Текст книги "Детство Скарлетт"

Автор книги: Мюриэл Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава 10

Лишь только снаружи послышались выстрелы, пока еще далекие, Альфаро Сикейрос тут же перестал хохотать и вышел в зал таверны. Он уселся за стол, задумчиво подпер кулаками голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

Звуки выстрелов отрезвили и Билла Нортона. Он прекратил свои поиски, отряхнул одежду и, подойдя ко входной двери, осторожно выглянул на улицу.

В конце площади, перед небольшой аркой, в пыли лежало четверо людей Альфаро Сикейроса. Лицо Нортона сделалось озабоченным, и он посмотрел на Альфаро.

Вид главаря шайки привел его в уныние. Он понял, что Альфаро меньше всего сейчас думает, как спасти свою жизнь. Но Биллу нужно было спасать свою и он все-таки решился: вытащил из-за пояса револьвер Сикейроса и протянул его своему сообщнику.

Альфаро лишь взглядом указал на стол, чтобы Билл положил оружие, а сам даже не прикоснулся к нему.

– Оно не заряжено, Альфаро, – сказал Билл.

Но и это не подействовало на Сикейроса.

Прозвучало еще два выстрела, раздался крик и испанские ругательства.

– Альфаро, что с тобой? – спросил Билл, пытаясь заглянуть в глаза Сикейросу.

Но взгляд того был отсутствующим, словно бы обращенный внутрь.

– Билл, я думаю, – прошептал Альфаро.

Альфаро Сикейросу и в самом деле было о чем подумать. Он вспоминал день, от которого его отделяло двадцать пять лет.

…

Тогда он был еще молод, седина еще не серебрила его голову. Но он был так же безжалостен как сейчас и зол на людей.

Он вспомнил чужой дом и окно, в которое заглянул когда-то давно… Теперь это вспомнилось ему так…

Там, в спальне, на кровати, сидели молодые женщина и мужчина. Женщина показывала своему мужу или другу, этого Альфаро Сикейрос тогда не знал, массивные золотые часы. Она отщелкнула крышку и зазвучала минорная механическая музыка. Одна и та же музыкальная фраза повторялась множество раз, и те, кто сидел на кровати, вслушивались в ее звуки.

Эти часы, блестевшие на женской ладони, словно бы приворожили Альфаро Сикейроса. Он тогда сжал рукоять своего револьвера и проскользнул в дом, где никого, кроме этих двоих не было. Он остановился у приоткрытой двери, ведущей в спальню, и вслушивался в звуки музыки. И вот, когда механизм перестал звучать, Альфаро толкнул ногой дверь.

Мужчина тут же вскочил с кровати, но не успел дотянуться до своего оружия. Прогремел выстрел, и он, хватаясь за грудь, рухнул возле кровати.

Женщина даже не закричала, она онемела от ужаса и машинально сжала в своей хрупкой ладони золотой корпус часов.

Альфаро Сикейрос молча смотрел на то, как покачивается цепочка, смотрел на прекрасное лицо женщины. И тут он отчетливо понял, что ни одна красивая благородная женщина не сможет его полюбить. Альфаро понял, он негодяй и совершил уже столько преступлений, что им нет искупления.

Он с дымящимся револьвером в руке подошел к кровати и грубо схватил женщину за плечо.

Та вскрикнула и попыталась вырваться. Альфаро дернул за рукав платье, то с треском разорвалось и его буквально ослепило белое обнаженное тело женщины. Он чувствовал одновременно желание и ненависть к этой красавице.

Он грубо повалил ее на кровать и взял ее силой.

Женщина даже не сопротивлялась, не кричала, а лишь только кусала губы и из них сочились тонкие струйки крови.

Альфаро, почувствовав облегчение, разжал руку, сжимавшую револьвер, и оружие осталось лежать на белоснежных простынях.

Он лежал и плакал, как быть может, плакал первый раз в жизни. Краем глаза он видел окаменевший взгляд женщины, ее голубые глаза, устремленные в потолок.

Он заметил, как рука несчастной потянулась к револьверу, но Альфаро даже не двинул рукой, не попробовал отнять оружие, он только закрыл глаза, ожидая выстрела, ожидая смерти.

Прогремел выстрел, но Альфаро не почувствовал боли.

