Текст книги "Наковальня"

Автор книги: Николас ван Палланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Габриел понятия не имел, что и как он думает. Медленно текущая река монолога Уэстлейка обволокла его своей музыкой, отвлекая внимание от содержания.

Уэстлейк заметил это и кивнул, немного разочарованно:

– Да, ну, ты пришел сюда не за этим, не так ли? Искусство разговора имеет мало представителей в наши дни, если вообще когда-либо имело.

– Рыбы? – предложил Габриел.

– Готова?

В ответ Габриел отрезал кусок нежнейшего мяса, истекающего соком через трещины в почерневшей коже, и передал его Уэстлейку. Они ели в молчании, с должным почтением смакуя добычу. Наконец Уэстлейк облизал пальцы и удовлетворенно рыгнул,

– Так что ты хочешь узнать?

– Я хочу узнать о голубом ящике. Я знаю, откуда он появился. Я знаю о «Далеком Крике», я знаю, что они нашли там. Я знаю, что это был какой-то голубой кристалл…

– О, это был больше чем кристалл! – перебил Уэстлейк. – Гораздо больше. Он был… а-ах… он был красив, Красив! Почти трансцендентальный в своей простоте. По всем физическим характеристикам – кристалл. Но посвети лазером в его центр, прямо в центр, и будешь вознагражден голографической проекцией из его противоположной грани. Некий символ, картинка. Изменяешь угол падения луча – даже на микроградус – и картинка меняется. Изменяешь длину волны – и картинка снова меняется. Фактически они проходят весь диапазон от простых до самых сложных понятий формирования идей, когда ты перемещаешься по шкале видимого спектра. Чем ближе к красному, тем проще изображаемое понятие. Грандиозно! Грандиозно!

Но, конечно, проблемы перевода инопланетного языка – поистине инопланетного! – намного значительнее, чем проблемы расшифровки забытых языков из истории нашего собственного биологического вида. А ведь и те временами достаточно непреодолимы, если не повезет наткнуться на Розеттекий камень.[4]4
  Розеттский камень – камень с надписью на греческом языке и древнеегипетском – иероглифическими и демотическими знаками, – найденный в 1799 г. близ города Розетта в Египте. Он дал ключ к расшифровке иероглифов.


[Закрыть] Или, в данном случае, если – и это был тот найденный ключ, – если этот кристалл создавался не как послание per se,[5]5
  Само по себе (лат.).


[Закрыть] но для потомков, если его создатели не выживут. Эти символы придуманы для того, чтобы их понял кто угодно!

– Эпитафия?

– Как оказалось. Но не только. Хранилище полной суммы их знаний и культуры. Но так или иначе, ты берешь это предположение и начинаешь искать систему, порядок, некую методологию. Самым очевидным примером могла бы стать основная ньютоновская геометрия. Однако существуют подводные камни. Даже если это послание создавалось, чтобы быть понятым, существовала ли на самом деле общая структура ссылок? Их сольмизация длин волн видимого спектра наглядно показала, что мы видим в одном и том же спектральном диапазоне – я даже подозреваю, что их видимый диапазон был немного уже нашего.

– Так… что случилось с ними?

– А, война. Война и окончательные пирровы победы. Представь себе, – Уэстлейк наклонился вперед, – космическую цивилизацию и все, что из этого вытекает. Цивилизацию, охватывающую полдюжины миров. Уровень технологии… о, намного выше нашего, я даже не возьмусь описывать все эти чудеса – кроме!.. Да-да, кроме… одной вещи.

Уэстлейк сделал паузу – явно для драматического эффекта.

– Гиперпространственного двигателя. Способности превышать в полете скорость света. Где-то на своем пути развития эти удивительные люди – а я называю их людьми – выбрали ту развилку технологической дороги, которая увела их от скимзонной динамики и оставила их прозябать в эйнштейновском пространстве-времени. И все же… и все же… они рвались в космос, медленно переползали от звезды к звезде, строя новые миры, пока не встретили Других. В пограничном мире, на ведущем крае туманности под названием Штопор, они встретили еще одну расу, еще других людей… чья цель отражала их собственную, но с кем не могло быть никакого диалога, никакого компромисса, никакого взаимопонимания. По крайней мере с их точки зрения.

