Текст книги "В теснинах гор"

Автор книги: Муса Магомедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Я не хочу, – отвернулся Абдулатип.

– Как хочешь, – Гусейн поставил стакан, расплескав бузу. – Так что ты видел в крепости?

– Не был я там. Сапоги и гимнастерку я на базаре купил.

– Купил? А деньги откуда взял? – вмешалась Издаг. – А мне ты го–ворил… – но, увидев, что Чарахма зло смотрят на нее, замолчала, стала во«зиться с посудой.

– Может, и красную звезду ты на базаре купил? Ну‑ка, покажи ее мне.

«Откуда он знает про звезду? Неужели Издаг рассказала?»

– Сломалась она у меня, – сказал Абдулатип.

– Ай, ай, ай, – смеялся Гусейн. – Как же можно ломать такой подарок. Ведь сам Атаев тебе ее подарил. А может, ты потерял ее, когда тебя били?

– Нет, – Абдулатип вскочил как ужаленный. «Значит, Назир еще болтает, что бил меня. Ну, погоди, трус!»

– Ха–ха, – смеялся Гусейн. – Видно, большевиком сделал тебя Атаев. Да, – самодовольная улыбка на его лице вдруг внезапно погасла, – эта большевистская зараза распространяется подобно чуме, даже молокососа успели обработать. Смотри‑ка, Иса, с какой ненавистью смотрит на меня этот щенок. Ничего. Мы их быстро образумим. А если волка убить, с волчатами справиться легче. Уничтожим Атаева, а потом и в ауле порядок наведем.

– Так точно, сын досточтимого муллы, – подобострастно вторил Иса. – Всех красных уничтожим. На газават, – он положил руку на кинжал.

– Куда это ты собрался? – Гусейн резко повернулся к Абдулатипу, который направился было к дверям. Паренек стоял у дверей, не зная, что соврать. Гусейн так и сверлил его глазами. «Точно, как Издаг», – подумал мальчик.

– Я за Горачем иду, – ответил он наконец.

– Поди‑ка, Иса, помоги ему отвязать собаку, – приказал Гусейн мюриду, многозначительно моргнув ему.

Абдулатип подошел к Горачу, стал медленно развязывать его, все еще не зная, как обмануть мюрида, незаметно уйти со двора. «Пугни‑ка этого мюрида», – Абдулатип показал Горачу на Ису. Пес понимающе посмотрел на хозяина. И стоило только Абдулатипу отвязать его, как он с лаем бросился к черноусому. Перепуганный мюрид, бряцая винтовкой, отходил к лестнице, чтобы в случае чего вскочить на веранду.

– Эй, щенок! Ты на меня собаку не науськивай. Думаешь, я не видел, как ты ее на меня натравливал. Убери пса, не то застрелю его, мне пули не жалко. Убежать хочешь, ну уж нет, и шага со двора не сделаешь.

«Видно, не так уж пьян этот мюрид, – подумал Абдулатип. Но ему необходимо убежать. – Что же делать?»

Из дома выскочила Издаг. Палкой замахнулась на Горача.

– А ты что смотришь, когда твой пес на гостя бросается? – крикнула она Абдулатипу. – Заставь собаку замолчать, не то велю сейчас пристрелить.

Горач понял, что лаять бесполезно, и замолчал. Виляя хвостом, виновато смотрел на хозяина: «Что, мол, друг, поделаешь». Абдулатип присел на пень, а Иса, держа винтовку между колен, устроился на лестнице, ведущей на веранду. Он уже слегка клевал носом, но продолжал исподлобья наблюдать за Абдулатипом.

– А у вас здесь неплохо, – миролюбиво сказал он. – Ишь, как сосной пахнет. И Акаро видно. Хорошо соснуть бы. С детства люблю на веранде спать. Особливо, если дождичек по крыше стучит. Завернешься в бурку – и сопишь в обе ноздри.

– Я тоже на веранде спать люблю, – сказал Абдулатип. – А еще лучше на сеновале. Сеном здорово пахнет, а на потолке в гнездах ласточки щебечут. Раньше я там часто спал, а наш белый петух меня по утрам будил. Знаете, какой боевой был, всех петухов одолевал.

– Что петушиный бой. Ерунда. Вот я люблю, когда собаки дерутся. Была у меня собака. Львом звали. Как завидит, бывало, чужака – и ну лаять, ну на цепи фваться. Первой в драках была. Да только один гад отравил ее за то, что собаку его одолела. И видел я это, да вступиться не мог.

– Почему же не вступились?

– Куда там. Он старостой аула был, мне супротив него идти – все равно, что войлочным топором дрова рубить.

