Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Вагоны были уже готовы и окрашены. Оставалось вывести их из депо к территории будущего вагонного завода: там на следующий день вечером должен был состояться митинг.
Утром в день торжества Сергей Иванович и Карнаухов приехали в депо.
– Ну, выбирай новый вагон и езжай, – шутливо заметил Сергей Иванович.
Он был в превосходном настроении.
В Москве одобрили его идею о строительстве деревообделочного комбината. Сторожев только что сообщил эту новость Карнаухову, и тот опечалился: все это будут делать без него.
– А может, мне подождать? – Он просительно смотрел на Сергея Ивановича. – В самом деле, а? Ну, через годик поеду, какая разница, а?
Сергей Иванович пыхтел трубочкой и не отвечал. Расставаться с Карнауховым было жаль, но… но парню надо учиться, непременно надо.
– Нет, милый, нечего отвиливать. Кати в Москву.
– И поэт поедет. И жена его. И Ольга. Ольга-то какой молодец, а? Правда, Сергей Иванович?
– Хорошая девка! Не дураку ли досталась?.. Ну, ну, я шучу…
– А кто этот седой? Вчера к тебе приехал. В форме…
– Старый знакомый. Я тебе о нем рассказывал. Ленька. Он у моего брата в батраках ходил, у Петра. А теперь пограничник. В Белоруссии служит.
– Ах, тот самый, которого твой брат чуть не убил?
– Он самый. Парень спит и видит, как бы братца моего встретить. Да и я бы не прочь его увидеть! В печенках у меня братец сидит. Ленька на побывке был в Двориках. Жену с сыном к себе взял…
– Скоро и мы тронем.
– Весело вам будет – компания-то какая! – Сергей Иванович вздохнул.
– А помнишь, – сказал вдруг Карнаухов, – я тебе об одном учителе говорил. Компанеец его фамилия.
– Помню. Что с ним? Прижился на Украине?
– Письмо мне прислал. Смеялся я до упаду. Покажу сегодня. В общем, пришелся ко двору.
– Прочно?
– «Врос в хохлацкую землю» – пишет. Потешный старик!
Заметив Семена Новичка, Сергей Иванович окликнул его.
– Ну, как дела?
– Помаленьку, Сергей Иванович. Здравствуйте! Вот обмоем вагоны, и пожалуйста – принимайте наш подарок Советской стране.
– Пойдем посмотрим, как вагоны внутри отделаны. Имей в виду, в одном из них самолично секретарь всего губернского комсомола в Москву поедет…
Новичок, Сергей Иванович и Карнаухов вошли в вагон.
– Добро! – сказал Сергей Иванович. – Угодили комсомольскому вожаку.
– Осторожней, – предупредил их Новичок, – краска еще свежая.
7
Демонстрация должна была начаться после окончания занятий в школах и учреждениях и закончиться митингом на территории будущего завода.
Там спешно готовили электрическое освещение, украшали входы еловыми ветками и лозунгами.
Ночью губком комсомола предполагал устроить факельное шествие по городу, карнавал и игры на площади.
В честь праздника кооперация решила открыть ярмарку. С утра из сел и деревень в город съезжались крестьяне.
Около десяти часов утра на рынке началась паника.
Причиной паники было объявление, которое дня два тому назад Петрович набрал по заказу Льва. Сделано оно было так:
МОБИЛИЗАЦИЯ!
ГРАЖДАНЕ!
По прочтении сего вы должны
как один явиться сегодня
12 ноября 1927 г. на первое
представление цирка.
Без паники! Спокойно!
МОБИЛИЗАЦИЯ!
Слово «мобилизация» Петрович набрал большими деревянными, специально для этого случая вырезанными буквами.
Приехавшим на ярмарку крестьянам прежде всего бросилось в глаза это тревожное слово. Оно повторялось два раза. Остальных слов, напечатанных мелкими буквами, почти никто не читал.
Немедленно, как только слух о «мобилизации» разнесся по ярмарочной площади, сотни подвод загрохотали по булыжнику – мужики бросились домой. Цены на хлеб, муку и мясо поднялись вдвое. Спекулянты встречали крестьян у застав, тянули их к заборам… Мужики за бесценок продавали привезенные продукты.
Затем весть о «мобилизации» облетела постройки и учреждения. Сергей Иванович отправил на завод всех работников губкома и райкомов. Паника была скоро ликвидирована.
