Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
10
Лев проснулся поздно. По комнатам бродили какие-то старухи. Двое военных тихо разговаривали с Юленькой в комнате рядом. Оттуда доносилось мерное похрапывание – Богданов спал. Лев позавтракал и вышел на улицу. Было морозно, дул ветер, вчерашнее снежное месиво затвердело. Около мастерской он увидел Зеленецкого. Лев улыбнулся, взял его под руку и провел в мастерскую.
– Как дела? – шепотом спросил Зеленецкий.
– Уезжаю. Обстоятельства.
– Прискорбно. И надолго?
– Как вам сказать? Мой отъезд – стратегический маневр. Все, что я говорил, в силе. Вы понимаете? Я могу надеяться на вас?
– Безусловно.
– Такие-то дела. Вернетесь из Москвы – заходите сюда. Тут будет работать портной Иван Рухлов. Если захотите что-нибудь узнать обо мне, зайдите и скажите: «Мне ничего не надо, я зашел просто так», – и он вам расскажет обо мне все, что вам понадобится. Ну, пока. Не горюйте и ждите лучших времен. Мы еще поработаем вместе.
Зеленецкий пожал руку Льва и нерешительно шагнул к двери.
– Деньги у вас есть, Сергей Сергеевич? – спросил Лев. – Прошу вас. Да полноте вам. Свои люди. У меня их много, девать некуда.
Лев сунул в карман Зеленецкому несколько червонцев и закрыл за ним дверь.
Через несколько минут в мастерскую пришел Андрей.
Он как бы не заметил руки, которую протянул ему Лев.
– А, молодой анархист! – закричал Лев. – Кропоткин-Компанейцев.
– Мне некогда. – Льву показалось, будто у Андрея каменные скулы, каменные губы, окаменевший взгляд. – Вот что: мы вызываем тебя сегодня к семи часам вечера для объяснений. Встретимся за городом, около развалин свечного завода. Там удобнее.
– А если я не пойду?
– Тем хуже для тебя.
Андрей ушел.
«Так. Значит, эти болваны хотят меня судить? Хорошо, я поговорю с ними, поговорю в последний раз!..»
Лев вышел из мастерской, возвратился через полчаса вместе с Рухловым и передал ему мастерскую.
Когда портной ушел, Лев оторвал от календаря два листочка и вспомнил, что в этот самый день пять лет тому назад он приехал из Пахотного Угла в Верхнереченск к мадам Кузнецовой. Теперь он уезжает, и об его отъезде пожалеют лишь клиенты, которым он чинил калоши. Да, он хорошо чинил калоши, черт возьми, но плохо работал. А сколько было шума, сколько волнений!
Даже убить Сергея Ивановича не смог.
«Может быть, пойти и самому прихлопнуть его? – думал Лев. – Ну, шалишь, дураков нет. Богородицу выпустить? Он давно просится. А сам Лев не пойдет, Лев не дурак. Шкура у него как-никак одна. Он ловко загнул тогда этой истеричке насчет тридцати трех шкур. Господи, хоть бы одну-то спасти!..
Идеи! Выдумают же словечко, честное слово. Понимаешь, Лев: идеи? Уж кому лучше знать, что такое идея, как не тебе? Вынырнуть из грязи, стать на твердую почву, стать выше всех, иметь хороший кнут и пощелкивать им, постегивать им, с улыбочкой, с усмешечкой, и радоваться, что кнут у тебя, а не у соседа. Вот это идея! Замечательная идея! Самая великая идея!..»
11
В шесть часов Лев проверил, заряжен ли браунинг, и зашагал к развалинам свечного завода, – он еще не терял надежды заговорить зубы Андрею.
«Не может быть, – думал он, – чтобы Виктор показал им ту бумажку. Не может быть!»
Лев не ошибся. Виктор хотел прочитать записку, когда соберутся все. Он решил, что сам скажет последнее слово и покончит раз навсегда с этим делом.
Но обстоятельства сложились так, что все, за исключением Льва и Виктора, опоздали: Андрея задержали в театре, Лена хозяйничала в доме Камневых и не смогла выбраться раньше семи часов. Опанас сначала почему-то решил не идти вообще, но потом передумал и бегом бросился к месту сбора. Было темно, когда Лев подошел к развалинам.
Наверху, на холмах, искрились огни города. Вода в Кне казалась черной, тяжелой.
Около реки Лев увидел Виктора.
– А! Ты пришел все-таки? – сказал Виктор. Он не подал Льву руки. – Не испугался?
– Мне… бояться вас? Ха! – брезгливо ответил Лев.