– Я бы его…

– «Я бы, я бы…» Ничего бы ты не сделал. Ишь, шустрый какой. Давай спать. Ты вот тут на сене ложись, а я на постели лягу, да руку твою к своей привяжу. По глазам вижу – улизнуть собираешься. Да только ничего у тебя не выйдет: от Псы не уйдешь, ха–ха–ха. Прогони собаку. Пусть лучше коней стережет, это ее собачье дело.

В комнате утихли голоса. Видно, пьяный Гусейн улегся спать, заснули и отец с мачехой. Слышно было лишь тихое ржанье спутанных коней, да на другом конце аула лаяла, видно на непрошеных гостей, собака. Вот Пса, завернувшись с головой в бурку, захрапел. Но Абдулатип не спал, напряженно думая о том, как бы выбраться с веранды. Повернулся было на спину, но дремавший Пса тут же вскочил. Дернул за веревку.

– Ты что, щенок, шутить думаешь со мной. Я и пальнуть могу. Хочешь красным сообщить о нас?

– И повернуться нельзя, что ли? Никуда я не убегу, – Абдулатип с ненавистью смотрел на мюрида. Он потрогал свою звезду, которую носил на внутренней стороне гимнастерки. Там Гусейн и не догадался ее искать. Но что же делать, как сообщить Нурулле о грозящей опасности. Ему необходимо быстрее бежать в крепость к Атаеву, иначе мюриды отрежут ему руки. Тогда бы и Атаеву он передал, что в аул прибыло много–много мюридов.

Ярко горели на небе звезды. Им не было дела до того, что готовится на земле. Слышно было, как храпит Пса. Может, не почувствует, если развязать веревку? Абдулатип приподнялся, но тут же услышал сонный голос мюрида:

– Куда? Ложись.

– По нужде мне…

– По нужде… не обязательно во двор выходить… И с веранды можно.

Заснул Абдулатип под утро и сразу же оказался на поле сражения.

Вот он, согнувшись, пробирается вдоль речки к крепости. Одной рукой придерживает папаху, а другой штаны. Они без ремня, падают, мешают идти. Ему хочется побежать быстрей, ноги словно прирастают к земле. А спешить надо. Атаеву необходимо поскорей сообщить о мюридах. Вот они, выставив винтовки, движутся по зеленой равнине к крепости. Впереди них на белом коне – Гусейн. Вдруг он заметил Абдулатипа. «Эй, Иса, смотри, этот парень направляется в крепость сообщить о нас, скорей поймай его», – кричит он. Иса бежит за ним, направляет на него винтовку. Из‑под лохматой папахи по темным щекам струится пот. «Стой, щенок, – ясно слышит Абдулатип, – стой, убью!» – Он направляет на него винтовку, вот–вот раздастся выстрел. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, появляется Хабиб, в руках у него большая палка, вот он подкрадывается к Исе, поднимает палку. И в это самое мгновение Абдулатип слышит выстрел.

– Ой! – вскрикнул, просыпаясь, Абдулатип.

– Кого убили? – Иса тоже вскочил. – Это ты, щенок, крик поднял, поспать не дал.

«Значит, он тоже спал, – с тоской думал Абдулатип. – Как же я мог уснуть. Упустил время. Теперь не предупредить дядю Нуруллу. Вот и рассветает уже».

Иса, ворча что‑то себе под нос, стал совершать намаз. Склонил голову к земле. А уж если мусульманин молится, то тут хоть стреляй в него, он не встанет, не нарушит молитву. Абдулатипу только и нужно это было. Незамеченный, он шмыгнул к двери и в два прыжка оказался на улице. Со всех ног бросился к дому лудильщика.

Открыв ворота в дом Нуруллы, он чуть не вскрикнул от неожиданности. Что тут творилось… По двору разбросаны инструменты: вот молоток, которым он всегда работал, вот разрезанные шашкой кузнечные мехи. В грязи блестят куски олова. Значит, успели мюриды уже побывать здесь. Абдулатип вбежал в комнату. В углу сидел^ заплаканный Шамсулвара.

– Не плачь, – тряс его за плечо Абдулатип, – расскажи лучше, что было.

– Мы спали ночью, а тут вдруг они ворвались и стали все шашками рубить. А отца связали и повели, – плача, рассказывал Шамсулвара. – Все кричали: «Большевистская сволочь». Отец просил хотя бы инструменты не трогать, а один из них сказал: эти инструменты хуже всякого оружия. И меня ударил сапогом, вот. – Только сейчас Абдулатип заметил, что левый глаз у друга совсем затек. В полутьме он не сразу разглядел его лицо.

