Текст книги "Очерки японской литературы"

Автор книги: Николай Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Таким образом, при ознакомлении с японской литературой необходимо иметь в виду, в какой атмосфере каждое из ее явлений развивалось. Эта атмосфера создавалась формами и общественности – в ее экономическом и политическом руслах, и формами того духовного уклада, который сопровождал данную форму общественности.

Япония знала патриархально-родовую стадию своего развития, характеризующуюся патриархальной монархией; стадию аристократической гегемонии, характеризующуюся сословной монархией; стадию власти воинского (а затем – феодального) дворянства, с ее государственной формой – военной (потом полицейско-феодальной) империей, и, наконец,– стадию буржуазного общества, с ее двухфазным развитием: под эгидой феодальной империи– сначала и под эгидой «своей» конституционной монархии – теперь.

Мировоззрение первой эпохи было мифологическим, второй – эстетическим, третьей – религиозным, четвертой – рационалистическим; пятая эпоха по аналогии с европейской буржуазной идеологией характеризуется, пожалуй, признаком специфического «проблематизма».

При свете всех этих положений становится легче подойти и к истории японской литературы.

КУЛЬТУРА ЭПОХИ НАРА

I

Эпоха, известная в японской истории под названием эпохи Нара (Нара-тё), по официальной хронологии длится немногим менее ста лет. Ее начальным моментом считается установление столицы государства в городе Хэйдзё (Нара) – в 710 году, ее концом считается перенесение столицы из Хэйдзё в город Хэйан (Киото), что имело место в 794 году. Другими словами, этот период длится лишь тот промежуток времени, пока столица находилась в городе Нара. Однако при более органическом подходе как к социально-политическому, так и общекультурному укладу Японии тех времен сразу же выясняется, что эти хронологические рамки должны быть раздвинуты, ио крайней мере, в одну сторону: строительство нового режима и новой культуры, связанной с ним, началось гораздо раньше, никак но позже середины VII столетия, когда в 645 году произошла так называемая реформа Тайка, уже более или менее официально поставившая Японию на рельсы нового, китаизированного порядка. Если же подходить к этой эпохе с точки зрения культурно-исторической в широком смысле этого слова, то ее начальный момент отодвигается еще дальше, теряясь где-нибудь в начале VI столетия новой эры, когда на японской почве стало уже все более и более заметно проявляться влияние постепенно внедряющейся китайской культуры.

Японские историки в большинстве случаев склонны считать эпоху Нара началом особой эры в жизни Японии. Отсюда, по их мнению, пошла совершенно новая полоса в развитии страны: Япония перешла к организованному го-сударственно-политическому строю, установился прочный сословный режим и начала развиваться по-новому обогащенная китаизмом японская культура. В известном смысле это и так, но, с другой стороны, не исключена возможность и иного подхода к этой эпохе: ее можно считать не столько началом новой эры, сколько концом, завершением старой.

Такая точка зрения, помимо целого ряда чисто социологических оснований, особенно подтверждается тем зрелищем, которое представляла собою в эти времена литература. Характер и содержание литературы, приурочиваемой к эпохе Нара, говорят скорее за то, что в этой эпохе мы имеем именно завершение всей предыдущей полосы жизни и развития Японии.

При таком подходе выясняется с достаточной ясностью и та последовательность, в которой это развитие шло. Профессор Фудзиока – сторонник такого именно взгляда на Нара – насчитывает четыре стадии культурного развития Японии в эту первую, древнейшую, включающую в себя и период Нара, эпоху. Первая стадия, по его мнению, продолжалась с неопределенной древности по середину III века новой эры; вторая – с средины III века по средину VI века; третья – с средины VI века по VII век включительно и четвертая – весь VIII век. Первая стадия может быть названа первобытным периодом, вторая – периодом вторжения китайской цивилизации, третья – периодом вторжения буддизма, четвертая представляет собой уже эпоху Нара в тесном смысле этого слова.

