Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
И веки слипаются, их не растащить клещами…
«… Подлец! Ну, и тип…»
Дыхание становится совсем свободным.
«… Хорошо бы позвать…» – вспыхнула еще раз мысль, но тут же исчезла, и тело, и сознание – и все кругом погрузилось в черную, теплую покачивающуюся яму…
4
Когда Якубович перестал просыпаться от собственного храпа, поезд на подъеме уменьшил скорость, а в коридоре так же методически вперед-назад шагал дежурный красноармеец, – арестант открыл глаза. Сначала он ничего не мог разглядеть. Затем, освоившись с синим светом, увидел, что его спутник спит, лежа на спине. Арестант пошевелился. Якубович спал. Арестант кашлянул. Якубович не проснулся.
Цель достигнута… Неужели удастся? Одно мгновение он колебался. Но, вспомнив о Москве, он зажмурил глаза. Страшная слабость появилась в ногах. Сдерживая дыхание, он секунду стоял, наблюдая за Якубовичем. И вдруг решился, достал из багажной сетки ремни от чемодана, посмотрел на спящего и рассчитанно точным движением засунул платок в его открытый рот. Якубович проснулся; арестант, беззвучно засмеявшись, повернул его лицом вниз и быстро скрутил ему руки и ноги, затем повернул Якубовича на спину.
Якубович лежал, широко раскрыв глаза.
– Я мог бы вас застрелить, – шепнул арестованный, – но не стоит. Поднимется шум, гвалт! Черт с вами – живите. Вы славный парень!
Он обшарил карманы Якубовича, взял револьвер и деньги, надел кожаное пальто своего спутника, его фуражку, осторожно открыл окно и выглянул наружу – мимо него неслись потоки искр. Было холодно, моросил дождь. Поезд шел медленно. Арестант прислушался к шагам в коридоре – дежурный охраны ничего не подозревал. Тогда он перекинул через оконную раму ноги, помахал Якубовичу рукой и увидел, что тот плачет – плачет от злобы и бессилия.
– Всего наилучшего! – шепнул арестант и прыгнул в темноту.
5
Через три недели, на рассвете, из московского поезда, прибывшего в Верхнереченск, вышел человек в кожаном пальто. Он подошел к агенту ОДТОГПУ и попросил прикурить. Затем прошел в вокзал и остановился около застекленной витрины. Заспанный носильщик в грязном фартуке вынул из витрины старую газету и повесил свежий номер.
Человек в кожаном пальто принялся внимательно читать новости – внутренние и внешние. На первой странице, под передовой о забастовке английских горняков, были напечатаны телеграммы. В первой сообщалось о перевороте в Польше и об отказе Пилсудского от президентского поста. В следующей телеграмме излагалось содержание только что изданного советским правительством декрета о режиме экономии. Потом шли сообщения об арестах коммунистов в Германии, о самоубийстве Чхеидзе, – все это человек в кожаном пальто пробежал глазами и задержался лишь на отчете о пленуме Верхнереченского губисполкома. Пленум обсуждал перспективный пятилетний план развития хозяйственной и культурной жизни губернии. С особенным вниманием человек в кожаном пальто прочитал два раздела плана. В одном из них говорилось о постройке на торфяном болоте теплоцентрали, в другом – о расслоении деревни, о растущей группе середняцких хозяйств, об объединении середняков и бедноты вокруг артелей и коммун.
Скользнув глазами по четвертой странице и узнав, что в кино «Модерн» идет картина «Под властью адата», а магазин Г. И. Шероношева получил новую партию мануфактуры, человек в кожаном пальто зашел в буфет, напился чаю, купил в киоске газету, вышел на площадь и увидел перед собой прямую улицу. Она стремительно опускалась с вокзального холма, дойдя до рынка, как бы замедляла свой бег, затем круто поднималась и упиралась в огромный собор. Освещенный утренним солнцем, он выглядел белоснежным.
Человек в пальто медленно зашагал по улице. Дойдя до Рыночной, он остановился на углу около афишной вертушки. Одна афиша особенно заинтересовала его. Она извещала, что театр «Зеленый круг» открывает летний сезон в городском саду двадцать пятого июня пьесой Шекспира «Король Лир». Внизу были напечатаны фамилии режиссера, директора и администратора. Первые две фамилии были незнакомы человеку в кожаном пальто, последняя заставила его улыбнуться.
