Текст книги "Это было в Коканде. Роман"
Автор книги: Николай Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)
Кадет посторонился, уступая дорогу кругленькому длинноволосому несуразному человеку в мятых суконных брюках, в кургузой куртке и в летнем картузе.
На дворе, переминаясь с ноги на ногу, стояли два отличных верховых заседланных коня. В курджунах, прикрепленных к седлу, лежали вещи, оружие, патроны, продукты, документы, одеколон и даже ногтечистки. Усман производил впечатление верного, надежного и лихого кавалериста.
– На царской службе был? – спросил Зайченко Усмана.
– Был. У генерала Крымова.
– В дикой дивизии?
– В дикой, – засмеялся Усман и щегольски поправил усы. – Дикий башка!
– Молодец! Подавай лошадь!
Усман понравился ему. Четкие ответы, субординация – все это были те мелочи, по которым он соскучился. «Я и не знал, – невольно подумал про себя Зайченко, – что я такой закоренелый офицер». Это даже рассмешило его. Он вскочил в седло, поправил у лошади мундштук и лихо приказал:
– Ну, марш, Усман!
Проводник свистнул плеткой. Лошади заскакали мимо круглых карагачей. Утренняя роса еще блестела. От цветов и от травы шел легкий пар.
8
Грачи, скворцы и жаворонки неслись над полями, ныряли за пищей в пышные, как губка, шапки чинар и орехов. Ветер качал тяжелеющие темно-зеленые кисти пшеницы. Дни стали душными. Среди разграбленных и обгорелых зданий снова появились люди. Начиналась жизнь.
С каждым днем Юсуп замечал перемены в Хамдаме. Этот человек работал рьяно и добросовестно, как будто стремясь загладить все преступления, тянувшиеся за его душой. Большего нельзя было от него требовать. Он почти не слезал с коня, объезжая окрестные кишлаки.
Джигиты валились с ног от усталости, не утомлялся только Хамдам. Его заваливали поручениями. Он выполнял их немедленно. Оружие свозилось в Коканд. Имя Хамдама становилось известным не только в Андархане или в Беш-Арыке. Слава летела по его следу от Махрамы до Патара, через Какыр, Ялка-Герек, Киалы и Тюрк. Как пыль, распространялась она по сыпучим пескам, достигая Ходжента. Даже самые хитрые люди не могли разгадать: чего же, собственно, добивается этот человек?
Бедняки, связанные хозяйством и семьей, считали, что Хамдам уничтожает главное зло мира – винтовки и пули. Бедняки рассуждали практически. Любой курбаши, набежав на кишлак, мог бы силой послать их в драку. Теперь никто не пошлет безоружных! А богачам не хотелось верить, что отряд Хамдама состоит на службе у советской власти. «Хамдам, – думали они, – все-таки наш человек. Он вылинял, но снова нарастит себе шерсть».
Грабежи в соседних уездах продолжались. У Иргаша были жесткие руки. Боясь мести и убийств, кишлаки выплачивали дань его шайкам, и от этого с каждым днем росли шайки и смелели. Люди в кишлаках жили с опаской. Они почти не выходили в поле. Гибли посевы.
Тогда в Коканде возник план создать особый тюркский кавалерийский полк, под номером первым, назначить командиром Хамдама и, снабдив специальными полномочиями, бросить в разбойничьи районы. Этот полк, собранный из коренных жителей Ферганы, имел все шансы на успех. Своих трудно было обмануть басмачам – и местность и людей они знали как собственную ладонь. Хамдам принял назначение. Полк организовался в составе трех эскадронов. Это были разбросанные по селениям группы, численностью от шестидесяти до ста человек. Хамдам, кроме того, имел личную охрану, тридцать отчаянных головорезов.
