Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Глава пятая
1
Перед тем как открыть мастерскую, Лев навестил мадам Кузнецову.
Увидев Льва, она всплеснула руками.
– Боже, как вы выросли! Совсем мужчиной стали! – Мадам противно хихикала, дряблые щеки ее затряслись.
– А вы все не меняетесь! – Лев, подавляя отвращение, поцеловал один за другим пальцы мадам. – Свежесть и неизменность!
– Да вы, кажется, научились говорить комплименты?
– Помилуйте! Чистейшая правда!
Мадам, счастливая, порозовевшая, виляя задом, побежала на кухню за чайником.
«Деньги у нее есть, – подумал Лев. – Петр Игнатьевич говорил, да я и сам знаю. Но как их из-под нее вытащить? Переспать?»
Лев содрогнулся, представив мадам в ее естественном состоянии.
«Боже мой, какая развалина. Может быть, не стоит, обойдусь? А-а, черт с ней, – решил наконец Лев. – К дьяволу сантименты. Переспать!»
Мадам вернулась.
Она успела надеть тот самый, столь памятный Льву халатик.
Лев поморщился, но решения не изменил. Он пил чай, говорил Кузнецовой любезности, двусмысленности, в упор разглядывал сквозь прозрачный халатик ее «прелести». Мадам колыхалась от смеха и как-то странно повизгивала.
Когда же Лев поцеловал ее ладонь и наконец обнял ее, мадам прорычала:
– Ну, наконец-то, бог мой! Наконец-то вы научились!..
…В ней оказалось еще столько огня, что Лев перестал даже сожалеть о «подвиге».
Среди любовных забав он рассказал мадам о своих проектах, расписав затею с мастерской самыми радужными красками.
Мадам не раз слышала от Петра Игнатьевича блестящие отзывы о клее, который умеет делать Лев. Подсчитав в голове возможные выгоды, она вынула из-под изголовья тяжелый дубовый ящичек, открыла его, и Лев увидел золото, монеты, камни. Он сделал вид, что его не интересует содержимое ящика.
– Это вдовий пай – моему богоданному зверьку! – прошептала мадам, отсчитывая деньги.
Утром мадам накормила Льва и взяла с него слово заходить к ней почаще. Провожая его до дверей, она снова потребовала поцелуев и объятий. Лев безропотно исполнил ее желания.
Не успел он сойти с лестницы, как услышал, что мадам его окликает. Он снова поднялся к ней.
– Знаете, Лев Никитич, – сказала она, шаловливо закатив глазки, – дружба дружбой, а деньги…
– Что вам надо? Расписку?
– Видите, мне кажется, она не помешает нашим отношениям.
– Да, да, дайте бумагу!
Лев написал расписку, передал мадам и, выйдя на улицу, забыл о проведенной ночи, словно ее и не было.
Прямо от мадам он зашел к Петру Игнатьевичу. Здесь Льва встретили восторженно. Клей, оставленный когда-то, весь вышел, и Петр Игнатьевич тщетно пытался раскрыть секрет состава. Увидев Льва, он начал разговор прямо о том, что ему было интереснее всего.
– А я к вам как раз по этому делу, – сказал Лев.
Петр Игнатьевич принес водку, которую держал только для гостей. Лев пил ее, словно воду. Выпил за компанию и Петр Игнатьевич. Неожиданно захмелев, он стал хвастаться своей работой, племянником, читал наизусть стихи Виктора. Когда Петр Игнатьевич немного очухался, Лев сказал ему:
– Вот что, Петр Игнатьевич! Деньги у меня есть. Мастерская у меня тоже есть. И клей есть – тот самый. Предлагаю вам сделку. Я даю клей, сдаю вам заказы, вы их выполняете, и я вам за эту работу плачу. Подумайте и дайте мне ответ.
Петр Игнатьевич тут же подсчитал что-то – для важности на бумажке – и согласился.
Через неделю Лев открыл прием заказов.
2
Сергей Сергеевич, встретив Льва у Камневых, осведомился у Жени:
– Кто это? – Он уже забыл, что Женя знакомила его с Львом.
– Кагардэ? – изумленно протянул эсер. – Виноват, я правильно вас понял, Женечка? Ка-гар-дэ, так?
– Лев Кагардэ.
– Так, так! Это оч-чень интересно. И вы говорите, он здесь учился? Ах, вот как? Саганский его знает? Прекрасно! Нет, это я просто так. Просто совпадение фамилий.
