Текст книги "Очерки японской литературы"

Автор книги: Николай Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Так начинает свое знаменитое предисловие к «Кодзики» Ясумаро, начинает буквально аЬ оvо, как начинаются «с самого начала» н сами «Записи о делах древности».

Первый раздел «Предисловия» Ясумаро посвящает двум темам, являющимся вместе с тем и двумя основными темами «Кодзики». Эти темы – происхождение мира и его развитие. Иначе говоря, Ясумаро дает схему мифа космогонического и мифа исторического.

Японская космогония, как и очень многие другие, начинает все с Хаоса. Ясумаро говорит о «сгущении» этого Хаоса, но эти его слова звучат не по-японски: идея «сгущения» космической первоматерии, как характеризующая процесс мирообразования, несомненно, китайского происхождения, зародившаяся в Китае в древнейшую эпоху и получившая развитие в сунской натурфилософии. Равным образом, китайского же происхождения идея «Силы» как особого понятия «космической энергии», выступающей то в едином облике животворящего начала, то в двуликом образе Инь-Ян, энергии динамической и энергии статической, начал мужского и женского. По-китайски же звучит и понятие «Имени», особенной его отрицательном аспекте – «Безымянного», обычного предиката «Первоначала»; а также понятие «Деяния», опять-таки в своем отрицательном преломлении служащее частным предикатом такого абсолюта. Другими словами, Ясумаро вкладывает в примитивную мифологическую идею Хаоса некое философское содержание, прибегая для этой цели к китайскому умозрению.

Недифференцированный Хаос – изначальное состояние мира. Первый акт космогонического процесса – отделенно Неба от Земли, мира горнего – Такамагахара, «Равнины Высокого Неба», от мира низшего. И этот первый акт сопровождается явлением трех божеств: Амэпоми-накапуси, Таками-мусуби и Ками-мусуби. «Эти три божества были единым божеством, и существо их было сокрыто»,– гласит первый абзац самой «Кодзики». Так утверждается в самом начале мира первоначальная «Троица» синтоизма.

Однако, говоря об этом религиозно-мифологическом догмате Синто, Ясумаро и тут отдает дань своему китанз– му: понятие «творения», выводимое им здесь, обычно – именно для китайской философии, трактующей его в двойственном смысле: создание нового (цзао) и преобразование существующего (хуа), призыв к бытию н трансформации бытия – в этом заключается весь процесс развития мира. Точно так же тесно связаны с Китаем и понятия мужского и женского начал как символов двух видов космической энергии, из взаимодействия которых рождается все конкретно сущее; только здесь они сейчас же приурочиваются к образам японской мифологии, чете божеств: Идзанаги и Илзаиами.

Хаос – изначальное состояние, исходная точка. Первоначальная «Троица» – первый этап мировыявления. Появление божественной четы, происшедшее через семь рождений после первой Троицы, образует второй знаменательный этап в развитии мира. Идзанаги и Идзанами, как представители уже вполне дифференцировавшихся и оформившихся начал бытия,– истинные создатели всего существующего, они воистину родоначальники «всех вещей», в том числе – п в первую очередь – Страны Восьми Больших Островов, О-я-сима, Японии.

Космогонический миф всегда в той илп иной степени сопряжен с мифом эсхатологическим. Японская космогония не представляет собой исключения: она знает Страну Мрака, Еми-но купи, куда удаляются души, ушедшие из этого мира, и рассказывает о том герое, который побывал в этой стране и оттуда вернулся. «Кодзики» повествует, как божественная супруга Идзанами скрылась во мрак преисподней и как Идзанаги попытался проникнуть туда к ней. «И вошел Он во мрак и выступил на свет»,– говорит лаконично Ясумаро. И действительно: Идзанаги дошел до Страны Мрака, но, узрев всю ее «скверну», должеп был вернуться назад. Его возвращение «на свет» и последующее очищение от скверны образуют знаменитый миф творения в Японии: во время омовения от Идзанаги произошло все великое множество духов-божеств и среди них новая триада великих богов – Аматэрасу, Цукиёми и Сусаноб: светлая богиня Солнца, ночной бог Луны и неистовый бог Водной Стихни и Бури – Сусаноо.

