какая же связь?

Юсуп, ничего не ответив ему, кивнул головой. Зайченко вышел.

Во дворе все еще горели костры. Джигиты варили себе пищу и обсуждали поведение комиссара на похоронах. Здесь же сидели бачи, но никто из них сейчас не пел, не плясал, не веселился. В воздухе пахло салом. Никто не заметил Зайченко, быстро пробежавшего среди толпы.

«Болван! – обругал себя Зайченко, придя в кибитку. – Чего я разболтался?»

Он лег на койку. Размышления овладели им. Он старался представить себе суд, разбор дела в трибунале, свое поведение на суде, свои ответы. Но чем больше он думал об этом, тем все хуже и хуже становилось у него на душе. Только физические муки и боль могли бы облегчить его угнетенное состояние. Он вытащил из кобуры маузер. «Как все противно! Как надоела мне вся моя жизнь!» – подумал он, подержал револьвер в руке и с отчаянием сунул обратно в кобуру…

27

Сдача состоялась на следующий день в послеобеденное время. Она назначена была на утро, но ее пришлось отложить из-за обильного и бурного дождя. Внезапно пролившись, он напомнил о весне. Воздух после него стал мягким и тепловатым. Солнце грело горы и влажную, скользкую дорогу, но на вершинах сверкал лед.

Басмачи растянулись в рядах по всему кишлаку. После команды «смирно» Юсуп сказал им короткую речь. Затем отряды гурьбой подходили к знаменщику бригады и сбрасывали около знамени свое оружие: шашки, револьверы, винтовки, патроны. Ножи, как «бытовой предмет», разрешено было оставить при себе. Начальники отрядов, курбаши, приближенные Иргаша и есаулы отходили влево, а простые басмачи – направо.

Через час первый эскадрон и стрелки пошли в Шир-Абад. Туда же поехали начальники басмачей и Зайченко, окруженные конвоем. Второй эскадрон остался в кишлаке, но большая его часть, с Юсупом во главе, должна была отправиться в горы на розыски Джемса.

К эскадронному командиру Капле прибежал Федотка, старшина разведки. Юсуп приказал выделить для Федотки еще один взвод. Капля заорал, будто его ошпарили кипятком:

– Что я вам, рожаю людей взводами? Не дам!

– То есть как это «не дам»? Вы, дяденька, спятили, что ли?

Капля сказал:

– Чем трепаться по разведкам, ты бы, дурак, хоть на фершала учился!

– Во-первых, на фельдшера, а не «на фершала».

– Это несущественно.

– Именно существенно! Вы старый солдат, должны понимать: есть приказ – значит, будет исполнено. Это ведь не мое частное дело. А вы мне про фельдшера толкуете! – Федотка сердито поправил на сапоге шпору: Блажите вы, дяденька!

– У меня взвод только что набранных киргизов да взвод свежих пополненцев из России. Кого же я дам? – ответил Капля.

Он курил трубку и думал о Федотке. Не нравилась ему Федоткина лихость. Он сам был храбрым человеком, но войны не любил. «Пустое дело! говорил он про войну. – Из нужды воюешь. А щегольство в этом деле – враг».

Он боялся, что походы и кочевая жизнь, без заботы о завтрашнем дне, окончательно избалуют Федотку. Капля, точно мать, беспокоился о его будущем. Целый день наедине с собой, он так и этак переворачивал все особенности того или другого занятия. Он мечтал о самых разнообразных профессиях для Федотки. Сперва ему хотелось, чтобы из него вышел доктор или инженер, потом ему казалось, что выгоднее пустить парня по авиации, пусть летает. «Хорошо, если Федотка пойдет по партийной линии!» Но в конце концов и это не удовлетворяло его. «Нет, – говорил он себе, – у нас есть много людей, которые хотят быть комиссарами, а не хотят учиться. А я хочу, чтобы он был комиссаром, но я хочу, чтобы он был настоящим комиссаром. Поэтому надо, чтобы он учился».

Достав из переметной сумки две жестяные кружки, Капля налил в них чаю: себе и Федотке. После ссоры он пригласил Федотку пить чай.

Федот пил жадно, обжигаясь, хрустел сахаром.

– Не лакай! – наставительно сказал Капля. – Желудку вредно.

Выпив полчайника, Капля спросил Федотку:

– Ушел шпион? Не поймали?