На следующий день Зеленецкий зашел к Саганскому, и тот рассказал ему все, что знал о Льве Кагардэ. Саганский говорил о нем с едва скрываемой злобой: Лев два года назад своим сочинением испортил ему много крови.
После этого Зеленецкий стал пользоваться каждым удобным случаем, чтобы поговорить со Львом.
Начал он о разных пустяках, вскользь осведомился о делах, о том, долго ли Лев намерен жить в Верхнереченске. Лев отвечал вежливо, подробно, подкрепляя все, что ему приходилось выдумывать, мелочными подробностями, – они делали его рассказы правдоподобными.
Политических тем Зеленецкий в разговорах со Львом не касался, хотя Николай Иванович Камнев не раз говорил, что Лев «дипломат, но вернейший человек».
Лев со своей стороны тоже не напрашивался с политическими разговорами, лишь однажды, словно невзначай, обмолвился по поводу дискуссии в партии, что, мол, «когда двое дерутся, третий не зевай…»
Зеленецкий развивать эту тему не стал и завел речь о театре.
Лев хвалил Максима Турбаева и заявлял, что «неотеацентр», в отличие от «архаистов», работает «на века». Он даже выразил мимоходом такую мысль, что искусство-де свободно от предрассудков скоропреходящего времени и от вкуса толпы.
Так они присматривались друг к другу несколько месяцев, и, лишь убедившись, что Лев на самом деле «вернейший человек», Зеленецкий решил поговорить со Львом откровенно.
– Вы не брат ли будете Никиты Петровича Кагардэ? – спросил внезапно Зеленецкий во время одного из своих визитов в мастерскую.
Лев пристально посмотрел на него.
– Сын!
– А-а! Так, так! А ведь я вас знаю.
– Вы?
– Да, да! Ваш папенька был в семнадцатом году комиссаром района в Тамбовской губернии. Ну-с, напорол глупостей, и я ездил к нему от партийного комитета. Так сказать, разъяснял ему различные политические неясности.
– Так это вы были?
– Ваш покорный слуга! Где же он сейчас, ваш уважаемый папенька?
– На небесах!
– Значит, его… Умнейший был человек. Простите, вы говорить со мной не боитесь?
– Нет, отчего же?
– Многие, знаете, остерегаются. – Зеленецкий засмеялся. – Я ведь отверженный!
– Боятся?
– Трусят!
– Ну, я не из боязливых.
– Похвально, похвально! Простите откровенный вопрос, – я слышал от Николая Ивановича, будто бы вы собираетесь вступить в партию?
Лев поглядел Зеленецкому в глаза. Тот выдержал его взгляд.
«Ага, – подумал Лев, – понятно. Ну, и ты мне пригодишься».
– Нет, никогда об этом особенно не мечтал. Люблю уединение.
– Отчего же? – невинно сказал Сергей Сергеевич. – Партия очень, очень много дает…
Зеленецкий подвинулся к Льву, но в это время дверь завизжала и кто-то вошел в мастерскую.
Сергей Сергеевич быстро закрылся газетой.
Когда посетитель ушел, он признался:
– Боялся скомпрометировать вас!
«Ишь ты, заботливый!» – подумал Лев и вежливо распрощался с Зеленецким.
Через неделю тот пришел за галошами, которые принес в прошлый раз.
– Доходное дело? – спросил он, кивнув головой на обувь, сваленную под столом.
– Ничего. При хлебе каждодневно. А вы как живете? Поди, нуждаетесь?
Сергей Сергеевич смутился, заговорил о суровом редакторе, о статьях, которые лежат и не идут, о дороговизне. Лев вынул три червонца и сунул их незаметно в карман Зеленецкого.
– Вы что же, так здесь и живете? – спросил его Лев.
– Так и живу! В газетке подрабатываю. Пустяки.
Лев замолчал. Зеленецкий скучающе просмотрел газету и вдруг обернулся к Льву.
– Послушайте, – сказал он очень серьезно, – не может быть, чтобы вы были предателем!
Лев опешил.
– Да нет! – пробормотал он. – Я просто сапожник.
– Опустился! – прошептал Сергей Сергеевич. – Забыл все, труслив стал, стар стал.
– Ну, ничего, ничего, не волнуйтесь! Заходите, будем беседовать.
– Все беседы, все речи… Слушайте, Лев Никитич, неужели нет больше в России вождей?
– О каких вождях вы спрашиваете? Ваши вожди – трупы. И вы, Сергей Сергеевич, тоже труп.