В учреждении, ведавшем выдачей всякого рода разрешений на рекламу, внимательно изучали продукцию Петровича. Сей старичок, служивший Борису Викторовичу Савинкову, и патриарху Тихону, и бог весть кому еще, аккуратно поставил в конце объявления номер гублита и указал какой-то отдаленнейший город.
В тот же день Сергей Иванович говорил по телефону с Алексеем Силычем.
– Хитрая механика, Силыч, а? И цирк, говоришь, никакой к нам не приезжал? Странно! Чертовски странно! Послушай, Алексей Силыч, нет ли у наших троцкистов своей скоропечатни? Что-то мне показалось, будто эта бумажка и та, ну, платформа набраны одинаковым шрифтом. Тебе тоже? Хорошо. Будь здоров!
Вслед за тем он вызвал Богданова и в присутствии председателя контрольной комиссии спросил его, правда ли, что он готовит контрдемонстрацию и свое выступление.
– Клевета! – Было страшно смотреть на перекосившееся лицо Богданова. – Донос! Дайте мне этого подлеца, я разобью ему морду!
– Значит, выступать не будешь?
– Нет.
– Честное слово?
– Честное слово.
– Можешь идти.
8
Как обычно, в четыре часа почтальон принес в мастерскую газеты. Лев принялся сначала за центральные.
На второй странице одной из газет была напечатана большая статья Николая Ивановича о топливных ресурсах Верхнереченска. Статья называлась «Оптимизм вприпрыжку». В ней Камнев яростно оспаривал выводы бригады, которая вела разведки торфа, доказывал, что запасы торфа преувеличены во много раз и что теплоцентраль обречена на консервацию через пять-шесть лет.
Автор предостерегал от поспешных выводов, настаивал на необходимости повременить с постройкой теплоцентрали, глубже изучить топливные ресурсы и предупреждал, что на это понадобится некоторая затрата времени.
– Молодец! – сказал Лев. – Удружил!
Просмотрев центральные газеты, он взял «Верхнереченские известия». Вся третья страница была посвящена деятельности учителя Петра Баранова в селе Карачаиха. В статье рассказывалось о том, как Петр Баранов, сын кулака-антоновца, пытался организовать из кулацких сынков контрреволюционную группу. Комсомол в селе, где учительствовал Баранов, работал слабо. Использовав это обстоятельство, учитель сумел привлечь кое-кого из середняцкой молодежи.
Группа Баранова превратилась в шайку бандитов…
Организатор, то есть Баранов, разоблаченный селькором районной газеты, скрылся. Участники его шайки арестованы и сознались в преступлениях.
«Сволочь! – злобно подумал Лев. – Еще обо мне сболтнет, сука! Не сумел спрятать концы в воду! А-а, ч-черт!»
Не успел Лев успокоиться, как дверь открылась и в мастерскую, воровато озираясь по сторонам, вошел Николай Иванович и запер за собой дверь.
– Неприятность, Лев Никитыч! – Голос его дрожал и срывался. – Боже мой, не знаю, что и делать! Руки трясутся, голова болит. Приехала бригада ЦКК. Сидят над моим балансом. Боюсь, докопаются до всего. Очень опытные люди, и ни одного нашего. Ходил домой за материалом – и вот… к вам… Посоветуйте… Боюсь!
– Чего? – резко спросил Лев.
– Арестуют.
– Арестуют – молчите. Ошибка, неверный расчет – вот и все. Улик нет?
– Избави бог. Только баланс.
– Выкручивайтесь. Помогу, не забуду. Но обо мне… Вы понимаете? Со дна морского достану!
– Да что вы, Лев Никитыч!
– Предупреждаю на всякий случай. Держите язык за зубами. Выручу быстро.
– Моим помогите, если…
– Что за вопрос! Зять я вам или нет?
– Лев Никитыч! – Камнев еле говорил, рыдания душили его. – Неужели возьмут? Ведь я…
– Надейтесь и мужайтесь. Одно могу сказать: за вами – тысячи.
– Спасибо, Лев Никитыч! Господи, неужели? Я побегу. Там ждут. Как снег на голову.
– Успокойтесь. Возьмите себя в руки! – зашипел Лев. – Если вас увидят таким – посадят без проволочки.
Камнев ушел.
«Старая развалина! А-а, еще не все пропало! Еще Богданов есть. Тот покрепче! Веселей, Лев Никитыч!»