– Андрей Компанеец, – вслух сказал он. – Прекрасно! – и свернул на Рыночную улицу. Миновав несколько кварталов, он пошел по Церковноучилищной, зашел в какой-то двор. Оттуда он попал в сад, перелез через забор и очутился среди старых вязов.
Человек пробрался сквозь малинник и вышел на дорожку, она привела его к балкону. Он поднялся по ступенькам и трижды постучал в окно – один раз отрывисто, два раза быстро. Стеклянная дверь открылась. И Женя, босая, в ночной рубашке, заспанная, кинулась на шею Льву Кагардэ.
– Тсс, – прошептал он. – Осторожно! Не разбуди стариков!
– Милый, ты приехал?
– Приехал, – Лев облегченно вздохнул.
– Откуда сейчас?
– Из Москвы.
– Совсем?
– Возможно. Впрочем, обо всем этом завтра. Сейчас – спать, спать и спать.
…Когда Лев уснул, Женя села и, прислонившись к стенке, начала рассматривать его лицо. На лбу его она увидела две морщины. Женя долго слушала спокойное дыхание Льва, затем засмеялась, потянулась и легла рядом с ним.
Глава четвертая
1
Лев проснулся поздно. Женя рассказала ему о том, как живут ее друзья, о театре, о сплетнях и слухах, которые носились в городе. Он расспрашивал обо всем обстоятельно, обнаруживая такую память, что Женя лишь ахала.
– А я и забыла! – удивлялась она. – Хотя, постой, верно, так ведь и было!
– Николай Иванович где сейчас работает? – спросил Лев.
– В губплане.
Разглядывая Льва, Женя замечала, что он стал какой-то другой, – что-то новое, серьезное появилось в его глазах, в привычке морщить лоб и кусать нижнюю губу. Он стал молчаливее, не было уже в нем задора, который она так любила.
– Ну, Левка, ну, скажи, где ты был? – надув губы, тянула Женя.
Она все утро пыталась узнать это, но Лев отшучивался, переводил разговор на другое, задавал сам вопросы, потом наконец резко попросил не спрашивать у него, где он был и что делал.
Женя обиделась.
– Так-то ты меня любишь!
– Так и люблю! – сказал Лев. – Любовь любовью, а дело делом. Я тебе не скажу этого, поняла? Лучше и не спрашивай. Ну? Все сердишься?
Женя молчала.
– А впрочем, как хочешь. Дуйся на здоровье.
И Лев, не обращая на нее внимания, стал одеваться.
– Небось изменял мне? – спросила Женя.
– Только и думал об этом! – насмешливо отвечал Лев. – Больше у меня забот не было.
– Ну, и убирайся к своим теткам! – пробурчала Женя.
Лев расхохотался и пощекотал ее под подбородком.
– Уйди, – разозлилась Женя. – Никогда не прощу себе это… Эту глупость! – прошептала она и покраснела.
– Ну, матушка, потерянного не вернешь. Да брось ты, Женя! – сказал Лев примирительно, заметив, что Женя обиделась всерьез. – Ну, чего губы надула?
– Я так тебя ждала, а ты…
– Ну, и я тебя ждал. И вот дождались. А ты, глупая, все что-то выдумываешь.
Женя засмеялась и потянулась к нему. Лев обнял ее, она спрятала голову на его груди и прошептала:
– Левка, ведь я твоя жена, да?
Он молча поцеловал ее.
– Ведь ты хороший, правда? Ты ведь не обманешь меня? Я так тебя люблю, вот так! – Она крепко обняла его. – Скажи, Левка, не обманешь?
Он молчал, гладил ее кудряшки, целовал голые, розовые плечи, маленькую грудь.
– Поноси меня на руках, Левка, ты такой большой!
Лев взял ее на руки и, качая, словно ребенка, стал носить по комнате, напевая что-то, а она тихо смеялась, показывая мелкие, частые зубы.