Лев разразился неприятным, деланным смехом.
– Простите, я вас не пойму, – заволновался Зеленецкий. – Кто труп?
– Все вы сгнили! Вам не подняться с места! Вам не двинуть пальцем. Даже если позовут вас, вы струсите!
– Я? Струшу? Да я два года в Бутырской тюрьме…
– Ах, так? А если я вам дам одно поручение, не сейчас, а после? Если я позову вас и скажу: помогите! Что тогда, а? Что вы скажете?
– Позвольте, я не понимаю вас…
– Если я скажу: Сергей Сергеевич, организуйте группу, – вы увильнете?
– Я?
– Да, вы!
– Что вы орете?
– Отвечайте, черт возьми!
– Да!
– Я вас проверял! – улыбнулся Лев. – Теперь нас слышали и мы связаны. Ванька!
– Довольно паясничать! – рассердился Зеленецкий. – Шутки здесь неуместны. Вы еще под стол пешком ходили, когда я был в подполье! – Он надел шляпу и собрался уходить.
Лев рассыпался в извинениях.
Сергей Сергеевич был взбешен.
– Мы с вами не клоуны! – уже около порога сказал он. – Если вы так будете действовать и впредь – вы останетесь один или вас посадят! – Он взялся за ручку двери.
Лев испугался.
– Простите, Сергей Сергеевич, – сказал он. – Я же шутил. Я же знаю, что палка всегда о двух концах. Вы за меня, я за вас, и обратно.
– Ну, ладно! Только, пожалуйста, без этих шуток.
Он холодно пожал Льву руку и ушел.
В тот же вечер Лев встретил Зеленецкого у Камневых.
Они вышли в сад и сели на скамейку под вишневыми деревьями. Лунный свет дробился, падал на лица причудливыми пятнами.
– Послушайте! – заговорил серьезно Лев. – Я давеча шутил. Все это глупости – бомбы, дружины… Но, мне кажется, мы так хорошо знаем и понимаем друг друга, что можем говорить откровенно.
– Дальше?
– Мне кажется, мы могли бы быть полезными друг другу.
– Полагаю, что это верно…
– Мне надо, чтобы вы всемерно поддерживали этот самый театр. Пригодится.
Сергей Сергеевич молчал.
– Вдалбливайте такую мыслишку в головы этих баранов, внушите им, что они не могут создать ничего яркого! Каков-де приход, таков и поп. А? Нет, нет, погодите. Пускай это будет похоже на монастырь. Чем строже режим, тем больше блуда. Это вам нравится? Заставить этих идиотов думать: «Дай, господи, возвратиться пошлости и контрреволюции!» Внушать, понимаете, ли, кружным путем, что рай не за горами, стоит лишь стряхнуть диктатуру! Диктатуру стряхнем – и снова будет вам яркое, и красивое, и веселое! Понятно? Вот Ховань стишки пишет. В них черт ногу сломит. От них в петлю хочется! Провозгласите: это и есть настоящее! Вы, говорят, тоже что-то пишете?
– Тружусь, – сказал Сергей Сергеевич. – Вот ужо пять лет пишу книгу.
– Что именно?
– Записки. «Прошлые годы».
– Прекрасно! Больше напихайте в них романтики, – кричите: вот как мы буйно жили! Какой был грохот! Братство! Свобода! Равенство! С равенством покруче заверните. Тут у вас союзников тьма. Нас много, нас тысячи, десятки тысяч!
– Не много ли? – сказал Зеленецкий. – Оптимист вы!
– Много? Наоборот, по самым скромным подсчетам. У одних отняли землю, у других – сладкую еду, у третьих – ордена, чины, у четвертых – фабрики, у пятых – поместья, у шестых – папино золото, мамины бриллианты, у седьмых, подобных вам, – власть. А троцкисты… Да всех не перечтешь. Надо только их всех собрать, всех, кто предан нашей идее.
– Какой идее, извините вопрос?
– Да бросьте вы со мной скрытничать! Я хоть в подполье и не был, но кое-чему обучен!
– Нет, уж вы, пожалуйста, поясней насчет идеи, – заупрямился Зеленецкий. – Я втемную не играю.
Лев злобно сплюнул, замолчал.
– Это ваша первая работа? – осведомился Зеленецкий. Он внимательно наблюдал за Львом.
– Вот что, – резко сказал Лев, – идея у нас общая с вами. Коротко – слово «собственность» вам известно? Во имя этого словечка за нами пойдут тысячи.