Он медленно открыл глаза и приподнялся на руках. Рука женщины, все еще сжимающей револьвер, свесилась с кровати, а в ее левом боку зияла огнестрельная рана с обожженными краями.

И тут в спальню заглянуло солнце. Оно позолотило распущенные волосы женщины, ее обнаженное тело. Кровь медленно вытекла на белоснежные простыни и Альфаро Сикейрос отшатнулся от своей жертвы. На раскрытой ладони женщины лежали массивные золотые часы.

Альфаро осторожно взял и отбросил крышку. Заиграла механическая минорная музыка. Она словно бы сверло вонзалась в мозг преступника, а со дна крышки на Альфаро смотрели глаза этой женщины. Миниатюрный портрет был выполнен очень искусно и в нем было больше жизни, чем в побледневшем лице оригинала.

…

Конечно, еще множество преступлений было на совести Альфаро Сикейроса, не менее страшных и жестоких.

Но эта женщина запомнилась ему навсегда и он никогда не расставался с золотыми часами, всегда, когда выдавалась свободная минута, отщелкивал крышку, смотрел портрету в глаза и слушал минорную музыку.

Лишь только через полгода он узнал, что эта женщина была сестрой капитана кавалерии Чарльза Брандергаса.

Билл Нортон потерял терпение. Он схватил Альфаро за плечи и стал трясти.

– Альфаро, твоих людей убивают, что ты себе думаешь!

– Я знаю, – задумчиво ответил Альфаро и с удивлением посмотрел на Билла Нортона, словно не понимал, откуда тот тут взялся.

Билл бросил Альфаро патронташ и крикнул:

– Заряжай барабан, мы должны защищаться, иначе нас тут перестреляют.

Выстрелы слышались уже совсем рядом. Осталось всего лишь трое бандитов, но они засели на верхнем этаже здания и как ни старались Ретт Батлер и полковник Брандергас, их невозможно было достать.

Полковник еще раз напомнил Ретту:

– Альфаро оставишь мне!

– Хорошо, – кивнул Ретт и, прицелившись, выстрелил в распахнутое окно, за которым мелькнула голова бандита.

– Оставляю их тебе! – крикнул Брандергас и, пригнувшись, пересек улицу.

Рядом с ним поднялись фонтанчики пыли, но ни одна из пуль не настигла его. Чарльз Брандергас скрылся за углом.

А Ретт Батлер вновь принялся стрелять по окнам.

Чарльз Брандергас подкрался к двери, ведущей в таверну, и прижался к стене, сжимая в руке револьвер. Он знал, рано или поздно кто-нибудь из двоих – Билл или Альфаро – выглянут на улицу.

Заслышав за дверью шорох, Чарльз Брандергас резко толкнул ее и выстрелил в темный силуэт на фоне светлого окна. Билл Нортон, взмахнув руками, рухнул на пол.

Чарльз Брандергас, не опуская револьвера, осмотрелся. Таверна была пуста. Снаружи доносились выстрелы, Ретт Батлер сражался с бандитами.

– Где же Альфаро? – прошептал Чарльз Брандергас и вышел во внутренний дворик таверны.

На верхнем этаже соседнего здания, сквозь раскрытое окно он увидел бандита, притаившегося в простенке и готового в любой момент выстрелить в другое окно по Ретту Батлеру.

Чарльз Брандергас приладил приклад к своему длинноствольному револьверу и приподняв его, выстрелил. Бандит медленно осел на пол.

Но тут произошло то, чего не предвидел полковник Брандергас. Слева от него прозвучал выстрел, выбивший револьвер у него из руки.

Он резко обернулся и увидел мрачного Альфаро Сикейроса с дымящимся револьвером в руке. Оружие же Чарльза лежало в трех шагах, покрытое мелкой пылью.

– Ну что ж, ты искал меня, – процедил сквозь зубы Сикейрос, – убей, если можешь, – и он захохотал.

Чарльз Брандергас понимал, что не успеет дотянуться до своего револьвера.

И тогда Альфаро Сикейрос вновь сделался мрачным.

– Я не хочу убивать тебя просто так, я хочу дать тебе шанс, – и Альфаро вытащил из кармана массивные золотые часы, отщелкнул крышку и зазвучала минорная музыка.

