Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность"

Автор книги: Николай Вирта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Глава седьмая

1

После разговора с Виктором Лев отправился домой. Его душила злоба. Сознание того, что Виктор уличил его в трусости, в том, что он боится какой-то паршивой бумажки, двух глупых фраз, приводило Льва в бешенство.

– Я тебе покажу! – шептал Лев, шагая прямо по лужам и разбрызгивая грязь сапогами. – Я тебя проучу!

Но как? Ответа Лев не находил. В самом деле, что он мог сделать Виктору? Бесчисленное множество планов мести приходило ему в голову, но все они были нелепы и наивны…

Уже около дома ему пришла в голову мысль о Жене.

«Виктор до сих пор любит ее, – подумал он. – Такие в своей страсти не скоро охладевают: они глубоко прячут свои вожделения. Пускай Женька опять его окрутит. А там посмотрим, что с ним делать…»

Неприятность ждала его и дома: он узнал о провале Богданова и его друзей на партийной конференции.

2

Расстроенный до предела, Богданов придрался из-за какого-то пустяка к Юленьке.

Они поссорились.

Юленька рассердилась и ушла из дому, заявив, что идет с «хахалем» в кино.

Богданов послал ей вслед пару крепких слов, побродил по дому, уснуть не мог и решил выпить. Он выпил одну рюмку и еще одну, опорожнил весь графин, пошел в комнату Льва, разыскал у него пиво, водку и сел за стол.

Злость, которую сдерживал Лев, прорвалась при виде Богданова.

– Ага, – рассвирепел он, – уже занялся делами? Больше тебе о чем думать?

– Садись, – прохрипел Богданов.

Лев отодвинул стакан, налитый ему.

– Люди не знают, что делать, а он пьет.

– Завтра за дело. Сегодня – гуляю.

– Завтра ты будешь пьян в стельку. Вот что… Мне это надоело. Больше я не дружу с тобой. Тебе скоро дадут по шапке, как дали из Москвы. Я не хочу наживать из-за тебя неприятности. Делай что хочешь.

Богданов внезапно протрезвел. Возможно, он просто ломал комедию; умел притворяться Николай Николаевич и играть любые роли.

– Я тебе сказал – завтра. Понимаешь? – Богданов говорил совершенно трезво. – Завтра конец. Что ты делаешь? Рассказывай!

– Лучше ты мне расскажи, как вас сегодня высекли…

– Это ничего, это бывает! Думаешь, конец? Погоди, они у нас запоют…

– Долго ждать приходится.

– Тяп-ляп ничего не сделаешь! А все-таки, хотел бы я знать, гражданин Кагардэ, кто ты такой и за коим чертом тебя принесло сюда.

– Брось. – Лев сморщился. – Довольно дурака валять.

Богданов фыркнул.

– Дока ты, ох, дока! Ну, что ты хотел сказать мне?

– На днях назначено открытие депо и закладка завода. Демонстрацию устраивают. Семичасовой рабочий день вводят, слышал?

– У нас отрицательное отношение к нему.

– Наплевать мне, как вы к этому отнесетесь. Ты мне скажи, как относишься к демонстрации ты и твои приятели?

– А тебе какое дело? Ты в нашу политику не лезь. Знай сверчок свой шесток.

– Партийный секрет? – насмешливо сказал Лев. – Как хочешь…

– Ладно, не кипятись.

– Так что же вы надумали? Может, скажешь?

Богданов отхлебнул пива и с отвращением отодвинул стакан. Похоже было, что совесть на секунду вернулась к нему: так ему вдруг захотелось встать, уйти из комнаты Льва, из этого дома, пойти в контрольную комиссию… Все это продолжалось мгновение. Однако свои планы Льву он не открыл.

Троцкисты затеяли устроить контрдемонстрацию: выступить со своими сторонниками самостоятельно. Был выбран дом с балконом на перекрестке, около которого во время демонстраций обычно создаются заторы.

– Что-нибудь придумаем, – вскользь заметил Богданов. – У них – демонстрация, мы тоже не будем хлопать ушами.

Контрдемонстрацию выдумал Фролов. Это понравилось Богданову. Однако от выступления он отказался, доверив эту честь Фролову же.

– Так-так, – ухмыльнулся Лев. – Партийные секреты, значит. Что ж, мне, как беспартийному, расспрашивать о них не совсем ловко. Да и вообще не следовало бы тебе иметь дело с беспартийным, хотя бы и сапожником. Втравил меня в это дело с типографией… Нет, все это не для меня.

Богданов ушам не верил.