Лев вышел из мастерской и направился к площади, откуда должны были двинуться демонстранты.
9
В четыре часа на центральной улице Верхнереченска загрохотали барабаны. Это был сигнал к началу праздника.
Оркестры рявкнули еще в трех местах, и из учреждений к сборным пунктам потянулись колонны. С вокзального холма спускались в город железнодорожники.
По пути к ним присоединились рабочие «Светлотруда».
Через час улицы были заполнены демонстрантами, флагами, транспарантами и знаменами. Слышался глухой шум, говор, где-то пели. На солнце блестела медь оркестров.
С Рыночной улицы прошел отряд женщин с повязками Красного Креста на рукавах и большими зелеными сумками через плечо.
Расчищая путь, проехали конные милиционеры. Раздались аплодисменты, крики. Оркестры заиграли «Интернационал»: из-за поворота показалась колонна вооруженных людей – шел батальон лесорубов.
Они шли с винтовками. Пальто, пиджаки были подпоясаны ремнями. Плечистые, бородатые лесорубы громко топали тяжелыми сапогами. Лица их были суровы и даже надменны, все крепко держали винтовки и старались идти в ногу.
Когда батальон прошел, снова посыпались шутки, смех. Флейта принялась выводить «Камаринского», две женщины, окруженные плотным кольцом любопытных, плясали, стараясь превзойти друг друга в ловкости и неутомимости.
Но вот на площади раздались резкие медные крики, похожие на гоготанье гусей: фанфары возвещали о начале шествия.
Начальники колонн засуетились, послышалась команда, на мгновение все затихло, потом грянул оркестр, по улице пронесся окруженный десятком конников начальник милиции, штыки рабочего батальона колыхнулись, поднялись знамена – демонстранты направились к центру города.
На трибуне около горсовета Сергей Иванович, председатель губисполкома, Иван Карнаухов, несколько военных и штатских ждали головную колонну.
Вдруг где-то поблизости раздался треск, похожий на пулеметную стрельбу. Треск этот усилился, на углу шарахнулись в стороны прохожие, и мимо трибуны промчался отряд призывников-мотоциклистов.
Сзади на своем «сборном А» ехал Джонни. Он сдернул с головы кожаный шлем, крутил им, его белесые волосы рвал ветер. Через минуту от мотоциклистов остался убегающий треск и запах горючего.
Сергей Иванович улыбнулся и что-то сказал Алексею Силычу, стоявшему рядом с ним.
За углом раздался грохот оркестра и строго блеснули штыки рабочего батальона.
Все стоявшие на трибуне подтянулись. Сергей Иванович замахал рукой, приветствуя лесорубов. Потом шли рабочие, служащие, комсомольцы, школьники, пионеры.
Рокотали барабаны, трубили трубы, над людьми плыли портреты. Их было много – больших и маленьких.
Сергей Иванович, серьезный и, казалось, немного сердитый, отдавал демонстрантам честь и слышал, как дружно отвечают сотни и тысячи людей на его приветствия.
10
Начинало темнеть, когда демонстрация подошла к перекрестку на углу Рыночной улицы. Здесь колонны, дрогнув, остановились, потом снова двинулись и снова остановились.
Через улицу, перегораживая дорогу, тянулся обоз с бревнами. В то же время из-за поворота вышла какая-то запоздалая колонна. Она врезалась в батальон лесорубов и окончательно закупорила улицу. Музыка оборвалась, поднялся шум.
И тут над головами демонстрантов, на балконе углового дома, появились люди. Их было десятка полтора. Впереди стоял Фролов.
Он бросил в толпу листовки. Внизу начался шум, послышались негодующие крики; они усилились, когда Фролов начал говорить. Ему удалось восстановить тишину, но уже через две минуты снова поднялся невообразимый шум, и снова перестали быть слышны выкрики Фролова.
Около балкона собралась группа рабочих; они достали лестницу. Антон Антонович взобрался по ней и начал сбивать палкой портрет Троцкого.
Фролов отбивался от Антона Антоновича кочергой.
– Изменники, предатели! – кричали снизу.
Фролов бросил кочергу и начал переругиваться с демонстрантами. Внизу заулюлюкали, засвистели, в Фролова полетели комья грязи.
От колонны отделилась группа людей; она подошла к двери дома, где засели троцкисты. Дверь оказалась запертой. Под напором дюжих плеч она треснула. В коридоре началась драка.