Уэстлейк покачал головой и, взяв палку, помешал угли. Костер затрещал, снопики искр взметнулись к небу.

– Я так и не добрался до причины этого. Война длилась годы… и они проиграли. Стоя перед лицом уничтожения, последние несколько тысяч сделали Пирров выбор. Они похоронили себя в холодильниках, глубоко под землей… и взорвали свое солнце.

Габриел моргнул.

– Простите?

– Нажатием… кнопки, – Уэстлейк убрал палку из костра и тихонько подул на тлеющий кончик, – они уничтожили Других и послали весть своей родной планете. Все, что осталось от их солнца, – это быстро расширяющееся облако газа в центре – с пульсаром, последним тлеющим угольком великого пламени, вспыхивающим и гаснущим, вспыхивающим и гаснущим. Как маяк.

У Габриела перехватило дыхание.

– Значит, Маяк действительно был маяком?

– Автоматическим маяком, послушно передающим свое послание… никому. Странно, что никто – кроме меня, разумеется, – так и не додумался, что экваториальная плоскость вращения Маяка точно пересекает то место, где звезда Куерина находилась 350 ООО лет назад. Тебе это число ничего не говорит?

Габриел ответил сразу:

– Теория ван Стратен. Она утверждает, что куеринцы застряли на их нынешнем уровне развития в течение 350 000 лет.

– Совершенно верно. Откуда могли те последние, забытые выжившие там, в туманности, знать, что на их родной планете тоже все неладно?

– Они послали сигнал бедствия, который так никто и не получил.

Уэстлейк мрачно кивнул:

– Еще одна цивилизация уходит неоплаканной, еще один дух умирает неуслышанным.

Наступило долгое молчание. Капелька жира упала с вертела в костер и зашипела на тлеющих углях. На горизонте горы тонули в зареве гаснущих сумерек, и лента новорожденных звезд высыпала на небо. Габриел поднял глаза и там, вверху, прямо над головой, увидел светящийся Штопор и в конце его – мигающий огонек.

– Господи, – прошептал землянин.

– Я принес их с собой как напоминание, – мягко сказал Уэстлейк.

Глаза Габриела расширились.

– Вы вовсе не отключены!

– Дошло наконец? – Уэстлейк подмигнул и ткнул большим пальцем вверх. – Как я мог сопротивляться возможности захватить с собой мой собственный кусочек неба из Старого мира в Новый?

Габриел тихо засмеялся, и Уэстлейк недоуменно поднял брови:

– Не желаешь поделиться источником веселья? Не веря самому себе, землянин покачал головой:

– Из всех людей, кого я встретил, связанных с этим делом, вы – единственный, кто знает, где его место, но это никакое не место вовсе!

– Если быть откровенным, феномен отключения больше связан с неспособностью различать так называемую реальность и так называемую компьютерную реальность. Сейчас этот сон достаточно реален, в эту минуту он – единственная реальность. Трудность состоит в переходе и необходимости выбирать, что сон, а что – нет.

Габриел посмотрел на Уэстлейка.

– Почему вы это сделали? Почему вы… ушли ВНУТРЬ? Конечно, все это очень мило, но ведь есть целых Семнадцать Планет. Есть места с низкотехнологическими культурами, куда вы могли бы уехать.

Уэстлейк молчал. Потом его рот скривился в печальной и горькой улыбке.

– Мужество, мой друг. Вернее, его отсутствие. У меня не хватило духу встретиться лицом к лицу с теми трудностями, что может преподнести низкотехнологический образ жизни. Вся эта грязь и… ты заметил здесь хоть одно кусающее насекомое?

– Хм, нет.

– Вот то-то же. Не говоря уж о погоде! Потом, моя семья была достаточно богата, чтобы я мог выбирать. И кроме того, я ленивый малый, да и зачем ломать привычки целой жизни? Высшая лень недостижима без твердой целеустремленности к превосходству в выбранном человеком деле.

– Ну, уж не знаю, как вы здесь преуспеваете. – Габриел посмотрел вокруг. – По-моему, одной ленью тут не справиться.

– Действительно. Ты прав. – Уэстлейк как будто встревожился. – Впрочем, я никогда не требовал от себя ничего более великого, чем успешно достичь вершины посредственности.