– Я не должен был бы говорить с тобой, но не могу удержаться. Я не могу не сказать тебе, что ты мерзавец.
– Дальше!
– Мерзавец и убийца. Ты затянул в эту тину всех нас…
– Не я, а Опанас. Я вас вытягивал из тины.
– Ты давно уже собирался предать нас. Та бумага цела, сегодня все узнают, какая подлая у тебя душонка. Ты врал мне перед отъездом. Ты, как Иуда, целовал меня около театра, когда возвратился. Молчи! – в бешенстве закричал Виктор. – Ты – подлец! Ты бросил Женю. Ты обманывал ее. Ты собирался убить Сергея Ивановича. Тебя бы надо самого убить. Ты уедешь отсюда сегодня же. Мы требуем!
– А если я плюю на вас? Если я никуда не хочу ехать?
– Мы убьем тебя здесь же! – Виктор сказал это с твердостью, которой Лев не знал в нем.
Лев испугался. Черт возьми, они, в самом деле, могут прикончить его здесь: их трое, он один.
– Мне некогда слушать твои бредни, – надменно сказал он. – Напротив, ты должен помочь мне.
– Я?
– А кто же еще? Разве Сергеи Ивановичи расстреливали не наших отцов? Нас с тобой слишком прочно связывает эта кровь отцов.
– Меня ничто не связывает с тобой! – взревел Виктор. – Ты – негодяй. Зачем ты вспомнил о моем отце? Ты хотел меня на этом поймать? Это тебе не удастся! Я сейчас пойду к Сторожеву и расскажу, кто ты. Я сделаю это.
– Стало быть, ты – предатель, Виктор! – свистящим шепотом вырвалось у Льва. – Ты отказываешься от отца? Хорошо. Ты продался этим собакам? Отлично…
Прежде, чем Лев успел вынуть револьвер, Виктор ударил его.
Лев упал.
Падая, он схватил Виктора за полу пиджака и увлек за собой.
Они катались по снегу, хрипя, избивая друг друга и бормоча что-то.
Наконец Лев подмял под себя Виктора.
– Поможешь мне?
– Нет, – прохрипел Виктор. – Я донесу на тебя!
В руке Льва блеснул револьвер.
– Черт возьми, ты давно мешал мне. Получай!
Виктор рванулся. Лев, не целясь, нажал собачку. Раздался выстрел.
Руки Виктора ослабли и упали на землю.
Лев вздрогнул, выронил из рук револьвер, нагнулся, чтобы поднять его, но, услышав чьи-то шаги, ползком бросился к развалинам.
Это был Опанас; он бежал на выстрел. Луна вышла из-за облаков и осветила распростертого на снегу Виктора.
Опанас, увидев его, истошно заверещал.
Из-за развалин выскочил Лев.
– Что такое? Кто это его?
Опанас припал к груди Виктора. Виктор открыл глаза и прошептал:
– Вот что ты наделал, Опанас! – И замолк.
– Как же это случилось? – Лев нащупал наконец револьвер. – И револьвер ты уронил! Вы что, поссорились с ним?
Опанас не вдруг понял, о чем говорит Лев. Он хотел что-то сказать, но язык прилип к гортани, ноги налились свинцом. Он оглянулся, как бы ища помощи, кругом никого не было. Шурша льдинами, шла по Кне вода – черная и вязкая, как деготь.
– Пойдем, пойдем, пока никого нет! – зашептал Лев. – Пойдем, пока они не пришли. Я никому не скажу. Я не выдам. Иди домой. Да ну, вставай! – Лев встряхнул Опанаса и, держа его за руку, побежал прочь от развалин.
Лесом они поднялись к городу.
Лев незаметно сунул в карман Опанаса револьвер.
– Ступай, выспись, – сказал он. – Ничего! Это бывает. Да ну, кому сказано, ступай!
Опанас, сгорбившись, еле волоча ноги, побрел к городу.
Лев вернулся к развалинам и стал поджидать ребят. Услышав вопль Лены, он выскочил и подбежал к собравшимся. Лена склонилась над Виктором. Андрей фонариком освещал застывшую лужу крови.
– В чем дело? – закричал Лев. – Я опоздал? Виктор! Постойте, я видел сейчас Николу. Он бежал отсюда. Я сейчас, я догоню его!..
Андрей навел на Льва фонарик.
– Уходи отсюда! – глухо сказал он и сделал шаг к Льву. В его руке зловеще поблескивала вороненая сталь пистолета.
Тот мгновенно скрылся в темноте.