– Так-с, так-с! Дальше!
– Подумайте: если все они проберутся в государственный аппарат, будут портить, гадить, взрывать, сеять слухи!.. Так вот я и говорю, – продолжал Лев, – всюду во всех порах должны сидеть наши люди. Пусть приспособляются, пусть заползают в каждую щель! В искусство, в политику, в хозяйство, в литературу, в мужицкую душу! Всюду, где существует неверие, сомненья, колебанья! Одних принуждать угрозой, других лаской, третьих деньгами, посулом. И невидимо, но терпеливо разъедать здание, которое строят большевики, – вот стратегия. Точить день и ночь! Съедать все! В труху обращать… Но всех этих людей собрать, понимаете, чем-то надо? Чем? В конце концов им все равно, какая будет власть, лишь бы они при этой власти имели права…
Зеленецкий кивал головой.
– Но вы в своей книжонке левей держитесь! Смотрите не сорвитесь – они хитрые! Порочьте свою партию, свои идеи, отрекайтесь от них. Все равно, идейки ваши живы. И ваши, и меньшевистские, и какие хотите. Ого! Троцкисты все идейки подобрали. Универсальный магазин идей – на любой вкус! Так что отрекайтесь от них. Но так отрекайтесь, чтобы кое-кто читал вас и думал: «Ах, дурак, дурак, зачем отказывается!» Напирайте на романтику. Мы, дескать, за право боролись! Кружите молодежи голову. Молодежь – это все! Нам от них молодежь надо оттянуть. С молодежью запанибрата держитесь. Добрым таким дядей. Там рассказец, там анекдотец, того похвалите, того приласкайте, того в петлю шлите, да в последний момент спасите. И в свой мешок! Всех в мешок. Всех одной веревочкой связать! Веревочка известная! Мы жить хотим! Властвовать желаем! Вот она и веревочка…
– Вы молодец! – сказал Зеленецкий.
– А, пустяки, не о том речь! – Лев размахивал руками, мысли кипели в нем, он спешил их выложить.
– Вот что еще! Советую быть скромней. Еще скромней. Вы уже переродились, понятно. Идеи вашей партии вам уже чужды, вы их разоблачили! – Он помолчал и неожиданно добавил: – Когда будут нужны деньги – заходите!
– Ну, знаете, не может быть, чтобы вы были здесь сами по себе. Кто прислал вас сюда?
– Глупости говорите! – Лев добродушно засмеялся. – Я сапожник и только. Ничего я вам не говорил, и вообще все это вам приснилось. А если вы где-нибудь, – в голосе Льва Зеленецкий услышал что-то такое, что заставило его подтянуться, – если вы где-нибудь попытаетесь утверждать обратное, я вас достану. Понятно? Ну, желаю успеха.
– Молодец! Молодец изумительный. Буду рад, верьте, что и я…
3
Лишь одна Женя догадывалась о том, какой тревожной, напряженной жизнью живет Лев.
Он неохотно ходил по людным улицам и отворачивался, если кто-либо слишком внимательно смотрел на него. Иногда в толпе он вдруг замечал коротконосое круглое лицо, вздрагивал и огромным усилием воли принуждал себя идти навстречу этому человеку – он понимал, что Якубовича здесь быть не может.
Заметив человека, который случайно шел за ним, Лев оборачивался и ждал его.
Он ежедневно брился, но иногда хватался руками за подбородок, словно забывая, что бороды давно нет.
Ложась спать, он клал под подушку револьвер, развешивал одежду так, чтобы одеться в течение нескольких минут, среди ночи просыпался – ему казалось, что кто-то стоит у окна.
…Работа в мастерской сначала шла не ахти как весело; верхнереченские обыватели подозрительно поглядывали на нового сапожника и не доверяли ему. Резина казалась им материалом ненадежным. Работы было мало, и Льву от нечего делать пришлось выполнять обещание, данное Юленьке. Он шил для нее туфли, а Юля ходила к нему, якобы для примерки.
Он шил туфли долго, две недели. И ежедневно, две недели подряд, как только темнело, Юленька прибегала к нему. Лев запирал тогда двери и уходил с ней в комнату позади мастерской…
Юленька горячо отблагодарила своего постояльца, потому что Николенька, несмотря на огромный рост и пылкую любовь, был к женским слабостям невнимателен и часто уезжал в продолжительные командировки.
И он не догадывался ни о чем.
Лев ему нравился.