– Поздравляю. Уэстлейк пожал плечами.

– Для ВНЕШНЕГО мира я все равно что мертв, но для меня смерть еще впереди. Так почему бы не насладиться аперитивом небес, прежде чем встретить сладкое забвение. Или то, что ты заслужил.

Габриел хмыкнул, но покачал головой.

– Это все равно не объясняет мне – почему.

– Чтобы выжить, друг мой.

– Выжить!

– Голубой ящик – это… власть. Конечно, это власть. Но для его власти необходима секретность, и как долго, по-твоему, я бы прожил, зная его тайны? Меня нанял лично Саксон Рейнер, чтобы, так сказать, взломать код. Я бился над этим полтора года. К тому времени мне стало ясно, что в тот день, когда я передам им ключ, они пришлют мне взамен мою голову на блюде. Поэтому я еще шесть месяцев водил их за нос, закончил все нужные приготовления ив тот самый день, когда я представил им анализ, я вошел ВНУТРЬ.

Уэстлейк опять улыбнулся, все так же печально.

– Как и все, я боюсь умереть, поэтому я воспользовался этим парадоксом и умер, чтобы выжить.

– Может, это не такой уж парадокс, – заметил Габриел. – В большинстве культур, когда мальчик племени посвящается в мужчины, он умирает, некоторые говорят – символически.

– Некоторые?

– Большинство, но не все. Уэстлейк широко улыбнулся:

– Что-то подсказывает мне, что ты – номер один из этих немногих.

Габриел, подумав, ответил:

– В представлении моего народа смерть всегда присутствует. Миг должен умереть, чтобы родиться вновь, и течение времени – просто цикл перемешанных смерти и жизни. Женщины живут, чтобы дать жизнь, и дают жизнь, чтобы по-настоящему жить. Мужчина, воин, живет не для того, чтобы убивать, но чтобы умереть, и он должен умереть, чтобы возродиться собой. Возможно, в этом сила женщин. Женщина умирает каждый раз, когда дает жизнь. Нам, мужчинам, приходится самим выбирать свой момент. Думаю, это и есть самое трудное.

Уэстлейк засмеялся.

– Мой друг, спроси того, кто знает. – Он провел пальцем по золе возле костра. – Это просто линия. Ты считаешь, что стоишь по одну ее сторону, а не по другую, но можешь ли ты быть уверен? А любой из нас? И имеет ли это значение? Эта линия – страх, это ужас, это скорбь. Это – первый и самый трудный шаг. Ужас вовсе не в том, что лежит по другую сторону, он – в переходе, и я всегда спрашивал себя: почему? В конце концов, ты никогда не знаешь наверняка, с какой стороны этой линий ты отправился в путь и на какую сторону шагаешь.

– Может быть, и так, – согласился Габриел.

– Так зачем ты на самом деле пришел сюда?

Габриел уставился на долину, где мерцали костры деревни, посылая в ночь обещание тепла и уюта. Кто-то пел – тихий, но навязчивый мотив, от которого зашевелились волосы у него на затылке.

Габриел стоял на коленях среди малги и баюкал смерть в ладонях. Он не знал, что привело его сюда… нет, Габриел знал, что привело его сюда. Или по крайней мере что погнало его в буш. Билли Полпинты, в свои восемнадцать лет все еще ростом по колени кенгуру, хвастающий своими шрамами посвящения и присоединяющийся к издевкам и насмешкам Диг-Дига. Никого больше это, казалось, не заботило, даже Старик казался бесстрастным, но Габриел знал. Старик – это Закон. Билли Полпинты и Диг-Диг приняли Закон, и то, что говорилось Габриелу из уст Билли и Диг-Дига, было вложено туда Стариком.

Поэтому Габриел ушел из Лендинга, игнорируя мольбы друзей не обращать на них внимания, и очутился здесь, на поляне из округлых камней и зарослей малги. Он сразу понял, что это – джанг-место, что каждый камень, каждая веточка здесь пропитаны силой. В любой другой день он, не раздумывая, ушел бы отсюда. Но не сегодня. Его гнев нуждался в выходе, и Габриел пополз среди камней и кустов, ища сам не зная что.