Итак, весь космогопический процесс обрисован с достаточной последовательностью: изначальный Хаос как первосостояние: разделение Неба и Земли, раскрытие мужского и женского начал, появление стихий света, тьмы н влаги как три последовательных во времени этапа; или в образах божеств: триединство верховных божеств-зачина– телей, первая раздельная чета супругов-созидателей и триада стихийных божеств-правителей, как три ступени все большего и большего выявления и устроения мира. Таков японский космогопический миф в его основной части – картине происхождения мира.

Вторая половина этого раздела «Предисловия» Ясумаро посвящена дополнительной части космогонического мифа: в дальнейшем повествуется о конкретном развитии этого созданного и устроенного мира. От верховных божеств, богов старшего поколения,– к божествам младшим; от богов-зачинателей – к богам-устроителям, от космогонических божеств – к божествам культуры и от этих последних – уже к простым героям, людям, великим деятелям культуры. Здесь Ясумаро в кратких, но выразительных словах обрисовывает весь дальнейший процесс мироздания так, как он излагается в «Кодзики», постепенно низводя его с небесных высот на землю, вводя его в конце концов в какие-то хронологические рамки и подводя его уже к сравнительно близким к его поколению временам. Так космогония превращается в историю. Боги сменяются героями.

Ясумаро отмечает целый ряд мифов и сказаний, образующих совместно как бы одну непрерывную цепь последовательно развивающихся событий. Однако эти мифы слагаются в три до известной степени самостоятельных цикла, сказания же явно группируются вокруг четырех древнейших правителей Японии, выступающих, таким образом, в ореоле культурных героев.

Первый цикл мифов сосредоточивается вокруг двух божеств – Аматэрасу и Сусаноо, богини солнца и бога влажной и бурной стихии. Неистовый Сусаноо всячески досаждает своей светлой сестре, достигает временно как будто успеха, но потом, терпит поражение и изгоняется с Неба. Ясумаро особо отмечает два момента этого столкновения богов: во-первых,– зпамеиитое состязание – клятву обоих богов, когда из драгоценностей (яшмы), выплюнутых неистовым Сусаноо, родилось пять божеств, а из меча, перекушенного светлой Аматэрасу, возникли три богини: и, во– вторых,– последующее удаление Аматэрасу в Небесный Грот, откуда ее удалось вызвать только хитростью, воспользовавшись для этой цели зеркалом. Затем Ясумаро упоминает о центральном событии той части этого цикла, которая повествует уже о последующей судьбе Сусаноо: о его подвиге – победе над восьмиглавым змием. И попутно отмечает все продолжающийся процесс заселения мира целым рядом небесных и земных духов.

На этом заканчивается первый цикл мифов, особо отмечаемых Ясумаро, и он переходит теперь к следующему, важному по своему содержанию и значению циклу: к мифам об устроении Земли. Страны Восьми Больших Островов, иначе – Японии.

Центральными фигурами этого второго цикла являются два божества: небесное – Такэ-мнка-дзутп и земное – О-кунй-нуси. Первый выступает в роли посланца Аматэрасу, второй – как глава божественных существ, населяющих Землю, и их столкновение образует собой основной стержень всего мифа.

В своих заботах о благоустроении мира Аматэрасу решает послать своего наместника для управления Землей. Первый, намеченный ею посланец – ее сын и наследник – не захотел менять свои небесные чертоги на показавшуюся ему еще неустроенной Землю. Аматэрасу тогда шлет второго, но тот, наоборот, не пожелал возвращаться на Небо и остался на Земле, подпав под власть О-куни-нуси. Аматэрасу шлет третьего, но и тот, женившись на дочери О-куни-нуси, остается на Земле. Ввиду такого пепрекращающегося неповиновения Аматэрасу решается послать, наконец, более надежного посланца – Такэ-мика-дзути, который, спустившись на Землю и встретившись с О-куни– нуси, «убеждает» его подчиниться Небу.

В этой части цикла Ясумаро отмечает три главных момента: во-первых, Великий совет богов у Небесной Тихой Реки, созванный Аматэрасу после отказа своего сына для обсуждения тех мер, которые следует предпринять для умиротворения Земли; во-вторых – встречу Такэ-мика-дзути с О-куни-нуси у Малого Берега в Инаса; и в третьих – очищение Земли богом Такэ-мика-дзути от злых, враждебных Небу земных божеств.