– В общем, мое дело – сторона, – с кислым видом продолжал Лев. – Ничего советовать я тебе не могу. Да и оскорбили бы тебя мои советы. Я – друг. Просто друг. Но если рассуждать отвлеченно, работаешь ты гениально… Конспиратор ты великий! Выпьем за конспирацию.

Выпили. Богданов помрачнел.

– Ха! Конспирация… Дорого она стоит. А вот этого… – Богданов потер большим пальцем об указательный, – вот этого нет…

– Деньги, что ли? Достанем деньги.

Богданов резко поднялся со стула.

– Ты мне о деньгах не говори! Слышишь? Я твоих денег не возьму.

– А я и не предлагаю.

– То-то.

– Когда надо будет, сам попросишь, гражданин Богданов.

– Никогда! Никогда, слышишь! – Николай Николаевич швырнул дверью.

«Деньги!» – Лев встал и зашагал по комнате. Очень нужны были деньги. Отнятые у кассира истрачены. Апостол прислал немало, но Кудрявцев и Камнев обходились дорого.

И тут Лев вспомнил о мадам Кузнецовой.

Об ящичке с драгоценными камнями и монетами царской чеканки.

3

Дня за два до пуска депо Лев заглянул к Камневым. Поговорив во дворе с Николаем Ивановичем, он прошел в комнату Жени.

Она обрадовалась, прильнула к нему.

Лев сел в кресло, скучающим взглядом окинул комнату: стол, покрытый алой бархатной скатертью, бамбуковая этажерка, несколько кресел, диван. На стене, перед кроватью Жени, в дубовой овальной раме висела фотография Льва… Все это он видел сотни раз.

Окно и стеклянная дверь комнаты выходили на балкон. На стеклах застыли капли дождя.

Кутаясь в теплый платок, на постели полулежала Женя.

– Лева! Присядь ко мне и скажи: почему ты такой грустный? Ну, иди сюда!

Лев, казалось, не слышал ее.

– Я соскучилась по тебе. Ты слышишь меня?

Он качнул головой.

– Что тебе надо? – Женя вскочила и, стоя на коленях, притянула его к себе. – Что? Я знаю, я слышала – ты к Лене подбираешься. Лучше и не думай о ней. Забудь о ней, слышишь? Или я всем расскажу, кто ты… Молчишь? Я знаю – тебе только и надо мучить людей.

Она зарыла лицо в подушки, ее плечи вздрагивали.

– Ну, полно! – Лев погладил ее короткие волосы. – Нервная ты какая стала, Женька. Все вы с ума посходили.

– Ты довел! – Женя откинулась к стене. – Я не знаю тебя. Честное слово, ты меняешься на глазах. Какая шкура у тебя настоящая? Говорил ты когда-нибудь правду? Был у тебя когда-нибудь друг?

– Брось! Ты больна. Тебя лечить нужно. Что ты привязываешься ко мне? Чего тебе надо?

– Мне теплоты хочется от тебя, искренности. Я перестаю верить тебе, Лев.

– Слушай, глупая, я же люблю тебя. Не следовало бы, а люблю. Вообще-то говоря, любовь – не попутчик мне. Ты верно сказала: я злобой живу. Да, завидую вашим кротам. Опанасу завидую. Завидую, а ведь он кастрат, слизняк, какой же он к черту боец? Я знаю, готов пари держать, что Опанас мечтает завести свою аптеку. И заведет. И будет толочь разную дрянь и обдумывать свои идеи, такие же дрянные, как его порошки. Философ из аптеки!..

– Тебе не надоело глумиться над людьми? Какое ты имеешь право издеваться над ними? Кто ты такой? – Женя брезгливо посмотрела на Льва. – Зачем ты пришел к нам?

– Вы мне были нужны. Не все, кое-кто из вас.

– Кто же?

– Ну, ты, Андрей, Джонни.

– Тебе нужны?

– Идеям моим, целям.

– Идеям, целям! Слова-то какие? Какая заносчивость-то! Боже мой! А вот мы и не пошли за тобой! Отказались. Кто ты? Даже я не знаю тебя! А ведь я ближе всех к тебе! – Женя печально покачала головой. – Нет, я не знаю тебя.

– Не знаешь? Хочешь, я расскажу о своей жизни?

– Ты опять хочешь мучить меня? – Губы Жени дрогнули.

– Да нет. Я хочу скинуть с себя все мои тридцать три шкуры. – Лев ерошил волосы, глаза его замерли на одной точке.

– О чем ты задумался? – спросила наконец Женя. – Ну, рассказывай.

– Ах, да, рассказывать? О чем рассказывать? Ах, о шкурах? Нет, Женя, знаешь, подождем. После.