Пока не нашел. Под гладким камнем. Крошечный узелок из перьев и табачных листьев. Габриел сразу понял, что это такое. В благоговейном страхе, ибо он никогда не видел этого раньше, он обеими руками поднял узелок и стал снимать листья, пока не обнаружил кость. Ее заостренный кончик был накрыт комочком засохшей глины.

Смерть.

Так просто. Внутри этой кости покоилась чья-то душа, чья-то жизненная сущность, всосанная внутрь и запертая в ловушке комочком глины. Однажды эта кость и листья будут церемониально сожжены, и кто-то уйдет из этого мира. Габриелу вдруг захотелось сорвать глину, разбить этот символ Закона, разбросать его по зарослям в неистовстве осквернения. Обмануть этого вора еще одной человеческой жизни.

Конвульсивным движением он сорвал глину и встал, тяжело дыша, в эйфории и в ужасе от того, что только что сделал. Но тут его внимание отвлек крик попугая. Взглянув вверх, Габриел увидел, как розовогрудый какаду вылетает из деревьев, устремляясь по крутой дуге к нему. Габриел инстинктивно пригнулся. Какаду пролетел Над его головой и исчез в зарослях на дальней стороне поляны.

И там, где он исчез; стоял Старик, неподвижный как горелый куст. Габриел похолодел, не в силах сдвинуться с места. Старик стоял с пустыми руками, в одних своих зеленых шортах, с примечательным поясом, полным хитроумных вещей. Его фон блестел на запястье, и глаза сверкали.

Ив этот момент Габриел понял, что смерть, которую он держит в руке, – его собственная.

Он не мог пошевелиться. Все, что он должен был сделать, это раздавить заклинание, раздавить его в пыль, и он был бы свободен. Но кость выскользнула из его онемевших пальцев и исчезла в щели между камнями.

Старик протянул руку.

– Габриел, – мягко сказал он.

– Нет! Еще нет! – закричал Габриел. Задыхаясь от ужаса, он повернулся и побежал в буш.

Он бежал.

Спустя три дня у Габриела случился тяжелый сердечный приступ. Врач довольно едко заметил, что если бы не племенные ограничения, то врожденный порок, который и привел к инфаркту, можно было легко обнаружить и вылечить еще при рождении. Однако теперь Габриелу придется довольствоваться мемпласовым сердцем. Возможно, он даже выиграет на этой сделке, если, конечно, переживет эту ночь.

Певица замолчала. Уэстлейк все еще ждал. И неожиданно для себя Габриел ответил:

– Я пришел сюда умереть.

– Быть посему, – промолвил Уэстлейк, спокойно зачерпнул горсть песка с земли и бросил Габриелу в глаза.

Землянин с криком схватился за глаза и услышал голос Уэстлейка, шепчущий:

– Сон жизни.

Эти слова отозвались странным эхом, и боль в глазах Габриела внезапно утихла, и землянин понял.

– Нет! – закричал он. – Нет! Еще нет!

Он заставил свои глаза открыться и был ослеплен ярким светом. Смазанные лица зарябили, сгустились. Уэстлейк, смеющийся на фоне закатного солнца, Изадора, разговаривающая с ним губами, которые превратились в губы Пелема Лила, зубы, щелкающие как медвежий капкан, рука Часовщика, тянущаяся к его глазам.

Боже, он умирает! Он должен проснуться. «Проснись! – закричал себе Габриел. – Все это не реально!»

Он еще слышал пение в долине, но поющий голос был голосом техника Миа, и она говорила:

– Отключение! Код белый!

– Это не настоящее! – закричал Габриел, пытаясь отбиться, но его конечности не слушались.

А затем… а затем он лежал на спине в комнате Действительности, с ее пастельными стенами и мягко загибающимся потолком. Его тело все еще было парализовано. Техник Миа склонилась над ним, озабоченно всматриваясь в его глаза.

– Как вы себя чувствуете? Вы узнаете меня?

Рядом с ее лицом появилось еще одно, и Габриел задохнулся:

– Нет, подождите, это неправда. Пелем Лил самодовольно ухмыльнулся:

– О, никакой ошибки, мистер Кайли. Это – реальный мир.

РАЗГОВОР

– Дело закончено.

– Какое именно?