– Кто это тебя?

– Этот, как его… Гусейн, брат твоей мачехи, твой дядька. Он и мехи сорвал, и шашкой их разрубил.

– Гусейн? – удивился Абдулатип, «Я‑то думал, он спит», – думал мальчик про себя. Теперь ему казалось, что и он виноват в том, что произошло. Проспал. Еще вчера надо было вырваться из дома, а не сидеть за столом. И отец тоже знал, что грозит дяде Нурулле, и тоже его не предупредил; у мальчика поднялась обида на отца. – Никакой он не дядька мне. Он враг. И мы его убьем.

– Убьем? – Шамсулвара с удивлением уставился на друга. – Как это? У нас даже и винтовки нет… Они убьют моего отца, – Шамсулвара опять заплакал, толстые плечи вздрагивали.

– Хватит тебе… Не девчонка. Мужчины не плачут даже перед смертью. Мне это еще бабушка говорила. Даже в аду, говорила, мужчины не плачут.

– Да… хорошо тебе говорить. У тебя отец дома. А мне что делать, если его убьют. Знаешь, как они его били, говорили, что живым не выпустят. Я бросился к отцу, когда его уводили, а этот Гусейн меня ногой толкнул и сказал: из волчат волки вырастают. Чуть не убил.

– Сам он волк, – с ненавистью сказал Абдулатип.

– Этот Гусейн хотел заставить отца коня ему подковать, а отец не стал. Тогда Гусейн закричал: «Сапоги будешь мне целовать, сволочь…» – Может, твой отец поможет нам? – всхлипнув, поднял голову Шамсулвара. – Пошли к нему. Пусть попросит Гусейна отца отпустить. А коня мы ему все вместе подкуем.

– Пошли, – поднялся Абдулатип. – И не реви. Отец терпеть не может, когда мужчины плачут. Будем Издаг тоже просить. Пусть только попробует не помочь нам. Я ей тогда…

14

Абдулатип с трудом отыскал среди разбросанных вещей папаху Шамсулвары, надел на голову все еще плачущему другу.

– Пошли.

– Куда?

– Как – куда? Ко мне. Будем просить Гусейна, чтобы он освободил твоего отца.

– Освободит он… Как же.

– А я говорю – освободит. Его мой отец попросит.

Лучи солнца играли на вершине Акаро. Свежий утренний ветерок играл в ветвях распускавшихся деревьев. Вот и Хабиб, встав засветло, уже гонит стадо на пастбище, как обычно напевая что‑то на своем языке.

И хоть утро было светлое, радостное, на душе у Абдулатипа и Шамсулвары было сумрачно. С узкой улочки они вышли на широкую главную, по которой обычно гонят коров на пастбище. Тут вдруг стук копыт заставил их вздрогнуть, ребята прижались к стенке. Мимо них пронесся вооруженный всадник. За ним второй. И вдруг с боковой улочки вылетел целый отряд мюридов.

– Куда это они? – испуганно спросил Шамсулвара.

– Наверно, в крепость. Давай сначала домой, – он схватил друга за руку. Во дворе стоял только Тулпар, коней Гусейна и Исы не было. Держа в руках метлу, посреди двора стояла гордая, по–праздничному одетая Издаг, «За брата радуется», – подумал Абдулатип. Заметив ребят, она вдруг сразу помрачнела.

– Только этого мне недоставало! – закричала она. – Смотри‑ка, Чарахма, кого ведет в дом твой сын. Щенка этого проклятого партизана.

На ее крик вышел из дома Чарахма. Держа в руках шило и иголку, он с удивлением посмотрел на заплаканного Шамсулвару.

– Что случилось? – спросил он.

– Моего отца ночью мюриды увели, – всхлипывая, ответил Шамсулвара.

– Они хотят его убить, – добавил Абдулатип.

– Зачем ты привел сына Нуруллы ко мне в дом? Беду хочешь накликать на нас! – не унималась Издаг.

– Не кричи, Издаг. Тут что‑то не так. Я знаю Нуруллу, он хороший человек.

– Знаю, какой он хороший… Проклятый партизан.

– Не твое это дело, Издаг. Подметай двор, твой братец оставил тут порядочную грязь. – Абдулатип первый раз слышал, что отец так сурово говорил с Издаг. Та, недовольно проворчав что‑то, но, очевидно, испугавшись гнева мужа, стала подметать двор, лишь тонкие губы ее шевелились, словно шептали проклятья.

