Текст книги "Это было в Коканде. Роман"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)
38
Сапар стоял за стеной, окружавшей площадь, неподалеку от большой чайханы. Шесть лет назад на этом самом месте, в центре беш-арыкского базара, Юсуп оскорбил его. «Бог видит все», – думал Сапар. Солнце на желтом небе стало лиловым, и желтые дома, сделанные из той же желтоватой земли, как и дорога, также стали лиловыми. Сапар проломал в стене маленькую бойницу и внимательно осмотрел затвор винтовки.
Юсуп и Абит вышли из дверей исполкома на площадь. Зарывшись в горячую пыль, отсыпались на площадях уставшие за день собаки.
– А кто же пишет тебе? – спросил Юсуп Абита.
Абит засмеялся:
– Сын. Никому не доверяю. А то, знаешь…
Абит не успел договорить, как по площади раскатились два винтовочных выстрела подряд, один за другим. Старик упал. Юсуп выхватил маузер, но никого не увидел, кроме собак. Собаки, вскочив, завыли. Это все, что Юсуп запомнил. Он даже не слыхал третьего выстрела, которым его сразу сбило. Он только ощутил удар. Сапар попал Юсупу в голову, так, как целил.
На площадь выскочили купцы, отдыхавшие в чайхане, зарыскали собаки, поднялся крик, прибежали вместе с Хамдамом его гости и конные милиционеры, среди них был и Сапар. Они оцепили место убийства, отгоняя любопытных, быстро сбежавшихся отовсюду.
Из больницы пришли люди с носилками. Абит лежал на земле, раскрыв рот, в котором чернели огрызки зубов. Когда Абита укладывали на носилки, розовое пятно появилось у него на спине, окрасив белый холщовый халат. На Юсупе даже не было видно крови. Обоих понесли в больницу. Конные милиционеры окружили носилки, впереди ехал угрюмый и мрачный Хамдам.
В больнице раздели и Юсупа и Абита. Хамдам составил протокол и забрал себе полевую сумку Юсупа. Абита снесли прямо в мертвецкую. Юсуп был еще жив. После составления протокола Хамдам приказал врачу отправить раненого в Коканд.
– Лучше в Ташкент, – предложил врач. – Довезем – вдруг выживет, не довезем – все равно. Только в Ташкенте можно оперировать.
– Далеко. Вынесет ли? – пробормотал Хамдам.
– А в Коканде этой операции не сделать, – сказал врач.
Хамдам согласился на отправку раненого в Ташкент.
В Коканд послали телеграмму с просьбой выслать отдельный вагон. Врач поддерживал сердце раненого впрыскиваниями камфоры.
Сапар быстро разогнал толпу. Кто-то из детей сообщил, что в минуту убийства на площади находился табиб. Хамдам немедленно арестовал табиба.
Саид-Ахмет, мусульманин, на допросе показал, что он эмигрант из Индии, живет постоянно в Ташкенте, в Старом городе, в Беш-Арык приехал ненадолго, на лето, работает в Ташкенте четвертый год, выслан из Индии за революционные взгляды, не кончил медицинского факультета Делийского университета.
Ночью врачи повезли Юсупа, но Юсуп все еще не приходил в сознание.
Ночью же Хамдам собрал к себе на двор милиционеров и объявил им, что они должны дать клятву найти убийцу. Милиционеры поклялись.
Две лампы-молнии, подвешенные к потолку галерейки, освещали стол с вином и закусками, приготовленный для встречи. Гости, после отправки Юсупа опять собравшиеся у Хамдама, ни к чему не притрагивались: всем было не до того. Выпили только несколько бутылок пива. Все были подавлены случившимся.
Шипков сказал:
– Может быть, это месть людей Иргаша?
Хамдам не принимал никакого участия в разговоре. Все видели, что он измучен и потрясен. Время от времени он проводил пальцами по глазам, как бы снимая с них паутину. Он удивлялся своей судьбе, точно помогавшей ему. Однако убийство Артыкматова его тревожило. Он боялся, как бы оно не навлекло на него подозрение. «Известно людям, что Абит – мой враг», думал он.