– Не задавай идиотских вопросов. Мы совершили продажу и вступили во владение.

– Ясно. А как насчет… другого дела? Мы только что взяли его!

– Теперь даже он ничего не сможет сделать. Возможно, было бы лучше просто отрезать концы. Все это, того и гляди, вырвется наружу.

– Ты беспокоишься о журналистах? Это просто фоновый шум.

– Это громкий фоновый шум. Лязганье мечей будит соседей, а нам это сейчас ни к чему. Остальное больше не имеет значения.

– И какова была сделка?

– То, что они просили.

– Значит, ты пошел на это.

– Это была законная продажа.

– Я знаю… но я думала, мы хотим подождать, пока не будем совершенно готовы.

– Давай посмотрим на это трезво. Если бы не Кайли, у нас было бы время сделать это с немного меньшей суетой и более изящно. Однако мы обсудили этот случай, и все, возможно, обернется в нашу пользу. Последняя контрабандная партия уже на месте; к завтрашнему дню ничто больше не будет иметь значения.

– Я не спорю, уже пора.

– Хорошо, мне надо поговорить с тобой сегодня вечером. Надо кое-что обсудить.

– Я приду.

ТИСКИ

Максимальная. Безопасность.

Чья безопасность? Это вопрос спорный. Девять квадратных метров пола. Мягкого. Мягкого не как подушка, а мягкого, как живот. Стены подобны полу. Потолок подобен стенам. Мягкий, как живот, и непроницаемый. Ни один заключенный не сможет вышибить себе мозги в приступе отчаяния. Нет ни окон, ни мебели, ни видимой двери, единственный источник света – неясное свечение в потолке. Металлические обручи на запястьях и лодыжках. И тишина, абсолютная тишина. Никакой пульсации звука, чтобы отмечать ход времени.

Максимальная безопасность.

Габриел стоял на коленях на полу, сжимая голову в ладонях. Кончики пальцев вонзались в череп.

ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ…

Он сделает что угодно, лишь бы выйти отсюда. Что угодно, лишь бы выйти. «Нет!» Габриел не даст себя сломать. Если только… сколько времени прошло?

«Что угодно».

Возникло движение воздуха, и освещенность на его закрытых веках изменилась. Отпустив череп, Габриел сжал руки в кулаки и посмотрел вверх. В одной из стен образовалось отверстие, через которое сиял свет. Оттуда же доносился шорох движения.

«Выпустите меня».

Габриел встал, покачиваясь на мягком полу. Заслоняя глаза, он заковылял по коридору света, шагнул в отверстие. Снова шуточки власти: отверстие располагалось настолько низко, чтобы заключенный выходил к приспешникам власти, ждущим в соседней комнате, склонив голову.

Пелем Лил сидел за столиком, перед ним стоял пустой стул.

Комната была восьмиугольной, в четырех углах стояли цурзовские роботы. Четыре пальца нацелились на Габриела, едва он вошел. Землянин сел на пустой стул, все еще щурясь от непривычной яркости. Уголовная эргономика: стол был как раз такой ширины, чтобы Габриел не мог дотянуться до Лила, не поднимаясь на ноги.

Некоторое время Лил молча рассматривал его.

«Расскажи ему все, что он хочет знать, – нашептывал голос внутри Габриела. – Все, что он хочет, все, что он хочет!» Но Организация не верит правде, Организации нужна ложь. Однако Организация имеет средства распознать ложь и будет отвергать ее, требуя другую. Правда ничем не поможет… Суд может отклонить результаты мозгового зондирования как не имеющие законной силы. Правда будет считаться ложью, ложь будет считаться правдой.

А все этот Пелем Лил. В Габриеле вновь пробудилась ярость, и он лелеял ее, чувствуя, как она растет.

– Какое знакомое зрелище, мистер Кайли, – вкрадчиво проговорил Лил.

Габриел дернулся, но тут же взял себя в руки. Губы Лила разошлись, обнажая белые-белые зубы.

– Ах, пожалуйста, мистер Кайли, сделайте это. Усугубите тяжесть своего положения, ускорьте колеса правосудия.

Помня о роботах, не сводящих с него пальцев, Габриел сдержал гнев.

Лил казался разочарованным.