II

Первобытный период японской культуры, с точки зрения историко-литературной, характеризуется прежде всего одним основным признаком: во всю эту эпоху японцы еще не знали письменности. Китайские знаки еще не появились, свои собственные – не существовали. Те проблематические письменные знаки, так называемые синдай-мддзи – «письмена эпохи богов», которые иногда выставляются как свидетельство существования письменности и в древнейшей Японии, скорее всего подделка или недоразумение. До прочного усвоения китайского письма и изобретения на его основе японских силлабических азбук в Японии никакой системы письменности, несомненно, не было.

Соответственно этому не существовала и литература в узком смысле этого слова. Можно говорить, пожалуй, только о примитивном фольклоре, и притом в той же плоскости, в которую укладывалась и вся культура в целом. Мифологический строй мышления направлял и народное творчество по тому же руслу, в каком складывались и иные элементы идеологии. Познавательная стихия, укладывавшаяся в рамки анимизма, вызывала к жизни и попытки оформить эти зачатки мифологического «знания» в художественных образах: так начали слагаться первые «сказания» о богах и полубогах, впоследствии получившие такое широкое развитие. Чародейская струя в мифологии, действовавшая в совокупности с этим направлением анимизма, в области художественного творчества сказалась в лице примитивных обращений к богам, заклинаний их и т. и., впоследствии получивших столь развитую форму. Наконец, тот элемент анимизма, который охватывал ближайшим образом самого человека и выливался частично в форму фаллического культа, отразился в первобытных песнях, носивших большей частью эротический характер. Другими словами, поэтическое творчество японцев тех времен подчинялось тем же основным действующим импульсам, под знаком которых шло развитие всей культуры: мифологический строй мироощущения, приводивший к попыткам осознания устройства окружающего мира и поведения человека в чисто мифологическом духе, направлял по тому же руслу и все течение художественной мысли и эстетического чувства.

Этот начальный период с средины III века нашей эры начинает понемногу переходить в другой: начинает все заметнее проникать китайская цивилизация. Первыми деятелями на этой почве были корейцы, сами уже с давних пор находившиеся под политическим и культурным воздействием Китая. Корейские переселенцы играют роль настоящих культуртрегеров и находят себе учеников и покровителей в среде верхушки родовой знати. За корейцами идут уже сами китайцы, часто целыми группами переселявшиеся в Японию, по разным причинам покидая свою собственную страну. Таким образом, на японской почве нарождались очаги китайского просвещения: в центре их были прежде всего корейские и китайские переселенцы, так как китайская культура преемственно сохранялась в их родах и отсюда шла дальше – к окружающим японцам; а затем и в среде самих японцев создавались такие же очаги новой культуры – в лице тех покровителей этих просвещенных чужеземцев, каковых оказалось у последних уже достаточно много. В связи со всем этим весь процесс самостоятельного внутреннего роста Японии ускоряется и осложняется значительным воздействием этих китайских элементов: благодаря им создается более интенсивный рост экономической культуры, появляется просвещение – прежде всего в виде китайской письменности как таковой, а затем уже в виде китайской политической и этической литературы.

И только очень слабо изменяется облик художественного творчества японского народа: китайское просвещение еще по достигало тех народных недр, где происходило зарождение новых мифологических сказаний, чародейских обращений или примитивных песен. В этой области китайское просвещение и японская национальная струя еще никак не переплетались: каждая сторона действовала пока в своей собственной области. Поэтому японская литература ограничивалась и в этот второй период тем же направлением своего развития, что и раньше, и отличалась прежним примитивно-фольклорным характером. Единственно, что можно, пожалуй, отнести к этой эпохе в качестве нового до некоторой степени явления,– это появление в песнях более или менее устойчивого метра в виде чередования пяти– и семисложных стихов и первое появление строф: «танка» – в форме пятистишия и «нагаута» – в форме неопределенно большого количества этих стихов.

С середины VI века начинается новая полоса в развитии Японии, культурно-исторически тесно связанная с водворением на японской почве нового культурного начала – буддизма.