12
Рана оказалась не тяжелой. Доктор покачал головой, выслушав рассказ Андрея о том, как Виктор баловался с револьвером и нечаянно выстрелил в себя.
Когда доктор ушел, Лена несколько минут сидела рядом с кроватью Виктора. Потом вышла в переднюю, оделась и вернулась в комнату.
– Андрей, а Андрей! – окликнула она брата, который сидел в углу и думал о чем-то тяжелом.
– Что? – отозвался, вздрогнув, Андрей.
– Я пойду.
– Куда? – Андрей поглядел на сестру.
Губы ее дрожали.
– Я сейчас, я скоро вернусь! – Лена выбежала.
Через несколько минут она была возле дома Сергея Ивановича, открыла парадную дверь, потом снова закрыла ее и пошла обратно. Дойдя до угла, она остановилась, подумала, бегом бросилась к дому, взбежала по лестнице и, тяжело дыша, надавила кнопку звонка.
Дверь ей открыла Ольга.
– Леночка! Вам кого? – спросила она.
– Мне? – Лена еле стояла на ногах. – Мне Сергея Ивановича.
– Пройдите, – сказала Ольга, испуганная ее видом.
Лена прошла в столовую и присела на стул.
Вошла Оля.
– Сергей Иванович приедет не скоро, – сказала она.
Лена встала, подошла к двери, взялась за ручку и обернулась к Ольге.
– Когда он будет? – Подбородок у нее дрожал, она еле сдерживала рыдания.
– Он поздно приезжает.
Лена несколько минут стояла молча, хотела что-то сказать, но промолчала и вышла в переднюю. Ольга пошла за ней. Лена присела на край сундука. Дверь открылась, вошла Ксения Григорьевна, увидела плачущую незнакомую девушку, Ольгу, в растерянности стоявшую около нее, быстро сбросила пальто.
– О чем вы плачете? – спросила она ласково Лену, погладила ее по голове и вопросительно посмотрела на Ольгу.
Та пожала плечами.
Лена громко зарыдала.
– Пойдемте ко мне. – Ксения Григорьевна помогла Лене снять пальто.
Через некоторое время Ксения Григорьевна вышла из своей комнаты в столовую и позвонила по телефону.
– Сергея Ивановича, – сказала она сурово. – Жена. Хорошо, я подожду. Сергей? Слушай, тебе надо приехать домой. Нет, нет, у нас все в порядке. Я не могу рассказать по телефону. Но это очень важно. Слушай, бумаги подождут. Это очень важно. – И положила трубку.
Спустя десять минут приехал Сергей Иванович. Он прошел в комнату жены и оставался там около часа. Когда Ксения Григорьевна и Ольга вышли из дома вместе с плачущей Леной, Сергей Иванович запер за ними дверь, подошел к телефону и попросил соединить его с Алексеем Силычем.
13
…«Вот что ты наделал, Опанас!» – кажется, он сказал так? Да, да, он сказал именно так: «Вот что ты наделал, Опанас!» Но я не убивал его! У меня нет револьвера!.. Ах, этот? Этот? Но я не знаю, как попал ко мне… Постой, постой, где же я его взял? И что сказал тот лобастый? Он сказал, будто бы я, ха-ха, будто бы я убил Витю? Нет, нет, я прибежал, а он уже был убит. Кровь уже была! И выстрел уже был! Но ведь он сказал что-то? Что же он сказал? Я забыл, что он сказал. А это так важно. Это необходимо вспомнить, это надо вспомнить, я не могу жить, не вспомнив его слов. Кто кричит? Нет! Никто не кричит, просто я думаю, я напрягаю свою память… Ах, да! Он сказал: «Вот что ты наделал, Опанас!» Но я не хочу об этом думать, я не желаю думать о том, что жизнь моя похожа на кисель и что я ел его, ха-ха, можете представить, я пытался есть кисель вилкой…