– Нет? Что ж, ладно. Ваш визит в Действительность? Это была топорная работа. Серьезная недооценка с вашей стороны. И у нас по-прежнему остается пропасть, мистер Кайли, между вашими желаниями и моими нуждами. Не хотите перекинуть мост через эту пропасть?

Молчание.

– Нет? О Господи. Вы прилетели в Кьяру, мистер Кайли, меньше недели назад. Ваше имя… возможно, это ваше имя. Объявленные вами причины находиться здесь… становятся все более маловероятными к этому моменту. Ваши действия… – Лид раскинул руки. – Ну-с… вот что мы имеем: одно убийство… предполагаемое, конечно, – он извинительно улыбнулся, – один предполагаемый побег из центра задержания ЦУРЗ, совершенный предположительно с помощью двух предполагаемых бегунов по крышам и который предположительно видели… так, давайте посмотрим… два, четыре, шестнадцать, двадцать… сорок три предполагаемых свидетеля. Ну, обвинение в побеге само по себе разбивается на несколько дюжин отдельных обвинений… гм… предполагаемое нападение на свидетелей, предполагаемый ущерб частной собственности, предполагаемая кража подвесного такси и так далее. Затем, ах да, предполагаемое соучастие в предполагаемом нападении на офицера полиции…

– Предполагаемого офицера полиции, – пробормотал Габриел.

– Ах нет, это доказано и зарегистрировано, – с сожалением возразил Лил. – Ну и далее мы приходим к, увы, еще одному побегу, за которым следует сопротивление аресту, ущерб частной собственности, еще ущерб частной собственности, снова ущерб, нападение на полицейские ИИ-устройства, еще одно убийство, кража подвесно… и так до бесконечности – или до тошноты. – Лил защелкал ногтями по огнеупорной пластмассе стола. Казалось, он оценивает Габриела. Его манеры стали грубыми. – Вы, мистер Кайли, профессионал. Вас послали сюда – я не знаю кто. Вы с Земли, поэтому нас ждут трудности с проверкой. Но я узнаю. Вы профессионал, и с вами будут обращаться как с профессионалом. Мы обратились в Верховный Суд за разрешением на психозондирующую экспертизу. И, учитывая все обстоятельства, в этот раз, я думаю, у нас приличные шансы получить его. Вероятно, в ближайшие семьдесят два часа.

– Раз вы все равно будете меня зондировать, к чему весь этот разговор?

– Убедите меня, мистер Кайли. Убедите меня не зондировать.

– Я не могу убедить вас. Ничто вас не убедит, потому что для этого вы должны быть умным, а вы слишком слепы, и слишком грязны, и слишком жаждете того, чего жаждете, чтобы позволить какому-то там уму встать у вас на пути.

Лил встал.

– Я оставляю вам брошюру об исправительном центре Приюта, где, если вам повезет, вы проведете остаток своей естественной жизни. Там подробно описаны все реабилитационные возможности центра, включая… ну, прочтете сами, мистер Кайли.

– А что насчет остальных?

– Остальных?

– Вы знаете, о чем я говорю.

– Нет, мистер Кайли, это вы знаете, о чем вы говорите. А я пока совершенно не знаю.

– Остальные. Офицер Изеки, Изадора Гацалуменди и Ли Чуен.

– Гм… остальные. Боюсь, мне не позволено распространять информацию о других наших клиентах. Но я скажу, что все они в настоящий момент изучают брошюры, идентичные вашей. Это должно быть для вас приятным известием. Страдание любит компанию.

Он вежливо указал рукой на открытое отверстие камеры.

Габриел застыл. Он не может вернуться туда. Не может! Лихорадочно он пытался, придумать, чем бы задержать Лила, как бы остаться в этой до смешного относительной свободе ещё на несколько минут. Роботы дружно шагнули вперед.

Лил презрительно отвернулся от Габриела и вышел из комнаты, а четыре безликих тюремщика загнали землянина обратно в камеру. Отверстие сжалось, исчезло. В центре камеры теперь лежал одинокий, тонкий, как бумажная салфетка, листок пласпируса с заголовком «Исправительный центр Приюта» над колонкой мелкого шрифта..

Голоса снова закричали.

ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ-ВЫПУСТИТЕ-МЕНЯ…

Максимальная безопасность.