Развитие просвещения страны теперь уже начинает идти под соединенным воздействием двух факторов: китайской национальной цивилизации и буддизма. Первые проповедники буддизма, явившиеся в середине VI века из той же Кореи, быстро обретают себе могущественных покровителей в среде той же верхушки родового общества. С другой стороны, все интенсивнее развиваются сношения с самим Китаем: в эту эпоху мы уже знаем первый случай официального посольства принца-регента Сётоку-тайси к китайскому императору (в 607 г.). В результате мы наблюдаем сильнейшее развитие китаизма во всех областях. И этому распространению китаизма способствовал тот же буддизм, так как он проник в Японию в китаизированной форме: все Священное писание было на китайском языке, и проповедниками были либо китайцы, либо китаизированные корейцы. Китаизм действовал и на одном полюсе – в области материальной культуры (в лице развитой хозяйственной техники), и на другом – в области мировоззрения (в сферах религиозных представлений и, в особенности, политико-правовых воззрений). Подготовлялась и экономически, и социологически, и политически эпоха Нара, с ее преддверием – реформой «Тайка» (645 г.)

Литературное творчество в течение всего этого времени следует считать резко разделившимся на два русла. С одной стороны, начало нарождаться новое творчество: знакомство с китайскими образцами вызвало к жизни первые попытки подражаний нм. Так создается первая в Японии китайская поэма; принц Сётоку пишет на китайском языке свои «законы» – своего рода декларацию этических принципов для просвещения своих подданных.

Разумеется, эта вторая струя – писание на китайском языке – была еще очень слабой и не имела серьезного литературного значения, по тем нс менее заслуживает быть отмеченной как начало той китайской линии японской литературы, которая впоследствии получила такое огромное значение.

Эти два русла литературного творчества, конечно, шли совершенно особыми путями. Однако справедливость требует отметить и появившиеся тут же первые признаки их взаимной диффузии. В национальной поэзии японцев начинают звучать кое-какие буддийские и как будто китайские мотивы. Конечно, эти отзвуки пока еще очень и очень слабы, обнаруживать их приходится с достаточным трудом; но, так или иначе, к этому периоду необходимо отнести начало того процесса взаимодействия японской и китайской литературы, который привел к таким замечательным результатам впоследствии.

С культурно-исторической точки зрения это свидетельствует только о том, что новый китаизированный (включая и буддизм) уклад начинает проникать уже в довольно широкие круги японского общества того времени.

III

В 710 году столица утверждается в городе Нара и начинается период Нара, в строгом смысле этого слова.

С точки зрения политической этот период по справедливости является именно заключительным по отношению ко всем предыдущим. Тот длительный процесс внутреннего социально-экономического развития Японии, который постепенно приводит к переходу от примитивно-родового строя к сословному, к эпохе Нара успел уже дать свои отчетливые результаты: мы видим на исторической арене действующими первые аристократические дома, стремящиеся к новым типам государственности взамен примитивно-патриархальных ее форм. Китайская цивилизация этот процесс отчасти ускоряла, отчасти направляла по определенному руслу, действуя перенесением на японскую почву китайских образцов. Поэтому эпоха Нара прежде всего характеризуется расцветом нового государственного порядка; происходит интенсивная законодательная и политическая работа.

Наряду с этим, проводятся и широкие культурные мероприятия: насаждается школьное китайское просвещение, пропагандируется буддийское вероучение, создается правительственная историография – «Анналы Японии», «Ни– хонги», намечается «родиноведение» – в форме переписей а также географического и этнографического обследования отдельных районов («Фудоки»), строится по китайским образцам первая строго организованная государственность, устойчивый социальный порядок и планомерно поставленное просвещение. Нити всего предшествующего развития Японии сплетаются в эпоху Нара в один крепкий узел. Строй Нара – социально-политический итог всей предшествующей истории Японии.

Таким же итогом всего предшествующего является и литература эпохи Нара. Подобно тому как в эпоху Нара оформилась японская государственность, в эту же эпоху окончательно оформилось и национальное художественное творчество. Подобно тому как эта государственность носила все признаки эклектизма, признаки того же эклектизма видны отчасти и в литературе, только, пожалуй, в несколько обратной пропорции:      если в государственном укладе мы видим, по крайней мере, по внешности, преобладание китайских элементов, в литературе все еще господствует национальный уклад, и китайско-буддийские элементы или еще очень слабы, или же строго локализованы.