– Нужны еще?

– Не то, не то…

Женя хрустнула пальцами.

Лев вздрогнул.

Она потянулась к нему, положила голову к нему на грудь.

– Лева! Оставь мне ребенка. Милый, оставь!

Румяная от смущения, она откинулась от него. Ее глаза смотрели ласково и просительно.

Лев не слушал ее.

– Лева, как это должно быть хорошо! Это же лучшее, что есть у нас, – маленькая жизнь, которую надо растить. Я буду жить им. Лева, ты слушаешь меня?

Лев встал, подошел к окну и приложил лоб к стеклу. Потом обернулся и насмешливо спросил:

– Крепко ты любишь меня?

Она, увлеченная своими думами, не услышала насмешки в его голосе и кивнула.

– Знаю, что любишь, – издеваясь, сказал Лев. – И за что любишь, знаю. Хочешь, скажу? Ты полчаса тому назад прогнать меня собиралась! Да ведь не прогонишь. Ты ведь и любишь-то меня за то, что я не похож на ваших хлюпиков. Ты бы рот разинула, если бы я выложил все, что держу в голове.

Он вдруг замолчал, сел в кресло и застонал:

– Как давят эти мысли, эти шкуры! Понимаешь, Женя, тяжело! – Он схватил ее за руку. – Почему я не бухгалтер? Почему я не аптекарь вроде Опанаса? Ты знаешь, – порывисто заговорил Лев; он как будто спешил все сказать ей, – мне иной раз хочется уйти к черту, к дьяволу, куда-нибудь в лес, хочется, как андреевскому Савве, сесть голому на голую землю, на лысую гору и оттуда плевать на людей. И ты такая же, как все! Ребенка тебе нужно. У-у, чертово племя! Ты наседка. Тебе бы только высидеть птенца, видеть, как он копошится, пищит, мочится, – и больше ничего тебе не надо. Нет, погоди, ты еще мне нужна, ты еще мне нужна! – крикнул он. – И если хочешь ребенка, сватай другого. Хочешь, я тебе Виктора приспособлю? Юноша здоровый, стихи пишет, романы сочиняет! Пролетарские, что ни на есть современные… Ну, хочешь, что ли? Какой я отец? Дегенерат, как ты определила, ногами вперед родился. А ну вас…

Побледневшая Женя со слезами на щеках слушала несвязную, полубредовую речь.

– Уходи! – сквозь слезы процедила она. – Уходи! Подлец!

– Ты говоришь, у меня не было друга. Был друг – Виктор, закадычный друг. Мы с ним одним одеялом накрывались, на одной подушке спали, и мысли у нас были одинаковые. А потом он одну мою шкуру снял, увидел под ней что-то и вот теперь плюет мне в глаза, щенок. Слышишь, он мешает мне, этот индюк. Он плюет мне в лицо! А ведь я его любил… Мне его надо проучить. Хочешь, сделку с тобой заключим, а?

– Виктора я тебе не дам. И Лены не дам. Теперь я поняла, почему ты к ней подбираешься. Я сначала ревновала, а теперь я знаю… Не дам их! Слышишь?

– А-а, черт…

Лев поднялся, взял фуражку.

– Не хочешь, не надо. Прощай!

Женя загородила дверь, прижалась к Льву и тихо заплакала.

– Не уходи, – шептала она, – не надо, не сердись… поцелуй меня. Ну, иди, сядь!

Она снова увела его к столу, села к нему на колени, стала шептать на ухо ласковые слова, целовать глаза и лоб.

– Расскажи мне что-нибудь!

Лев молчал.

– А знаешь, – сказал он после долгой паузы, – ведь я давно хочу поговорить с тобой. Понимаешь, совершенно необходимо, чтобы Виктор… Ну, одним словом, он мне мешает.

– Не понимаю.

– Не спорь. Мне надо его проучить, иначе все пойдет к черту, весь план.

– Какой план?

– Насчет плана рано еще; я скажу, я не скрою от тебя ничего, но сейчас не расспрашивай. Не расспрашивай, а помоги мне.

– Чем же? – спросила Женя. – Я жду.

– Виктор, видишь ли, недавно сказал, что ты очень нравишься ему. Так вот мне и надо… – Лев нагнулся к ней. – Мне нужно, чтобы он влюбился в тебя. Как следует влюбился.

– Нет. Витя любит Лену. У них все хорошо. Это замечательная пара.