Где-то хлопнула дверь. Лев вздрогнул, у него дернулась правая щека, он сбросил Женю с рук и рванулся к двери.
– Что ты, Левка? Милый! Чего ты испугался? Это мама пришла с рынка.
– Мама? Фу, черт!.. Ну, одевайся и пойдем чай пить. Я выйду в сад, позови меня.
Через час, сидя за чаем, Лев рассказывал матери Жени тут же выдуманную им историю о том, как он работал на Урале, как соскучился по Верхнереченску, и расписывал происшествия, якобы случившиеся с ним по дороге.
2
Вечером Лев с Женей пошли на открытие театра. Пришли они туда за час до начала спектакля. Женя нашла Льву уголок, откуда он мог наблюдать последние приготовления к премьере, сам оставаясь незамеченным.
Когда Женя пошла за кулисы, Лев попросил ее не говорить ребятам о его приезде. Затем он вынул книжку и принялся читать. По театру носились люди в спецовках, актеры, плотники, бутафоры. Режиссер – молодой, взъерошенный парень, весь измазанный красками и мелом, – летал по лестницам.
Новый режиссер, приглашенный в театр по рекомендации Зеленецкого, был одним из основателей «неотеацентра».
«Неотеацентр», состоявший к тому времени уже из четырех членов, объявил беспощадную борьбу «правой деспотии на театре» и в качестве одного из опорных пунктов своей деятельности избрал Верхнереченск, где в лице Зеленецкого нашел горячего приверженца. Постановка «Короля Лира» в «Зеленом круге», по замыслам «неотеацентра», должна была означать начало войны «новаторов с архаистами». Режиссер был поэтому в страшном возбуждении, бегал по театру, кого-то разыскивал, с кем-то ругался, клялся повеситься, застрелиться, броситься в воду, убить какого-то Прошкина, свернуть башку Компанейцу, выдергать ноги у Джонни, сыпал проклятия, но тут же над чем-то хохотал.
Он наскочил на Льва, сквозь огромные очки в роговой оправе осмотрел его с ног до головы и сказал:
– Почему вы не принесли флейту?
Лев смутился.
– Я муж Камневой.
– Ах, му-уж? – протянул режиссер, сделав удивленное лицо. Потом подсел к Льву. – А я вас о флейте… Фу, ты, дьявол! Вероятно, я подохну сегодня. Гм, странно, я не знал, что у Жени есть муж. Курите? – Он протянул Льву папиросу.
– Спасибо, – сказал Лев. – Ну, как у вас дела?
– Ради господа, только не о делах! Только не о театре! О чем угодно, только не о здешнем кавардаке. Прошкин пьян, Макеев, вы знаете его, ну, Джонни, хамит. Компанеец обещает меня застрелить. Но все это пустяки, все это искупится нашей победой. Скажу, не хвалясь, – спектакль чудесный. Ах, простите, я и забыл познакомиться. Максим Турбаев – режиссер.
Режиссер снял очки, протер их и снова водрузил на место.
– Впрочем, к дьяволу театр, надоел! Днем театр, вечером театр, ночью театр! Вы давно в Верхнереченске? Я уверен, что вы понимаете искусство. Знаете, есть такие люди – нутром его чувствуют. Но мало, совсем мало таких! Разве Сергей Сергеевич? Он меня понимает. Все остальные – профаны, невежды. По секрету, я задумал один спектакль. О-о! Увы, это тайна. Тайна даже для близких. Но скажу, не хвалясь, это должно произвести переворот на театре. Вторую революцию. В городском театре не были? Пошлятина, боже, какая пошлятина! Отвратительный мхатовский натурализм, ползучий, понимаете ли, натурализм. Ох, уж эти натуралисты, реалисты, Станиславские, Вахтанговы… Это же реакционеры! Да, да! И даже скажу больше – это контрреволюционеры! Вы знаете, что они сделали? Это совершенно точная информация. Они недавно съехались на тайную конференцию и решили уничтожить «неотеацентр»! Да, да, это факт! У них же есть свой трест. И вы знаете, кто во главе этого треста? Нет, вы не угадаете! Ну, хорошо, я скажу, я вам верю. Во главе этого треста… Качалов! Но мы сплачиваемся, мы растем, мы боремся. Вы знаете, что я задумал? Я вам сейчас скажу…
Турбаев стал уже входить в раж, но его окликнули со сцены.