Завершение всего развития японского фольклора – «сказаний»—мы находим в «Кодзики», знаменитейшем своде космогонических и исторических мифов, переходящих постепенно в особую «историю». В «Кодзики» мы имеем первую систему японской мифологии «большого стиля», иначе сказать – первую систему «знания» в той же форме, в которой оно существовало для народной массы в ту эпоху. «Кодзики» объясняет появление мира и человека, развитие человеческой культуры, происхождение существующего социального строя, отдельных областей жизненного уклада, словом, всего того, что входило в кругозор японцев тех времен.

В «Молитвословиях» – «Норито» мы находим завершение процесса создания тех чародейских обращений, которые сопутствовали появлению тех или иных концепций мифологического знания. Постепенно эти заклинания, молитвы и т. н. фиксировались в определенной форме и приняли наконец строго установленную, ставшую канонической форму.

Песенная струя этого мифологического, по существу, творчества нашла свое завершение в лице ставшего уже определенным жанра «вака» – «японской песни», получившего и свой метр (пять – семь), и свои строфические формы (танка, иагаута и ездока), а в связи с определившимися формами – и своих, уже индивидуальных творцов– поэтов, с двумя «гениями поэзии» – Хитбмаро и Акахито во главе. Эта же песня получила и свое, так сказать, книжно-литературное выражение в лице знаменитой антологии VIII века– «Манъёсю», подытожившей все самое лучшее, что было создано в этой области – прежде всего в саму эпоху Пара, а затем и раньше.

С другой стороны, на почве эклектической, мы находим прежде всего так называемые «Сэммё», ряд торжественных обращений японских властителей к народу. Их форма и их содержание носят явные следы сочетания жанра «Норито» – с одной стороны, и китайских литературных жанров – с другой, но с несомненным преобладанием первых, как своих родных, национальных.

И уже совершенно эклектическим продуктом является «Нихонги» – «Анналы Японии», так сказать, официальная история Японии, написанная по-китайски и с явным подражанием образцам китайской историографической литературы. Поэтому, если «Сэммё» еще можно относить к японской литературе в точном смысле этого слова, и частично даже – к художественным ее образцам, «Нихонги» приходится относить прежде всего к японской китаизированной историографии.

IV

Таким образом, все, что мы знаем о литературе Пара, носит следы тех же факторов, силою которых формировалась жизнь Японии во всех прочих областях. Тот же основной фон: мифологическое по своей сущности восприятие окружающих явлений, выражающееся в создании своей мифологической космогонии и «истории», облеченных в ряд художественных образов с анимистической подоплекой их («Записи о делах древности» – «Кодзики»). Та же основная действующая струя жизненной практики: чародейство, регулирующее все важнейшие акты поведения человека в отдельности и народа в целом, при этом – как в отношении внутреннего общения, так и общения с природой и богами («Молитвословия»– «Норито»). Те же элементы направленного уже прямо на человека анимизма, особенно сильно действующего в области мифологической трактовки сексуального момента и приведшего к образованию эротической лирики (поэтическая антология «Манъёсю»)

С другой стороны, проникшие в более или менее широкие круги образованного общества, то есть в слои родовой знати, китайское просвещение и буддийский идеологический уклад повлекли за собой появление новых элементов в литературе: начала художественного «мастерства» в поэзии, во-первых, и новых поэтических тем, во-вторых («Манъёсю»).

«Мастерство» вызвало к жизни «мастеров» (Хитомаро, Акахито и других); новые темы обогатили японскую поэзию («вака») новыми отделами лирики, особенно содействуя развитию лирики природы. Однако все это имело и другую сторону: все эти новые лирические мотивы стали препятствовать развитию эпических жанров национальной поэзии, суливших сначала такие хорошие перспективы (некоторые иагаута).

С последующей эпохи в поэзии начинается уже почти нераздельное господство одних только лирических тем и соответствующих жанров.

1926

ПРИМЕЧАНИЕ

[1] «Манъёсю», т. I, М., 1971; т. II, М., 1971; т. III, М., 1972.