Он получил кожаное обмундирование, захватил в Беш-Арыке усадьбу бежавшего бея и переманил к себе многих жителей Андархана. Все свое хозяйство, обеих жен и джигитов он перевез в Беш-Арык. В Беш-Арыкской усадьбе дом был просторен, пристройки вместительны и удобны, и огромный старый сад окружал строения. Здесь, в Беш-Арыке, Хамдам начал комплектовать свой новый полк.
Полк составлялся так, как умел это делать Хамдам, – феодально. Связанный только с Кокандом, подчиненный только Коканду, он, пользуясь старыми обычаями, управлял людьми по своему произволу.
В его районе царила тишина. Никто из басмачей не рисковал вступить с ним в бой. Он также не искал его. Ряд стрелков-охотников Хамдам привлек к себе. Иргаш, главарь всех банд Ферганы, осторожно следил за его действиями, не обнаруживая себя. Хамдам тоже не торопился. Он чувствовал, что русские слишком выпятили его вперед, что надо усыпить внимание Иргаша, надо спрятаться в тень.
Юсуп нервничал. Стоячая жизнь угнетала его. Он не понимал своего положения при Хамдаме. С одной стороны, он не был простым джигитом. Он вел всю переписку полка, он распоряжался. С другой стороны, от него никто не зависел. Сапар отпускал на его счет разные шуточки. Юсуп терпеливо выносил их. Писал неграмотным (а таких было большинство) письма, ездил с джигитами на охоту и постепенно, день ото дня, все больше и больше входил к ним в доверие.
Но Юсуп мечтал об ином. Ему снились бои и походы. Тыловая, караульная жизнь отряда, наведение порядка в разбросанных кишлаках, ловля отдельных басмачей не удовлетворяли юношу. Он просил Хамдама отпустить его к русским.
Хитрый Хамдам догадывался, что Юсуп связан с Блиновым, и поэтому не отпускал его. «Лучше Юсуп, чем кто-нибудь другой, – думал он. – По крайней мере я знаю, кто смотрит за мной». Он добивался расположения юноши и осторожностью и лаской старался привлечь к себе, задержать в Беш-Арыке. Он дошел до предела: назвав Юсупа своим братом, он разрешил женам не закрывать при нем лица.
Был ли Хамдам ревнив?
Да, но не так, как обыкновенный ревнивец. Он ценил своих жен как деньги, как средство, как рабынь. Он очень грубо думал о женщинах и к женам испытывал те же чувства, что питает путешественник к случайным знакомым. Он обзавелся ими по обычаю. Как барана, любую из них он мог бы прирезать или уступить кому-нибудь, в зависимости от надобности, от случая. Но он был щедр. Он обманывал их своей щедростью. Ни старшая жена, Рази, ни вторая, Садихон, ни в чем не знали недостатка. Он не скупился на подарки и не стеснял их в мелочах. Рази считала, что он холоден и жесток, но даже и она думала, что он любит их. Однако Садихон, несмотря на роскошные подарки, боялась его.
Шестнадцати лет Садихон выдали замуж за Хамдама. Отец ее, Ачильбай, содержал в Ташкенте труппу мальчиков-бачей. Он путешествовал с труппой по разным городам Ферганы и устраивал спектакли и праздники. Со времени германской войны труппа заглохла. Учеников стало меньше. В начале революции Ачильбай переехал в Самарканд. Теперь мальчики участвовали в революционных процессиях. Они обыкновенно шли впереди толпы, играя в бубен, танцуя и напевая стихи. Но эти выступления были последними. Труппа развалилась.
Ачильбай впал в бедность, и, чтобы поправить дела, он продал Хамдаму свою единственную дочь. Она привыкла с детства к постоянным переездам, любила танцы, музыку и шум. В доме отца всегда было шумно и весело. Она готова была убежать от Хамдама, если бы не боялась голода. Садихон радовалась, когда Хамдам уезжал из дому, и плакала перед его приездом. Капризная, избалованная, не знавшая никогда суровости, девушка думала, что стоит ей только перешагнуть порог хамдамовского дома, как смерть настигнет ее. И Садихон покорно переносила все упреки Хамдама, когда он называл ее ласки «снегом».