– Простите, я сию минутку! – сказал режиссер и исчез.
Театр начал наполняться. Это был официальный просмотр, и в театр по специальным пригласительным билетам пришел цвет Верхнереченска.
Лев прошелся по театру. Здание было маленькое, тесное, раньше здесь помещалась читальня. Зал едва вмещал триста человек, на сцене было трудно повернуться, но актеры и режиссура чрезвычайно ценили свою маленькую «хибарку», как они ласково называли театр.
После второго звонка Лев, заняв свое место в углу, увидел, как в зал прошел Опанас.
Лев усмехнулся. «Вот этот обрадуется!» – подумал он.
Вслед за Опанасом появился лысый человек с бульдожьей физиономией – Зеленецкий. Последними сели на директорские места Андрей, Лена и Джонни.
Занавес, дрогнув, пошел вверх. Начался спектакль.
Лев хорошо знал «Короля Лира», однако то, что он увидел на сцене, имело лишь самое отдаленное сходство со знаменитой трагедией.
Турбаев разделал под орех произведение «этого, – как он говорил, – слезоточивого старикашки».
Первое, что увидел Лев, был знаменитый круглый зеленый помост, давший название театру. Огромный круг, сбитый из досок и подвешенный на веревках к потолку, служил площадкой, где развертывалось все действие. Позади круга художник повесил разрисованный им задник. На голубом фоне были нагромождены какие-то кубики, темно-зеленые пятна, чье-то лицо в маске, две скрещенные шпаги, контуры замка…
Наверху, под самыми колосниками, висел узкий деревянный мостик. С мостика на круг спускалась веревочная лестница. Больше никаких декораций не было. На виду у зрителей рабочие выносили на сцену стулья, столы, убирали их, подавали актерам бутафорию. Актеры, одетые в странные бархатные плащи, двигались очень мало, монологи и диалоги произносили, обращаясь к публике. Даже в трагических местах актеры жестикулировали скупо, словно руки их были связаны.
Мрачный свет, пятнами падающий на сцену, какие-то раскрашенные, куклы, неведомо зачем выскакивающие из больших сундуков, поставленных на авансцене, – все это действовало на нервы. Публика, впервые видевшая подобное зрелище, была ошарашена уже в начале спектакля. Меж тем оркестр неистовствовал, скрежетал, ухал и бухал, актеры говорили загробными голосами. Зрители были напуганы, потрясены, и, когда под дикие завывания труб и бой барабанов занавес опустился, театр задрожал от аплодисментов.
Во время антракта бледный, трепещущий Турбаев разговаривал с Зеленецким. Тот, видимо, расточал ему комплименты. Турбаев улыбался, распуская добрые, бесформенные губы.
Женя разыскала Льва.
– Ну, как? – спросила она. – Видишь, вон тот, в очках, – это Турбаев, режиссер. Говорят, что он гений!
– Уже знаком. Башка у него действительно умная, но дураку досталась.
Начался второй акт. В противоположность первому, он был построен на движении. Люди появлялись на мостике, карабкались по лестнице наверх, свет был мягче, музыка играла что-то очень боевое, актеры кувыркались на круге, и даже сам король Лир сделал курбет. Льву спектакль надоел, и последние акты он сидел скучая. Впрочем, скучала вся публика. Лишь Зеленецкий бурно выражал свой восторг.
Выходя из зала, Лев нарочно столкнулся лицом к лицу с Опанасом. Тот побледнел и отшатнулся.
– Ты? – только и мог сказать он.
Лев крепко пожал руку Опанаса, словно забыл последний свой разговор с ним, заявил, что чертовски рад снова его видеть, рад, что вернулся в Верхнереченск, справлялся о делах, о здоровье, напросился прийти к Николе, приглашал его к Жене, подмигивая, намекая на выпивку.
Опанас растерялся, размяк, благодарил Льва – перед ним был добрый, простецкий человек. Женя насилу оторвала их друг от друга.