Услышав внизу шум и крики, Фролов бросился к выходу.
Он очнулся, когда один из демонстрантов-рабочих схватил его за ворот гимнастерки.
Внизу захохотали. Человек, державший Фролова, подвел его к барьеру и помахал рукой.
Шум стих.
– Чего ты болтал о семичасовом рабочем дне? – громко спросили снизу Фролова.
Наступила полнейшая тишина. Трубач дунул было в трубу, но на него зашикали.
– А ну, повтори! – закричали снизу. – Повтори, что болтал. А то кричишь – мы, да я, да мы все знаем. Давай! А мы послушаем, что ты знаешь!
Фролов вырвался, оправил ворот и громко сказал, что семичасовой рабочий день – обман, ловушка.
– Ловушка! А ты четырнадцать часов в день работал? Ну, отвечай!
Рабочий снова начал трясти Фролова за шиворот.
– Я протестую! – крикнул Фролов.
Тут опять поднялся шум.
Рабочий размахнулся, чтобы ударить Фролова. Сзади его схватили за руку. Он обернулся, перед ним стоял Сергей Иванович.
Сергей Иванович, перегнувшись через перила, крикнул вниз – резко и повелительно. Трубы оркестров заурчали, дирижеры взмахнули руками, колонна лесорубов, дрогнув, двинулась к вокзалу. Вслед за ней потянулись и остальные колонны. Снова зазвучали песни, послышался топот тысяч ног, заколыхались знамена.
Сергей Иванович обернулся к Фролову:
– Твой вожак дал честное слово, что этой гадости не будет…
– Слово дал он, а не мы.
– Где Богданов?
– Сказал, что дал слово, и не пошел с нами.
– Спрятался за твоей спиной?
Фролов пожал плечами.
– Понимайте, как хотите.
– Завтра утром придешь в губком. Сам не придешь – приведут!
11
Лев наблюдал всю эту сцену, стоя на углу Рыночной улицы. Когда Фролов ушел с балкона, Лев направился в мастерскую. Там горел свет. Джонни, усевшись на рабочий стул, чинил камеру. Ему помогал Митя.
– А-а, черт бы ее взял! – сокрушенно сказал Джонни, рассматривая дыру. – Почини, Лева.
Лев, чтобы успокоиться, натянул фартук, взял наждачную бумагу, расчистил резину вокруг дыры.
– Видел комедию? – спросил он.
– Ну их к дьяволу! – отмахнулся Джонни. – У нас комедия была почище.
– Ну? Что такое?
– Сегодня нас, призывников, собрали на пункт. Мы должны были участвовать в демонстрации. Начальник вызвал троих из нас к себе и начал пороть черт знает что! И все почему-то на меня поглядывал. Подлец! Почему на меня – не знаю! Может быть, думал, что я его поддержу?
– Ну, и что?
– А ничего. Взяли мы милого друга, да в ГПУ.
– Кто?
– Ребята! И я в том числе.
– Своих в ГПУ тащишь?
– Что? – Джонни опешил. – Что ты сказал? Каких своих?
– А-а! Идиот! Сказать ничего нельзя. Пошутил я!
– Хороши шуточки!
– Как дела? – помолчав, осведомился Лев.
– В армию иду. Сперва мялись, не хотели брать, а потом вдруг… Словно кто приказал!
– Вот бы там тройку завести! – как бы вскользь заметил Лев.
Джонни промолчал, сделал вид, что не слышал.
– Рад? – спросил Лев.
– Рад. Да и что тут делать!.. Да! Слышал? Беседка-то рухнула!
– Ну!
– Помнишь, ливень был? Рядом с беседкой вяз стоял. Взял и подмял ее под себя. Рассыпалась.
– Мир праху ее. Как же ты Марусю оставляешь?
– Она уезжает в Москву. Учиться будет.
– Отобьют ее у тебя.
– Не отобьют. Она меня любит больше, чем я ее.
– Ну, все.
– Прощай, Лев.
– А насчет тройки попомни!
– Пошел ты! – разозлившись, гаркнул Джонни.
«Еще минус один, – констатировал Лев. – Трое за день! Плохой счет, Левушка».
Он хотел пойти в заднюю комнату, но дверь мастерской открылась, и перед Львом очутился грязный, вспотевший Петр Баранов.
Шатаясь, точно затравленная собака, озираясь вокруг воспаленными глазами, он подошел к Льву и тяжело опустился на стул.