Вторая часть цикла непосредственно примыкает к первой и рисует уже окончательное умиротворение и устроение Земли. По возвращении Такэ-мика-дзути Аматэрасу решает раз навсегда вверить Землю надежному наместнику и останавливает свой выбор опять-таки на своем сыне Амэ-но-оси-хо-мими. Тот спускается на Землю, вступает здесь в брак и обретает сына – Хико-хо-ниниги. Вместе с ним оп возвращается снова на Небо, и здесь разыгрывается последний акт всех событий этого цикла. Аматэрасу отдает своему «божественному внуку» Ниниги Землю-Япо– нию в вечный удел; вручает ему эмблемы небесного наместничества и верховной власти, священные регалии – зерцало, меч и яшму и окончательно низводит его с Неба. В густых облаках Ниниги нисходит на Землю, и пик горы Такатихо на острове Кюсю был первым местом на Земле– Японии, куда ступила его нога. Это нисхождение Ниниги для японцев знаменует собой пачало японской истории: от него пошло то племя «потомков Неба» (тэнсон), которое образовало, согласно традиционной версии, основное ядро будущей японской нации.

Третий цикл мифов, отмеченных Ясумаро, касается дальнейших событий: он повествует об окончательном распространении власти потомков Ниниги над Японией, страной Аки-цу-сима. Героем цикла выступает Каму-Ямато– Иварэ-хико, завоеватель страны Ямато. Фигурой, противопоставленной ему, оказывается Нагасунэ-хнкб, глава враждебных племен, населяющих эту область острова Хондо.

Речь идет о знаменитом походе будущего первого японского уже чисто земного императора, названного впоследствии Дзимму, из страны Цукуси (остров Кюсю) на «Восток» – в область Ямато па остров Хондо; о завоевании этой последней и окончательном водворении в ней. Ясумаро отмечает три момента в развитии этого полумифа-полу– сказания: прежде всего столкновение Каму-Ямато со злым божеством, принявшим образ медведя и наславшим па дружины завоевателя и на него самого мор, от которого этому последнему удается спастись только с помощью ниспосланного Небом чудесного меча; затем появление вещего ворона, указующего Каму-Ямато путь, и, наконец, встречи завоевателя с таинственными хвостатыми существами.

Страна Ямато была покорена. В селении Касивара завоеватель утверждает свою резиденцию и основывает династию земных императоров Японии. Сто двадцать вторым потомком его, согласно официальной исторической традиции, является ныне царствующий японский император. Нисхождение Ниииги знаменует собою момент установления власти «небесных» властителей Японии; закрепление Дзимму в Ямато означает начало земных, уже вполне «человеческих» государей. Для первого события хронологической даты нет, для второго она уже дается: 660 год до нашей эры – начало «земной» истории японского народа.

Таковы три цикла мифов, приводимых Ясумаро. Нетрудно заметить, что каждый из них посвящен особой теме, охватывающей все перипетии повествования. Так, первый цикл описывает борьбу за власть на Небе, с двумя противопоставленными героями: Аматэрасу и Сусаноо; второй трактует такую же борьбу за власть уже над Землей, с двумя героями-противниками Такэ-мика-дзути и О-куни-нуси; третий цикл имеет предметом своего описания уже борьбу за власть на Земле, в которой противопоставлены Каму-Ямато и Нагасунэ-хико.

Эти три цикла в дальнейшем переходят уже в квазиисторическое повествование. Ясумаро упоминает четырех монархов древней Японии, ознаменовавших свое царствование каким-нибудь особым деянием, представляющим собою новую ступень в общем поступательном ходе страны по пути ее устроения.

Первым отмечается Судзин (96—29 гг. до н. э.), основавший святилище для хранения трех священных регалий – зеркала, меча и яшмы. Судзин выступает в ореоле особо вдохновленного сновидением устроителя японского национального культа.

Вторым упоминается Иинтоку (313—399), следивший за дымом над кровлями своих подданных, чтобы по его наличию или отсутствию определить, благоденствует ли его народ или нет, есть ли у него что готовить себе в пищу или же нет. Нинтоку слывет в Японии образцом милостивого и благостного монарха.

Несколько нарушая хронологический порядок, третьим выступает Сэйму (131—191), как устроитель государства, определивший границы, положивший начало правительственно-административному аппарату: ему приписывается учреждение должности государственного канцлера.