– Когда мелодия кончится, полковник, можешь попытаться дотянуться до своего револьвера. Но я уверен, мой выстрел прозвучит раньше, – и Альфаро опустил револьвер в кобуру.

Возле соседнего дома прозвучало еще два выстрела и все стихло.

Полковник не знал, остался ли жив Ретт Батлер или же сейчас кто-нибудь из бандитов придет на помощь своему главарю. Он мерил расстояние до револьвера взглядом. Он представлял себе, как пригнувшись бросится к револьверу, но понимал, Альфаро Сикейрос все равно опередит его.

И тогда Чарльз Брандергас, прищурив глаза, потянулся рукой к кожаному ремешку, на котором у него всегда висели часы.

Он еще раз хотел взглянуть на портрет своей сестры, убитой, как он думал, Альфаро Сикейросом. Но к своему изумлению, Чарльз Брандергас обнаружил, что ремешок обрезан, а часы исчезли.

Альфаро Сикейрос недобро ухмыльнулся, он знал: еще два раза повторится мелодия, механизм смолкнет и тогда он, Альфаро, всадит пулю в ненавистного ему полковника Брандергаса.

Но вдруг за спиной зазвучала точно такая же мелодия, какая лилась из часов на его ладони. И Альфаро Сикейрос и Чарльз Брандергас, забыв о своем поединке, повернули головы.

Прислонясь спиной к стене таверны, стоял Ретт Батлер. На его ладони сверкали золотые часы полковника Брандергаса и из них лилась музыка. В другой руке Ретт сжимал револьвер, нацеленный на Альфаро.

– Извини, Чарльз, – улыбаясь, произнес Ретт Батлер, – мне пришлось позаимствовать твои часы. Но думаю, ты на меня в обиде?

– Нет, – ответил полковник.

– А теперь игра будет честной, – твердо сказал Ретт Батлер, не сводя ствола своего револьвера с Альфаро Сикейроса, – Чарльз, подними свой револьвер. А когда кончится мелодия твоих часов, можете стрелять. Я знаю, они тебе дороги, но я тебе их верну.

Альфаро Сикейрос зло заскрежетал зубами, а Чарльз Брандергас поднял револьвер, отстегнул приклад и спрятал его в кобуру.

Звучала минорная мелодия, медленно поднимался дым с кончика сигары Ретта Батлера и, вознесясь к карнизу, улетал подхваченный ветром. Повторялась одна и та же грустная музыкальная фраза.

Альфаро Сикейрос нервно сжимал и разжимал пальцы, готовый в любое мгновение выхватить свой револьвер из кобуры.

Еще дважды повторилась мелодия и механизм смолк.

Ненависть и желание отомстить у честного человека сильнее, чем желание выжить у подлеца – Чарльз Брандергас первым успел выстрелить.

Альфаро Сикейрос, схватившись за простреленную грудь, медленно осел в пыль.

Чарльз Брандергас медленно прикоснулся ладонью к полям своей шляпы, по-военному отдавая честь Ретту Батлеру. Тот протянул ему часы и полковник блестящими от слез глазами взглянул на портрет своей сестры.

Потом он перевел взгляд на распростертого в пыли Альфаро Сикейроса и ненависть искривила его губы. Нагнувшись он дернул за цепочку часов, зажатых в руке мертвого преступника. Но пальцы Альфаро так и не разжались, тогда Чарльз Брандергас наступил сапогом на запястье руки и вырвал часы.

Он положил их рядом на свою ладонь и поднял крышки. Часы играли в унисон и с обоих медальонов на полковника и Ретта Батлера смотрело одно и то же лицо, навечно оставшееся молодым.

– Чарльз, ты отомстил, – сказал Ретт Батлер, когда механизмы часов смолкли.

– Да, – ответил полковник, тяжело вздохнул и произнес:

– Прощай, Ретт.

– Но ведь мы еще должны вернуть деньги и получить награду за бандитов, – напомнил Ретт Батлер, – мы же партнеры.

– Я делал это не ради денег, – ответил Чарльз Брандергас, – как-нибудь в другой раз.

Но, Чарльз…

– Нет, все деньги принадлежат тебе. Ты их честно заработал. И смотри, Ретт, постарайся дожить до моих лет.

Мужчины крепко пожали друг другу руки.

– Может, передумаешь? – еще раз попытался уговорить полковника Ретт Батлер, когда тот уже сидел на коне.