– Не поймали. Ушел, – ответил Федотка.

Капля засмеялся, будто ответ Федотки доставил ему удовольствие.

Федотка обиделся и сказал:

– А чем мы виноваты? Поймай ты, коли больно ловкий!

– Что ж, возможно! – сказал Капля и опрокинул чайник, чтобы он высох на солнышке. Потом, будто невзначай, спросил Федотку: – Кого дать: киргизов или пополненцев?

Федотка вскочил и закричал:

– Да кого хочешь! Только не томи ты мою душу! Обязательно вам надо поломаться, дяденька!

Отправив бойцов, Капля остался в кишлаке с одним взводом. Последними снялись артиллеристы.

Басмачи быстро расходились по своим кишлакам. Они шли группами и в одиночку, как кому удобнее. Каждый старался стянуть что-нибудь в лагере для своего хозяйства: муку, сбрую, кошмы, скрытое оружие (револьверы).

Ачильбай распустил свою группу (надеяться сейчас на переход через границу было немыслимо). Но старик не огорчился. «Пока я в прибыли», думал он.

Весь день в ставке стоял шум, из-за дележки вещей поднялись крики, споры и смех.

Под вечер ставку будто вылизало. Все опустело. Скрылись даже собаки. Только кости, объедки, мусор, разбитые ящики да отбросы остались на месте. Бойцы избегали даже заходить в загаженные дома разоренного кишлака. Они устроились на воле, в палатках.

Ничего не осталось от Иргаша. Сейчас казалось странным: каким образом так долго длилось это сопротивление? Иргаша зарыли – и с ним будто все исчезло. Только Мирза до сих пор висел на своей перекладине.

Похоронив убитых, эскадрон, вместе с ранеными в санитарных повозках и пленными, спускался с гор на запад. Зеленые заросли, лежавшие по течению реки, темной рамкой охватывали долину. Стайка джейранов, изящных и грациозных животных, похожих на газелей, испуганная грохотом орудийных колес, стрелой пронеслась через дорогу. Некоторые из них, остановившись в отдалении, на скалах, с любопытством глядели на горное орудие. Среди зарослей виднелись какие-то развалины. Они имели вид неправильного четырехугольника и занимали довольно большую площадь. Остатки ворот и крепостных стен угрюмо высились над равниной, как будто вспоминая то отдаленное время, когда эта твердыня служила ее защитой.

Кто-то из бойцов сказал, что эта крепость принадлежала раньше Александру Македонскому и в этих местах на дне бурной реки лежат его воины.

Громадные кузнечики и стрекозы пронзительно стрекотали. Пели птицы, радуясь вечерней заре. Со всех сторон кричали перепела, отвечая на подкликиванье самок, притаившихся в душистой траве и кустарнике. Вдали темнела река, как бы врезавшаяся в берега. На лиловом горизонте среди равнины показалась высокая и узкая одинокая гора, похожая на сахарную голову с отколотой верхушкой.

28

В конце мая состоялся суд над приближенными и начальниками отрядов Иргаша. Часть арестованных была присуждена к тюремному заключению на разные сроки. Некоторых осудили условно. Насыров, ввиду оказанных им услуг, был вовсе прощен. Зайченко направили в Москву. Там коллегия ОГПУ приговорила его к расстрелу, но потом он был помилован и сослан на десять лет в Соловки.

…Только через месяц после суда Юсуп вернулся в бригаду.

Весну он провел в горах, гоняясь за «афганцем». Но Джемс пропал. Люди, с которыми он вышел из ставки Иргаша, тоже рассеялись. Юсупа измучили эти напрасные поиски, тем более что чуть ли не через неделю он уже понял всю их безрезультатность. Смешно было с целым эскадроном разыскивать «афганца». Джемс мог сидеть месяцами в какой-нибудь норе, в щелке, и спокойно выжидать благоприятных обстоятельств. Но начальство настаивало на своем и Юсуп исполнял приказание поневоле. Он с эскадроном дошел До Гиссара и готов был двинуться дальше, когда совсем неожиданно пришло к нему распоряжение вернуться.

Возвратившись домой, Юсуп заметил в Лихолетове много перемен.

Сашка оживился. Теперь ничто его не грызло, он уже не ворчал и не сомневался в себе.

Ликвидация Иргаша вызвала среди военных много разговоров. У всех создалось убеждение, что Лихолетов способен не только рубать, в нем нашли большие тактические способности.