Четвертым оказывается Инкё (412—453), известный своими мероприятиями по упорядочению родового строя: он ввел строгое разделение своего народа по отдельным родам (удзи) и установил известные категории этих родов (кабанэ).

Нетрудно видеть, что своими лаконическими формулами Ясумаро обрисовывает действительно существенные, особенно с его точки зрения, этапы в развитии японского народа. Он отмечает прежде всего момент утверждения самих мистических основ благополучного существования верховной власти в Японии и вместе с ней всего государства,– установление государственного культа; он указывает на момент определения основного принципа этой власти – отеческое попечение государя-отца о своих подданных-детях; он говорит о моменте политического оформления нового строя в некое государство; и, наконец, он упоминает об окончательном упорядочении социального строя. Прочный культ, обращенный к предкам-родоначальникам; патриархальные устои верховной власти монарха; государственно-племенное обособление японского народа от всех прочих племен, живущих вокруг; сформировавшийся родовой быт внутри этого племени – такова весьма лаконически, но очень отчетливо нарисованная Ясумаро картина, картина Японии эпохи патриархальной монархии.

2

«И вот наступил светлый век Небесного Владыки, который в великом дворце Киёмихара в Асука правил страной Оясима». Так начинает второй раздел своего «Предисловия» Ясумаро, и этот второй раздел говорит уже о совсем других временах, об эпохе, которая но своему историческому содержанию относится к новой полосе жизни японского народа. От патриархальной Японии с ее элементарными формами государственности и культуры мы подходим к началу Японии аристократической, с ее китаизированной цивилизацией и политическим строем.

«Небесный владыка», о котором говорит здесь Ясумаро, есть император Тэмму (673—688). Иными словами Ясумаро пропускает в своем изложении схемы исторического развития Японии целую полосу в двести с лишком лет (от Инкё до Тэмму; с 453 по 673 г.), что кажется тем более странным, что именно на это время падают два события, безусловно, как будто заслуживающие быть отмеченными. Эти события – деятельность принца Сётоку-тайси (573 – 620) и принца Нака-но оэ, впоследствии императора Тэптп (на престоле – с 668 по 676 г.). Первого можно было бы упомянуть хотя бы за его знаменитый «Закон семнадцати статей» (604), явившийся первым в Японии проявлением законодательной деятельности, выходящей из рамок родового обычного права; второго назвать было бы необходимо в связи с произведенной им так называемой реформою «Тайка» (645), бывшей первой решительной попыткой патриархальных царей Японии изменить весь исконный государственный и социальный строй в сторону монархического абсолютизма китайского типа.

В объяснение этого пропуска можно было бы привести то соображение, что Ясумаро пишет все-таки «Предисловие», а не трактат; иначе говоря, нечто ориентирующееся на основной труд – самое «Кодзики». Поэтому он стремится говорить по возможности только о том, что ближайшим образом относится к этой «Кодзики», о чем упомянуть неизбежно при рассказе об истории ее создания. В силу этого он и переходит прямо к Тэмму, вдохновителю всего этого дела, и пропускает все не имеющее к нему отношения.

Однако этот факт может иметь и другое, более сложное, но II более органическое, объяснение, при свете которого окажется, что никаких пропусков в схеме Ясумаро нет, что он остается последовательным и точным,– конечно, в пределах своей схемы. На помощь нам здесь приходит довольно распространенная в японской науке трактовка того процесса перерождения Японии, которая нашла свое внешнее выражение впервые в деятельности Сётоку– тайси, а потом – и в особенности – в деятельности Макано оэ с его переворотом Тайка: отменой родовых владений и провозглашением абсолютизма верховной власти.

Принц Накано оэ может быть по справедливости назван представителем новой эры, как выразитель чрезвычайно радикальных тенденций, независимо от того, каковы у этого радикализма были источники. Его переворот есть, действительно, смелая попытка решительно направить Японию по другому пути.

Однако такое новаторство могло продолжаться беспрепятственно очень недолго: чрезмерный радикализм Нака– но оэ в деле ниспровержения исконных устоев государственного и социального быта страны, в деле насаждения китайской политической н социальной системы, столь чуждой еще достаточно патриархальной Японии, не мог не встретить оппозиции. Охранительное течение, подавленное в правление этого новатора на троне, сразу же дало себя почувствовать после его смерти (671 г.): в результате последовавшей междоусобной войны престол Ямато оказался (в 673 г.) в руках Тэмму, явившегося вождем таких в известном смысле реакционных групп.