Она писала родственникам жалобы и надеялась, что отец смилостивится над нею и увезет ее. Ответ не приходил. Садихон была уверена, что отец умер и все родственники разбрелись, но до сих пор не могла простить отцу своей продажи. Рази-Биби, старшая жена Хамдама, покровительствовала Садихон. Если бы не Биби, ей жилось бы гораздо хуже. Старшая жена властвовала в доме, и даже Хамдам побаивался ее дикого взгляда.
Рази-Биби казалась Садихон странной женщиной. Хамдам женился на ней в шестнадцатом году, спустя неделю после своего прибытия из киргизских степей. Рази по своей воле пошла за него. Ее никто не принуждал. Но потом что-то произошло. Что именно, об этом она не рассказывала. Только однажды у нее вырвалось, что Хамдам – не тот человек, о каком она думала. Она терпимо и спокойно отнеслась ко второму браку Хамдама, и если кричала, так только из приличия, чтобы не показаться равнодушной. Садихон была ей почти ровесницей. Рази-Биби не требовала к себе никакого почтения, полагавшегося ей по закону. Она была сильной и рослой и часто в шутку надевала на себя чалму, и тогда Садихон говорила, что нет мужчины красивее ее.
Однажды Рази-Биби и Садихон вышивали в саду большое сюзане. Юсуп проходил мимо. Он поздоровался с женщинами и невольно остановился, залюбовавшись их работой. На огромном, сшитом из кусков полотне была вышита длинная дорога из черных цветов и желтых листьев. Возле дороги пылало двенадцать солнечных дисков. Сюзане уже заканчивалось, оставался только боковой бордюр. В бордюре тоже шли узоры, и среди них новые крошечные изображения солнца. Они разбежались, точно солнечные дети вокруг взрослых солнц.
Рази улыбнулась, увидев восхищенный взгляд Юсупа, и ушла за нитками.
Садихон, не отрываясь от полотна, быстро работала иглой.
День выдался знойный. Даже в тени, под широким, зеленым, пышным орехом, нечем было дышать. Лицо молодой женщины зарумянилось, затуманились от мелкой и пристальной работы глаза.
Юсуп долго смотрел на Садихон и вдруг почувствовал, что его лоб холодеет, покрывается потом. Он побледнел, подошел к ней и сказал:
– Хочешь, я увезу тебя отсюда?
Она с опаской посмотрела направо и налево.
– Ты сумасшедший, – сказала она.
Он сразу ушел. Она пожалела, что так резко оттолкнула его, и ей опять захотелось быть веселой и свободной и проводить время по своему усмотрению, как в доме отца, когда никто не стеснял ее. Она заплакала.
Рази вернулась и стала расспрашивать ее о причине слез. Садихон сказала, что Юсуп оскорбил ее, и она плачет от злости.
– Ты врешь, – сказала Рази и рассмеялась и принялась дразнить ее Юсупом. Она так расписывала его и все это было так смешно, что Садихон повеселела.
«Хорошо, что у нас такие отношения!» – подумала Садихон и бросилась на шею Рази и страстно поцеловала, сказав, что она счастлива только с ней.
…Когда начался сбор винограда, к Хамдаму приехали неизвестные люди, назвавшие себя покупщиками. Секретно поговорив с ним, они быстро покинули Беш-Арык. В этот же день Хамдам отправил в Коканд телеграмму.
Юсуп заметил, что Хамдам взволнован, нервничает и торопится. Подали ужин. Хамдам усадил Юсупа. У себя, в мужской половине, он завел стол и стулья. Садихон подавала кушанья – шавлу в пиалах (жидкую рисовую кашу с овощами и мелко нарезанной бараниной), затем котел кавардаку из курицы. Хамдам жадно шарил пальцами в котле, вылавливал вкусные кусочки, плавающие в янтарном жиру, и, обсосав их, выбрасывал кости на пол.