– А-а, ты все о своем. Ограниченный ты человек, Евгения, не знал я этого. Впрочем, погоди, ну и влюбится – эка беда! Но мне надо расстроить это тихое его счастье. Оно ему силу дает, уверенность, вот именно, уверенность. А мне нужно, чтобы он сейчас был не в себе, чтобы ему не до меня было, чтобы он нервничал, понимаешь? У нервных легче выигрывать…

– Нет. Я не хочу.

– Может, устроим обмен?

– Опять сделку? – насторожилась Женя.

– Ты сейчас насчет ребенка сказала. Хорошо. Может, я его тоже хочу, а? Может, хочу, но не верю тебе. Ведь и ты не веришь мне, не хочешь помочь мне. Почему я должен верить и помогать тебе?

Женя молчала. За окном шуршал дождь и шумели деревья.

– Так вот я и говорю, ты слышишь? Надо отвлечь Виктора. Ну, что тебе стоит? Я ведь верю тебе, ты хочешь мне помочь. Нет, нет, не бойся, я ему не сделаю ничего дурного. Не сделаю, слышишь? Но это нужно. Тогда, понимаешь, тогда я приду к тебе, тогда я возьму тебя к себе и скажу… – Он поцеловал ее. – Что же ты молчишь?

Женя хотела что-то сказать, тут постучали в дверь.

– Кто?

– Это я, Евгения Николаевна, Сергей Сергеевич.

– Сию минуту. – Женя поправила волосы, подушки, покрывала… – Входите.

Дверь приоткрылась. Появился Зеленецкий.

– Простите столь позднее вторжение, – произнес он необыкновенно ласковым и почтительным голосом. – Я сидел с Николаем Ивановичем, узнал, что здесь Лев Никитич, и решил… Чрезвычайные обстоятельства.

– Вы чем-то расстроены, Сергей Сергеевич? – без особенного интереса спросила Женя.

– Помилуйте, – возмущенно сказал вдруг Зеленецкий. – Я не понимаю, что здесь происходит. Я не могу работать. Грохот, треск, вопли! Это Верхнереченск? Тут пилят, там стучат, здесь лязгает железо…

Усевшись в кресло, Зеленецкий рассказал о последнем своем разговоре с редактором. По совету Льва Сергей Сергеевич сделал попытку вернуться в редакцию.

– «Я, говорит, вас печатать не буду», – обращаясь к Жене, говорил Зеленецкий: – Я его спрашиваю: «Предпочитаете мальчишек?» А он мне в ответ: «Да-с, мальчишек. Не такие, говорит, специалисты, как вы, но пишут по-русски». Понимаете, по-русски! «Простите, говорю, а на каком же языке пишу я?» Знаете, что он мне ответил? Он мне сказал, что я пишу на чужом языке! А? Как вам это нравится? На чужом, хо-хо!

– Он не дурак, – холодно заметил Лев. – Я давно советовал вам быть осторожнее.

– Уезжаю в Москву. – Зеленецкий строил разговор так, как будто в комнате была только Женя. – Надеюсь, уж там не посмеют стучать и лязгать. Москва! Боже мой! Тихие переулки! Арбат! Уж в Москве-то им не удастся нарушить покой веков.

– И скоро уезжаете? – спросила Женя.

– На днях. Помните, Женя, я обещал вам разузнать о семье Хованей? Так вот узнал. Все узнал.

– Это вы обещали мне, – снова дал знать о себе Лев. – Но теперь это мне ни к чему.

– Ах, вот как? Впрочем, как угодно! Но установлено точно: Ховань – Рюриковичи. Совершенно определенно.

– Позвольте, вы же недавно утверждали обратное.

– Ошибся. Признаюсь, что делать, – человек есмь. Нет, нет, на этот раз окончательно – Рюрикович. Но вы знаете, это-то меня и угнетает. Этот Рюрикович поразил меня. Я просто не ожидал. Я его учитель, можно сказать, наставник – и вдруг…

– Что такое? – встревожилась Женя.

– Представьте, совершенно необъяснимый случай. Знаете, даже неловко говорить. Косвенно задет и я… На днях приходит ко мне. Сумрачный. Строгий. Я, конечно, радуюсь: любил, признаюсь, любил, воспитывал. Утешаю, вливаю бодрость, он, знаете, усмехается. Я думаю, что-то не так, не повезло, вероятно, со стихами. Э-э, стихи его, надо сказать, э-э… Стихи не блещут, я говорил всегда. Рассказы, да, рассказы, все-таки… Я ведь строг, очень строг. Но стихи, гм… дрянненькие стишки… Хорошо… Перевожу разговор на другую тему, показываю свою книгу, читаю отрывки. И представьте! «Сергей Сергеевич, – сказал он, – мои стихи были чушь и дрянь. Ваша книга, если она вся такая, – вредная гадость и бред. Лучше бы вам ее выкинуть в яму». Нет, вы что-нибудь понимаете? – Зеленецкий снова обращался к Жене.