– Нет, Ретт, это вопрос чести. Будь ты на моем месте, ты бы тоже отказался от денег, – и полковник пришпорил коня.

Ретт Батлер стоял, приложив руку козырьком к глазам, и смотрел вслед всаднику. Вскоре фигура всадника превратилась в маленькую черную точку, за которой клубилось легкое облако пыли. Мысленно попрощавшись с полковником Брандергасом, Ретт Батлер взялся за дело.

Он свалил в фургон тела мертвых бандитов. Ведь за голову каждого из них, живого или мертвого, была назначена награда. Вся шайка целиком стоила не меньше сорока тысяч долларов. К тому же, Ретт Батлер понимал, что вернув банку деньги в целости и сохранности, он получит большую премию.

С такими деньгами можно было возвращаться на родину в Чарльстон.

Фургон, груженый мертвыми бандитами, не спеша двигался по направлению к Бергтауну. На козлах сидел Ретт Батлер, надвинув на глаза шляпу, в уголке рта тлела наполовину выкуренная сигара. Он понимал, что его карьера охотника за преступниками окончена. Что получив деньги, он сможет вернуться на родину. Но дорога домой никогда не бывает скорой, она извилиста и чревата опасностями. Ретта поджидали новые приключения.

Еще не раз его жизнь висела на волоске. Но всегда он оставался честным и справедливым и, поэтому выходил победителем.

Часть V
Скарлетт О’Хара

Глава 1

До того, как Скарлетт исполнилось двенадцать лет, ее привлекали мальчишеские игры.

Она могла самозабвенно, целыми часами, носиться по окрестным лугам с ватагой чернокожих ребятишек, лазать через заборы, разорять птичьи гнезда.

Ее мало увлекали игры ее младших сестер, она недолюбливала куклы, а предпочитала им игру в ножики. И тут ей не было равных. Она могла выполнить все замысловатые фигуры без единой ошибки, обставив всех своих соперников.

Эллин иногда с ужасом смотрела на забавы своей старшей дочери. Но Мамушка успокаивала ее.

– Милая, – своим вкрадчивым голосом говорила толстая негритянка, – это все пройдет, ведь все девочки в конце концов понимают, что главное в этой жизни – выйти замуж.

– Так-то оно так, – вздыхала Эллин, – но мне кажется, Скарлетт никогда не одумается.

Тогда Мамушка сокрушенно качала головой и напоминала Эллин, какой та была в детстве.

– Ведь ты, дорогая, тоже не слушалась родителей.

– Но я совсем другое дело, – возражала Эллин, – я играла в куклы, избегала мальчишек…

А Мамушка тут же вспоминала какой-нибудь случай из жизни Эллин, который говорил совсем об обратном.

И тогда Эллин во всем соглашалась с ней.

– Может, лучше, если Скарлетт переболеет подобным в детстве, – говорила тогда она.

И Мамушка тут же соглашалась со своей хозяйкой.

– Конечно, милая, я как ни стараюсь, не могу представить себе нашу Скарлетт, играющую в ножики, когда ей исполнится шестнадцать лет.

Эллин улыбалась, представляя себе такую картину.

– Конечно же, – вновь говорила Мамушка, – тогда она будет думать о кавалерах, о женихах, будет ездить на балы и все пойдет, как надо.

А мистер О’Хара, который души не чаял в своей старшей дочери, почему-то очень спокойно смотрел на ее занятия.

Его совершенно не раздражало то, что Скарлетт бегает с детьми рабов, играет с ними в довольно странные для девочки ее возраста игры. Он смотрел на это сквозь пальцы, понимая, что со временем Скарлетт образумится и что человека невозможно сделать насильно счастливым.

Он сам должен дойти до этого своим умом.

Ведь мистер О’Хара был именно из таких людей, который добился чего-то в жизни не потому, что этому учили его родители, а потому, что до этого он дошел сам, своим умом, своими руками.

И ему хотелось видеть Скарлетт такой же самостоятельной и уверенной в себе. Ведь его мечты получить от Эллин наследника так и не воплотились в реальность.

Трижды рожала она ему сыновей, и каждый раз они называли мальчика Джеральдом. Но ни один из них не доживал до года, все они похоронены на семейном кладбище О’Хара, в тени узловатых дубов.