Наконец все посторонние оставили дом, все в доме затихло, и дежурные милиционеры ушли к воротам. Хамдам сидел на галерейке, всматриваясь в темноту, и вздыхал. Даже жены не осмеливались к нему подойти.
Он вздрогнул, когда Сапар неожиданно очутился возле него.
– Отец, – умоляющим голосом проговорил джигит, – скажи мне что-нибудь!
– Зачем убил Абита? – вяло, с брезгливостью спросил его Хамдам.
– Ошибся, ствол оказался неисправен, – шепнул Сапар.
Хамдам пихнул Сапара ногой в живот, Сапар присел на корточки от боли и, завизжав как собака, пополз в сторону.
Хамдам до утра сидел на галерейке, потом пошел к молодой жене на женскую половину, чтобы унять свою тоску. Но ничто ему не помогало. Лаская жену, он не в силах был освободиться от своих мыслей. Он заснул поздно, перед зарей.
Днем Хамдам поехал в Коканд, чтобы разузнать, не идут ли там какие-либо разговоры, нет ли чего подозрительного? Но в Коканде все было спокойно. Юсупом мало кто интересовался, состав кокандских властей изменился, и никто из них не знал Юсупа. Говорили больше об Абите. Некоторые даже сочувствовали Хамдаму и высказывали сожаление, что в его районе случилось такое дерзкое убийство, обещающее столько хлопот. Хамдам всех уверял, что преступники будут разысканы, хотя бы для этого пришлось ему арестовать половину района.
Уезжая из Коканда, он зашел в буфет на вокзале выпить чего-нибудь. К столику, за которым он сидел, подошел какой-то русский, в летнем легком костюме, с портфелем. Он присел к Хамдаму и пролепетал, как бы пугаясь своего голоса:
– Я от Замира. Вы угадали его желание.
Хамдам нахмурился.
– Он благодарит вас.
– Я тебя сейчас отправлю в милицию, – медленно, почти не раскрывая губ, промолвил Хамдам.
Посетитель быстро покинул буфет.
39
Следствие пошло вилкой, в две стороны. Одни утверждали, что Юсуп пал случайной жертвой, что террористический акт был направлен не на него, а на Артыкматова, что председатель Артыкматов имел много врагов, и поэтому убийц надо искать в той среде, которая была заинтересована в смерти этого человека. Другие думали иначе. «Конечно, – говорили они, – Артыкматов имел врагов, но ведь сейчас не восемнадцатый год! Враги стали хитрее. Решившись на такое дело, они обрекли бы себя на провал. Они не могли не предугадывать, что после убийства сразу начнут искать виновника в их среде. Неужели все эти взяточники, воры и мерзавцы настолько глупы, чтобы мстить столь наивно? Вернее всего, убийцы стреляли в Юсупа, а несчастный Артыкматов случайно попал под выстрел».
И тот и другой варианты сходились в одном, что убийц было несколько.
Возник еще и третий вариант. Сторонники этого варианта осмелились высказать предположение: «Не Хамдам ли пожелал разделаться с Абитом? Но подосланные убийцы, испугавшись, заодно расправились и с комиссаром Юсупом».
Над этим, третьим вариантом смеялись сторонники первого и второго. Уж очень было смешно! Неужели для убийства Хамдам не мог выбрать другой, более подходящий день? Не говоря уж о том, что самая мысль о Хамдаме просто вздорная.
Случилось так, что уголовный розыск, еще не разобрав ничего, не приступив еще к выяснению дела, уже очутился в тупике. Следователи никак не могли придумать цели этого убийства.
Кое-что из третьего варианта все-таки просочилось в допросы. Так, например, допрошенный Шипков сообщил следователю, что Хамдам – человек, несомненно, загадочный, но все его действия были продиктованы трезвым учетом обстановки; что же касается его взаимоотношений с покойным Артыкматовым, то здесь не было ничего странного. Хотя Хамдам ясно видел, что Артыкматов ненавидит его, он все-таки всегда стремился к миру с Артыкматовым. Хамдам всюду отзывался об Артыкматове очень хорошо. В день убийства, то есть в день приезда комиссара Юсупа, он, Шипков, слыхал от многих, что Хамдам ждет обоих на той, где должно было состояться чествование Юсупа. Об этом знали все в городе. Он, Шипков, также был приглашен Хамдамом.