По дороге Женю и Льва нагнал Зеленецкий. Женя познакомила его со Львом, но он, увлеченный разговором, фамилии Льва не расслышал.
– Ну, – спросил он Женю и Льва, – каково?
Лев промычал что-то неопределенное.
– Талантище! Сила! Предрекаю великую будущность, – выкрикивал Сергей Сергеевич. – Совершенно исключительный человек.
Рассуждения Зеленецкого были прерваны Леной, которая догнала их. Лена холодно поздоровалась со Львом, как бы нисколько не удивившись его появлению.
– Я говорю, Елена Сергеевна, – ведь это колоссально!
– Знаете, Сергей Сергеевич: а мне не кажется это колоссальным. Мне все это непонятно!
– Милочка! Как вы-то можете повторять за другими. Понятность! Доступность!.. Пушкина в свое время тоже не понимали! Бетховен вызывал раздражение! Все же это условно, дорогая!
Сергей Сергеевич говорил и говорил, горячился, размахивал тростью, вытирал пот, жестикулировал, возмущался и восторгался без конца.
– Вы чудесная, милая девушка, Леночка. Вы обаятельно простая! Но ведь вот ваша внешняя бесподобная простота обманчива! Вы же сложнейший человек; нет, нет, я без комплиментов! Вот вам и загадка. То есть, простите, виноват, я немного спутался. О чем это я? Ах, да, да. Видите, стало быть, вы и простая и сложная. Но ведь это было бы расчудесно, если бы ваша внутренняя красота была воплощена в простые, но тончайшие черты какой-нибудь Мадонны!
– Так я и говорю об этом, – заметила Лена. – Пускай бы было просто, понятно, но, как вы говорите, сложно по существу.
Сергей Сергеевич закипятился, начал приводить какие-то исторические примеры, зацепил при этом Египет и Вавилон, затем перескочил к Людовикам, наговорил кучу всяких мудреных слов, сбился, спутался и кончил новыми восхвалениями Турбаева.
Ему никто не возражал. Лена почему-то задумалась и молчала. Льву и Жене хотелось скорее остаться одним. На углу Рыночной они свернули.
Зеленецкий помахал им ручкой и, распрощавшись с Леной, вприпрыжку поскакал домой.
– Это кто такой? – спросил Лев Женю.
– Мой двоюродный дядя. Знаменитый человек.
– Ну? Чем же он знаменит?
– Был эсер, понимаешь? Выслан сюда.
– О, это интересно! Он у вас бывает?
– Часто!
– Вот даже как. Ну – домой?
Он взял Женю под руку, она прижалась к нему, и они быстро зашагали на Церковноучилищную.
3
На следующий же день, с утра, Лев отправился с визитами. Сначала он зашел к бабке. Катерина Павловна копалась в огороде. Лев принес ей фунт чаю. Однако бабку подарок нимало не смягчил.
– Опять явился? – приветствовала она его, подставив для поцелуя желтую щеку.
– Ох, хорошо поездил, бабушка! Поправился, людей увидел! Замечательно! Теперь за работу сяду.
– Тетка-то Анна умерла, – сказала бабка. – Был округ меня лес, а теперь словно вырубили. Одни пеньки!
– Как это она? – участливо спросил Лев.
– Таяла, таяла, да и растаяла. Бог наказывает. Дед у тебя был развратник и разбойник. Бог и наказывает.
– Ну, а дядя?
Лицо старухи исказилось злобой.
– Женился, дурак!
– Ну и что ж – все женятся. И я женился! – Лев рассмеялся.
– Чего гогочешь, иди, откуда пришел! Не звала тебя!
– Остановиться мне у вас нельзя, бабушка? Хотя бы на неделю?
– Нету, нету у меня для вас места! Прощевай! Заходи, коли что.
От бабки Лев отправился к Компанейцам. Васса сказала, что Лена и Андрей в театре. Лев направился туда. Вся труппа была на сцене. Турбаев вслух читал рецензию на спектакль. В ней Зеленецкий, ссылаясь на древних, одному ему известных поэтов, восхвалял театр, употребляя неимоверное количество иностранных слов и выспренних выражений. Актеры ничего в статье не понимали, кроме того, что их хвалят, и влюбленными глазами следили за режиссером. Когда чтение окончилось и все бросились обнимать Турбаева, Лев окликнул Джонни и Андрея.