На всех трех надмогильных камнях была одинаковая надпись: «Джеральд О’Хара младший».

Поэтому в своей Скарлетт Джеральд хотел видеть самого себя.

Он понимал, что судьба больше не подарит ему сына, если ей было угодно забрать троих детей, и знал, что Скарлетт, как самая самостоятельная и решительная из всех трех дочерей, возьмет на себя управление поместьем после его смерти.

А смерти Джеральд не боялся.

Он спокойно воспринимал ее как неизбежность, точно так же, как он смотрел на приход ветра, засухи.

Джеральд О’Хара был не очень-то щедр на проявление своих отцовских чувств. Он предпочитал прятать их где-то в глубине души.

Но изредка по вечерам, когда Скарлетт подходила к нему, Джеральд не выдерживал: он обнимал ее, усаживал на колени и начинал рассказывать, чем он занимался днем.

Он говорил обо всем обстоятельно, вдаваясь в мельчайшие подробности.

И Скарлетт прекрасно себе представляла, как идут дела в поместье. Понемногу из таких вот уроков она усвоила все премудрости ведения сложного хозяйства Тары.

И даже, если бы что-нибудь сейчас случилось, двенадцатилетняя девочка вполне смогла бы разобраться, что и когда нужно сеять, где и по чем продавать.

Да и самой Скарлетт казалось, что она куда лучше понимает своего отца, чем мать. Тот был проще, всегда говорил то, что думал.

А Эллин не давала проникнуть себе в душу. И независимо от того, была ли она зла на дочь или же, наоборот, полна нежности к ней, держалась строго и не позволяла себе лишней ласки и лишней строгости.

Рабы и слуги тоже очень любили Скарлетт. Еще не было случая, чтобы она накричала на кого-нибудь из них или же выдала родителям нечаянную оплошность.

А Мамушка, видя какой красавицей становится Скарлетт, говорила себе:

«Вот посмотришь, Мамушка, твоя Скарлетт будет самой красивой девушкой во всей Джорджии».

И вот, когда Скарлетт исполнилось двенадцать лет, в ней произошли резкие перемены.

Теперь ее уже мало привлекали шумные мальчишеские игры, ей не было интереса в том, чтобы лазать по заборам или играть в ножики.

Все ее внимание переключилось на наряды. Она с удовольствием читала книги. Правда, к огорчению девочки, их в Таре нашлось не так уж много.

Джеральд О’Хара, хоть и не был глуп, но считал книги ненужной вещью. Ведь для себя, за всю свою жизнь, он не почерпнул из них ни одной мудрой мысли.

Все, что он знал, все, что умел, далось ему с опытом. А книги он считал уделом сентиментальных женщин и не достойных уважения мужчин.

А перед Скарлетт из книг раскрылся словно бы другой мир, о существовании которого она и не подозревала.

Конечно, она и раньше знала, что мир не кончается за горизонтом, что где-то есть чужедальние страны, другие города, другие нравы. Но это было из ряда тех знаний, что Земля – шар.

Теперь же этот новый мир открылся перед Скарлетт во всем своем великолепии.

Жизнь в Таре показалась ей немного унылой и однообразной. Ведь Джеральд О’Хара, несмотря на то, что сам любил поиграть в карты, поохотиться, приглашал к себе гостей редко.

А если и появлялись тут гости, то это были, в основном, мужчины, озабоченные картами, выпивкой, охотой. Вырвавшись из-под опеки своих жен, они были довольно грубы, и Скарлетт старалась держаться от них подальше.

Она, еще ни разу не испытавшая глубокого чувства, из книжек поняла, что такое любовь.

И уже где-то в мыслях представляла себе расплывчатый образ своего будущего любимого. Конечно же это был красавец, гордый и благородный.

Скарлетт всегда чувствовала какое-то странное волнение, которому сама не могла найти объяснения, в обществе чужих мужчин.

Они хоть и казались ей слишком грубыми, но в них было что-то такое привлекательное, настолько будоражащее душу, что даже их развязность не могла заставить Скарлетт забыть о них.

Она любила украдкой пройти возле гостиной, где сидел ее отец со своими гостями. Она морщилась, заслышав грубые выкрики не очень-то деликатных плантаторов.

Краска смущения заливала ее щеки, когда она слышала какую-нибудь скабрезную шутку, отпущенную кем-нибудь из приятелей отца.