В протоколе допроса Шипков показывал: «Я спросил Хамдама: по какому случаю торжество? Хамдам сказал: «Сегодня самый радостный день в моей жизни. Я воспитал Юсупа. Я праздную смерть моего врага Иргаша». Хамдам рассказывал мне об Иргаше, за которым он будто бы гонялся всю жизнь и не мог его поймать, а Юсуп поймал его и ликвидировал. Он сказал, что теперь Юсуп для него дороже сына. В Беш-Арыке действительно все слыхали об Иргаше, и местные жители рассказывали мне, что действительно Хамдам враждовал с Иргашом и гонялся за ним».
Вызванные в уголовный розыск милиционеры и старший надзиратель Сапар Рахимов подтвердили эти показания.
Хамдам тоже был вызван к следователю.
Когда Хамдама спросили, являлся ли Иргаш его врагом, Хамдам ответил утвердительно и сослался на Блинова.
Блинову послали по этому поводу письменный запрос сперва в Москву, а потом в Минск (он находился там в командировке). Блинов ответил официальным отношением:
НАЧАЛЬНИКУ ФОУР
В период ликвидации Кокандской автономии и в связи с развернувшимся басмачеством с 1918 по 1924 год на территории Ферганской долины мною неоднократно использовался в оперативной работе Хамдам. Ему давались ответственные поручения, каковые он исполнял. Лично я не помню, в каких он был отношениях с главарем басмачей Иргашом, но он участвовал в операциях против него и добивался, как мне передавали сотрудники, его «головы». За время моей работы в Фергане Х. Х. использовался по целому ряду поручений, о чем прекрасно были осведомлены органы ГПУ. Справка представляется мною с запозданием, ввиду моего отсутствия в Минске.
40
В связи с допросами, с очными ставками, с установлением алиби, дело невероятно распухло. Было привлечено по нему около пятидесяти человек. Были арестованы все те, кто раньше служил у Иргаша, и те, кто считался врагом Артыкматова. Но чем более чинилось допросов, чем более записывалось показаний, тем все яснее было видно, что можно исписать несколько тысяч листов бумаги и увеличить дело еще на несколько томов, но от этого истина не приблизится, а действительные убийцы просто потонут в бумажном море…
Старший следователь Гасанов, взявший на себя это дело, не спал ночами. Он увлекся делом, сразу почувствовав его необычность. Он отвергал все варианты обвинения, так как они казались ему чересчур логическими. Он говорил:
– Жизнь полна беспорядка. У жизни есть своя логика, более железная, чем придуманная нами, но не столь видная невооруженным глазом. Биолог пользуется микроскопом. Свой микроскоп надо иметь и следователю. Надо видеть микроскопические мелочи жизни. В них – всё!
Гасанов отважился на смелое решение. Он прекратил вызов свидетелей и попросил у начальства временно притушить все дело.
– В этой каше сейчас трудно разобраться, и сейчас не надо мутить воду, – говорил он. – Пусть все отстоится!
Дело было бы отобрано от Гасанова и передано другому следователю, если бы все остальные не отказывались от него под самыми благовидными предлогами. Начальник угрозыска скрепя сердце согласился ждать. Среди следователей дело окрестили провальным и посмеивались над беднягой Гасановым (сколько уже было таких выстрелов!). Гасанов терпеливо выносил все насмешки.
Этот человек, казавшийся маленьким, у всех посетителей вызывал улыбку. Люди, знавшие Гасанова, поражались, когда он внезапно вставал из-за стола и вытягивался перед ними. Его длинные ноги были приставлены к худенькому, короткому туловищу. Всегда аккуратно одетый (он носил рыжий френч и галифе), Гасанов казался военным, хотя никогда не был на военной службе.