…А помнишь – тот еврей, как он смешно висел на столбе! Разве не ты повесил его туда? Ну да, не ты! Но ты пожал руку тому, кто его повесил. Ну и пусть, и пусть качается, и пусть столб поет: дзууумм. У него было трое, четверо детей! Что? Четверо? У него миллионы детей! И они все живы, они честные люди… А я? Николай Опанас – кто я! Я – провизор… Постой, я ведь чего-то хотел, я ведь что-то там говорил, какие-то были мысли? Господи, помоги мне вспомнить хоть одну мысль… вспомнить… хоть одну… Потом этот лобастый… Я ему уступил, сдался, струсил, у него волчий взгляд, он, вероятно, кусается. Кто кусается? Кто, спрашиваю, кусается? Кто тут кричит? Кто там стучится? Виктора убил не я! Ну, пускай стучит, пускай, а я спрячусь сюда, в угол. Как холодно! Черт возьми, там снег, и такая черная вода. Ему там холодно лежать… Зачем ты пришел? Не смотри так! Но это не ты, тебе здесь нечего делать. Здорово, Лев, что нового? В углу теплей, а там холодно. Там ему очень холодно. Ты лжешь! Ты подло лжешь! Тебя здесь нет, просто я думаю о тебе. Да, это сделал я. Ты понимаешь, дело в том, что я пробовал есть кисель вилкой. Аптека? Все в порядке. Ты что, хочешь их травить? Прекрасно, будем их травить. Всех травить! Это я знаю, как делать, я – аптекарь. Я буду травить. Кого травить? Что тебе нужно? Я твой? Кто? Я? Зачем я тебе нужен? Я не хочу быть шпионом! Я брал деньги у тебя? Я их отдам, ей-богу. Я ничего не слышу, ты за тысячу верст от меня. Здесь в углу так глухо. Я же сказал, нет, не я убил его. Ах, ты слышал, как он сказал это? Виктор умер? Он не мог, он не смел умирать! Как мне тяжело, господи! Какую записку! Ах, тебя подозревают. Зачем ты делаешь так? Мне больно! Я хочу стоять в углу. Отпусти! Хорошо, я напишу. Только уходи, не мешай мне. Не бей! Я напишу: «Виктора Хованя убил я». Все? Да, да, я подпишусь. Вот! И уйди, не мешай мне стоять в углу. Прощай! Так. Он ушел? Кто, спрашиваю я, ушел? Хлопнули дверью? Ну и пусть. Не в том дело. Дело в том, что я голый, я ничего не могу вспомнить. Вот какую-то книгу читал. Стой! Какую книгу я читал? Ах, вспомнил: я «Бесов» читал. «Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей». Так ведь? Ну и славно! Еврей висит, и Ставрогин висит, и я буду висеть. Он будет лежать, а я висеть. «Вот что ты наделал, Опанас». Это он мне сказал? Ну, что же, все это наделал я – Никола Опанас…»
…Никола отшвырнул ногой стул. Крюк выдержал тяжесть его маленького, тощего тела.
Глава девятая
1
Возвратившись ночью от Опанаса, Лев заглянул к Богданову, – он проснулся. Взгляд его был мутный.
– Ну, как дела? – шепотом спросил Лев; он боялся разбудить сиделку. Она дремала в столовой.
– Фу, какая гадость! – Богданов сморщился. – Всего выворачивает наизнанку.
Лев ушел к себе, лег и проспал как убитый ночь и половину следующего дня.
Его разбудил стук в дверь.
Лев поднял голову и осмотрелся.
Было уже под вечер. Косые лучи солнца лежали на столе.
– Войдите, – сказал Лев и подумал: «Кто бы это мог быть?» Вошел Богородица – худой, с ввалившимися щеками, растрепанный и небритый. Не поздоровавшись, он прошел к столу и сел.
– Ты почему долго не был? Где шатался? – раздраженно спросил Лев.
– Читал.
– Что читал?
– Евангелие читал. Послание Павла к евреям.
– Опять за свое?
– Что у тебя?
– Голова болит. Дай пить.
Лев жадно выпил воду. Потом снова лег.
– Компанеец был?
Лев качнул головой.
– Лена?
– Нет.
Лев отвернулся к стене.
Он думал все об одном и том же: неужели провал?!
– Стало быть, надо вытаскивать Петра Ивановича и на чинать все сначала. Все сначала… Строить здание, не зная, какая под ним почва… Может, снова песок?
Бледный солнечный луч переполз через стол и лег на пол. С железной дороги донесся гудок.
За стеной, громко шлепая туфлями, бродила Юля.
Лев все думал, и мысли в больной голове путались и сбивались. Почему-то вспомнился школьный сторож Евсей Семенович. Вот он стоит посреди двора, чешет живот, щурит глаза, по носу его ползет муха, а ему все равно, пусть себе ползет божья тварь…
– Ты в бога веруешь? – прервал воспоминания Льва резкий окрик Богородицы.
Лев вздрогнул и обернулся. Богородица стоял у кровати и глядел на него холодными застывшими глазами.
«Господи, – мелькнуло в мыслях, – да ведь он сумасшедший!»