– Спрячь! – сказал он. – Гонятся!
– Дурак! – прошептал Лев. – Попался?
– Да. Батьку тоже взяли. Всех взяли.
– Откуда ты?
– С поезда. Оглянулся – двое за мной идут. Я дворами, переулками к тебе. Спрячь, Лева, спрячь!
Петр еле сидел на стуле.
– Балда! Куда же я тебя спрячу? – зашептал Лев. Он выскочил из-за стола и запер дверь на крючок. – Куда я тебя спрячу? Они ведь следом за тобой идут! У-у, сукин сын! Да перестань ты дрожать! – Лев встряхнул Баранова. – Беги сейчас же за реку, в бараки, прячься там! А поймают – молчи! Слышишь? Молчи обо мне. Выручу! Вот крест! – Лев перекрестился.
Баранов встал и, тяжело ступая, зашагал к двери.
У двери он припал к косяку, силы оставили его. Лев налил ему воды, Петр выпил ее, затем надвинул шапку и открыл дверь.
– Молчи! Прошептал Лев. – Не пропадешь!
Петр кивнул головой.
Лев вышел вслед за ним на улицу и видел, как Баранов исчез в темноте. На углу ярко горел фонарь. Вдали, у вокзала, слышались вздохи оркестра, оттуда ветром доносило песню и неясный шум.
Лев захлопнул дверь.
– Минус четыре! – сказал он.
Тут в мастерской погас свет.
– Ага, начинается! – засмеялся Лев. – Ну, посмотрим, что выйдет с пятым…
12
Сергей Иванович, окончив речь, сошел с трибуны и направился к месту, где были приготовлены кирпичи, цемент и инструменты для закладки заводского здания.
Он взял кирпич, поднял его над головой и сказал:
– Товарищи, кладу первый кирпич в фундамент нашего будущего гиганта.
Рабочий, стоявший рядом с Сергеем Ивановичем, помешал цемент, поддел на лопатку и подал Сторожеву.
В это время свет на строительной площадке погас. Экскаваторы вдруг стали, приоткрыв в недоумении огромные челюсти…
Начался переполох… Люди кинулись к выходам, наткнулись на забор. Послышался треск дерева, его заглушили крики. Тут зажглись факелы, заготовленные на всякий случай комсомольцами. Свет сразу успокоил людей.
Заиграл оркестр. Комсомольцы, окружившие трибуну, запели. Потом оркестр смолк и по всей территории прокатились отрывистые четкие слова:
– Вни-ма-ние! Ти-ше! Ми-тинг про-дол-жа-е-тся!
И все затихло.
Сергей Иванович стоял, освещенный факелами, видный всем. Было так тихо, что слышался треск горящей в факелах пакли.
Вдруг за деревянным забором, отделявшим территорию стройки от железнодорожной линии, раздался взрыв и, словно из-под земли, вырвалось пламя.
– Новый состав горит! – кричал кто-то.
– Поджог!
– Товарищи, спасай вагоны!
– Там цистерны с бензином!
Сергей Иванович почувствовал, как огромнейшая сила приподняла его над бурей человеческих воплей.
– Товарищи! – закричал он, подняв руку. – Слушайте меня. Замолчать всем! Погибнем, если не опомнитесь!
Люди, услышав этот повелительный голос, замолчали. Людское месиво колыхалось из стороны в сторону, колыхание сопровождалось шорохом, похожим на шум прибоя. Дыхание тысяч людей, поднимаясь, окрашивалось пламенем факелов и отсветом близкого пожара.
– Немедленно вызвать пожарную команду!
– Вызвана! – ответили Сергею Ивановичу!
– Мужчины, ломайте забор! Карнаухов – за мной! Женщинам стоять здесь. Факелов не тушить! – Сергей Иванович быстро пошел к выходу.
13
Горел средний вагон в составе, – подарок губкому. Около состава уже работали пожарные. Люди оттаскивали от горящего состава шпалы, разный деревянный сор, бочки.
Струи воды, шипя, врезались в пламя; слышался визг железа, отдираемого от дерева, стук топоров. Тяжело дыша, Сергей Иванович бросился к составу цистерн с бензином, только что прибывшему на станцию.
– Где паровоз?! – закричал Сторожев. – Иван, беги в депо. Паровоз приволоки хоть на себе! Товарищи, сюда, ко мне!