Лев хихикал.

– И это ученики! Это мой ученик! – грустно восклицал Сергей Сергеевич. – Таков его печальный конец!

– Ваш будет еще печальнее, – сказал Лев, мстя Зеленецкому за явное игнорирование его присутствия. – Скверно вы кончите, господин эсер.

Зеленецкий пропустил эту реплику мимо ушей. Посидев еще несколько минут, он стал прощаться.

Было около двенадцати. У Камневых Лев оставаться не хотел – выдумал какое-то спешное дело и ушел сразу после Зеленецкого.

Женя, оставшись одна, долго и горько плакала. И уснула с мыслью: она не поступится ни своей совестью, ни ребенком, – хотя бы это грозило разрывом со Львом.

4

Антон Антонович Богатов зашел в мастерскую к Льву. Лев только что вернулся из губплана – он решил уйти с работы и передать проблему «каучуконосов» своему помощнику.

В губплане его уговаривали остаться, начальству Лев нравился; нравился его ум, резкие выступления против «оппортунистов», смелые проекты. Но Лев сослался на болезнь, показал удостоверение врача и распрощался со службой.

В удостоверении, которое ему было выдано, начальство написало много хвалебных слов по поводу талантов Льва.

Когда Антон Антонович вошел в мастерскую, Лев, посмеиваясь, читал эту бумажку.

Еще в дверях Антон Антонович начал, по обыкновению, с ругани.

– Это что же такое, туды-т твою душу? Пять лет галоши носились как миленькие, а тут на тебе – расползлись! Да ведь это же обман нашего брата! Это почему же делают такое дерьмо, прости господи! У меня до революции галоши по десяти лет носились и ничего им не делалось. А тут пять годов! Ты скажи, почему?

Лев взял галоши, покачал головой.

– Нельзя чинить. Такая уж резина.

Антон Антонович снова начал костить на чем свет стоит «обманщиков рабочего класса».

Лев повертел в руках галоши и заявил Антону Антоновичу, что лишь из уважения к нему он починит эту рванину и сам принесет их, – давно-де не был в гостях у хороших людей. Тут же Лев осмотрел сапоги Антона Антоновича и пообещал сделать к ним резиновые подошвы.

– Будешь, старик, на ходу качаться, как на рессорах!

– О! – удивился Антон Антонович. – Поди, оберешь?

– Со своих драть не полагается. Это вот с нэпманов – почему бы и не драть, раз им разрешают драть с рабочих.

Антон Антонович фыркнул, но ничего не сказал.

Когда Митя починил галоши, Лев пошел к Богатову.

Антон Антонович жил недалеко от завода, в одинокой избушке с подслеповатыми окнами. Семья помещалась в единственной мрачной, полутемной комнате. Половину ее занимала преогромнейшая кровать. На ней спали ребята. Сам он с молчаливой старухой спал на печи, в кухне.

Лев застал Антона Антоновича дома.

Тот только что пришел с завода, стоял перед тазом, усталый и грязный, умывался и ворчал на жену. Старик требовал, чтобы она лила ему воду на шею. Она лила то много, то мало.

Антон Антонович злился, а жена, привыкшая к его ворчанию и крикам, помалкивала.

Лев поставил галоши на стул.

Антон Антонович от неожиданности вскрикнул:

– Ой ли! Мои ли? Или подменил? Я те подменю! Мои пять годов носились, дольше им носки и не требуется!

– Твои, твои! – успокоил Лев. – Держи. А ты же вчера говорил, что им десять годов носиться надо?

– Мало ли чего я вчера говорил, – сказал Антон Антонович. – Я не помню, что я вчера говорил! А ну, мать, ставь самовар, угостим дорогого гостя пустым чаем да хлебом с солью. Рабочая жисть! Пролетарии всех стран и так и далее! Петька, – крикнул он, – сходи за водкой!

С постели встал мрачноватый парнишка лет тринадцати.

– Не пойду! – сказал он угрюмо.

– Я те, щенок, не пойду! Враз пойдешь.

– А вот не пойду.

– Видел? – обратился Антон Антонович к Льву. – Растут охломоны! В меня, подлец, я тоже сурьезный был в его годы. А там еще Андрюшка спит, тот помоложе. А еще Васька есть, из Москвы на побывку приехал. А тут еще трое придут разом! Съели меня дочиста!