– В какого бога? – спросил он. – У тебя их, Миша, столько было. Я уж запутался…
– Богохульствуешь?
– Что ты встрепанный какой-то сегодня! Побрился бы. Смотреть тошно!
– Я тебя спрашиваю – веруешь ты в бога?
– Пошел ты к дьяволу! Богоискатель! Подумай лучше, что делать дальше.
– Думай сам. Я богом позван.
– Опять! Ну, расскажи, расскажи – занятно! Новая вера?
– Вера одна есть!
– Да?
– Один я знаю истину! Господи, помилуй меня! – Богородица рухнул на колени и, припав головой к полу, захлебываясь, зашептал молитвы.
– Ну, знаешь, встать я не могу, поднять – не подниму. Когда кончишь, скажи.
– Верую, что все по закону очищается кровью и без пролития крови не бывает прощения. Верую, что всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертвы. Верую, исповедую, господи!
– Пошел вон! Маньяк! – цыкнул на него Лев.
Богородица стих, но долго еще лежал на полу. Сумерки густели, когда он поднялся и строго сказал, не глядя на Льва:
– Я верую в истинного бога. Я знаю, чего он хочет.
– Чего же хочет твой новый бог?
– Жертвы вечерней! Он ее примет, он благословит ее. Нет, не плодов и овощей хочет. Крови! Ты слышишь, Лев? Крови требует господь! Нет, нет, постой, не перебивай. Я не спал три ночи, я все думал, и вот прояснилось. Он приснился. Он даровал мне символ новой веры. Он сказал, что ему надоели колокольные звоны и пресные, кислые просфоры, он хочет горячего мяса, понимаешь, какого мяса? Сказано Павлом в послании к евреям: «Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожила грех».
Лев, приподнявшись на подушке, молча слушал Богородицу, а тот, побледневший, с капельками пота на лбу, стоял перед кроватью, говорил, брызгал слюной и смотрел мимо него остановившимися глазами.
– Послушай, Лев, он зовет нас к себе. Будем жрецами вечерней жертвы. Ага… не хочешь? Бог проклял тебя. Ты один. И я ухожу от тебя. Будь проклят, богохульник!
– Нет, нет, погоди! – Лев схватил руку Богородицы. – Погоди, куда ты?
– Пусти!
– Куда ты пойдешь от меня? Ты же клялся.
– Он освободил меня от клятвы! Оставайся один, без бога и без людей. Кончено!
– Нет, не кончено! – прохрипел Лев. – Не кончено. А я – то думал… У-у, гадина… – Лев вскочил с кровати. Расстегнутый ворот нижней рубахи обнажил кусок белой мертвенной кожи. Синие вены ползли к шее, втиснутой в острые ключицы.
Лев накинул одеяло и стоял, прислонившись к стене. Челюсть его дергалась, на губах выступила пена.
– Нет, теперь ты послушай меня! – закричал он, размахивая концом одеяла. – Я давно замечал, что у тебя нет винтиков, но я не знал, что ты уже свихнулся. Молчать, дурак! И пошел вон отсюда!
Лев понял – Богородица ему больше не нужен.
2
Наступила ночь. Голова никогда не болела так сильно, как в этот раз. Время текло медленно, тиканье часов в столовой сопровождалось необыкновенным гулом, каждый шорох воспринимался, как грохот. Лев поминутно вздрагивал. Голова минутами переставала принадлежать ему, мысли шли не через мозг, а через сердце. Мысли казались тяжелыми и огромными, сердце было готово лопнуть от них.
Бешеными скачками билось оно в груди.
Весь мир вокруг Льва был наполнен гудением. Потом все это схлынуло, воцарилась гробовая тишина, луна осветила комнату.
Лев привстал, прислонился к спинке кровати и закрыл глаза. Ему почему-то неприятно было глядеть на свою тень. Он потрогал рукой голову, туго завинченная колодка была все еще здесь. Это ничего не значит, что рука не ощущает ее: колодка давит на голову; еще час, и голова станет похожей на кулич, и с такой головой ему придется уезжать из города. Да, придется уезжать.
«Стало быть, сматываем удочки? – подумал Лев. – Впрочем, не удочки, а сачок для ловли бабочек. – Он усмехнулся, вспомнив тот сачок. Хорошая была штука! – Да, сачок был хороший, а бабочки ловились дрянные, одна мелочь. Интересно, сколько же я выловил этих самых бабочек? Я еще, кажется, не пробовал считать? А любопытно… Впрочем, сейчас не до арифметики! Черт… но все-таки, как это все подошло: один повесился, двое в тюрьме, четвертого утопил. Утопил? Я утопил? Пустяки. Сам утонул. Да, еще мадам. Впрочем, и мадам умерла сама.