Жилец рано уходил на работу, возвращался поздно, дома вел себя чрезвычайно скромно, сидел в комнате и читал.
По вечерам за ним заходила Женя, и они шли гулять. Частенько Лев ночевал у Камневых.
Богданов не решался еще на откровенные разговоры со Львом, присматривался к нему, проверял.
Однажды, когда Лев, Юля и Николай Николаевич сидели за чаем, Богданов спросил Льва:
– Вы что грустный какой? Неприятности какие-нибудь?
– Какая у сапожника может быть неприятность? – ответил Лев. – Ни кожи, ни резины, вот и вся наша неприятность.
– Мало ли чего у нас нет! Честных людей не стало, а вы о резине толкуете.
– Ну, знаете, честные люди еще есть! – Лев бросил на Богданова пристальный взгляд.
– Что за ребятишки к вам ходят? – безразлично спросил Богданов.
– Хорошие ребятишки, – в тон ему ответил Лев.
– Комсомольцы есть? – спросил Богданов и зевнул.
– Комсомольцев нет. Будущие комсомольцы.
– А вы сами почему не в партии?
– Не готов. Вот поработаю в мастерской, пойду на завод… там уж… Неграмотный я политически… Вот у вас какие-то споры идут, чего-то кричат, а я не разберу… Кто у вас там прав, кто виноват?
– М-да, – протянул Богданов. – Нехорошо в такое время быть в стороне!
– Да ведь кто же поймет, какая сторона правая! Ваша или другая…
– Надо разобраться. Молодежь – это дрожжи. Я не прочь побеседовать с вами, так сказать, помогу.
– Вот это будет замечательно! Как-нибудь соберу ребят и к вам.
– С великим удовольствием!
– А то, знаете, блуждаешь, как в лесу. Приходят разные мысли. Ну и выдумываешь сам ответы…
– Какие же мысли? – Богданов добродушно улыбнулся. – Поделитесь. Не секрет?
– Какой там секрет! Да все глупости разные.
– Ну, ну, не стесняйтесь.
– Еще придеретесь!
– Фу-ты, как мальчик стесняется! Говорите – мне интересно. Ну, что вас заело?
– Понимаете, Николай Николаевич. Мне в голову мысль такая пришла, пустяшная, глупая, может быть, мыслишка. Мне думается, что все-таки в истории России личность играла, играет и будет играть огромную роль.
– А кто же отрицал это? – насмешливо спросил Богданов.
– Нет, нет, не то! Отрицать никто не отрицал. Но говорят, что, мол, масса выдвигает вождя, и вождь лишь выразитель стремлений этой массы. А мне, знаете, это кажется абсурдом. По-моему, наоборот: вождь – он так и рождается вождем. Он организует для своей идея массы.
Богданов нахмурился и искоса поглядел на Льва.
– Тут вот в чем суть, – продолжал Лев. – В России героев было мало…
– Мм… это как сказать… А Степан Разин! Хотя вы, конечно, правы. – Богданов улыбнулся. – Я вот чистокровный русак, но, признаюсь, нацией своей не горжусь. То ли дело Европа, Лев Никитич! Вы не были в Европе?
– Нет.
– Ага. Ну, ну, продолжайте, я вас перебил.
– Да, вот о русской нации. Тут я с вами согласен. Но, знаете, и с ней кое-что можно сделать… Для Европы слова Маркса насчет личности правильны. Там герой – ничто. А у нас героям раздолье. У нас человек, личность эта самая, много еще может сделать…
Лев говорил, увлекаясь, но не забывал искоса поглядывать на Богданова. Тот тянул из стакана чай и внимательно слушал.
– Н-да, – протянул он. – Знаете, у вас мысли о-о! – Николай Николаевич повертел около головы пальцами. – Вы с умом. Учились?
– Только что окончил. Полный курс наук прошел, – сказал Лев и отодвинул пустой стакан.
– Это видно. А знаете, мысли у вас смелые. Я бы вам советовал поосторожнее с ними.
– Да это только с вами. Ведь вам-то я не поврежу, своими глупостями. Вы ведь крепче дуба стоите!
Богданов оборвал разговор и ни с того ни с сего начал; рассказывать Льву об охоте. Тот и здесь обнаружил богатейшие познания.
Богданов в упор поглядел на Льва и тихо спросил его:
– А Маркевича вы видели?
– Он сейчас «в положении»…
– А, вот как. Да вы… Сапожник я, Николай Николаевич. Сапожник и только… И вам признателен, что не гнушаетесь нашим обществом.