Начальство считало его способным работником, но никто про него не говорил: «Дайте Гасанову, он сделает!» Говорили иначе: «А не попробовать ли Гасанова? Может быть, он чего-нибудь добьется?» Часто случалось, что невыгодные в служебном смысле дела попадали именно к нему. Он их разрабатывал иногда удачно, иногда наоборот, но даже в случае удачи успех, достигнутый Гасановым, скрадывался обстоятельствами. И всегда бывало так, что случалось какое-нибудь другое громкое дело, которое вел его приятель. Почему-то все говорили об этом деле и забывали Гасанова.
Надо сказать, что Гасанов сам не любил выжимать из своего следствия эффекты. Он интересовался только сутью своей работы и смотрел на нее как партиец, выполняющий свой долг, как честный человек, желающий найти истину. Связанные с этим служебные выгоды мало увлекали его. Это был человек решительный и в то же время робкий, малообразованный, но много знавший понаслышке, старый наборщик мусульманских газет, издававшихся еще до революции в Казани и Баку. Молодость он провел на Кавказе, дружил со студентами. Начитавшись Горького, он много бродил по России, перепробовал ряд профессий, был пекарем, гуртовщиком скота, официантом. Только в двадцать четвертом году, после смерти Ленина, Гасанов вступил в партию.
В этом же году у Гасанова родилась дочка. Гасанов оказался заботливым отцом. Двухмесячному ребенку он заготавливал подарки впрок: детские книги, азбуки, куклы. В нем вдруг появилась непривычная хозяйственность. Он никогда не покупал один коробок спичек, а непременно пачек десять сразу. Даже лекарство, не говоря уже о продуктах, он приобретал в увеличенных размерах. Эта страсть к приобретению, это старание запастись вдруг проснулось в бродяге. Как будто Гасанов хотел возместить все за те годы, когда не знал, будет ли сыт, будет ли у него угол, где бы он мог приклонить голову.
Гасанов был упорным, скромным и трудолюбивым человеком. Но после женитьбы сразу изменился его характер. Жена сыграла в этом немалую роль: она привила Гасанову тщеславие. Он стал ревниво следить за успехами товарищей и ждал случая проявить себя. Поэтому с такой жадностью он схватился за беш-арыкское дело и крепко держал его, не отдавая никому.
41
Двадцать первого июля делопроизводитель Майборода доложил Гасанову, что какой-то милиционер из района с утра ждет его в коридоре.
– По какому делу? – спросил Гасанов.
– Не знаю. Он плохо говорит по-русски. Что-то о базаре толковал.
– А ну его! Мне некогда, – сказал Гасанов.
– Да вы примите хоть для виду, минут на пять! А то неудобно! Сидит парень три часа, – уговаривал его делопроизводитель, толстый, тщательно выбритый старик, бывший чиновник ферганского суда. По своему костюму (краги и старая с круглыми фалдами визитка) Майборода, если бы не его толщина, был больше похож на жокея, чем на чиновника. Ему не хватало только стека.
Гасанов согласился:
– Ну, черт с ним! Давай!
Майборода ушел в коридор и привел оттуда Алимата. Стараясь не стучать тяжелыми сапогами, Алимат на цыпочках подошел к письменному столу Гасанова и вонзился в следователя маленькими глазками.
– Садись! – сказал Гасанов.
Алимат сел.
– Какое у тебя дело?
Алимат смутился.
– Не мое дело, – вздохнул он. – Общее дело.
– Снимите фуражку! Здесь не мечеть! – брезгливо сказал делопроизводитель, оглядывая посетителя сквозь пенсне на широком черном шнуре.
Алимат, сдернув фуражку с головы, положил ее себе за спину на стул.
– Ну, рассказывай! Кто ты такой? – спросил его Гасанов и взял перо.
– Я из Беш-Арыка. На базаре мой пост.
– Ну и что же? – Гасанов, задавая вопросы, даже не смотрел на Алимата. Он быстро подмахивал бумаги, подготовленные ему на подпись. – Как тебя зовут?
– Алимат Алимов.
– Давно в милиции?
– Давно. Потом басмачил три года. Теперь в милиции месяц.
– Только месяц? А до этого – басмач? Где же ты басмачил?
– У Иргаша.
Гасанов бросил перо:
– Ну-ка, расскажи все по порядку!