– Н-да, трудно, – сказал Лев. – Семейный ты, тяжко тебе.

– А то не тяжко? Говорю, съели! Ты чего стоишь? – крикнул Антон Антонович сыну. – Я кому сказал – за водкой.

– Не пойду! – пробасил Петька.

– Ах, ты! Где у меня ремень?

– Я те трону! Я Ваську разбужу, он те тронет!..

– Ишь какие растут! – засмеялся Антон Антонович. – Вот так власть: сын на отца орет. А в общем, у меня сын смирный, у меня сын работящий, в меня сын! – Антон Антонович подкрутил усы. – Ну, я сам за водкой сбегаю, раз сын услужить не хочет.

– Я схожу, – сказала жена.

Антон Антонович полез было в карман, но Лев опередил его и достал деньги.

– Нет, нет, Антон Антонович, уж ты меня прости!

– Нет, уж ты меня прости!

– Я прошу!..

– А, леший с тобой!

«Что это он больно добрый? – подумал Антон Антонович. – Что это он мне угождает, сукин сын? Про нэпманов болтал. Лобастый какой! С такими лобастыми только держись!»

Заговорили о погоде, о ценах.

Через четверть часа вернулась жена.

– Нет водки, – сказала она.

– Как так – нет?

– Вся. Я пойду на Рыночную, – прибавила она. – Может быть, там есть.

Старик опять разразился руганью, крыл кого-то за то, что нет водки, когда рабочему человеку охота выпить, что галоши носятся только пять лет, что заработки плохие, что квартира темная, а дерут за нее невесть сколько.

На кровати с подушки приподнялась голова.

– Отец, а отец!

– Ну!

– Замолчи. Глупости порешь!

Старик мгновенно замолк.

– Видал, какие пошли? – прошептал он Льву. – Все в меня! Рабочая кость, право слово, рабочая. Каждым подавишься.

– Вот черт старый, развезло его! – сказали с кровати.

– Они с Семеном Новичком пили, я видел, – добавил другой голос.

Только сейчас Лев заметил, что Антон Антонович не совсем трезв.

– Он видел, а? Скажи пожалуйста, углядел! На ваши я деньги пью или на свои? А? – возопил Антон Антонович. – Я вас холил, я вас в люди вывел, а вы же на меня же!..

– Ежели ты будешь орать, я нынче же уеду, – сказали на кровати. – Ей-богу, уеду!

– Ну, ну, ишь ты какой сердитый! Стало быть, так, – обратился Антон Антонович к Льву. – Я его три года не видел. Ну, момент подошел, я и выпил! На радостях, скажи ты! Меня и разобрало! Па-а-теха!

Вернулась жена Антона Антоновича с водкой. На столе появились самовар, хлеб, селедка, обломанные вилки.

– Я ее в жисть не люблю, водку-то, лопать! – рассказывал Антон Антонович. – Это я на радостях. Святая икона! Опять же депу пускают, и друг мой Сенька Новичок, такая у него фамилия, – работать пойдет. Вот и выпили.

– Он, верно, непьющий у меня, – гордо сказала жена. – Кричать только любит. Мы к этому привыкли, а чужим – смехота.

– Плохо живет пролетариат! – Лев покачал головой.

– Хуже нельзя. Жмут кругом!

– Недовольны?

– Страсть! Ишь ты что выдумали! Водки нет!

– Другие лучше тебя живут?

– Всяко! – буркнул Антон Антонович.

– Слышь-ка, – сказал Лев, – троцкисты-то разгулялись! За вас, за рабочих стоят. Говорят, мужичка бы поприжать. А то мужичок, мол, больно много власти над рабочим классом забрал. Или брешут?

– Брешут! – ответил Антон Антонович, громко хлебая чай.

– Ясно, брешут, – сказали с кровати. – Я слыхал, троцкисты против семичасового рабочего дня.

– Н-но? – удивился Антон Антонович, словно это было новостью для него. – Против? Ах, ты!..

Потом, словно вспомнив о чем-то, он начал ругать мастера, который мешает ударной бригаде, не дает спецодежды и кипяченой воды.

– А вы бы его в тачку! – Лев добродушно рассмеялся.

– Погоди! Чего это ты плетешь? Чтой-то у тебя слова какие-то такие…

– Какие слова? Я по простоте.

– Постой, постой! Да ты… ах ты, растак твою так! – Антон Антонович поднялся, потом опять сел, вытер со лба пот, расстегнул ворот. – Ну, и дурак ты! Да кто у нас мастером-то, ты знаешь? Ванюшка Назаров. Я ему в пятом году патроны на баррикаду носил. Он уже в те поры в партии состоял. Это, брат, свой до костей парень.