Она волновалась, когда слышала громкий мужской хохот.

Это было так непохоже на тихие задушевные беседы женщин, в которых Скарлетт мало что могла понять. Ей были неинтересны разговоры ее матери о вышивке и о прочем рукоделии. И она не очень-то любила находиться в обществе женщин, поскольку чувствовала в них какую-то скрытность и неискренность.

Совсем другое дело мужчины. Они всегда говорили то, что думали, их души были нараспашку, а их мысли были понятны юной Скарлетт.

Особенно ей нравилось по вечерам, когда в гостиной шло обсуждение минувшей охоты, остановиться на галерее и, спрятавшись в темноте, прильнув щекой к холодной колонне, подслушивать разговоры взрослых.

Многое, конечно, из их слов было непонятно девочке. Но с каждым разом она все больше и больше проникалась заботами чужих ей людей.

Порой ее удивляли ненароком оброненные кем-нибудь из гостей слова о какой-нибудь знакомой ей женщине. Мужчины обычно отделывались такими фразами как «она холодна как лед» или же «она жарче пламени».

И Скарлетт сразу же пыталась вообразить кого-нибудь из своих соседей в образе ледяного столпа или же горящей головешки. Ее забавляли эти немного странные для ее возраста сравнения, ведь она не понимала еще, каких именно качеств женщин они касаются.

И Скарлетт иногда задавала себе вопрос:

«А я кто, лед, огонь или же дохлая рыба?»

А еще ей очень нравилось, когда мужчины пускались в рассуждения о женской красоте: «у нее точеная ножка» или «ее не объехать на коне и за день». А иногда она слышала: «ее грудь словно изваяна из мрамора».

И Скарлетт тут же пыталась вообразить себе холодную каменную грудь, затянутую корсетом.

Иногда мужчины говорили настолько забавно о женщинах, что Скарлетт очень хотелось расспросить поподробнее у Мамушки о том, что же они имели в виду.

Но девочка чувствовала, – что в этих разговорах есть что-то запретное. Ведь иначе бы мужчины не уединялись, чтобы вести такие разговоры.

И поэтому она покорно выслушивала уже немного надоевшие ей сказки Мамушки перед тем, как заснуть. И, слушая неторопливый разговор своей служанки, воображала себя где-нибудь на балу в обществе молодых людей.

Если бы Мамушка смогла проникнуть в ее мысли, то, конечно, очень обрадовалась бы. Ведь она от всей души желала Скарлетт счастья, желала, чтобы она, немного повзрослев, счастливо вышла замуж.

Скарлетт в последнее время только об этом и мечтала, хотя совершенно не представляла себе, в чем же заключается семейная жизнь. У нее существовало какое-то странное раздвоенное представление о ней.

С одной стороны, она представляла себе мать, пекущуюся о хозяйстве, о детях. А с другой стороны, в ее воображении вставали немногие прочитанные ей к этому времени книжки, где повествовалось о приключениях, о любви.

Однажды, когда Скарлетт, притаившись на галерее, подслушивала беседы приятелей своего отца, она так увлеклась, что подкралась к самой балюстраде и выглянула в гостиную, чтобы получше разглядеть выражение лица рассказчика.

Ее отец сидел в глубоком кожаном кресле, сжимая в зубах сигару. Он бросал редкие ответы, колкие замечания, громко хохотал. А рассказчик, мистер Фонтейн, настолько увлекся, что вскочил со своего кресла и, стоя у камина, размахивал руками, изображая, как ходит и смеется одна его знакомая, приехавшая к нему в гости из Нового Орлеана.

– У нее такие бедра, – хохотал мистер Фонтейн, – что куда до нее твоей кобыле.

– Не может такого быть! – воскликнул Джеральд, громко засмеявшись. – Я сейчас попрошу Порка, и мою кобылу подведут к крыльцу. А ты выглянешь из окна и поймешь, что ошибаешься.

– Может быть, у нее и не такие бедра, может, чуточку поуже, но все равно, Джеральд, это что-то сверхъестественное. А талия у нее, Джеральд, прямо-таки как ножка у рюмки, – и он поднял со столика рюмку на тонкой граненой ножке.

Джеральд, улыбнувшись, посмотрел на своего соседа.

– А я уже представил из твоего рассказа, что она как наша Мамушка, – и Джеральд громко расхохотался.