Чарахма чинил порванное седло. «Вах! – тихо говорил он, будто сам с собой. – Что же это делается. Честного спокойного Нуруллу арестовали. А мне‑то, дураку, и в голову не пришло вчера, куда отправляется братец Издаг. «Пойду, – говорит, – проветрюсь». Я и поверил. Мне бы Нуруллу предупредить, а я спать пошел. Ну и Гусейн. Нет, никому нельзя сейчас верить, все потеряли честь и совесть». – Он взял седло, пошел седлать Тулпара.

– Куда это ты? – забеспокоилась Издаг.

– Когда человек собирается в дорогу, не спрашивают, куда он идет, а желают счастливого пути, – ответил Чарахма.

– Мало мне беспокоиться за брата, так и ты отправляешься невесть куда, в такую‑то пору, – жаловалась Издаг.

– Не на войну еду. Твой братец арестовал невинного человека, надо вызволять друга из беды.

– Никак хочешь его освободить? – заволновалась не на шутку Издаг.

– Постараюсь, во всяком случае.

– Смотри, сам в беду не попади.

– Попридержи язык, Издаг. Не женское это дело вмешиваться.

– Муж ты мне или нет? Вдовой хочешь меня сделать, – почти плакала Издаг.

– Лучше быть вдовой мужчины, чем женой труса, – так, кажется, говорят. Подметай‑ка двор, терпеть не могу грязь, а твой брат, как я вижу, аккуратностью не отличается, – и Чарахма стал выводить Тулпара.

– Ишь он – грязь увидел, – ворчала она себе под нос. – Завидует Гусейну, вот и все. Офицером‑то не все могут стать. – Она повернулась к Абдулатипу: – Не зря говорят: из‑за плохого человека и рыба на море может страдать. А нам – терпи неприятности из‑за этого лудильщика, – Издаг злобно посмотрела на притихшего Шамсулвару. Но, вспомнив, что Чарахма велел накормить ребят, нехотя пошла на кухню и вынесла остатки хинкала и чурек.

– Нате вот, подавитесь.

– Я есть не хону, – тихо сказал Шамсулвара. Не ел он со вчерашнего дня, но от всего, что пережил ночью, есть ему действительно не хотелось. Абдулатип сочувственно посмотрел на друга. Бедный Шамсулвара. А ведь обычно он так любит поесть, вечно жует что‑нибудь. «У него желудок – что бездонный сеновал, сколько в него ни клади, все не наполняется», – смеялся обычно дядя Нурулла. А когда шли мимо богатых домов, Шамсулвара так носом и потягивал: «Вкусно пахнет. Чуду, наверно, жарят. А у этих баранина варится», – и жадно облизывал языком толстые губы. «Поесть бы сейчас», – мечтательно говорил он обычно. А вот теперь даже и не дотронулся до хинкала. Зато Абдулатип не зевал. Стоило только Издаг на минуту выйти из кухни, как он быстро вытащил из буфета чурек, который она готовила брату, и сунул себе за пазуху. «Пошли», – сделал он знак Шамсулваре.

Растерянные аульчане, покрепче закрыв сундуки, выходили на веранды, тревожно переговаривались.

С той стороны аула, куда скакали вооруженные мюриды, раздавались выстрелы, слышны были крики. Со стороны крепости стреляли орудия.

– Ой, накликали на нас беду эти мюриды, – говорила, стоя на своей веранде, жена Гимбата. Прижимая к груди маленькую девочку, она вздрагивала при каждом выстреле. Еще вчера Гимбат, ничего не сказав ей, ушел прямо с поля неизвестно куда, но она догадывалась, где он теперь, с тревогой глядя в сторону крепости.

Никто из аульчан не вышел на работу, хотя день стоял ясный, солнечный, и пахота была уже начата. Мюриды принесли беспокойство, и не до работы теперь им было. Женщины тревожились за своих мужчин. Одни из них были с красными, другие с белыми, а третьи, не зная еще, чью сторону держать, молча чистили винтовки, а у кого их не было – кинжалы и напряженно ожидали чего‑то.

Абдулатип торопливо шел по улице, толстый Шамсулвара едва поспевал за ним.

– Вчера трехмесячного ягненка у меня из сарая мюрид взял, – жаловалась женщина соседке.

– А у меня он курицу утащил, – отвечала ей та. – Будь мой муж дома, посмотрела бы я – посмел бы он забраться.

– Разбойники. Чистые разбойники, – причитала женщина.

– Прикусили бы языки, бессовестные, – зло крикнула им со своей веранды старая Ханича, – ее сын был среди мюридов, – Они, не жалея животов своих, вышли на газават с этими гяурами во имя ислама и всех нас, а вы про них такое. Красные партизаны крадут, а вы на мюридов имама вину валите.