Это невероятно льстило ему.

Товарищи смеялись, говорили, что талант тактика открылся в Лихолетове так же, как открывается золото в породе, то есть, промыв двести пудов песку, можно намыть один грамм золота. Но до сих пор никто из них и не старался разыскивать в нем этот грамм.

Юсуп был прав, говоря в первый день своего приезда из Москвы, что Сашка ожирел и распустился. Упрек, брошенный тогда Юсупом, конечно оскорбил Лихолетова. Ему показалось, что «москвич» Юсуп кичится. Это его задело. Самолюбие заиграло в нем. «Юсуп так думает. Значит, так могут думать и другие. Значит, на мне скоро поставят крест. Нет, товарищи! Шалишь! Не дамся!» – решил он.

Вот почему, когда Юсуп, переговорив с Алиматом, предложил Александру план ликвидации басмачей с их же помощью, он, для виду поколебавшись, жадно схватился за это рискованное дело.

Отправив Юсупа к Иргашу, Лихолетов еще сам не знал, чем все это кончится. Он начал выполнять свою задачу, получив от Юсупа записку. Маршрут Юсупа стал ему известен.

Заслуга Лихолетова была в умелом окружении противника. Незаметные группы всадников, высланные из разных точек района, соединились в ущелье. Агенты Иргаша принимали их за случайные разъезды.

Благодаря такой осторожности Лихолетову удалось сосредоточить вблизи ставки силы, равные двум эскадронам. Туда же, в горы, он провел роту пехоты и орудие. Бойцы шли очень быстрым, форсированным маршем. Это обеспечило успех.

План Лихолетова свелся к системе занятия всего басмаческого района летучими, маневренными отрядами. Одновременное окружение всех банд заставило Александра применить в качестве поддержки воздушные средства борьбы. Он поскакал в Шир-Абад, затребовал самолет и в день общего выступления вылетел на нем.

Машина, конечно, сыграла свою роль. Но не она дала результат боя. Она была для Иргаша только последней каплей, переполнившей чашу. Несмотря на всю свою грубость и стихийность, Иргаш понял, что в конце концов его участь решена, пришел тот срок, когда сопротивление оказалось бессмысленным и все события обернулись против него. Он угадал час своей смерти…

Лихолетов пожинал лавры. Однако он возмутился, узнав, что все это боевое дело приписывается ему. Он говорил, что инициатива принадлежала комиссару Юсупу. Однако сотрудники штаба, настроенные Жарковским, стояли на своем.

– Мы от твоего комиссара ничего не отнимаем, – говорили они Александру. – Он молодец! Но операцию проводил ты. И провел превосходно.

Лихолетов доказывал, что без Юсупа он не провел бы ее.

– Да, Юсуп выказал большую смелость. Но одной смелостью ничего не сделаешь, – возражали ему.

– Повторяю, – говорил он, – в этом деле его идея.

– Идея – идеей, но всякую хорошую идею можно загубить. Непонятно, о чем ты споришь? – убеждал его Жарковский, как всегда иронически пожимая плечами.

Так понемножку Лихолетов и сам уверился в том, что без него операция не вышла бы. Но не будь записки от Юсупа, не удайся Юсупу разговор с насыровской сотней, Лихолетов, очевидно, на все махнул бы рукой, тем более что и командование не настаивало на операции, считая, что она недостаточно подготовлена. Ее разрешили лишь как пробу, как прощупывание Иргаша.

Зато теперь Лихолетов ходил именинником.

По возвращении Юсупа в бригаду он честно рассказал ему обо всем и даже прибавил, что намерен бороться с этой несправедливостью. Юсуп принял его слова очень спокойно, даже рассеянно. Он сказал:

– Какая же несправедливость? Не нахожу. Нет несправедливости. Действительно, без тебя можно было бы загубить все.

– Но ведь идея – твоя, а я за нее славу имею!

– Ты заслужил. Не беспокойся, Сашка! Мое ко мне придет, – сказал Юсуп, усмехнувшись. Он сумел сдержать себя и даже не показал виду, что хоть как-то огорчен.

Лихолетов ничего не заметил. Он от всей души был рад тому, что Юсуп, так же как и остальные, хвалит его. Сейчас это было ему вдвойне приятно, и ощущение какой-то неловкости, которое мучило его раньше, совершенно прошло…