Дверь открылась, и на пороге появился толстый, улыбающийся во весь рот человек.

– А, именинник! – закричал Антон Антонович. – Сеня! Дружок! Вот он – Новичок, такая у него фамилия. Пьяный?

– Не-ет, протрезвел! Не век же!

– А вот будешь опять пьяный! – Антон Антонович потряс перед носом Семена бутылкой.

– Не хочу. – Семен отстранил его. – Ну тебя к бесу! У меня и то сердце шмыгает, как мышь в мышеловке.

– С собрания?

– Угу! – сказал Новичок и раскрыл табакерку.

– Дай нюхну!

Друзья нюхнули и долго раскатисто чихали, вытирая слезы, снова чихали, что-то силились сказать друг-другу и не могли.

– Расчихались! – заметили с кровати.

Чиханье прекратилось.

– Ну что, объявили?

– Так и так, депо, дескать, открываем. А рядом закладывают завод. Сергей Иванович у нас был, все объяснил.

– У него брат, – заметил Лев, – в Польше скрывается.

Антон Антонович и Семен угрюмо посмотрели на Льва.

На кровати завозились, к столу подошел молодой паренек в толстовке.

– А вы кто такой будете? – спросил он Льва.

– Сапожник!

– Чудной сапожник! – вставил Новичок.

– Все про власть плетет, в тачку мастера, дескать! – Антон Антонович пожал плечами.

– Шли бы вы, пока целы! – предложил парень. – И не приходите сюда больше.

– Это что ж, так ты гостей принимаешь? – обиделся Лев, обращаясь к Антону Антоновичу.

– Чудной ты гость! Плетешь, а чего – только ты знаешь.

– Он думал, тут дураки живут! – заметили с кровати.

– Прощайте! – Парень подал Льву фуражку.

– За галоши деньги плати! – напомнил Лев.

Антон Антонович вынул полтинник и швырнул Льву. Тот вышел.

– Слышь, мастер, а как же насчет резинового хода? – крикнул Антон Антонович вслед ему.

– Поди ты знаешь куда! – огрызнулся Лев.

– Птица! – презрительно бросил Новичок.

– Попадется когда-нибудь батька за свой язык! Факт! – сказали с кровати.

– Учи меня! – смущенно буркнул Антон Антонович.

5

Никола Опанас сначала вел счет деньгам, занимаемым у Льва. Потом бумажку с записью долга потерял и лишь изредка с тоской вспоминал, что долговая сумма растет.

Он сам не знал, куда исчезают деньги. Жалованья не хватало на еду и конфеты, а в последнее время он полюбил картежную игру и выпивку.

Почти каждый вечер он шел к заведующему аптекой, там собирались знакомые хозяина дома.

Начиналась игра, прислуга шла в лавочку за водкой и закуской…

Никола проигрывал. И чем больше проигрывал, тем сильней росло желание выиграть, тем азартней он играл.

К аптекарю заходил Фролов – этому всегда везло. Опанас проигрывал ему большие деньги, платить было нечем.

А Фролов и не требовал немедленной расплаты. Он просил лишь «черкнуть для памяти записочку».

Опанас делал это с великой охотой, надеясь, что Фролов в пьяном виде потеряет «записочки», а там ищи-свищи. Они даже подружились, вместе уходили от аптекаря к женщинам, вместе возвращались под утро домой, часто бывали друг у друга.

Иногда Опанас начинал понимать, куда ведет скользкая дорожка, гнал от себя Фролова; тот утешал приятеля, кричал о том, что «идеалы восторжествуют», что «свободному человеку в этом мире есть только один исход – туман алкоголя», а «совесть надо привязать на веревочку».

Опанас пил, играл, и брал, и брал без конца деньги взаймы, брал у кого попало, выпрашивал рубли, трешницы, клялся отдать, подписывал какие-то бумажки…

Однажды он зашел к Льву.

– Лева, прости, но, знаешь, честное слово, совершенно необходимо…

– Сколько?

– Пятьдесят рублей… Карточный долг, Лева, сам понимаешь…

– Не дам денег, пока не отдашь долг.

– Лева!

– Ты мне должен полторы тысячи рублей…

Опанас отшатнулся от Льва и стоял, тупо раскрыв рот.

Лев вынул из стола пачку бумаг – это были «записочки», выданные Опанасом Фролову.

– Мой друг Толя передал твои долговые обязательства мне. Я оплатил их наличными. Он потерял надежду получить с тебя деньги и доверил это сделать мне.

– Сволочь!