Богданов внимательно посмотрел на Льва, допил чай и ушел.
Лев подмигнул Юленьке.
– Непонятные у вас какие-то разговоры! – сказала она.
– А зачем вам понимать, Юленька? Все будете понимать – подурнеете.
– А вам не все равно – дурнушкой я буду или?..
– Избави бог, не люблю дурнушек. – И, понизив голос, Лев спросил: – Он что, уезжает?
– Да, на две недели.
– Сегодня?
– Вечером.
– Ну, хорошо. Я сегодня ночую дома. Вы откроете мне?
Юленька опустила глаза.
4
Работа начала прибывать как-то сразу. Верхнереченцы, рискнувшие попробовать резиновую подошву, разнесли по городу весть о необыкновенной прочности и чистоте работы Льва. От клиентов не стало отбоя.
Лев начал подумывать о том, чтобы вместо мифического Ваньки, которым он напугал Зеленецкого, завести настоящего помощника; надо было освобождаться от галош и начинать настоящую работу, ради которой его послали в Верхнереченск.
Лев часто получал письма, он их грел на огне, смачивал какой-то жидкостью, снова грел.
Сообщения в письмах были невеселые. Читая их, он хмурился, ругался про себя, обзывал кого-то идиотами, с трудом заставлял себя успокоиться и снова сесть за галоши.
И вот однажды он вспомнил просьбу Петра Ивановича Сторожева о том, чтобы взять его сына, Митю, из Двориков.
По расчетам Льва выходило, что Мите сейчас десять – одиннадцать лет.
«Самый милый возраст для такой работы, как у меня», – подумал Лев.
Были у Льва и другие соображения, которые требовали его поездки в село. Соображения эти были более серьезными, чем те, которые касались Мити Сторожева и обещания, данного Львом Петру Ивановичу.
Неделю спустя после своего разговора с Богдановым Лев получил письмо, которое тут же сжег.
На следующий день вечером он отправился на вокзал. В десятом часу должен был прибыть скорый поезд из Москвы. В Верхнереченске он стоял двадцать минут.
Лев прошел по безлюдному вокзалу, заглянул в буфет, где подвыпившая компания нэпманов налегала на коньяк, посмотрел книги в киоске, купил местную газету.
Не успел он прочитать статьи о съезде частных торговцев, в которой автор доказывал необходимость снижения налогов на розничную торговлю, как раздался удар колокола, – скорый подходил к Верхнереченску.
Лев вышел на перрон, остановился около закрытой продуктовой палатки и стал ждать поезда, – уже слышно было дыхание паровоза.
Когда поезд остановился, из мягкого вагона вышел человек с холеной бородой, в бархатной пижаме, без фуражки. Это и был Апостол – шеф Льва. Зевая, он подошел к продуктовой палатке и, облокотившись на прилавок, закурил.
По перрону бегали пассажиры, носильщики, со звоном катились багажные тележки – стояла обычная вокзальная сутолока, сопровождающая приход поезда.
Никто не обращал внимания на Льва и на стоящего рядом с ним человека. И они, казалось, не замечали друг друга. Тем не менее между ними шел разговор.
– Довольны районом? – спросил Апостол, безразлично осматривая платформу и поправляя очки в золотой оправе.
– Вполне, – ответил Лев.
– А помните наш разговор?
– Я ошибался.
– Вам нельзя ошибаться, запомните. Ошибка хуже смерти. Теплоцентраль будут строить. Вы об этом знаете?
– Да. Говорят, торфа хватит на пятьсот лет.
– Докажите обратное.
– Но я…
– Никаких «но» в нашей работе нет.
– Да, но…
– Теплоцентраль не должны строить – это раз. Во-вторых, здесь предполагаются военные постройки. Снять!
– Как?
– Как угодно.
– Слушаюсь.
– О гарнизоне сведения есть?
– Да.
– Ну?
– Две, три, сто пять, семь, двести, ноль, сорок один.
– Запомнил. Здесь куча людей, которых можно использовать.
– Я веду работу с молодежью.
– Не это главное. Вы не умеете находить сердцевины. Вами недовольны.
– Позвольте…
– Мне некогда. Извольте слушать. Делайте ставку на активные силы. Понятно?
– Я кое-что делаю.
– Это пустяки. Не в молокососах дело. Я говорю об активных силах. Старое инженерство. Крепкие мужики. В соседней – Тамбовской губернии полно эсеров. Есть они и здесь, их надо найти. Бывшие антоновцы, колесниковцы…
– Слушаюсь. У меня вопрос. Разрешите?