Увидев Льва, они всполошились.
Андрей повторял одну и ту же фразу:
– Мы теперь покажем им! – кричал он. – Мы их заставим, черт возьми, работать!
Они говорили разом, не слушая друг друга, расспрашивали Льва, где он плутал, тот повторял то же, что и Жениной матери, о своих приключениях, об Урале. Андрей пообещал зайти к Льву, как только тот найдет квартиру.
– У меня скоро будет квартира, – сообщил Лев. – Собственно говоря, даже как будто бы уже есть.
– Ишь ты, как быстро! Где нашел?
– На Холодной. Дом четырнадцать.
– О, я знаю, там Юленька Огнева живет. Замуж теперь вышла. Ах, и дивчина была! – Андрей щелкнул пальцами. – Вышла за бывшего москвича. Теперь он начальник угрозыска.
– Вот-вот. Ну, заходите!
Лев простился с друзьями и вышел. В дверях он столкнулся с Виктором. Лев схватил его за руку, утащил за собой в садик, позади театра, и зашептал:
– Прости, прости, Витя! – И, как показалось тому, даже прослезился. Несколько минут они сидели молча.
Виктор вспомнил, как унизил, как оскорбил его этот человек, вспомнил о бумаге, которую он нашел в столе у Льва и которую хранил до сих пор.
Лев крепко сжал в своих объятиях Виктора, зашептал ему на ухо бессвязные слова, оправдывался, умолял забыть, вычеркнуть из памяти, сжечь ту бумагу.
– Я был так одинок. Отвык от людей, не знал, куда деваться, как жить! Витя, ты только пойми, как я страдал тогда. А с Женей – ты знаешь…
– Не надо об этом теперь, – глухо сказал Виктор. – Не стоит вспоминать об этой истории.
Виктор и в самом деле очень боялся воспоминаний. Где-то далеко-далеко в мыслях, глубоко в сердце еще был уголок, которым владела Женя. Часто с тоской думал о ней Виктор, любил эту царапину на своем сердце, не забыл поцелуя Жени, мечтал о ней, засыпая, и ненавидел ее днем, избегал встреч с нею, не кланялся, не разговаривал и знал, что она смотрит вслед ему своими печальными зелеными глазами.
Не раз, целуя Лену, он ловил себя на том, что думает о Жене, боролся с собой, старался изгнать ее образ из сердца, не мог, – и тосковал, мучился, презирал себя.
Лев был доволен. Ему везло. Ему везло во всем. Он удачно бежал. Он вовремя попал сюда. Лев вспомнил, как он отказывался от поездки в Верхнереченск.
Апостол был прав, посылая его в город, где еще целы старые связи, где притаилась эсеровщина и в деревнях многие еще колеблются, открывая таким образом тыл…
Ему везет и с этим парнем: та дурацкая бумажка не страшна, если можно держать Виктора в руках.
– Ничего, мы тебя помирим с Женей! – сказал Лев.
– Не надо, Лев, я уже сказал тебе. Я простил тебя, я все забыл.
– Дай руку, если простил! – в волненье проговорил Лев. – Помнишь, я говорил, что мы с тобой братья из-за отцов. Слышишь? Нам нельзя враждовать! У нас в конце концов одна цель, верно ведь? Ну, скажи, правда? Брат ты мне?.. Дай мне руку, Витя!..
Виктор подал ему тонкую, белую руку.
– Ну, вот и все! – вытирая глаза, облегченно сказал Лев. – Словно дышится легче. Ведь эти годы только ты и был на моей совести.
Виктор рассказал Льву о театре, о Лене, о своих успехах – он жил сейчас бурно, каждый день приносил ему новые радости. Виктор стал равным в семье, он отдавал ей свой заработок. Дядя Петр радовался, племянник стал на ноги…
Рассказал Виктор Льву и о мадам Кузнецовой. По его словам, она совсем опустилась, окружила себя кошками и целые дни сражается с какими-то старухами в дурачки, плачет, проигрывая, хохочет, когда ей везет.