Ясумаро, по-видимому, считает, что с воцарением Тэмму линия японской истории оказалась как бы выпрямленной: тот скачок, который получился в связи с деятельностью Нака-но оэ, был сглажен; Япония вновь вернулась на путь органического развития. Естественно поэтому, что после тех четырех властителей, которые отмечаются в первом разделе «Предисловия», следует перейти прямо к императору Тэмму.

Сущность охранительных тенденций Тэмму сводится не столько к отмене всего того, что осуществил или пытался осуществить Нака-но оэ, сколько к введению всего реформаторского процесса в известные рамки. Перерождение политического и экономического строя назревало в силу объективных исторических условий и произошло бы и без вмешательства Нака-но оэ; вся роль Тэмму свелась лишь к тому, что он не упреждал событий, а предоставлял им развиваться самим, способствуя только их внешнему оформлению и закреплению. Это обстоятельство нашло свое выражение в той законодательной работе, которая при нем стала па прочную почву и которая привела впоследствии к изданию первого «Свода законов» Японии – знаменитого кодекса «Тайхорё» (801).

Не следует забывать, что «Кодзики», вышедшая в свет в 712 году, то есть через четверть века после Тэмму, целиком укладывается в русло охранительных тенденций того времени. В противовес неудержимому радикализму предыдущих царствований ныне был поставлен традиционализм. В противовес «китайскому» в реформах «Тайка» было поставлено свое, японское. «Кодзики» – прежде всего – попытка закрепить традиционные устои японской жизни, выразить и обосновать исторические основы национальной идеологии.

Разумеется, это отнюдь не значит, что «Кодзики» реакционна. Для своего времени она была достаточно прогрессивна. Устанавливая приоритет императорского дома, бывшего, по существу, лишь одним из наиболее могущественных среди всех прочих домов родовых старейшин, «Кодзики» способствует централизации государственной власти в Японии, помогает идеологически тому процессу, который уже шел полным ходом в областях экономической и политической. Наделяя монархов божественным происхождением, от самой Аматэрасу, «Кодзики» делает возможным установление прочного общегосударственного культа, как средства той же централизации и общего «огосударствления» Японии. «Кодзики» укрепляет позиции центральной власти и исторически, и политически, и религиозно.

Это обстоятельство делает идеологию «Кодзики», несомненно, в известном смысле прогрессивной для своего времени, и-вся ее консервативность заключается только в том, что она стремится вместить все течение событий в рамки традиций, предохранить весь ход дела от всяких «скачков» и «новшеств». В этом смысле она целиком примыкает к тому течению, во главе которого стоял Тэмму. Отсюда становится понятным и тот факт, что Ясумаро останавливается на нем, а не на Тэпти. Отсюда становится ясным и то обстоятельство, что инициатива составления «Записей о делах древности» исходила от этого императора-консерватора.

* * *

Весь второй раздел «Предисловия», точно так же, как и первый, явственно разделяется на две части: первая излагает самую историю царствования Тэмму, вторая посвящена его прославлению. Первая необходима с точки зрения замысла автора, рисующего торжество «основной линии» японской истории; вторая – естественная в устах человека, выполняющего предназначения того императора. которого он считает великим выразителем исконных начал.

Начальный абзац первой части является как бы вступлением: Ясумаро дает характеристику своего героя, говоря о нем еще как о преднамеченном наследнике престола и упоминая о вещих знамениях, сулящих ему грядущую славу.

Слова: «но не исполнились еще небесные сроки, и, как цикада, скрылся Он в южных горах» – имеют в виду происшедшее изменение в судьбе принца: престол попадает,– правда, на очень короткий момент,– в руки принца Отомо (император Кобун, 672—673 гг.). Далее рисуется, как принц бежал в Ёсино, как скрывался там в течение некоторого времени и как потом па него стали обращаться с надеждами взоры всех; как, собрав силы, ои выступил против Отомо, разгромил его дружины, с триумфом вступил в столицу и занял троп. Ясумаро повествует обо всем этом по-прежнему очень лаконически, но уже с несомненным пафосом, который становится еще более явным, когда он переходит ко второй части этого раздела – к воспеванию Тэмму. И здесь в традиционалисте и националисте Ясумаро вновь просыпается образованный па китайский лад философ-поэт того времени; перешагнуть через Китай с его культурой не в силах никто: ни Япония в целом, ни ее вожди, политический – Тэмму, идейный – Ясумаро.