– Да.
– О троцкистах. Разве установка новая?
– Установки меняются в зависимости от многих причин.
– Они провозглашают лозунги отнюдь не те, которые нужны нам…
– Еще Герцен сказал: «Прежде чем он дойдет до опасных мыслей, он будет командовать ротой…»
Лев не мог удержаться от смеха. Апостол довольно усмехнулся.
– Итак…
– Я буду стараться.
– От вас зависит дальнейшее.
– Ну, это, знаете, слишком! Я ничего не требую. Я работаю не ради.
– Нас не интересуют ваши лирические переживания. Деньги у вас есть?
– Как будто бы…
– Наполняйте по возможности кассу.
– Гм…
– Что – гм?.. Разве в городе нет кассиров? Или нет банков?
– Слушаюсь.
– Крепче, тоньше, шире. У вас не район, а золото. До свиданья!
Апостол бросил папиросу и не спеша направился к вагону. Поезд ушел через минуту…
5
Отъезд Льва в Дворики был ускорен Богородицей. За годы, которые Лев провел неведомо где, Богородица стал еще незаметней. Он тоже работал в театре, тихо сидел в суфлерской будке, копался дома в богословских книгах, на досуге записывал что-то в тетради, был молчалив, проворен, умел всем угодить.
Богородица обрадовался приезду Льва – он возлагал на него особые надежды.
В один из воскресных дней он зашел к Льву.
– Знаешь, кого я сейчас встретил? – сказал он.
– Ну?
– Сергея Ивановича Сторожева.
– Да что ты?
– Серьезно. Разве ты не знаешь – он здесь секретарем губкома партии. Недавно приехал.
– Что он за человек? – спросил Лев.
– Железный. Их три брата, – что ни брат, то фигура. Один – большевик, другого, Петра Ивановича, ты знаешь. Третий – убежденный середняк. Дубы!
– И дубы падают! – сказал Лев.
Богородица смеялся беззвучно.
– Лев, а Лев, – сказал он.
– Ну?
– А что, если Сергея… того…
– Договаривай.
…убрать?
Лев повернулся к Богородице. Тот широко раскрытыми водянистыми глазами глядел на Льва. Этого мертвенного взгляда Лев не переносил.
– Отверни морду! – закричал он.
– Он моего батьку в Соловки сослал.
– И плевать! Не суйся в чужое дело.
– Его убить надо!
– Вот дурак. Ну и дурак. Убьешь – нового посадят. А тебя – к стенке.
– Бог поможет – не поставят, – угрюмо пробубнил Богородица. Он сидел все так же неподвижно.
– Дубина. Какому же ты теперь богу молишься?
– Я пойду. – Богородица поднялся.
– Стой! Если ты, – прошипел Лев, – хоть пальцем двинешь без меня, – смотри. Ты меня знаешь!
– Лев, а Лев, – зашептал Богородица. – Тебе, что, жалко его?
– Сейчас не время, Миша. Его без нас уберут. А не уберут – я о тебе не забуду… Пожалуйста, работай.
Богородица подошел к двери, постоял около нее, подумал что-то и сказал:
– А истину я нашел.
– С чем и поздравляю, – буркнул Лев и принялся за галоши.
– Истину только я знаю. Ты еще за ней прибежишь. А я тебе тогда шиш покажу.
Он вышел, но через минуту возвратился назад. Лев изумленно посмотрел на него.
– Чего тебе?
– Слушай, Лев. Театр закрывают на ремонт, я хочу ехать в Дворики. Поедем вместе? По старым местам походим!
– Это мысль.
– Дней на десять. Отъедимся, отоспимся. С девками побалуемся.
– Увлекательно говоришь. По девкам-то, видать, скучаешь больше всего?
– Да как сказать…
– Знаю я вашу жеребячью породу. У нас в Пахотном Углу попович с четырнадцати лет баб в омет водил.
– А бабы-то у нас какие! Крупитчатые. Не то что городские.
– Ну, брат, умей выбрать. И здесь есть бабы всякого сорта.
– Поедем?
– Вероятно, поедем.
– Дней через десять, ладно? Собирайся.
– А что мне собираться? Пальто в руки, и вся недолга.
– Да, новость есть, – вспомнил Богородица. – Вчера Андрей и Джонни вызвали Николу в беседку. Мы, говорят, больше ждать не хотим. Либо ты расскажи нам о своих планах, либо мы пойдем к Льву.