При работе над этими очерками пришлось поневоле оставаться в пределах только тех материалов, которые оказались налицо в Ленинграде: частично в моем личном собрании, главным же образом – в библиотеках Азиатского музея и Государственного университета. К сожалению, количество этих материалов – очень невелико. Многие работы относятся к разряду популярных пособий, некоторые полностью или в известных частях устарели. Другими словами, дал себя очень остро почувствовать долгий период полной оторванности от японского книжного рынка и затрудненность книжных сношений и по сию пору. Отсюда – известная неравномерность освещения в очерках. Это последнее обстоятельство специально обусловлено еще и тем, что японская монографическая и журнальная литература, посвященная словесному творчеству, почти полностью отсутствовала. Поэтому мы заранее принимаем на себя все упреки в неполноте характеристик.

1926

«ПРЕДИСЛОВИЕ» ЯСУМАРО

I

Тот тип мировоззрения, который был свойствен древнейшей Японии, с точки зрения своего основного характера, психологического строя может быть назван, как было объяснено выше, мифологическим. В то же самое время по своему конкретному содержанию, по своему материалу, по своему историческому месту и по историко-культурному значению он может быть назван – синтоистическнм. Термин «Синто» – в его широком значении – покрывает собою все содержание древнейшей эпохи Японии и служит вместе с тем обозначением своеобразного культурного фактора японской истории в целом.

Для познания Синто существуют две категории письменных источников. С одной стороны, мы имеем так называемые «Энги-сики» – «Ритуальный кодекс», издание, приурочиваемое к годам правления Энги (901—923) и окончательно завершенное в 927 году, первые десять книг которого (из общего числа – пятидесяти) содержат в себе подробное описание и объяснение различных элементов синтоистического культа, а также и всех тех религиозных и бытовых обрядностей, которые с этим культом соединены.

С другой стороны, японцы имеют так называемые «три основных книги» (самбу-хонсё), три канона древней Японии: «Записи о делах древности» – «Кодзики», «Анналы Японии» – «Нихонги» и «Записки о минувших делах» – «Кудзики». Первые две появились в первой четверти VIII века, третью же относят чуть ли не к целому столетию до этого – к 620 году. Это «Троекнижие» является первым образцом японской письменности и началом книжной литературы в Японии вообще.

Эти книга по своему происхождению, содержанию и значению прежде всего играют роль тех основных камней, на коих высится все историческое здание японского синтоизма. Вся догматика, вся история и в значительной степени культ этой национальной японской религии зиждется па этих историко-литературных памятниках. От них идет вся синтоистическая философия, весь строй синтоистического мировоззрения. «Троекнижие» – древнейший и в то же время живой до настоящего времени книжный источник большинства того, что объединяется и обозначается сложным по своему составу термином Синто.

История Синто резко распадается на три отдельных периода. Это деление настолько отчетливо по самому существу дела, что японским исследователям, а за ними и их европейским ученикам оставалось только формулировать характер этих периодов и обозначить их хронологические рамки.

Первый период обнимает собою всю древнейшую историю Синто вплоть до конца VIII столетия нашей эры. Это время, когда этот национальный уклад мировоззрения, и в первую очередь религиозно-мифологических представлений, жил и развивался по руслу исконной национальной японской стихии, не будучи осложняем привходящими факторами извне. Это эпоха более или менее самобытного религиозно-мифологического развития патриархальной Японии, эпоха формирования тех основных «начал», которые впоследствии так или иначе заявляли о своем существовании во всей последующей истории. Пришедший в VI веке буддизм, проникшее еще раньше этого конфуцианство, элементы китайского просвещения, религиозности и мировоззрения в целом не оказали никакого решительного влияния на этот мифологический уклад, будучи ограниченными и территориально (часть юго-западной Японии) и этнографически (верхушки родовой знати). Этот период завершился созданием «Троекнижия» и «Ритуального кодекса Энги», отчасти захватившего уже самое начало X столетия. Все этп сочинения знаменуют собою первое книжно-документальное оформление первоначального синтоизма в целом.