Садихон не смотрела ни на Хамдама, ни на Юсупа.
– Сердится! – подмигнул Юсупу Хамдам, указывая на жену. Потом он похлопал ее по спине. – Дьявол, дьявол, выйди из этого прекрасного тела! сказал он, засмеявшись.
Садихон не улыбнулась и не поморщилась. Она будто не заметила шутки мужа. Юсуп смутился.
– Ты любишь женщин? – спросил Хамдам, заметив его смущение.
Юсуп не знал их. Он крепко сжал пальцы и почувствовал, что румянец стыда заливает ему лицо. Он быстро встал из-за стола.
Хамдам расхохотался.
– Скоро все в Коканд поедем. Там есть женщины слаще меда. Я тебя познакомлю, – сказал он, – сватать буду.
– В Коканд? Почему в Коканд? – растерянно спросил Юсуп. Он задал вопрос только затем, чтобы хоть как-нибудь подавить свое смущение.
– Дела, – ответил Хамдам. – Я уезжаю сегодня и вызову всех, если надо. А ты пока приготовь полк!
– Наверно, ты нашел Иргаша, – сказал Юсуп.
Хамдам загадочно улыбнулся и, ничего не ответив, вытер рукой масленый рот.
Смеркалось. Вошел Сапар и спросил, кто будет сопровождать Хамдама.
– Ты, – сказал Хамдам.
Сапар оскалился и с гордостью посмотрел на Юсупа. Он был тщеславен и завистлив и по молодости не умел скрывать этого. Засмеявшись громко и нагло, Сапар побежал седлать лошадей.
Хамдам вышел на двор.
Алимат, один из джигитов личного отряда, подвел к Хамдаму текинца, только что вымытого, вычищенного, так блестевшего от воды, словно он был покрыт лаком.
Откуда-то, будто из-под земли, вынырнул Абдулла и громко стал сетовать на то, что лавочники не доставили полностью контрибуции. Хамдам возложил на них доставку фуража и зерна.
– Рису нет. Рису заказал два мешка – привезли один. И тот – недовес. И тот – с мусором, – жаловался он.
– Второй мешок ты украл! – наугад сказал Хамдам. Он знал, что Абдулла нечист на руку. – Ишак! – выругался Хамдам.
Абдулла притих и, заворчав, отошел в сторону.
У дверей ичкари появились жены. Хамдам простился с ними. Джигиты растворили ворота и пожелали Хамдаму счастливой дороги. Один из них осветил двор керосиновым факелом. Хамдам, вскочив в маленькое казачье седло, на лету подхватил поводья, гикнул и поскакал. Когда всадники исчезли и прекратился лай кишлачных псов, жены скрылись.
Алимат затушил песком факел. От этого небо сразу спустилось ниже, и звезды выступили на нем.
– Сегодня моя Сурма родила уже третьего, – сказал Алимат. – Неужели правда, что мужчина может иметь столько детей, сколько звезд на небе?
– Не знаю, – ответил Насыров.
– Ничего-то ты не знаешь! – разочарованно сказал Алимат. – А я вот слыхал… люди говорили, что может.
– А зачем это тебе? Тебе мало троих?
Насыров удивленно взглянул на джигита. Маленький, кривоногий и тощий Алимат поражал его своей любовью к детям.
– Я бы… – мечтательно прошептал джигит, – я бы переехал в пустынную страну, выбрал бы себе тысячу женщин и всех бы сделал своими женами. Я бы хотел иметь много детей. Люблю детей!.. Ведь они не могли бы не слушаться, родные дети! И я бы научил их всех хорошей жизни!
Насыров засмеялся, потом прищурился и плюнул.