Вся терминология, с которой орудует автор в целях как можно ярче прославить величие и славу своего любимого героя, целиком заимствована из китайской истории и философии. В «Пути превзошел он Кэико»... И многозначительное понятие «Путь» – чисто китайское, и Кэико по кто иной, как легендарный китайский император-просветитель Хуанди. Таков же термин «Добродетель», понятие «Надлежащего» («правильного» – «чжэн»), не говоря уже о «Двух Силах», «Пяти Стихиях». В китайском же аспекте «естественного закона» (ли), как особой природы Абсолюта, следует принимать и «Божественный Закон». Словом, для воспевания Тэмму автор прибегает к помощи всего арсенала китайской философско-панегирической риторики.

Однако не это все является наиболее важным в глазах Ясумаро: император могуч по величине той территории, что подвластна его деснице; его власть зиждется на мистических основах; его правление мудро н благостно. Но н этого мало: император обращен к старине, он чтит ее, сообразуется с ней, всегда руководствуется ее уроками. Увлекшийся китайской риторикой поэт вновь превращается в ревнителя родного, национального.

3

Не нужно забывать, что «Предисловие» Ясумаро написано на китайский лад. Это значит; не только на китайском языке, то есть с помощью китайских иероглифов, с соблюдением правил китайской грамматики, но и по правилам китайской поэтики. «Предисловие» – есть особый литературно-стилистический жанр ритмической прозы, нечто вроде прозаической поэмы с особым сюжетным заданием. Композиционная структура такого жанра обычно пятичленна, то есть распадается на пять следующих друг за другом разделов, знаменующих собою постепенность в раскрытии стилистически-сюжетного задания. Эти части – «подъем», «подхват», «развертывание», «восполнение», «узел». И эти части целиком обнаруживаются и в «Предисловии» нашего автора, лишний раз доказывая его неистребимый китаизм.

Первый раздел – «подъем», в сущности, что-то вроде «введения» пашей школьной риторики, посвящен изложению основных мифологических сказаний и героических саг. Этот, так сказать, первый «подъем» общего материала сопровождается и дополняется «подхватом» – сагой о Тэмму, составляющей второй раздел. Все же вместе составляет особое «вступление», подводящее нас вплотную к самому основному сюжетному моменту – к повествованию об истории создания «Кодзики»; делает это событие и введенным в историческую перспективу, и понятным в своем появлении. Таким образом, мы естественно – и только теперь, после двух первых вступительных частей – подходим к самой основной теме автора – к созданию «Кодзики», иначе говоря – к третьему, центральному по сюжетному значению разделу.

Этот третий раздел опять-таки, подобно всем предшествующим, распадается на две части. Первая содержит само волеизъявление императора, повеление его приступить к работе по собиранию и исправлению старинных сказаний; вторая – говорит о том, как это собирание конкретно осуществлялось.

Знаменитый эдикт Тэмму очень хорошо рисует иам те соображения, которые вызвали к жизни «Кодзикн». Тэмму исходит из состояния исторических летописей и сказаний в ею время, весьма неудовлетворительного с его точки зрения, так как в них вкралось много искажений п посторонних вставок. С другой стороны, он считает, что на пих именно и должна базироваться вся жизнь государства и народа, вследствие чего оставить их в таком состоянии невозможно. И отсюда вывод: нужно исправить, собрать все, что нужно, и привести это все в надлежащий вид.

Этот ход соображений крайне типичен для того охранительного течения, представителем и выразителем которого был Тэмму. Всяким возможным попыткам беспочвенного реформаторства он хочет противопоставить, так сказать, «основной закон», закон истории, с одной стороны, и закон религии – с другой. Историческая традиция и культовый канон – таковы два охранительных начала, которые Тэмму хотел призвать к жизни и прочно утвердить документально. Для него эта традиция и канон – «основа ткани государства и великий оплот монархии».