Рабочие подбежали к Сергею Ивановичу. Раздалась его короткая, резкая команда.
Каждый занялся делом.
Через минуту к цистернам подвели шланги, и пожарные начали окатывать состав водой.
Гремели разъединяемые сцепки – рабочие отцепляли цистерны и, наваливаясь на них тяжестью своих тел, толкали подальше от пожара.
Кругом летели искры, куски горящего дерева, железо с воем устремлялось вверх и падало, обжигая и раня людей.
Сергей Иванович в дымящейся тужурке подставил себя под струю воды, обожженная рука сразу заныла. Сторожев застонал, но тут послышался грохот паровоза, и он, забыв о боли, побежал к головной цистерне.
Около нее суетилось множество людей. Вода била по железу, шипела, пенилась.
– Прицепляй паровоз! – приказал Сторожев. – Живо!
Паровоз звякнул буферами и остановился. Из будки машиниста выскочил Карнаухов. Увидев обожженного Сергея Ивановича, он подскочил к нему.
– Здорово обжегся?
– Здорово!
Паровоз, рявкнув, тронулся с места. Цистерны были спасены.
Пожар через несколько минут ликвидировали – сгорело два вагона. Остальные удалось отстоять.
Сергей Иванович поговорил о чем-то с Алексеем Силычем, который командовал около состава, и направился на территорию завода. Демонстранты были на месте – никто не ушел, все ждали конца митинга, все знали, что закладка должна состояться.
Когда Сергей Иванович взошел на трибуну и снова поднял кирпич, люди запели «Интернационал».
Сергей Иванович снял шапку. Трубы оркестров подхватили гимн. Люди пели, освещенные колеблющимся желтоватым светом; лица их были суровы – песня звучала как клятва.
Когда все смолкло, Сергей Иванович сказал:
– Никто нам не помешает, ничья подлая рука не остановит нашу решимость строить жизнь по Ленину…
И ближние ряды демонстрантов услышали чавканье цемента – кирпич был положен на место.
Оркестры заиграли туш, загремело «ура».
Оно катилось по территории завода, замирало и снова катилось через площадь.
14
На территории завода, когда ее покинули демонстранты, остались Сергей Иванович, председатель городского Совета и еще несколько человек.
– И в городе света нет? – спросил Сергей Иванович. – Странно! Товарищи инженеры, что вы об этом скажете? Две машины в одну и ту же секунду выбыли из строя.
– Ничего не понимаю, – ответил небритый, мрачный человек в фуражке инженера. – Черт его знает, в чем дело. Нелепая история. Дня на четыре канитель.
К группе разговаривающих подошел Антон Антонович.
– Товарищ Сторожев, – сказал Антон Антонович, – это на вредительство похоже.
– Ну, ну, только не перегибать палку, – сказал Сергей Иванович. – Так вы говорите, – снова обратился он к небритому инженеру, – раньше как через четыре дня ничего нельзя сделать?
– Так точно! – по-военному ответил небритый.
– Это невозможно! – сказал Сергей Иванович. – Это немыслимо! А если дать на площадку ток с других машин?
– Останутся без тока торфоразработки и город. И «Светлотруд» придется остановить. Нет, раньше четырех дней не исправить.
– Что он говорит? – спросил Антон Антонович. – Это про какие такие четыре дня?
– Вот товарищ утверждает, что машины можно пустить только через четыре дня. Четыре дня депо будет стоять. И на этой территории – кончай работу.
– А не много ли? – спросил Антон Антонович. – Что так густо – четыре дня?
Инженер насмешливо улыбнулся.
– Если вы можете раньше сделать – в добрый час.
– И сделаем! – закричал Антон Антонович. – Подумаешь! Семен!
– Здесь.
– Павел Доронин дома?
– Видать, дома.
– Крой к нему, пускай соберет свою бригаду. А я со «Светлотруда» своих притащу. Поди-ка ты – четыре дня! – ворчал Антон Антонович.
– Желаю удачи! – буркнул инженер.
– Я бы попросил вас пойти с этими рабочими на электростанцию, – сказал Сергей Иванович. – Я очень прошу.
Тот пожал плечами.
– Пожалуйста! Но никаких гарантий…
– Конечно. Я вас прошу!
Сергей Иванович пожал ему руку. Инженер ушел вместе с Антоном Антоновичем.