– Глаз у нас, нет, что ли? Ты, старая, поди, уж совсем не видишь. Мюриды тащили, а не красные, – сердилась женщина.

Тут Шамсулвара толкнул локтем Абдулатипа: старая Рукият вышла с веранды с кувшином меда и масла и засеменила в сторону огорода.

– Куда это ты, Рукият? – полюбопытствовала соседка, та, что спорила с Ханичей.

– Пойду спрячу эти кувшины, кто их знает – этих белых, да красных, того и гляди стащат добро, разбойники. – И Рукият заторопилась в огород.

– Пойду‑ка и я ковер в подвал спрячу. Для дочери делала, к свадьбе, а эти непрошеные гости, того гляди, и его к рукам приберут, – крикнула она Рукият и сердито посмотрела на мужа, который спокойно сидел на веранде, попыхивая трубкой.

– Ишь, старая, засуетилась, – вздохнул, посмотрев на жену, Гамзат. – Да, времена наступили. Брат с братом воюют, сын супротив отца идет. Эй, джигиты, далеко ли путь держите? – крикнул он Абдулатипу и Шамсулваре. – Что‑то вид у вас подозрительный, уж не воевать ли тоже собрались? Эх, времечко. Говорят, вон Осман‑то, сосед мой, среди красных, а отец его, Аминтазе, сегодня с мюридами уехал на газават. Глядишь, и напорятся друг на дружку в бою. Ну и времечко.

А в это время за холмом, что слева от аула, уже разгорался бой. Слышна была стрельба, крики «лаила» и «ура» красных.

– 1 Бежим, посмотрим, – Абдулатип потащил друга за рукав.

– А если нас убьют? – испугался Шамсулвара.

– Тогда стой тут, если боишься, а я сбегаю вниз к озеру, там с дерева хорошо видно.

– Я тоже с тобой, только на дерево не взберусь.

– Ты внизу постоишь, а я тебе все рассказывать буду, что увижу.

Мальчишки направились было по тропинке к озеру, где тесными рядами росли тополя, но вскоре натолкнулись на дозоры мюридов. Оказывается, никто не мог войти в аул и выйти из него. Мюриды прикладами отгоняли любопытных ребятишек. Кое‑кто из старух и женщин в тревоге стояли тут же.

– Пустите меня, пустите! – неистово кричала какая‑то женщина. – Один он у меня остался, пустите, они убьют его, – но мюрид оттолкнул ее.

– Дома сиди. Не твое дело туда лезть, – грубо сказал он.

К полудню с поля боя в аул начали таскать на носилках раненых мюридов. Женщины с криком бросались навстречу носилкам, всматривались в лица раненых – не свой ли. Привозили и убитых, их относили в мечеть.

– Видать, неплохо мельница работает, раз мешки то и дело носят, – усмехаясь в усы, говорил жене Гамзат. – Эй, джигит, долго там еще стрелять будут? – спросил он проходящего мимо мюрида, который вел раненого.

– Красные уже в третью атаку идут, да со стороны крепости стреляют. У них, оказывается, и пушки есть, – сказал мюрид.

К вечеру носилок с ранеными и убитыми становилось все больше.

«Крепость окружена, но эти красные и не думают сдаваться», – говорили мюриды. Двое из них присели у источника рядом с Абдулатипом и Шамсулварой, не торопясь пили воду, видно, им не хотелось возвращаться туда, где раздавались выстрелы, и они мешкали тут. «Так вам и на–до! – думал про себя, глядя на них, Абдулатип. – Атаев скосит вас всех и Гусейна». Он представлял, как красные идут в атаку, как строчат пулеметы со стен крепости.

– Пошли, – мюрид показал в сторону мечети, – там у меня кунак раненый.

Абдулатип подмигнул Шамсулваре, и они пошли следом за мюридами.

Около мечети толпился народ. В мечети носилки уже не помещались, их ставили у входа.

– Воды, пить! – стонал раненый с перевязанной тряпками головой. Тряпки покраснели от крови.

– О, Аллах, покарай их, – слышался предсмертный стон умирающего.

Сельский лекарь Магди, едва держась на ногах от усталости, перевязывал раненых. По щекам у него катились капли пота, а в глазах была боль за всех этих страдающих, умирающих людей. Других врачей в ауле но было, и глаза раненых с надеждой смотрели на него.

Вот принесли новые носилки. Раненый кричал. Отрубленная шашкой рука едва держалась на мякоти. Заголосили стоявшие у мечети женщины. Магди быстро подошел, велел опустить носилки и тут же, вытащив из сумки нож, отрезал болтавшуюся безжизненную руку. Раненый страшно вскрикнул. Он дрожал в ознобе, зубы стучали.