И Алимат подробно рассказал ему всю свою жизнь. Когда он кончил рассказывать, Гасанов, внимательно вглядываясь в его глаза, спросил:
– Значит, тебя простили за услуги?
– Да, – ответил Алимат. – Теперь я стою на базаре. Базар – мой пост в Беш-Арыке. Слышу, люди говорят. Говорят раз. Говорят два. Говорят три. Я пришел тебе сказать.
– Что же говорят люди?
– Много.
– Что именно?
– Хамдам убил, – сказал Алимат и закрыл глаза. Открыв их, он увидал улыбку следователя.
– Все эти слухи, о которых ты говоришь, нам известны. Но ведь ты бывший басмач? – сказал, точно не доверяя ему, Гасанов.
– А Сапар? А Хамдам? – горячо перебил его Алимат. – Я-то знаю, что Хамдам боролся против советской власти. Сидел!
– В восемнадцатом году? Мало ли что было в восемнадцатом году! А потом?
– Не знаю.
– Вот видишь! Ты сейчас служишь у Хамдама?
– Да.
– Почему ты служишь у Хамдама, а сам показываешь против него?
– Я не против него, я правду говорю. Я сам видел через пять минут после убийства бойницу в стене.
– Бойницу?
– Да. В стене на площади. Я стал показывать. Хамдам молчит. Я говорю: «Надо сказать об этом». – «Хорошо», – сказал он. Я потом его спросил: «Сказал ты?» Он сказал: «Сказал». Теперь бойницы нет. Заделана!
– Ты думаешь, что слухи правильные?
– Народу верю.
– Кого называют? Ведь не сам же Хамдам стрелял?
– Не сам.
– Тогда кто?
– Не знаю. Свои! Насыров Козак. Или кто? Кто раньше у него служил…
– Насыров был в эти дни в Андархане. Он сопровождал жену Хамдама.
– Да, Насыров не был. Ну, Сапар! Ну, еще есть люди, которые у него в восемнадцатом году были. Сейчас вся милиция новая. Новые джигиты. Старики теперь начальниками стали. Они председателями сельсоветов служат. Тут не Абита били. Тут Юсупа били.
– А как Юсуп относился к Хамдаму?
– Плохо. Сапар не скажет. А я помню!
– Почему? Они ссорились? Что между ними было?
– Це-це! Если бы я знал!
– Скажи, Алимат… Это дело серьезное, ответственное… Ты можешь лично назвать имена тех, которых ты подозреваешь? Можешь перечислить их? Но я тебя предупреждаю, ты должен не только подозревать, но быть убежденным в своем подозрении.
– Как быть убежденным? Своими глазами видеть? Тогда зачем ты? Я бы сам всех зарезал! Без тебя.
Следователь отпустил Алимата. Вечером он долго советовался со своими товарищами; он объяснял, что слова милиционера действуют на него почти гипнотически.
Товарищи пожимали плечами. Некоторые говорили, что не следует трогать Хамдама. Другие – что базар есть базар, мало ли там болтают глупостей. Третьи считали, что этот бывший басмач просто подослан убийцами, чтобы еще более запутать следствие. Четвертые весь разговор с басмачом называли бредом.
Всю ночь Гасанов не мог заснуть, а утром он подписал ордер на арест Сапара Рахимова и еще трех милиционеров, старых прислужников Хамдама. Он будто прыгнул в ледяную воду, когда выпустил ордер из рук. «Что делаю – не понимаю, но так именно и надо поступить», – подумал он.
42
Арест Сапара прогремел в Беш-Арыке точно взрыв бомбы. Обыватели, шепотом говорившие о Хамдаме, подняли головы. Пыльный, ничтожный Беш-Арык навострил уши, ожидая событий. Шипков, опомнившись, вдруг отошел от Хамдама и сообщил приятелям: «Ребята, шьется дело!» Хамдам приостановил постройку мечети. В чайных пошли разговоры о том, что Хамдам жалуется всем на несправедливость советской власти. Действительно, он приходил в райком и просил разъяснить ему происхождение слухов. Там пожали плечами, отозвались незнанием, сославшись на Коканд. Он стучал кулаком по столу и орал, не стесняясь: «Советская власть использовала нас и выбросила!»