– Глупости у тебя в голове, Алимат, – сказал Юсуп. Он сидел тут же, на галерейке, вместе с другими джигитами. – Хорошая жизнь делается не одним, а всеми. И не по-дурацки. За хорошую жизнь люди умирают. Помнишь, на прошлой неделе мы проезжали через Андархан? Помнишь мазар за рощей? спросил он у Алимата.
– Ну, помню, – ответил Алимат.
– Помнишь груду камней, где я остановился?
– Ну, помню.
– Это могила. В ней человек, – сказал Юсуп.
Насыров лениво приподнял плечи и, зевнув, сказал:
– В каждой могиле человек.
– Нет. Не в каждой! – заспорил Юсуп. – Бывает человек – человек, а бывает человек – животное.
Юсуп приложил руки к груди. Он всегда сталкивался с Насыровым. Он чувствовал, что Насыров ненавидит его. Насыров был совсем не похож на Сапара. Сапар как бы все время соревновался с Юсупом и в ловкости, и в знании оружия, и в верховой езде. Сапар был гордецом, щеголем, нахалом, и Юсупу часто не хотелось с ним спорить, он просто отгонял его, как вредную муху. Насыров был немолод, нищ, ничего не имел за душой, поломан жизнью, и в то же время он, единственный из всех джигитов, был по-настоящему привязан к Хамдаму. Он любил его издали, даже не приближаясь к нему, не стараясь выказать перед Хамдамом свою преданность.
– Замолчи, богохульник! – крикнул Юсупу Насыров. – А вы не слушайте его! Он бредит, а вы развесили уши. – Насыров, обернувшись к джигитам, погрозил им кулаком.
– Иди спать! Иди, если тебе неинтересно с нами! – с обидой в голосе сказал Алимат. У него задрожал голос. – Иди же! Иди спать, бешеный!
Насыров, засмеявшись, побрел в сад.
Юсуп почувствовал, что невероятная и страшная скука давит джигитов, что, кроме лошадей, караульной службы и плохой пищи, они ничего не знают в жизни. Эта скука толкает их на распри и раздоры; они вечно бранятся и даже увечат друг друга в драках. Юсуп всматривался в их лица, неподвижные точно у рыб, в спокойные глаза, и ему захотелось зажечь их огнем. Он решил рассказать джигитам сказку.
– Человек – это огонь, это ветер, это вода. Он должен сжигать дурное, сдувать с лица земли пыль и утешать, как утешает вода. Вот что такое человек, – сказал Юсуп.
Джигиты сели в кружок и прижались друг к другу.
– Такие люди бывали, – продолжал Юсуп. – Был таким кузнец, его звали Каве. Он жил при царе Зохаке. Зохак угнетал свой народ. Это случилось вот почему. Однажды Зохак поцеловал дьявола, и от этого у него выросли за плечами две змеи, и этим двум змеям каждый день необходимо было съедать человеческий мозг. Каждый день служители царя поставляли к царскому столу двух человек, палач их убивал, а мозг съедали эти змеи.
Джигиты вздыхали.
– Погодите, слушайте дальше! – говорил Юсуп. – У кузнеца Каве были сыновья, несколько сыновей. В числе других и они достались этим проклятым змеям. У кузнеца остался только один сын, последний. Это все, что было у кузнеца. Вся его надежда, все его счастье. Когда очередь дошла до этого сына, кузнец Каве явился к Зохаку и сказал ему, что он отказывается кормить мозгом своего сына царских змей. Каве хотели поймать, но он успел убежать к себе, на свою улицу. И криками и речами он поднял народ. Кузнец Каве снял свой кожаный фартук и прикрепил его к древку. И повел народ на соседнюю улицу. Так восстала улица за улицей, восстал весь город, и кузнец Каве убил жестокого царя. С тех пор, когда люди в этой стране заговорят о свободе, они всегда вспоминают знамя Каве, кожаный фартук.
Юсуп пошевелил пальцами, как бы показывая, что сказка кончена. Но джигиты молчали. Сказка, переданная им Юсупом, еще катилась медленно в их голове, как вода в сухой канаве, тихо увлажняющая дно. Первым вскочил Алимат.