– Потерпи, дорогой, потерпи, – успокаивал его, как мог, Магди. – Я прижег рану, заражения теперь не должно быть. – Мюриды, принесшие носилки, накрыли раненого, дрожавшего в ознобе, буркой.

Абдулатип с жалостью смотрел на него, забыв, что это мюрид. Мюрид, притащивший носилки с раненым, сел около безрукого.

– Много в крепости красных? – спросил у него Магди. – Долго ли еще носилки будешь таскать, – лицо его потемнело от усталости.

– Кто их знает, – махнул рукой мюрид. – Только крепко держатся, сволочи. Маленькими отрядами атакуют. Выскочат с поднятыми шашками – ив бой. В таком вот бою кунак, – он показал на безрукого, – и руку потерял. А в это время и с крепости палят. Откуда у них только пулеметы. Постреляют, свою атаку поддержат, и тихо. Ну, думаешь, нечем у них больше стрелять, да и самих немного осталось. Мы – вперед. Только к крепости подъедем, а они и пальнут, да так, что многие наши тут же с жизнью расстаются. Метко стреляют, ничего не скажешь, – мюрид сплюнул.

Тут вдруг опять закричал в бреду раненый: «Шашки вон!», «Голову отсечь гяуру…» Магди подошел к нему, положил руку на пылающий лоб, но раненый продолжал метаться, рвал материю, которой были перевязаны раны. «Сам, сам воюй, имам, не хочу, не хочу умирать», – он дернулся и вдруг замер. «Улетела душа в рай», – качая головой, сказала какая‑то старуха.

– Эй, паренек, сбегай‑ка за водой, – попросил Магди, обращаясь к Абдулатипу. Мальчик схватил кувшин и помчался к источнику. Толстый Шамсулвара едва поспевал за ним.

– Куда ты? Давай лучше уйдем отсюда, я не могу смотреть, – просил Шамсулвара.

– Магди велел воды принести. Видишь, раненые пить хотят.

– Это мюриды. Они моего отца увели.

– Твой отец говорил, что слабых обижать нельзя, им надо помочь, – ответил Абдулатип.

Красный, словно облитый кровью диск солнца стоял над вершиной Акаро–горы, готовый вот–вот скрыться. Стрельба понемногу стихала, и вскоре послышался топот коней. Это возвращался отряд Гусейна. Всадники ехали медленно, чувствовалось, что они очень устали. Ряды их сильно поредели. Впереди ехал Гусейн. Подъехав к мечети, он приказал копать могилы для убитых.

– Они попадут в рай, это свято умершие. Мы не жалеть их должны, а завидовать им.

– Сам небось не очень в рай торопится, – толкнув в бок приятеля, сказал мюрид, стоявший рядом с Абдулатипом. – Видал, как он все в ущелье‑то хоронился от пули, а в бой так ни разу и не вышел. Знаем мы таких – чужой кровью в рай метит попасть.

– Атаев в ловушке. Не сегодня–завтра он сдастся, и мы отомстим ему, – говорил тем временем Гусейн. Он слез с коня и, отдав поводья Исе, подошел к Издаг, которая дожидалась его тут же. Абдулатип хотел было пойти за ними, спросить, где отец Шамсулвары, но, подойдя поближе, услышал, как Издаг говорила брату: «Мужа нет дома, слава богу. А знаешь, куда уехал, к самому имаму – выручать этого лудильщика». – «Дурак твой муж. Чего захотел – большевика освобождать. Имам никогда не даст согласия, а неприятности твоему мужу могут быть». Абдулатипу стало тревожно за отца, он медленно, склонив голову, вернулся к Шамсулваре, сидевшему под тополем.

– Ну как? Жив отец? – с тревогой вскочил он.

– Ничего он не сказал. – Абдулатип присел рядом. – Сейчас домой к нам не пойдем, туда Гусейн пошел, а отца дома нет. На, поешь чурека, – и он вынул из‑за пазухи хлеб.

Друзья с аппетитом ели чурек, запивая водой из источника. Прибежал Горач, видно, Издаг, отвязав, прогнала его. Абдулатип кинул ему кусочек чурека. Мальчики сидели, прижавшись друг к другу, и молчали.

– Ты иди, Горач, домой, – сказал Абдулатип. – Издаг уж точно готовит что‑нибудь вкусное своему брату, наверно и курицу зарезала. Может, и тебе перепадет что. А мы уж тут посидим.

Горач, поняв хозяина, нехотя побрел домой.