– Кто?

– Анатолий.

– Скажи пожалуйста, скотина! Ему деньги давали взаймы, а он еще ругается.

– Сколько, ты говоришь, за мной?

– Полторы тысячи с чем-то.

– Что же мне делать?

– Платить. Умел брать, умей и отдавать.

Опанас тяжело опустился на стул.

– Вообще, про тебя странные слухи ходят, Никола. С бабами путаешься…

– Враки.

– Какое враки! Бухгалтер Ерофеев – пьяница и болтун. Он в одном месте тебя наизнанку вывернул.

Бледный нос Опанаса покраснел.

– Слушай, Никола, деньги я подожду. Только говорю по-дружески: уходи ты из городской аптеки, пока тебя оттуда не вытурили. А это будет очень скоро.

Опанас молчал.

– Такое дело пришьют – живого места от тебя не останется. Меняй службу. Хочешь, помогу?

– Помоги.

– Иди в аптеку химзавода. Там аптекаря посадили, он шпионом, говорят, оказался. Иди на его место.

– Тоже шпионом быть? – смело сказал Опанас.

Лев скривил рот в усмешку.

– Какой из тебя шпион? Помнишь, что о тебе Одноглазый говорил? Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! То-то и оно. Просто будешь рассказывать мне кое-что о том, над чем работают химики завода.

– Так-так…

– Отличное место. Каждые полгода буду рвать твои записочки на пятьсот рублей. Полтора года, и ты чист.

– Значит, нанимаешь меня за полторы тысячи? Не дешево ли?

– Для тебя – самая высокая ставка. Да брось ты говорить глупости, Никола, черт знает что болтаешь. Выдумал тоже – шпион. Что я, вербовщик? Пошел ты к дьяволу!

– Между прочим, Лев, я понимаю сам, что из городской аптеки мне надо уходить. Присматриваться ко мне начали. Что ни день, то придирки, выговоры… Да ведь и есть за что…

– Пьешь?

Опанас мотнул головой.

– Ладно, пойду в аптеку химзавода. А устроишь это ты, так, Лев? – Опанас помолчал, поглядел искоса на Льва и сказал: – Послушай, Лев, а если я пойду сейчас кое-куда и все о тебе расскажу?

– И это я предвидел. Уж по одному тому заключаю, что ты не пойдешь. Ты бы не сказал мне об этом, а просто пошел. Кроме того – «записочки» твои не у меня. Они в надежных руках. Случись что-нибудь со мной – «записочки» будут предъявлены тебе. Впрочем, «записочки» – ерунда. Я тебя утоплю, Опанас. Сам. За «Круг», за Одноглазого… И твоих всех щенят утоплю. Всех до одного. Видишь, я – начистоту. Помнишь, я говорил о «веревочке». Веревочкой, мол, всех связать. Вот она, «веревочка»… Поди, разруби ее. А, да ну тебя… – Лев нехорошо выругался. – Тоже идейный! Послушай, все это ересь. Я тебе скажу прямо: нужен ты, мне на заводе, как прошлогодний снег. А все-таки… мало ли что…

– Я тебе верю. – Опанас подошел к Льву и подал ему руку. – Что тут скрывать, Лев, я… у тебя… во мне одна мысль – свалить их к черту!

– Вот и правильно, вот и сказал! Никола, милый, да ты герой. Я думал – раскис парень, в водке на клочья расползся. За одно это слово вот что делаю! – Лев вынул из кармана какие-то бумажки и порвал их на мелкие клочки.

Опанас повеселел.

– Но неужели, неужели есть еще надежда? На что? На кого? Неужто может быть по-твоему? Скажи, что делать, куда идти?..

– И вот эти рву. – Лев вынул еще какие-то бумажки, порвал их. – Знай наших, как сказал бы мой дед. Что делать? Научу. Никола, милый, научу, дай время. А сейчас… сейчас нанимайся в аптеку. И жди. Все будет в свое время. Понимаешь, в свое время. Приду и скажу. На деньги. Да бери, бери, дубина. Потом отдашь!

Опанас, часто шмыгая носом, тряс руку Льва, что-то порывался сказать.

– Ну, иди. Вот и опять мы друзья, вот снова поладили.

Уже около двери Лев сдавленным голосом сказал:

– Тонуть один, Никола, я не собираюсь. Всех с собой на самое дно. Понятно?

Опанас снова тряс руку Льва и лепетал что-то невнятное. Когда он исчез за дверью, Лев прошел на кухню и тщательно вымыл руки.

6

Ко дню официального пуска депо рабочие решили отремонтировать состав пассажирских вагонов.