Но тут мистер Фонтейн, отпивая виски из рюмки, так высоко запрокинул голову, что увидел любопытное лицо Скарлетт между колоннами балюстрады.

Мистер Фонтейн сразу же обратил внимание Джеральда.

– Посмотри, твоя дочь нас подслушивает, а мы тут ведем такие свободные разговоры. Ты не боишься?

Джеральд О’Хара сперва не понял, в чем дело, и посмотрел на галерею: Скарлетт там уже не было, она исчезла в темноте.

– Тебе показалось, – сказал он мистеру Фонтейну.

– Да нет, точно тебе говорю, твоя старшая дочь была на галерее. Я еще не столько выпил, чтобы мне начало мерещиться.

– Выпил ты уже достаточно, скажем так, – сказал Джеральд, сам прикладываясь к рюмке. – Тебе могут уже и черти мерещиться.

Гости, сидевшие у камина, расхохотались.

Но мистер Колверт подтвердил слова своего соседа.

– Да, мистер О’Хара, точно, ваша старшая дочь Скарлетт была на галерее, я видел ее собственными глазами.

– Но мы ничего такого страшного не говорили, господа? – Джеральд отставил рюмку. – И к тому же она еще совсем ребенок, так что вряд ли что-нибудь поняла из услышанного.

После этого случая Скарлетт была уже более осторожной и ее никто никогда не заставал за подслушиванием. Она умело пряталась.

Конечно, девочка понимала, что поступает не слишком хорошо, вызнавая чужие секреты, но ничего не могла с собой поделать, любопытство было выше ее и она продолжала свои тайные занятия.

Но как ни остерегалась Скарлетт, однажды ее застала за подобным занятием Мамушка.

Ибо Мамушка, хоть и была ужасно грузной, умела красться по дому как кошка, абсолютно беззвучно, и неожиданно появлялась там, где ее никто не ожидал.

Все слуги знали за Мамушкой эту особенность и остерегались ее.

Но Скарлетт чувствовала себя в доме в полной безопасности. Она, если и остерегалась кого, так это отца, мать или младших сестер, которые могли все рассказать родителям. Мамушки же она не боялась.

И поэтому, когда старая негритянка тронула ее за плечо, когда Скарлетт сидела на корточках возле стены, Скарлетт даже приветливо улыбнулась ей и приложила палец к губам:

– Тише, Мамушка, они рассказывают такие интересные вещи!

Служанка недовольно нахмурилась.

– Тебе нельзя слушать, о чем говорят джентльмены.

Скарлетт поняла, что сейчас лучше не спорить, ведь тогда ее присутствие может быть замечено отцом. Она все так же, прижимая палец к губам, поднялась и стараясь ступать как можно тише, вышла с Мамушкой на балкон.

– Скарлетт, – наставительно сказала Мамушка.

– Что?

– Надеюсь, ты понимаешь, что поступаешь плохо?

– Нет, не понимаю, ведь я ничего плохого не делала.

– Ну как же, ты подслушивала, о чем говорят джентльмены, а они не знают, что ты их слышишь и поэтому говорят всякие такие вещи… – Мамушка не нашла слов, чтобы поточнее определить тему разговора мужчин, собравшихся в гостиной за выпивкой.

– Мамушка, но ведь они говорят ужасно интересные вещи!

– А о чем они говорили?

– Мне стыдно это повторять.

– Ну вот видишь, значит, разговор был не для твоих ушей, милая.

– Но ведь я тоже, Мамушка, когда-нибудь должна об этом узнать.

Такое откровение застало Мамушку врасплох. Но она быстро нашлась:

– Тебе, милая, рано об этом знать. Конечно, со временем ты узнаешь многое, но мужчины, когда остаются одни, временами говорят такое, о чем лучше не слышать женщинам, к тому же леди. Ведь ты же хочешь стать настоящей леди?

– Конечно хочу, – согласилась Скарлетт, – вот поэтому я и хочу все знать.

– Скарлетт, если ты будешь подслушивать и тебя поймают на этом, то все будут говорить, что ты плохая девочка, сплетница и проказница. И тогда с тобой никто не захочет дружить.

– Даже мальчики? – спросила Скарлетт.

– Да, даже мальчики.

– А я сама ни с кем не хочу дружить.