– Зачем ты его прогнал, пусть бы сидел с нами, – сказал Шамсулвара.

– Голодный он. Может, Издаг даст ему что‑нибудь.

– Эх, сейчас бы горячего супа поесть, – мечтательно сказал Шамсулвара.

– Попей вон из источника и хотеть не будешь, – посоветовал Абдулатип.

Шамсулвара напился, вытер ладонью толстые губы.

– Зачем, Абдулатип, люди воюют?

– Чтобы победить друг друга.

– А зачем? Пусть бы без драки решали, кто сильнее.

– Скажешь тоже, без драки. Так не бывает. Попробуй скажи Гусейну, что нам его имам не нужен, что бедные тоже должны хорошо жить. Так он и согласится. Или вон Дарбиш. Пойди ему скажи: раздай своих баранов бедным, дай им даром шашлык. Хотел бы я знать, что он тебе ответит.

– У Дарбиша – выпросишь, – вздохнул Шамсулвара. – Он только для мюридов ничего не жалеет, всех их сегодня бесплатно в харчевне кормил. Отца моего Дарбиш знаешь как не любил. Как‑то шел мимо нашего дома, остановился и кричит: «Эй, лудильщик, слышал я, ты с красными снюхался. Погоди, доберемся до тебя». Вот, наверно, он и послал к нам этого Гусейна. – Шамсулвара всхлипнул.

– Не плачь. Мы еще им покажем. И Дарбишу и Гусейну с его мюридами. Вот придут красные из крепости.

– Да… Когда они придут… Отца мюриды могут убить. Знаешь, как они его били. И меня один из них ногой ударил. «Щенков тоже надо уничтожать», – говорит. Я при отце не стал плакать, а когда его увели, наревелся, – шмыгнув носом, сказал Шамсулвара. – Как думаешь – жив еще отец?

– Конечно, жив, – пытался успокоить друга Абдулатип. – Вот увидишь – сегодня с моим отцом домой вернется.

15

Тучи заволокли Акаро–гору, становилось прохладно. Сумерки бросили свое покрывало над ущельем. Откуда‑то доносился плач по убитому, где‑то ругалась женщина: видно, опять кто‑то из мюридов залез в хлев ила сундук.

– Айда, послушаем, о чем там Издаг со своим братом говорит, – сказал, подымаясь, Абдулатип.

– А если поймают нас?

– Не бойся, иди за мной. – Абдулатип направился к дому, и вскоре мальчишки уже карабкались по стенке на крышу. Абдулатип вскарабкался легко: он знал в стенке каждый выступ, помог подняться Шамсулваре.

Горач, чувствуя своих, тихо сидел в своей будке. Он был на цепи.

– Сиди, сейчас я вниз посмотрю, во двор, – тихо сказал Абдулатип Шамсулваре. Через минуту Абдулатип вернулся. – У лестницы Пса сидит с винтовкой. Охраняет своего офицера. Заглянем в дымоход, чувствуешь, как оттуда вкусным тянет.

– Ага.

Мальчишки склонились над дымоходом, но горячий дым ударил в лицо, Абдулатип едва сдержался, чтобы не кашлянуть.

– Пусти меня, я рассмотрю, что там на плите, я дыма не боюсь, привык, – сказал Шамсулвара.

Он еще раз заглянул в дымоход, потер глаза.

– Кастрюля стоит и открыта. По запаху – курица варится. Нет, хотя, скорее, колбаса. – Он еще раз заглянул вниз, в дымоход.

– Точно, хинкал с колбасой. Вот бы достать.

– Стой. Я сейчас. – И Абдулатип тихонько полез на сеновал, там были аккуратно сложены палки, которые отец нарезал в лесу для заграждения огорода. Взял одну из них, подлиннее. – На, попробуй ей достать, я конец заострил ножом, – сказал он, подползая к Шамсулваре. – Только смотри, осторожно. – Шамсулвара, склонившись над дымоходом, опустил палку и точно угодил ею в кипящий хинкал.

– Ну как? – нетерпеливо теребил его за рукав Абдулатип.

– Сейчас. – Он нащупал палкой колбасу и, ткнув ее острием, потянул наверх. Абдулатип подхватил ее, положил в подол рубашки.

« Айда!

– Постой, еще хинк достану, – разошелся Шамсулвара. Видно, ему понравилось орудовать палкой.

– Не надо. Пошли. – Но Шамсулвара достал еще и хинк.

– Скорей идем. Ведь Издаг может к плите сунуться, – потащил друга Абдулатип. Мальчишки бесшумно спустились по стене в огород и, спрятавшись в высокой траве, жадно принялись за еду.