Он белый и размером с изумленное «а-ах!». Кто устоит перед эдельвейсом в дикой природе? И сколько людей видело его? Габриел знал: чтобы увидеть его живым, нужно подняться туда, где ничто больше не может расти. Идти туда, где нет никакой жизни, и смотрите-ка! Поэтому он взобрался на Монте-Розу, и там был он – высовывался из снега возле камня, похожего на череп. Пальцем в рукавице Габриел погладил ворсистые лепестки, снова околдованный чудом жизни.

Половина мира отделяла его от дома, но Габриел знал, что этого недостаточно. Через три недели звездолет «Гул» отправится на Лас-Пальмас и унесет его так далеко, куда Старик никогда до него не доберется.

Это была та ложь, в которую Габриел предпочел верить, чтобы прожить этот день.

***

Его разбудил яркий свет. Отверстие снова открылось. Землянин потер глаза. Как долго он спал?

– Давай, Кайли, выходи, – сказал грубоватый голос. Габриел вышел, моргая, из камеры и обнаружил двух ждущих его оловянных солдатиков и одного агента ЦУРЗ.

– Пошли, – поманил его агент.

– Что… что происходит?

– Ты идешь на прогулку, парень.

Габриел еще не забыл свою последнюю прогулку из камеры ЦУРЗ, но с почетным караулом из оловянных солдатиков, вставших впереди и позади него, ему оставалось только подчиниться. Шлепая босыми ногами по полу, он шел за агентом по коридорам с одинаковыми дверями. Все двери были жутко голыми, без всякого намека на то, что находится за ними. За исключением одной, где слово «Задержание» ярко светилось медно-красным. Когда они проходили мимо, это слово растворилось, а вместо него зажглось слово «Допрос». Все стало леденяще ясным. Каждая комната являлась многофункциональной, и на глазах у Габриела функция этой конкретной комнаты изменилась.

Землянин решил, что предпочитает двери без надписей.

Еще одна голая дверь открылась перед ним, испуская волну приглушенного разговора, который затих, как только Габриела ввели внутрь. Первое, что он увидел, – это три зеленые формы ЦУРЗ и два кричащих пятна, которые указывали на присутствие гражданских. Пять пар глаз изучали его приближение, словно он был насекомым, распятым на предметном стекле микроскопа – как в известном смысле и было. Еще один из обесчеловечивающих приемчиков Организации. Отбери у человека одежду и дай ему серый комбинезон, сведи его к монохромному шифру в мире цвета.

В комнате господствовал широкий овальный стол. На дальнем его конце сидел нервный молодой человек, который выглядел так, будто только что вылез из кровати, а рядом с ним – пожилая женщина, одетая просто и разумно, с выразительными карими глазами. Ее волосы были коротко острижены, и заостренные серебряные цепочки каймой бежали через многочисленные дырочки в ее ушах – одинокая уступка моде. У нее был вид рассеянной и благожелательной бабули. Словно ища тени, женщина откинулась на спинку кресла, внешне подчиняясь своему молодому спутнику. Но Габриел узнал в ней неподвижность хищника.

С другой стороны стола с непроницаемым видом сидел Пелем Лил. За ним стояли два агента ЦУРЗ в форме. У двери блестели полированными лицами оловянные солдатики – как высеченные из жадеита часовые, которые ничего не упускают.

В большом замешательстве Габриел сел в указанное кресло. Роботы положили его руки на подлокотники, и браслеты на его запястьях крепко примагнитились. Точно так же его лодыжки оказались рывком притянуты к ножке кресла встроенными магнитами. Просто, но надежно.

Но даже сбитый с толку, землянин чувствовал подводные течения в этой комнате. Лил был чем-то возбужден, Габриел его таким еще не видел. Но когда капитан ЦУРЗ заговорил, его тон ничего не выражал:

– Мистер Кайли, я бы хотел попросить вас назвать имя этого человека.

Габриел повернулся к парню, который сощурился в ответ. Его зрачки казались нездорово расширенными, одежда выглядела так, будто он спал в ней, и даже его брови были причесаны не в ту сторону. Парень беспокойно грыз ноготь большого пальца.

Габриел слегка покачал головой.