15
С вокзального холма Сергей Иванович увидел шествие комсомольцев. Поток факельных огней заливал Коммунистическую улицу. Пламя скакало, переливалось, дрожало, огненная река медленно стекала по склону холма в город, который был погружен во тьму.
Сергей Иванович сел в машину, съездил домой, переоделся, забинтовал обожженную руку и поехал на торжественное заседание в городской театр.
На площади перед театром собралась огромнейшая толпа. Горели факелы. Люди танцевали, пели. На эстраде, сколоченной кое-как, выступала «Синяя блуза», ей восторженно аплодировали. В углу площади дед-раешник, забравшись на грузовик, потешал людей своей сказкой. Всюду – пиликанье гармошек, металлический стук бубнов, развеселая дробь плясунов.
Киномеханики натягивали между телефонными столбами экран, около киноаппарата суетились люди. Картина «Поцелуй Мэри» была уже доставлена на площадь и ждала своего времени.
Карнаухов и Оля (она только что приехала из Двориков), увидев Сергея Ивановича, замахали ему руками. Рядом с ними Сторожев увидел Виктора и незнакомую девушку.
Виктор подошел вместе с Карнауховым к Сергею Ивановичу.
– Познакомьтесь, – сказал он Сторожеву. – Это моя… моя жена – Елена Компанеец. – И покраснел.
– Быстро писатели женятся! – пошутил Сергей Иванович и окинул взглядом Лену. Она ему поправилась: серьезная, складная такая. Ничего…
– Ну как, Сергей Иванович? – спросил сияющий Карнаухов. – Не скучновато у нас?
Сергей Иванович ткнул его пальцем в живот.
Карнаухов рассмеялся.
– Что же ты отстаешь от беспартийных? – сказал Сергей Иванович: – Обогнал тебя поэт.
– Ну уж, ты уж…
– Он меня не хочет брать замуж, дядя, – сказала Оля и лукаво посмотрела на Карнаухова. – Говорит – неученая, темная.
– Ну, и ты туда же…
Теперь смеялись все.
– Ну, веселитесь, ребята, а я пойду говорить. Разыщу вас…
Часа через три Сергей Иванович приехал на электростанцию. Там небритый инженер метался вокруг испорченных машин, ругался, чего-то требовал, кого-то искал…
Сергей Иванович улыбнулся и не стал ему мешать.
16
Когда свет погас, Лев запер мастерскую и прошел в заднюю комнату. Мити не было, он сидел в подвале с Петровичем; тот набирал очередную листовку.
Лев прилег на диван и тотчас заснул.
Он проснулся от бешеного стука, вскочил, медленно подошел к двери и откинул крючок.
В мастерскую ворвался Андрей.
– Что за черт! Я думал – ты умер! Тебя зовет Женя. Несчастье у них! Николая Ивановича и директора электростанции арестовали. Я случайно зашел к ним, относил Жене книжку. Мать в обмороке. Женя не знает, что делать, плачет, просит тебя прийти. Скорей!
Лев стоял.
– Ты что, не слышишь? – закричал вне себя Андрей. – Идем!
– Не пойду! Мне там нечего делать.
– Как – нечего делать? – Андрей побледнел, глаза его расширились, подбородок задрожал.
– Так. Если хочешь – ступай сам. Понятно?
– Подлец! – прошептал Андрей. Лицо его покрылось красными пятнами.
Он выбежал из мастерской.
И тут Лев замер.
На противоположной стороне улицы Лев увидел двух освещенных луной военных. Один из них качнул головой в сторону мастерской Льва. И тут же перешли через дорогу.
Лев одним прыжком кинулся к двери, запер ее и припал к окну. Военные остановились у мастерской и, как отметил Лев, переговаривались.
«За мной! – Лев задохнулся. – Кончено! Найдут типографию, найдут листовки – амба!»
Он заметался по мастерской, не зная, что делать, спрятал револьвер в пустую банку из-под клея, снова взял его оттуда, сунул под стол в кучу кожаных лоскутков, обшарил карманы, снова подбежал к окну: военные были у входа в мастерскую.
Лев бросился к сигналу, чтобы вызвать из подвала Петровича и Митю, но вспомнил, что энергии нет.
Он скрипнул зубами, постоял мгновение, чувствуя, что спина его покрывается липким потом. Подскочил к крану центральной трубы.
В дверь постучали.
Лев резким рывком открыл кран.
Стук повторился.
Лев отшатнулся от крана. Сердце билось так сильно, что удары его отдавались в голове.