– Ну как же, милая, можно всю жизнь прожить одной? Ты же хочешь когда-нибудь выйти замуж.

– Но ведь ты же живешь одна, Мамушка?

– Я – это совсем другое дело. Я служанка, а ты леди.

Наконец, Мамушке удалось уговорить Скарлетт, хотя бы на словах, что подслушивать чужие разговоры нехорошо. Девочка хоть и согласилась, но понимала, что при первом же удобном случае примется за старое, только теперь будет уже куда осторожнее.

– Но, милая, признайся сама себе, ведь то, что ты услышала, когда стояла на галерее, тебе совершенно не интересно, – и Мамушка попыталась заглянуть в глаза Скарлетт.

Та опустила свою головку и, переминаясь с ноги на ногу, тихо произнесла:

– Мамушка, ты ошибаешься. То, о чем говорят джентльмены, всегда очень интересно.

– Но неужели это более интересно, чем разговаривать со мной?

Скарлетт вместо ответа только кивнула головой.

– Ах ты проказница! Ах ты плохая девчонка! – воскликнула Мамушка, беря девочку за плечи и вталкивая в спальню. – Если ты будешь со мной спорить и не будешь меня слушаться, я обязательно расскажу миссис о твоем поведении, и тебя обязательно накажут.

– А вот и не накажут, за что меня наказывать? Я случайно услышала их разговор.

– Так о чем же говорили джентльмены?

Было видно, что любопытство буквально распирает старую служанку.

– А, – Скарлетт взмахнула ладошкой, – они говорили о дамах.

– О каких дамах? – тут же спросила Мамушка.

– О разных. Вот мистер Фонтейн рассказывал о какой-то даме из Нового Орлеана.

– И что он о ней говорил? – Мамушка пыталась заглянуть в глаза Скарлетт, но та все время отводила взор в сторону.

– Мистер Фонтейн говорил, что у той женщины бедра такие же, как у кобылы моего отца.

– Фу, какая мерзость! – воскликнула Мамушка. – Разве можно так говорить о дамах? Разве можно сравнивать даму с лошадью?

– Мамушка, но ведь ты же не видела эту даму, может, действительно у нее бедра как у кобылы?

– Скарлетт, как тебе не стыдно произносить подобные слова?

– Не стыдно, Мамушка. Если у нее такие бедра, что ж тут поделаешь?

– Что они еще говорили? – строгим голосом поинтересовалась служанка.

– А еще они говорили, что у этой женщины талия как ножка у рюмки.

– Да этого просто не может быть! – воскликнула Мамушка, всплеснув руками.

– Как не может быть? Действительно не может быть? – поинтересовалась Скарлетт и внимательно посмотрела в лицо служанке.

– Ну, конечно же не может. Разве ты можешь вообразить даму с такой вот талией? – и Мамушка показала на свой палец. – Ее же переломит ветер.

– Мамушка, а я бы очень хотела, чтобы у меня была такая талия, тонкая-тонкая.

– Я тоже хочу, Скарлетт, чтобы у тебя была красивая талия.

– А что для этого надо, Мамушка, ты же знаешь, наверное?

Мамушка уперла свои сильные руки в бедра.

– Я знаю, что когда талия у девушки очень тонкая, это хорошо, но как…

– Мамушка, и джентльменам очень нравится, когда талия тонкая.

– Конечно нравится, еще бы…

Служанка и ее воспитанница уже принялись рассуждать как две закадычные подружки.

Но служанка тут же спохватилась.

– Ах, Скарлетт, ты меня толкаешь на всякие глупые разговоры.

– Почему глупые, Мамушка? Хорошие разговоры. Мы с тобой говорим о всякой всячине и это очень интересно.

– Нет, дорогая, – Мамушка наставительно покачала указательным пальцем перед носом Скарлетт, – девушка должна быть в первую очередь очень скромной и тогда ее будут любить джентльмены.

– Хорошо, я буду скромной. Хотя я слышала, как мистер Колверт говорил о том, что все дамы большущие зануды.

– Да этот Колверт просто несносный человек и слушать его совершенно не обязательно.

– Я его и не слушала. Я просто проходила мимо двери в гостиную и случайно услышала.

– Нельзя! – сказала Мамушка. – Я обязательно скажу хозяйке о том, какая у нее растет дочь.