Росли сплетни, усиливался шепот. Многие, чтобы обезопасить себя, вдруг вспомнили все старые обиды и навалились на Хамдама. Соучастник его подвигов в еврейском квартале Коканда показал следователю, что в 1919 году Хамдам поймал одного из начальников басмачей, издевался над ним и потом отправил в Коканд, а жену, красивую и необыкновенную женщину, приказал привести к себе на ночь, изнасиловал, мучил, а потом расстрелял под предлогом связи с басмачами. Так же говорилось о расстреле Дадабая, с которым Хамдам расправился, будто бы боясь его разоблачений. В кишлаках его бывшие джигиты рассказывали, что когда их полк был направлен в Таганрог, туркестанское правительство прислало им в подарок вагон сушеных фруктов и вагон риса, но все это по дороге Хамдам будто бы продал и они не получили ничего. Мелочь путалась с серьезным…
Хамдам, похудевший, желтый и мрачный, не выходил из дома, закрылся от людей, запер жен, отобрал от них драгоценности. Часть слухов, конечно, докатывалась до него. Во всех кишлаках сидели его люди, обязанные ему должностью, или услугой, или молчанием, так или иначе преданные ему. Преувеличивая или недоговаривая, эти люди сами создавали глухой шум.
Хамдам почувствовал тревогу, но держался твердо. Однажды утром среди бумаг Хамдам нашел отношение ферганского угрозыска. Следователь Гасанов просил его «лично прибыть для некоторых дополнительных объяснений в связи с новыми обстоятельствами по делу убийства председателя исполкома, товарища Артыкматова, и покушения на убийство комиссара бригады, товарища Юсупа». Эти простые канцелярские слова ударили его как пуля. Он побледнел, кинул бумажку и позвонил по телефону в Коканд узнать, где Карим Иманов. Ему ответили, что Иманов в Коканде, а завтра вечером уезжает в Самарканд. «Передайте Кариму, – сказал он, – есть большое политическое дело. Завтра я приеду утром. Говорил Хамдам».
Он решил выйти навстречу опасности. Хамдам экстренно вызвал к себе председателей сельсоветов. Все прибыли аккуратно. Он ни с кем из них не говорил предварительно, хотя некоторые приходили к нему на дом; ведь большинство из них в той или иной степени были его ставленниками. Собрание в милиции назначено было на пять часов вечера. Он заставил всех прождать его до девяти.
Люди гудели в темном кабинете, как встревоженный рой, испуганные, взволнованные, истомленные. Кабинет наполнился запахами садов и земли, запахом сала и дыма. Наконец два милиционера вошли в комнату и внесли две лампы. Другие двое встали у дверей. Вслед за ними появился Хамдам, вооруженный, одетый как на парад, с орденами. Все встали. Он прошел к письменному столу и сел, не здороваясь.
– Садитесь! – сказал он.
Все увидели, что он не изменился. «Все слухи ложны», – подумали приглашенные. Никто бы из них не поверил, что только усилием воли Хамдам стряхнул с себя болезнь. Румянец играл на его щеках. Он был спокоен. Лишь багровый цвет лица выдавал напряжение. Каракулевая кубанка с красноармейской звездой была отважно сдвинута на затылок. Хамдам, прищурясь, посмотрел на лампы, потом на собравшихся и сказал обычным голосом:
– Спасибо, что пришли! Я решил, что говорить нам не о чем. Я хочу только известить вас: ГПУ поссорилось со мной. Все ясно. Я сейчас еду в Коканд и, наверно, буду арестован. Если вы узнаете, что я арестован, устройте массовое выступление всех кишлаков, Карим ждет вас. Он за меня. Идите к нему! Он все сделает. – На секунду Хамдам задумался, почесал бородку. – И не уходите до тех пор, пока меня не выпустят! – Потом, хлопнув ладонью по столу, он простился с председателями.
У крыльца стояли верховые лошади. Он вскочил на своего коня и, пригнувшись к передней луке, не оглядываясь, промчался через Беш-Арык, а за его спиной неслись два милиционера. Изумленные жители провожали его взглядами. Весь Беш-Арык заговорил об исчезнувшем Хамдаме.