– Она совсем отвратительная стала! – с брезгливой миной сказал Виктор. – Толстая, сальная.
Они расстались, как прежде, друзьями.
4
Было около шести часов вечера, когда Лев постучался в дом номер четырнадцать по Холодной улице.
Дверь ему открыл рослый, краснолицый мужчина, одетый в милицейскую форму.
– Вам кого? – спросил он.
– Я слышал, что здесь сдается комната.
Краснолицый испытующе посмотрел на Льва.
– А кто вам об этом сказал?
– Разве вам не все равно?
– Нет, не все равно.
– Вам прислал привет Маркевич.
– Ну, и что же?
– Он сказал, что Николай Николаевич меня устроит. – Лев улыбнулся. – Да вы не бойтесь!
– Что значит – не бойтесь! Вы понимаете, что вы говорите?
– Понимаю.
– Никакого Маркевича я не знаю.
– Тем лучше для вас. Большая сволочь.
Хозяин квартиры рассмеялся.
– Да вы, видно, парень свойский.
– Поживем – увидим.
– Ну, входите! – сказал хозяин.
Из кухни, вытирая руки о фартук, вышла полненькая, совсем еще молодая женщина.
– В чем дело?
– Вот новый постоялец.
– Вам комнату?
– Да, мне сказали, что у вас сдается.
– Есть, есть. Вам кто сказал, уж не Макеев ли?
– Правильно. Джонни и сказал.
– Ну и молодец. Значит, пятерку заработал. Я ему пятерку обещала за хорошего постояльца. Да вот Николаю все не нравились.
Юленька провела Льва в узкую, длинную комнату.
– Вот и жилье. За стеной мы с Николенькой помещаемся. Это мой муж. Николай Николаевич его зовут. Он здесь у нас жил, вот в этой комнате. А потом на мне женился.
– Это вы, пожалуй, и меня жените! – рассмеялся Лев. – Нет ли у вас сестренки? Вроде вас?
– Почему же вроде меня? – Хозяйка вильнула глазами.
– Да так, вы в моем вкусе.
Юленька рассмеялась.
Лев осмотрел комнату; в ней стояли чистая кровать, стол, диван.
– Ну, что же, возьму. Сколько за нее надо платить?
Хозяйка смутилась.
– Вот уж и не знаю. Пойду к Николеньке.
Она выбежала, оставив Льва одного. Лев открыл окно и высунулся наружу. Перед ним была тихая, поросшая травой улица, куры бродили по дороге, солнце сползало к горизонту.
«Тихо, уютно, удобно, – подумал он. – С хозяйкой поладим. – Лев усмехнулся. – И с хозяином тоже!»
Вошла хозяйка и, мило покраснев, назначила очень низкую цену, – видимо, Николай Николаевич решил, что постояльца обижать не стоит.
Лев пообещал переехать сегодня же и попросил оставить ему постель.
– Я одинокий, – улыбнулся он, – соломенный вдовец, ни детей, ни жены. И обстановки никакой. Вот, весь перед вами. А как вас зовут?
– Юленька, то есть Юлия Антоновна!
– Так вот, Юленька, меня зовут Лев. А занятие мое – сапожник. На днях я открываю мастерскую и первое, что сделаю, сниму с вас эту гадость. – Он показал на стоптанные туфли Юленьки. – Я сошью вам новые. Ладно?
Юленька кокетливо улыбнулась.
«А дело-то верное! – подумал Лев. – Ах, Николенька, Николенька!»
– Вы давно замужем? – спросил он Юленьку.
– Три месяца.
– Ах, как жаль! Жаль, что раньше я вас не знал. – Лев пожал ей руку выше локтя. – Я бы уж за вами поухаживал.
– Да, уж теперь поздно! У меня муж, у-у, сердитый!
– Ничего! Мы с ним сойдемся. И с вами, да?
Юленька двусмысленно улыбнулась. Они распрощались.
Лев ушел.
– Ничуть не похож на сапожника! – прошептала Юля. – Бойкий какой!
5
Лев категорически отказался поселиться у Камневых.