Здесь мы сталкиваемся с очень интересным моментом всего изложения. Эдикт Тэмму упоминает о том материале, над которым должна быть произведена вся «работа». Материал этот – «императорские летописи и исконные сказания». И тут мы вплотную подходим к проблеме японской историографии и письменности вообще.

Один из известных современных историков Японии профессор Куроита, разбирая источники японской истории, отмечает весьма вероятное, по его мнению, существование в домах различных родовых старейшин, мелких владетелей, племенных вождей «хроник», явившихся результатом занесения в Японию китайской образованности, и в первую очередь – письменности, а также, по всей вероятности, результатом деятельности натурализовавшихся в Японии ученых – корейцев и китайцев. Таким образом, существование летописей, «находящихся во владении разных родов», о чем говорит эдикт, почти несомненно. Вместе с тем мы имеем сведения и о, так сказать, официальном историографии, начавшейся в ту пору, когда китайское просвещение прочно утвердилось и в роду монархов Ямато. Принц Сётоку-тайси, помимо насаждения буддизма, помимо составления своего знаменитого «Закона 17 статей» (604), явился автором, как гласит предание, и трех исторических сочинений:      «Летописи императорского дома», «Летописи Японии» и «Книги о родах и званиях» (620).

Сочинения эти в своем основном виде до нас не дошли: они погибли будто бы во время пожара дворца (645 г.), но часть их, как считается установленным в японской науке, вошла в состав появившейся гораздо позже «Записки о минувших делах», той самой «Кудзики», которая образует третью книгу знаменитого синтонстического «Троекни– жия», упомянутого выше.

Этой деятельностью принца было положено, по общему мнению, начало правительственной историографии, почему в эпоху Тэмму действительно могло существовать что– нибудь вроде «императорских летописей», и они могли послужить материалом для последующей работы над «Кодзики».

Однако, не этот весьма, по-видимому, несовершенный и специфический материал лег в основу «Кодзики». Главным источником всего содержания этой «Записи о делах древности» послужила устная традиция, сказания аэдов. Устное предание образовало основную ткань всего повествования. И здесь мы сталкиваемся с одним из интереснейших и вместе с тем мало освещенным вопросом о японской былевой словесности, с проблемой японского эпического творчества.

Вторая часть раздела говорит о некоем Хиэда Арэ: «Лет ему было двадцать восемь; был он вещ и прозорлив; и все, что видели его глаза, он рассказывал устами; и все, что касалось его ушей, он запечатлевал в сердце». Иными словами, мы находимся пред лицом японского аэда. Профессор Куроита, рассуждая как историк, указывает на существование особой корпорации наследственных рассказчиков, «катарибэ»,– живых хранителей преданий и традиций. И «сказания», по его мнению, содержали в себе целый ряд исторических элементов, и именно из них по преимуществу и составилось впоследствии историческое повествование «Кодзики».

Однако эти катарибэ были не только представителями живой истории; они были, несомненно, и первыми деятелями японской литературы, выразителями японской народной словесности, основателями былевого эпоса. Они были в полном смысле этого слова японскими аэдамн, то есть хранителями не только содержания сказания, но и его словесного материала, то есть древнего языка, как в его количественном богатстве, так и в его «сказительной»; ритмике, ритмике и, может быть, даже мелодике. Исходя из позднейших, но аналогичных явлений на японской почве (например, рапсоды «Бива-бодзу»), можно почти с уверенностью сказать, что их «катари», «сказ», представлял собой особого вида ритмизованную и мелодически обработанную прозу. Точно так же ясно и содержание их «сказа»: им была прежде всего мифологическая, а затем п героическая сага. Катарибэ впервые приобщили родную мифологию к поэзии, наложили руку на мифологический материал и создали музыкально-словесную аэду, своеобразную японскую эпопею. И так как в основе «Кодзики» лежит прежде всего материал, прошедший через аэдов, и сами эти «Записи о делах древности» переходят из области исторической и религиозно-культовой литературы в сферу литературы художественной, «Кодзики» не только священная книга синтоизма, не только древнейший историографический памятник, но и первая по времени подлинная эпопея Японии. Сказания об Аматэрасу и Сусаноо – образец подлинного мифологического эпоса, со всеми его материальными и формальными атрибутами.