И этот идиот тоже. Повесился. А я при чем? Или этот краснорожий. Хитрый черт – далеко пойдет! На этого еще можно рассчитывать. И все-таки коллекция пошла прахом. Были люди, а остались ты да я, да мы с тобой. Вот Фогта прозевал! Кто ж его знал! Да нет, быть того не может: есть еще люди, да еще сколько их! Искать, Лев Никитыч, надо. Ищите и обрящете. Вот отдохну – и все будет в порядке. И опять за дело. Интересно, опять сапожником придется? Или консультантом? Или еще кем-нибудь? Э, если бы были люди! Людей настоящих нет. А так хотелось быть великаном, великаном мыслей, распоряжаться судьбами людей… Н-да, на поверку вышло – и нервы слабые, и сачок потерял. Приехал с сачком, а уезжать – и его нет.
А если и с Петром Ивановичем ничего не выйдет? Что тогда? За мемуары сесть? Иль, черт возьми, в самом деле, слабость? Может быть, поработать еще годика два в разведке? Приятное было времечко! Что же делать? Гм, мемуары! Ведь в них надо всякие мысли излагать. А где они? Много ли их? Насчет кнута – мысль была. Не плохая, но этого мало. Очень мало. На страницу, на две хватит: дайте, дескать, мне кнут, я все устрою. А потом что? А потом – стоп? Про Петровича, пожалуй, писать не годится? Настоящие-то стариков, поди, не топили? Настоящие, пожалуй, и не тряслись, как ты, в трудные минуты? Нет, пожалуй, опять пойду служить в какую-нибудь разведку. Спокойней. Ну ее к черту, эту жизнь. Болтайся тут. Этот одноглазый князек из грузинских «освободителей»?.. Подлец, мерзавец, а, поди, тоже мечтал – дескать, и я настоящий. А-а, черт возьми! Да что тут раздумывать? Ну, сорвалось. Во второй раз не сорвется. Корешочки еще остались, не все выдернуты. А если их повыдергают? Корешочки-то? Этих Селиверстов? Тогда-то что же? Куда же тогда деваться?.. Куда? «Камо грядеши», Лев Кагардэ?
Колодку кто-то завинчивал все туже. Было страшно – почему не скрежещут кости, почему не ломаются, словно их и нет, словно бы черепная коробка сделана из ваты…
Лев лег и на минуту забылся. Когда очнулся, колодку начали быстро-быстро развинчивать. Помотал головой. Она была легкой. Лев заснул.
3
В поздний ночной час в одном из домов, за стеной бывшего монастыря, на втором этаже, в большой комнате, залитой светом, разговаривали двое одетых в военную форму.
Один из них – Алексей Силыч – ходил по комнате. Другой, молодой, стоял у письменного стола. Перед ним лежали бумаги, вшитые в синюю папку.
– Прикажете привести? – спросил молодой. – Он здесь.
– Давайте.
Молодой военный вышел за дверь и через секунду вернулся. Следом за ним двое конвойных ввели Богородицу. Его взяли возле губкома. Он даже не успел вытащить револьвера.
Конвойные подвели Богородицу к столу, отошли и стали у двери.
Алексей Силыч несколько минут внимательно рассматривал арестованного. Тот стоял неподвижно, глаза его были устремлены в одну точку. Он был необыкновенно бледен. Белесые волосы спускались космами на потный лоб. Правая щека дергалась.
– Кого вы хотели убить?
Богородица молчал.
– Кто вы? Кто вас послал?
Богородица, жуя губы, тупо смотрел на стену, словно не слыша вопросов.
– Чей это револьвер?
Алексей Силыч вынул из стола браунинг, отобранный у Богородицы.
Богородица равнодушно посмотрел на браунинг и переступил с ноги на ногу. Щека его задергалась быстрей. В комнате наступило молчание.
Богородица сел в кресло и голосом, полным злобы, сказал:
– Все равно, ни один из вас не уйдет от руки господней! – И снова принялся жевать губы.
– Вы комедию не ломайте! – Алексей Силыч насмешливо поглядел на Богородицу. – Ишь ты? Льва Кагардэ знаете?
– Изжую свой язык, но ничего не скажу. Не скажу! – вдруг завопил Богородица и начал колотиться головой о спинку кресла. Лицо его посинело, около губ выступила пена; он забился, захрипел, упал с кресла. На него навалились конвойные, скрутили руки, ноги. Через несколько минут припадок прошел, но вместе с собой он унес последние остатки рассудка.