– Вот это был кузнец! – сказал он. – Храбрый человек! Уважаю его. Не испугался он Зохака.
– Плохо ты понял, – сказал его сосед. Это был джигит лет тридцати, с горбатым длинным носом и синим, нечистым, будто порохом натертым лицом. Угри были у него всюду, не только на лбу и на носу, но и на щеках и на подбородке. – Тут дело не в Зохаке, а в змеях. Царские змеи сосут наш мозг.
– Да, пожалуй, это так надо понимать, – согласился третий джигит, желтый, весь в клочьях, курильщик анаши, с хриплым от курения голосом. Это верно, что нас сосут эти змеи. И до сих пор, проклятые, сосут.
– Вот умрет Насыров. Что скажут люди про него? Как ты думаешь? спросил Юсуп угреватого джигита.
– Ничего, – ответил джигит. – Да и сказать про нас нечего! Был грязь и умер грязью.
– А ты как думаешь? – Юсуп обратился к Алимату.
Но Алимат не слыхал вопроса или нарочно не отозвался. Он печально и ласково посмотрел на звезды и шепнул:
– Все умрут.
Потом он вдруг оживился и, схватив Юсупа за рукав, снова попросил его рассказать что-нибудь.
Юсуп начал рассказывать о могиле над Андарханом. И все, что он говорил про Аввакумова, эти люди тоже восприняли как сказку. Когда рассказ был кончен, первым опять откликнулся Алимат:
– Да, – сказал он, утирая лицо, – это был большевик!
Потом они начали спорить о том, возможно ли счастье на земле. Они так кричали, что Рази-Биби проснулась и разогнала их. Все разбрелись с неохотой, кто куда. Юсуп с Алиматом пошли в конюшню. Они легли возле стенки на соломе. Приятно было лежать и думать. В конюшне возились лошади, вздыхали, жевали сено.
– Тебе нравится Сади? – вдруг спросил Алимат Юсупа.
Юсуп не ответил. Алимат, приподымаясь, схватил за руку Юсупа:
– Будто у тебя на языке гиря, а? Язык не подымается? Отвечай!
– Не хочу. Ты тоже ведь не все говоришь.
– Нет. Я точно арык, который все течет. Я все говорю и ничего не могу скрыть. У меня гордости нет. А ты гордый! – с завистью сказал он Юсупу и, наклонившись над ним, обдавая его своим дыханием, зашептал лукавым и горячим голосом: – А ты укради ее! Попробуй! Ведь краденое – самое сладкое.
В его словах было спрятано волнение, и от этого они показались Юсупу еще более опасными.
– Укради, Юсуп! Я бы украл. Я, дурак, рано женился. Теперь и мать и жена – обе меня грызут. Да еще дети пошли! И жизни я не видал. А ты вольный человек. Что тебе? Укради! – шептал он. – Неужели ты боишься Хамдама?
– Я никого не боюсь. Не говори мне больше об этом. – Юсуп отвернулся от него.
Алимат опять лег на солому и начал рассказывать о своей Сурмахан.
Джигит говорил очень откровенно, рассказывал бесстыдные вещи. Юсуп слушал спокойно. В бесстыдстве джигита было столько чистого, прямого и наивного, что его слова казались неоскорбительными. Порой они даже были нежны, как песня, отчасти лукавы, отчасти добродушны. И Юсуп думал: «Бедный, хвастливый Алимат! Что-то будет с тобой?»
– А тебе не надоело жить, Юсуп?
– Нет. А почему?
– Ты молчишь все.
– Пригодятся еще слова, Алимат. Чего их зря трепать?
– А чего их жалеть? Слов у бога много. Сколько слов на всех языках! И не сосчитаешь, наверно, – мечтательно сказал Алимат. – Знать бы мне все языки, я бы болтал на всех без умолку!