– Сейчас эта ведьма полезет к кастрюле, а колбасы нет, вот потеха, – шепнул Абдулатип другу.

– Здорово вкусная, – облизывая губы, сказал Шамсулвара.

– Еще бы. Она своему брату только хорошее дает. Она и отцу этой колбасы не дала, все Гусейну берегла. Да только – дудки. А здорово ты ее достал. Я б, наверно, не смог: дым глаза ест.

– Я привык, мне дым нипочем, – шмыгнул носом Шамсулвара. – Куда мы теперь пойдем? Что‑то спать здорово захотелось.

– На сеновал, к бабушке. Там у меня старая бурка есть и сено прошлогоднее. Небось не замерзнем.

Мальчишки тихо крались вдоль забора. Вот и дом остался позади. Друзья ускорили шаг. Еще слышался то тут, то там плач по убитым. Мюриды, стоявшие дозорами на дорогах к аулу, негромко переговаривались. Постепенно гас свет в окнах, люди укладывались спать, хотя мало кто мог уснуть в эту тревожную ночь. Мальчишки шли осторожно, обходя стороной дозоры мюридов, от них добра не жди, если остановят, особенно Шамсулвара. Станут допытываться, чьи они да куда идут в такое позднее время. Незаметно добрались до авала нуцалов. Здесь окна были ярко освещены, горел свет и в окнах дома Дарбиша. Под большим окном мелькнула чья‑то тень. Кто‑то встал у окна. Сначала ребята думали, что это мюрид охраняет дом богача. Они подошли поближе и вдруг узнали в стоявшем Хабиба.

– Что он тут делает? – прошептал Абдулатип, – По–моему, он что‑то в руке держит. Пошли, посмотрим.

– Да ну его. Еще закричит, как нас увидит.

– Он нас узнает и не будет кричать, – уверенно сказал Абдулатип.

Хабиб, заметив приближающихся к нему людей, сначала было пустился бежать, но, узнав своих друзей, успокоился. Абдулатип сделал ему знак, чтобы молчал. В руках у Хабиба был большой камень. Жестами он объяснил ребятам, что пришел мстить Дарбишу. Вот, мол, брошу в окно и убью Дарбиша. Абдулатип попытался его успокоить, объясняя, что камня бросать не надо, так, мол, все равно Дарбиша не убить. Лучше завтра выстрелить в него из винтовки, когда он будет выезжать со двора. «А где мне взять винтовку?» – жестами спрашивал Хабиб, но камень, однако, бросил. «Мы тебе винтовку найдем, а сейчас иди спать. А то эти люди, – Абдулатип показал туда, где стояли в дозоре, мюриды, – поймают и убьют тебя». Хабиб что‑то тихо промычал в ответ, соглашаясь, и скрылся в темноте.

– Хабиб не забыл, как Дарбиш бил его тогда на базаре, помнишь?

– Угу! Только надо Хабиба уговорить не делать этого. Разве ему справиться с Дарбишем?

– Ты Хабиба не знаешь. Он обид никому не прощает. Его не уговоришь.

Они свернули на темную улицу, зажатую с обеих сторон стенами больших богатых домов. Чавкала под ногами мокрая глина, липла к рваным башмакам, мешая идти. Казалось, каждый их шаг был далеко слышен.

– Проклятая глина. Совсем завязнешь тут, – ворчал Абдулатип.

Вдруг Шамсулвара схватил его за руку.

– Посмотри‑ка.

Двое мюридов несли на плечах длинную лестницу.

– Куда это они? – удивился Абдулатип.

Ребята спрятались за угол дома, наблюдая за мюридами. Подойдя к дому вдовы Маседо, мюриды остановились. Приставили лестницу прямо к окну.

– Наверняка воровать лезут, – шепнул другу Шамсулвара. «Я поднимусь первым, – услышали ребята голос одного из мюридов, – а ты здесь постой – карауль пулемет». Только сейчас ребята заметили какой‑то предмет, который мюриды опустили недалеко от дома. Так, значит, это пулемет? Мальчишки в волнении переглянулись. «Лучше я первым полезу, – сказал другой мюрид, тот, что помоложе. – Знаю я тебя: что получше – живо к рукам приберешь, а мне что останется. Ты лучше покарауль пулемет». – «Что с тобой говорить, спорить ты горазд», – недовольно пробормотал старший. – Давай, тащи жребий, кому первому лезть». Наконец они разрешили спор, и молодой мюрид полез вверх по лестнице. «Лестницу отними и под окно положи, – едва слышно сказал он старшему. – Не дай бог кто мимо пойдет, заметит, Да посматривай там за пулеметом».