– Так и сказали?
Опанас говорит: «Губите вы себя! Кому, говорит, доверяетесь, – авантюристу?» А Андрей ему в ответ: «Лучше с авантюристом, чем с тобой!»
– Ловко!
– Ребята к тебе сегодня хотят прийти. Для разговора.
– Приходи и ты!
– Ладно.
6
Вечером Лев почувствовал головную боль. Это его встревожило. Боли приходили теперь очень часто и с каждым разом были все мучительней. Лекарства не помогали, докторов Лев не любил. Он ложился в таких случаях в постель.
Комнату заволакивал вечерний сумрак. Мимо окон проходили люди, тени их проползали по серому потолку. Эти уходящие тени вызывали в Льве глубокую тоску. Потом серое марево за окном стало гуще, тени исчезли, тьма втянула в себя углы и очертания предметов.
Лев лежал навзничь. Вверху, в глыбах тьмы, свисавшей с потолка, появлялись и исчезали желтые и зеленые пятна. Они не пропадали, когда Лев закрывал глаза, опускались к нему и снова поднимались, кружились и поминутно меняли очертания. Лев лежал несколько часов. Длинной, нудной чередой тянулись бесформенные, клочковатые мысли.
По временам он слышал какие-то гулкие удары. Он прислушивался и ничего не понимал. Лишь потом, когда боль утихла, он догадался, что это били часы в столовой. Он забылся, пока в пустоту не вплелась однообразная мелодия.
За стеной играли на гитаре. Лев повернулся на бок, кровать под ним заскрипела. Гитара смолкла, и Лев услышал, что его окликают. Он не ответил, потому что моментально заснул, и все это – и звенящая мелодия гитары, и тихий голос, окликнувший его, – показалось ему сном. Потом в дверь кто-то тихо и настойчиво постучал.
– Кто там? – спросил Лев.
– Это я, Юля. Можно к вам?
Прежде чем Лев ответил, дверь скрипнула, во мраке обозначилось белое пятно. Юля села на кровать.
– Болит?
– Болит.
– Бедненький! – Юля положила на голову Льва руку и стала тихо перебирать его волосы. – Вам компресс, может быть, сделать, а? Какая у вас горячая голова, так и пышет, словно плита!
Она поцеловала его в висок.
– А если муж нагрянет? Он же меня изувечит, ваш Николенька.
– А я с ним сама управлюсь, вы не бойтесь. Да и что особенного? Ну, пришла, ну, поцеловала! Скучно мне одной! Вот опять уехал. Два дня дома, сорок в разъездах. Тоже, муж!
В столовой пробили часы.
– Ой, уже десять. Как я долго валяюсь? Юленька, зажги свет!
– Не надо, Левушка. Я хочу побыть с тобой.
– Юленька, милая, я есть хочу. Поставь самовар. Мы попозже с тобой что-нибудь придумаем. Ладно?
– Ладно! – покорно согласилась Юленька и, вздохнув, прибавила: – А ведь к тебе давеча кто-то стучался. Я сказала, что болен. Обещал зайти позже.
– Ну, вот видишь.
Он притянул ее к себе и поцеловал в губы. Юленька ответила ему десятком торопливых, жадных поцелуев.
– Ну, ну, знаю. Хорошенького понемногу. Я выйду на улицу, проветрюсь. Ты тут приберешься?
Юленька тряхнула головой.
– Ну, вот и хорошо! – Лев отстранил ее от себя, накинул на плечи полушубок и вышел на улицу.
Холодный ночной воздух освежил его. Льву сделалось весело и легко. Он хотел было пройтись по улице, но услышал за воротами приглушенный разговор.
– Во всей этой чертовщине, – говорил Джонни, – меня смущает одно обстоятельство…
– Что же? – допытывался Андрей.
– Меня смущает, знаешь, некоторая, по-моему, подлость. Как-никак, а мы поступаем скверно. Не спросясь никого, идем к Льву.
– А, дурак! – вскипятился Андрей. – Нечего было сборы собирать. Да ну вас к лешему! Надоела мне эта канитель. – Андрей нервно чиркал спичкой, она не зажигалась, и Андрей злился все больше.
– А потом, – тянул Джонни, – черт его знает, как он нас встретит. Пожалуй, еще острить будет. Здравствуйте, дескать, пришли просить совета, сами-де глупы, своим умом не можете дойти.
– Ну, пошли или нет? – оборвал разговор Богородица. – А то я уйду.