Второй период начинается приблизительно с первой четверти IX столетия и тянется вплоть до второй половины XIX века, официально до 1868 года, момента переворота Мэйдзи. За эти с лишком десять веков своего существования синтоизм успел пережить очень сложную и богатую историю, превосходно отражая в своей области все то, что творилось в культурной и политической жизни японского народа в целом.

Эпоха Нара (VIII в.) ознаменована первым расцветом японского буддизма, расцветом, подготовленным еще деятельностью принца Сётоку-тайси (573—620), этого ревностного насадителя в своем отечестве света буддийского вероучения. Последующая эпоха Хэйап (XI—XVII вв.), с ее двумя мощными буддийскими сектами Тэпдай и Сннгон, знаменует собою дальнейшее усиление и укрепление буддизма в Японии. Эпохи господства самураев – Камакура (XII—XIV вв.) и Муромати (часть XIV, весь XV и отчасти XVI в.) приносят с собой новый расцвет буддизма, с новыми сектами – особенно Дзэн – во главе. И такое внедрение буддизма не могло не отразиться на судьбах Синто; достаточно примитивный склад синтоистического мировоззрения, столкнувшись с высокоразвитым и детально разработанным буддийским учением, неминуемо подпал под его воздействие. Начался процесс проникновения буддизма в синтоизм и постепенной трансформации этой национальной религиозно-мифологическо-бытовой системы наряду с трансформацией – под влиянием китайской и буддийской цивилизации – и всей культуры Японии в целом. Таким образом, второй период Синто прежде всего может быть обозначен как эпоха буддизированного синтоизма. Его идеологическая основа – так называемая «Хондзи-суйдзяку-сэтцу», теория единства японских национальных богов с божествами буддизма:      например,

Аматэрасу – это Вайрочана. Его систематическое оформление – религиозная система Рёбу-синто. Его основоположники – Дэнгё-дайси и Кобо-дайсп.

Однако так – только с одной стороны. Синтоизм, подпавший под влияние буддизма, в свою очередь, не мог избегнуть и влияния второго иноземного культурно-идеологического фактора – китаизма в виде конфуцианства. Особенно заметно это было в те времена, когда такое конфуцианство пользовалось особым значением в Японии, иначе говоря – в эпоху Токугава. Правящее сословие этой эпохи, преисполненное презрением к буддизму, не понимавшее как следует свой родной, попавший в плен к буддизму синтоизм, полностью отдавалось конфуцианскому умозрению, конфуцианской философии, с ее рационалистическим характером и утилитаристическими тенденциями. Сунская школа и особенно система Чжу-цзы стали краеугольным камнем их мировоззрения.

Такое состояние умов не могло не вызвать у части конфуцианцев стремления вовлечь в орбиту своей спекуляции и родной синтоизм. Ямадзаки Ансай проделывает сложную эволюцию от буддизма к чжусианству и приходит к Синто. Появляется новая религиозно-философская система Суйка-Синто, пытающаяся подставить под положения древней народной религии понятие конфуцианства. Появляется новый вид Синто – уже китаизированный.

Соединение синтоизма и буддизма было своеобразной попыткой чисто религиозного осознания синтоистического учения, стремлением превратить этот в основе своей мифологический уклад мировоззрения в подлинное вероучение, религию. Для этого были использованы те элементы мистической веры, которые содержались в первоначальном Синто.

Соединение синтоизма с конфуцианством было попыткой чисто философского осознания Синто, стремлением национализировать уже в значительной степени изменившийся под влиянием буддизма синтоизм. Для этого были использованы те элементы этики и социологии, которые по необходимости содержались в первоначальном Синто как идеологии, в свое время регулирующей жизнь и поведение японцев. Мистически и рационалистически осознанный Синто – таковы две формы эклектического синтоизма, под знаком которого шел второй период его истории.