В дверь стучали настойчивей.
На лбу Льва появилась испарина.
Он медлил.
Постучали еще раз.
– Кто там?
– Свои, свои! Откройте.
Лев медленно подошел к столу, нащупал свечку, зажег ее, долго возился с дверным крючком и впустил военных в мастерскую.
17
По вечерам, закрыв на замок мастерскую, Митя спускался в подвал к Петровичу и слушал его сказки.
С хозяином Петрович не сошелся – на то у него были серьезные причины. Однажды Лев застал старика в подвале с каким-то мальчиком, которого Петрович привел бог знает откуда.
Старик засуетился, залопотал что-то.
– Вот что, – грубо сказал ему Лев, – если ты, бестия, Митю тронешь – держись!
Старик трепетал перед хозяином и ненавидел его, но страх был сильнее ненависти. В день катастрофы Петрович был почему-то особенно разговорчив. Он стоял у кассы, щелкая буквами; свеча, поставленная высоко над ним, тихо теплилась.
Петрович говорил не переставая. Митя слушал его, сидя в углу.
– А господь с ним, с Левушкой, – бормотал старик. – Пускай смеется. Слышь, Митя, – старик, подняв очки, посмотрел на Митю, – слышь, что я говорю?
– Слышу!
– Вот оно и выходит – одному чего-то смешно, а другому от того смеха горько. И все так. Один рождается, а другой с копыт долой. Травка – и та растет себе тихо, мирно, ан рядом с собой другую травку губит. Солнышко-то до нее – хвать, и не достанет. Мир уж так богом устроен.
– А зачем же он его так устроил?
– Эк ты, какие глупости говоришь! Все на благо. Травка, скажем, сгниет – ан в земле соку больше становится. Глядишь, заместо одной – десяток былинок возрастет. По мне бы, конечно, всем и сока хватило, и света божьего, живи, да не толкайся. Ан нет, бог-то умней меня.
Митя дремал под тихую речь старика, потом проснулся, а тот все говорил:
…он и говорит мне, Левушка-то: «Ты, говорит, старик, святость проповедуешь и мирное житие. Так?» Так, говорю. «А зачем, говорит, в подвал полез? Зачем слова выпускаешь на свет? От этих же слов, говорит, в народе война и опять же кровища!» Эк, чудак! Я ему и говорю: «Тебе слова эти нравются?» «Да, говорит, нравются». Ну, и слава богу! А не нравились бы, не были бы сердцу милы, ты бы от них в сторонку, бочком от них. Они и не заденут…
Свечка, прилепленная к углу наборной кассы, тихо потрескивала, свет от нее падал на лицо старика, на его пальцы, ловко вынимающие из кассы буквы. Митя то следил за его быстрыми движениями, за однообразным пощелкиванием букв, то засыпал, а Петрович все говорил и говорил.
– Нет, мой милой. В Писании-то как писано? Всякое дыхание да хвалит господа. Вот оно как написано!
– Митя привстал – сквозь сон ему послышалось бульканье воды. Он подбежал к колодцу. Петрович, не обращая на него внимания, выбирал буквы.
– Дедка! – в ужасе закричал Митя. – Вода!
Руки у старика дрогнули; он перекрестился, взял свечу, подошел к отверстию, которое выходило в колодец, и заглянул вниз. Вода, пущенная в несколько отводов, хлестала вовсю, лилась в колодец, в подвал, в печь.
– Лестница где? – дрожа, спросил Митя.
– Наверху, отнес давеча! – прошептал, крестясь, старик.
Митя присел и завыл. Потом вскочил, забегал вокруг кассы, остановился и снова завыл.
– Митенька, Митенька! – кричал старик. – Иди сюда, бросайся в воду! Плыви к выходу через подвал.
– А ты? А ты?
– Я кому сказал! – В голосе старика Митя уловил злобную настойчивость. – Выдеру, если не пойдешь!
Митя, воя, подбежал к отверстию, выходящему в подвал. Старик толкнул деревянный заслон, он упал. Вода покрыла под печи и быстро поднималась.
Митя отшатнулся от отверстия, оттуда несло холодом; там была кромешная тьма. Старик пихнул его, Митя, упав в ледяную воду, поплыл по-собачьи, разбивая воду ногами и руками. Намокшая тужурка тянула его вниз, но он, выбиваясь из сил, плыл наугад к выходу, к каменной лестнице.