– Сейчас рано, – сказал он. – У меня ни гроша, а на деньги твоего отца жить я не желаю. Подождем.
– Опять ждать, – обиделась Женя. – Ждала, ждала!..
– Ну и еще немного подождешь. Вот примусь за работу, тогда…
– За какую же это?
– Резиновую мастерскую открою. Буду чинить галоши.
– Фу, какая гадость! Неужели ты не мог придумать ничего получше? Тоже – работа. Сапожник!
– Ничего ты не понимаешь, – примиряюще сказал Лев. – Прекрасная работа, а для меня – самая подходящая. – Лев улыбнулся. – Я тебя прошу, если кто будет спрашивать, чем я занимаюсь, так и говори – сапожник.
«Странно, – подумала Женя. – Почему сапожник?» – но тотчас забыла об этом.
Вечером Лев перебрался на Холодную улицу. Женя выпросила у матери для него одеяло, белье, разную мелочь из посуды и помогла перетащить все это имущество на новую квартиру. По дороге Льва и Женю встретил Джонни и увязался с ними на Холодную.
Юленька, увидев Женю, стала серьезной.
– Это кто? – спросила она у Джонни.
– Это? Женька Камнева. Она всегда с ним.
Юленька прикусила нижнюю губу.
«Скажите, пожалуйста, – подумала она, – не познакомилась, не посмотрела…»
Жене Юленька тоже не понравилась. Ей стало неприятно, что рядом со Львом будет жить эта хорошенькая, вертлявая дамочка.
– А тобой интересовались! – шепотом доложил Джонни. И, кивнув головой в сторону комнаты, где жили Богдановы, добавил: – Она работает в редакции счетоводом. За ней там все бегают. Потеха! Даже Сергей Сергеевич.
Разложив кое-как все принесенное, Лев отправился проводить Женю до театра.
6
С легкой руки Зеленецкого слава театра росла. Первые спектакли проходили при полном зале. Правда, находились и скептики. К ним принадлежал Сергей Петрович Компанеец, которого Лена затащила как-то на спектакль. Он выскочил из театра после первого же акта, злой, красный, страшно выругал режиссера и заявил, что, будь его воля, он бы высек Турбаева.
– Белиберда! – кричал он, когда после спектакля все сели пить чай. – Как они с классиками обращаются! Господи, накажи этого байстрюка! Сейчас вас смотрят разные ожиревшие от скуки пошляки. Им эта щекотка приятна. Но их немного, да, да, их удовлетворите и кончите свой век. И режиссеришка ваш от вас сбежит. Нехай он сдохнет!
– Папа! – укоризненно говорила Лена. – Ну что ты говоришь!
– И говорю, и буду говорить! – закричал Сергей Петрович. – Все, все сломали! Этот дурень грозится все разрушить. – Он показал на Андрея. – Ну, так он только болтает, а тот, подлец, ломает уже! До театра добрался, мерзавец! А? Каково? Все сломать! Голая сцена! У-ух ты!
Меж тем Максим Турбаев затевал все новые и новые постановки. Фантазия его не имела, казалось, предела.
Встретив как-то Льва, Виктор рассказал ему о предстоящем спектакле.
– Хотим ставить «Онегина». Понимаешь, Лева, это будет чудесно. Максим трактует «Онегина» совершенно по-новому. Там, например, будет изумительная сцена: муж Татьяны – председатель следственной комиссии – допрашивает Онегина…
– Позволь, позволь, – изумился Лев. – Но ведь у Пушкина этого нет. Откуда же вы возьмете стихи?
– А, пустяки, ну, допишем! Я допишу, подумаешь! Не в этом дело. Ты понимаешь, такое совершенно необычайное освещение всей эпохи! Мы такие декорация придумали, – просто гениально! Вообрази: от публики в глубину сцены, наверх, идут лучами три лестницы. Наверху спускающаяся площадка, вроде качелей. Актер будет наверху. Ему ничто не будет мешать. Приходи на репетицию, сам увидишь, как это замечательно!
Лев, даже не улыбнувшись, стал обсуждать с Виктором детали спектакля. Но на репетиции новой постановки Лев так и не смог зайти. Он был занят другими, более важными делами.