Сознание Богородицы отныне погрузилось в мрак.
Когда бессмысленно хохочущего Богородицу увели, Алексей Силыч и молодой военный долго молчали.
– Так или иначе – но это его работа, – сказал наконец Алексей Силыч.
– Вроде бы так.
– Значит, он завтра уезжает?
– Так точно, товарищ начальник. Завтра утром со скорым.
– Он обязательно уедет?
– Определенно. Во-первых, он боится остаться здесь. Во-вторых, он получил задание – обновить людей по сети, дать им новые инструкции. Кроме того, он задумал переправить сюда своего друга.
– Ага, знаю! Что он пишет Петру Ивановичу? Письмо у Одноглазого взяли?
– У него.
– Что он?
– Молчит.
– Как это там написано? «Мы вместе вернемся сюда, дорогой друг. Я приеду за тобой, жди меня. Время настало».
– Ну и прекрасно! Письмо он получит. Хорошо, пусть едет. Волчонок приведет волка. А волка я должен поймать.
– Кроме всего прочего, зверь-то он крупный. Крупный волк, бывалый. Ради него стоит рискнуть.
– А его там не прозевают?
– Никак нет. Все указано точно. Это дело ведет Якубович. У Якубовича с Кагардэ свои счеты. Я, говорит, его упустил, я его и поймаю.
– Ну, теперь пускай двоих поймает. И волчонка в волка… За одного прощения ему не будет. – Алексей Силыч рассмеялся. – Ну, и напугал я этого самого Льва. Увидел меня и затрясся. А тоже – герой.
– Какой там герой!
– Лидер подонков, организатор отребья.
– Это хорошо – лидер подонков. Откуда это?
– Из головы. – Алексей Силыч улыбнулся. – А жаль его выпускать. Верно ведь?
– Жаль!
– Ничего, вместо одного – двух накроем. Здесь он обезврежен?
– Да, товарищ начальник. Я не знаю: как быть с его бывшими друзьями?
– С друзьями? Они выздоравливают! Эта Лена – замечательная девушка. Они будут здоровыми. Да, вот еще что! Вы не установили – откуда те деньги?
– По-видимому, кассир был ограблен Кагардэ. В делах театра раскопали очень подозрительные приходные документы на тысячу с чем-то рублей.
– Странная судьба у этих денег, – сказал Алексей Силыч. – Думали употребить во вред, а употребили на пользу.
– Да, странно.
– Мастерскую он свою сдал?
– Портному Рухлову.
– Надо там пощупать! Нюхом чую – был у них печатный станок.
– Слушаюсь.
– Ну, хорошо, можете идти. Значит, его проводят.
– Конечно. Провожатые будут. Якубович доведет его до места.
Военный взял папку и, простившись с Алексеем Силычем, ушел.
Алексей Силыч подошел к окну, открыл штору. За холмом колыхалось белое зарево; там, на территории нового завода, днем и ночью шла работа.
Алексей Силыч задернул штору, потер ноющую ногу, сел за стол, раскрыл папку.
– Нехай помолчит. Зато потом разговорчивей будет. Ну-те-с, господин Одноглазый, так какие такие за вами делишки?
Тишина… Шорох переворачиваемых страниц дела…
4
Виктор лежал в постели весь ноябрь и добрую половину декабря. Однажды к нему заехал Сергей Иванович.
– Значит, вы уже здоровы? – улыбнулся Сергей Иванович.
И Лена поняла его так, как надо.
– Да. Мы выздоравливаем.
– Вот и хорошо. Кончите учиться, приезжайте в Верхнереченск. Вы как, Виктор Евгеньевич, – обратился он к Виктору, – в Верхнереченск наведываться будете?
– Обязательно!
Виктор побледнел, возмужал, на подбородке у него выросла смешная белесая бороденка.
– Приеду обязательно. Иван и Оля уехали?
– Проводил недавно. Вот к вам завернул! Тоскливо без них. Привык, – словно оправдываясь, сказал Сергей Иванович.
– В Москве мы с ними встретимся.
Я просил Ивана чаще вас навещать. И вас очень прошу – бывайте с ним. Это и вам на пользу, и ему тоже.
– Хорошо. – Лена снова поняла намек Сергея Ивановича.