– Я не могу, – пробормотал он. – Я не… нет. Неверный ответ! Лил явно повеселел.

– Следовательно, он не является вашим законным представителем.

Взгляд молодого человека стал напряженнее, словно он пытался сказать что-то Габриелу. Но важнее было то, что и Пелем Лил делал то же самое.

Наконец Габриел кивнул:

– Да, он мой представитель.

Молодой человек испустил глубокий вздох облегчения.

– Правильно, капитан, – сказал он, вытирая запястьем бровь. – Теперь, когда мы прошли все формальности…

Лил презрительно фыркнул:

– Я так не думаю. Он даже не знает, кто вы такой.

– Я сказал, что не могу назвать его имени, – вставил Габриел.

– И это в любом случае не относится к делу, – заявил молодой человек, довольно неубедительно отмахиваясь от замечания капитана. – Сейчас он официально признал меня своим адвокатом. Мистер Кайли, я Кайнан Крисмас. Друг Изадоры Гацалуменди.

– Рад познакомиться, – сказал Габриел.

– Ну еще бы, – пробормотал Лил. – Послушайте, мистер Крисмас, перейдем к…

– …делу? – сообразительно подсказал Кайнан.

– Если оно имеется.

– О да, имеется… э… да, кстати, офицер, у нас есть право на конфиденциальную консультацию с нашим клиентом. Мы готовы осуществить его.

– Тогда почему, не осуществляете?

– Вы знаете почему, офицер. Зачем попусту тратить время? Послушайте! – Крисмас, казалось, наслаждается. – Мистер Кайли, я попросил присутствующую здесь Клаудию Эрнст выступить в качестве советника и второго адвоката, если вы согласны. Я… надеюсь, вы согласны.

– Да, ладно, – осторожно сказал Габриел.

– Пожалуйста, изложите ваше согласие для записи.

– Я согласен, чтобы она была советником и этим… вторым адвокатом.

– Отлично. – Эрнст подалась вперед. Ее голос оказался неожиданно низким и сиплым. Она положила на стол свой комп-бумажник, касаясь при этом локтя Крисмаса, и парень с явной неохотой умолк. С минуту Эрнст близоруко всматривалась в бумажник, возясь с кнопками управления. Наконец она удовлетворенно хмыкнула. – Теперь, офицер Лил, для записи, мы бы хотели услышать обвинения против моего клиента.

Лил засопел:

– Мне казалось, вы торопитесь.

– Ах нет… не все обвинения. Только первые, начальные обвинения, предшествующие предполагаемому побегу моего клиента.

Лицо капитана заволоклось подозрением.

– Вы уже видели полный список обвинений.

– Я просто… э-э… хотела услышать их от вас лично. Понимаете, для записи.

В ее глазах загорелся огонек.

После недолгого колебания Лил пожал плечами и откинулся на спинку кресла.

– Для записи. Главные обвинения: нападение, возможное убийство одного или нескольких неизвестных в промышленном пластиновом секторе. Есть также второстепенное обвинение в соучастии в убийстве Луизы Дод.

– Спасибо, офицер.

С видимым трудом Эрнст включила голодисплей своего мини-компьютера и пролистала несколько экранных страниц текста.

– Давайте посмотрим… – забормотала она. – Гм… Ну, насколько я могу судить, его связь с убийством Дод кажется… нет… является случайной. Он… разговаривал с ней меньше чем за час до ее смерти, так?

– Я не обвиняю его в самом убийстве. Но есть веские основания считать, что в нем участвовали шайки бегунов по крышам, а, как мы оба знаем, мистер Кайли сбежал с помощью двух бегунов по крышам.

– Да, это нам известно. – Эрнст добродушно улыбнулась. – Но мистер Кайли также утверждает, что вовсе не хотел бежать. Его вывели из камеры два человека, выдающие себя за офицеров ЦУРЗ, и он согласился на побег лишь после того, как зазвучал сигнал тревоги.

Лил ответил ей такой же улыбкой. Зуб за зуб.

– Утверждение не доказательство.

– Как и ваше.

Вот тебе. Габриел был доволен, но и озадачен. Он терялся в догадках, куда это ведет, но когти хищника только что блеснули из-под фасада почтенной матроны Клаудии Эрнст.