Уже в конце этой второй эпохи начинается заря третьего периода в развитии этой национальной японской идеологии. Камо Мабути (ум. в 1769 г.), Мотобри Норитгага (в 1801 г.) и Хирата Ацутанэ (в 1843 г.) открывают собою новую эру и в синтоизме и в истории японской идеологии вообще. XVIII и первая половина XIX века известны в Японии под названием эпохи «Национального возрождения». Под этим именем разумеется тог поворот в умах, который соединился в области политико-экономической с борьбой против феодально-полицейского режима Токугава, с процессом общего распада японского феодализма. Оппозиционная часть общества выступила под знаменами роялизма, с лозунгом: «Да здравствует император!» (Соннорон) —и с теорией особого рода легитимизма, с лозунгом: «Законность н справедливость!» (Дайгимэйбун). Иначе говоря, не сёгун, но древний киотоский монарх; не подданный-узурпатор у власти, но законный государь.

Эта политическая теория, естественно, соединилась со взрывом националистических тенденций. Если «да здравствует древний законный император», то да здравствует и весь тот древний национальный уклад, который этот стром создал. Если «долой захватчиков-сёгунов», то долой и их идеологические устои, их конфуцианство, столь же чуждое будто бы настоящей Японии, как и установленный сёгунами политический строй. И если так, то долой всякий буддизм, всякое конфуцианство и да здравствует исконная идеологическая система страны Ямато – древний Синто!

Эта националистическая струя вызвала к жизни особую исследовательскую школу – так называемую «национальную науку» (кокугаку), имевшую своим предметом японский национальный язык, древнюю японскую историю, древнюю литературу и прежде всего – древнее учение Синто. «Синтологи» ХУШ и XIX столетий проделали огромную работу по отыскиванию, разбору, толкованию и изданию древней японской письменности и, в первую очередь «основных памятников древпего Синто: «Кодзики» и «Нихонги». Хирата издает свой «Комментарий к «Нихонги» («Нихонсёки-дэн»), Мотоори – свой знаменитый «Комментарий к «Кодзики» («Кодзики-дэн»). Происходит полнейшее возрождение Синто.

Однако не только одно возрождение. Вместе с возрождением и обновление. Десять с лишком веков, отделяющих «эпоху возрождения» от «эпохи создания», не могли пройти бесследно. Буддизм и конфуцианство, общий прогресс культуры, развитие знания и философского умозрения не могли не создать в XVIII веке совершенно иных людей сравнительно с теми, кто жил и действовал в VIII веке. И как ни хотел, как ни стремился знаменитый составитель «Комментария к «Кодзики» Мотоори Норинага «не умствовать», по его выражению, но во всех отношениях быть верным древнему национальному укладу мышления, все же он не мог быть тем же, что представлял собою составитель самой «Кодзики» – достопамятный Ясумаро. «Кодзики-дэн» есть, конечно, в основе то же «Кодзики», но «Кодзики» не VIII, а XVIII века, то есть преломленное сквозь призму новой японской культуры. Как известно, эта националистическая идеология, возглавив оппозиционное движение в токугавском обществе, вместе с победой антисёгунского движения легла в основу идеологического строительства новой Японии.

Синтоизм, восстановленный Мабути, Мотоори и Хирата, был объявлен в 1868 году государственной религией, поскольку о таковой вообще можно говорить применительно к японской действительности. Так или иначе, то ритуалы, те обряды, те догматы, которые совершаются и исповедуются официальной Японией, и в первую голову самим императором,– чисто синтоистического происхождения и содержания. Отсюда, с 1868 года начинают третий период в истории национальной японской религии – период восстановленного в своем исконном содержании и в своем былом, общеяпонском значении Синто. Начинается эпоха не столько народного, как в былые времена, сколько государственного синтоизма.

Таким образом, синтоизм совершил некий круг в своем развитии: его концы в известном смысле совпали с его началом: первоначальный синтоизм оформился в «Троекнижии», преимущественно – в «Кодзикн» и «Нихонги»; возрожденный синтоизм выступил также с теми же «Кодзики» и «Нихонги», и, как в VIII веке, так и в XVIII веке основной, краеугольный камень его составили «Записи о делах древности», японская библия—«Кодзики».

II

1

«В те времена, когда Хаос уже начал сгущаться, но не были еще явлены ни Силы, ни Формы, не было еще ни в чем ни Имени, ни Деяния, кто мог бы тогда познать его образ?»