– Ну, вот и все. Теперь долго не увидимся! – Сергей Иванович поднялся. – Приедете – города не узнаете. Сегодня комбинат закладываем. Там, глядишь, еще что-нибудь выдумаем. Биржу труда вчера сломали – биржа не нужна, а кирпич позарез нужен. Весной теплоцентраль заложим, торфа нашли черт знает сколько – на пятьсот лет хватит, хоть три теплоцентрали строй! А какие вагоны будем делать! Загляденье! Ей-богу, так бы и поехал вместе с вами в Москву учиться.
– Зачем вам?
– Как зачем? – всерьез удивился Сергей Иванович. – А вот меня тут, например, одни подлецы чуть не обманули. Такой расчет дали по торфу – хоть в гроб ложись. Сижу и глазами моргаю, чувствую – все к бесу.
– Всего не узнаешь, – улыбнулась Лена.
– Ну, все не все, а половину всего узнать можно. Стар стал, а то бы я вам показал! – Сергей Иванович подмигнул Лене и стал прощаться.
Виктор смотрел на Сторожева влюбленными глазами.
– До свиданья, Сергей Иванович, – сказал он очень тихо. – Я чувствую себя совсем хорошо.
– А может, поработаете здесь, в газете? – уже стоя на пороге, сказал Сергей Иванович.
– Кто меня возьмет! – отмахнулся Виктор. – Сын контрреволюционера…
– Ладно, подумаем! – Сергей Иванович ушел.
– Мы выздоравливаем, мальчик, мы будем здоровы! – прошептала Лена, обняла Виктора и крепко-крепко поцеловала его.
5
Виктор поправился… Уже был назначен день отъезда в Москву, и все вдруг изменилось в планах супругов Ховань.
Редактор газеты вызвал Виктора и предложил ему работу в газете.
Поначалу Виктор опешил.
– Но мы в Москву собрались…
– Собственно говоря, это не моя идея. Сергей Иванович рекомендовал вас. Сказал, что университет от вас никуда не убежит, а работа в редакции даст вам правильное понимание жизни. Это верно сказано, верно и точно.
– Я тоже так думаю… Но… мне посоветоваться надо. С женой посоветоваться.
– Разве ваша супруга не рассказала вам о ее разговоре с товарищем Сторожевым сегодня утром?
– Я не видел ее, она рано ушла. Думал – в магазин… А тут меня вызвали к вам.
– По-моему, ваша супруга правильно поняла предложение секретаря губкома и согласилась с ним.
– Ну, раз Лена согласилась!.. Она у меня умница… Конечно, я тоже… Большое спасибо. Действительно, это здорово!
– Тут одна деталь, товарищ Ховань. Мы не сможем печатать то, что вы будете писать, если вы не перемените фамилию… Она, извините, слишком тенденциозная. Я имею в виду вашего отца, его дела здесь и так далее. Надеюсь, вы поймете меня правильно.
– Да, конечно, но перемена фамилии… это так сложно.
– Я оговорился… Фамилию, разумеется, менять не стоит. Изобретите какой-нибудь псевдоним, позвучнее… и дело с концом.
– Это пустяки, это в три счета.
– Когда вы явитесь к нам?
– Когда хотите. Хоть завтра.
На следующий день Виктор пришел в редакцию и попросил отсрочить начало его работы в газете на неделю: жена хочет навестить отца. Он работает в Харькове. Там и ее брат. Они давно не виделись.
Редактор согласился.
– А как с псевдонимом?
– Если, скажем, Ветров?
– Пойдет.
Не мешкая, Виктор и Лена уехали в Харьков.
Петр Игнатьевич, тоскуя, ходил по пустынному дому.
Вот здесь росли дети, ссорились, играли, волновались, наполняли дом криком и смехом. Дети выросли, дети стали взрослыми, каждый из них нашел свой путь.
И вот их нет. Многих нет. Нет мадам, нет Софьи Карловны, – эта угасла как-то незаметно, свернулась в несколько дней.
Лев уехал.
Укатил в свою часть Джонни. Он-то заходил, бывало, к Петру Игнатьевичу – то за папиросами, то за спичками.
Не видно и Богородицу; говорят, отвезли в сумасшедший дом.
Петр Игнатьевич вздыхает, что-то шепчет себе под нос… Хоть бы пришел кто-нибудь. Да ведь некому прийти.
Андрей и Женя уехали в Харьков тотчас же, как окончилось дело Николая Ивановича и Кудрявцева.
Зеленецкий в Москве. Укатила с ним Юленька – не пропадать же ей в одиночестве.
Все разлетелись, все разъехались. И сенбернар Васька еле жив. Вовсе одряхлел старик, лежит целыми днями у печки, и в глазах его безысходная собачья печаль.
