Текст книги "В теснинах гор"

Автор книги: Муса Магомедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Что‑то тебе не спится, старый? И ночь всю ворочался, – глядя на деда, спросила бабушка. – Или тревога какая?

– Теперь спокойных нет. Время не то, – ответил дед.

– Ох, Абдурахман. Всю‑то жизнь я в тревоге прожила: то ты партизанил, не знала, дождусь ли, то вот теперь сыны воюют, покою и нет. От Юсупа‑то ничего нет, ни письмеца.

– Иди‑ка лучше, Салтанат, вари хинкал. Мясо, что осталось, все положи. Гостя кормить надо.

В это время во двор вышел и сам гость.

– Эх, хорошо тут у вас, – потягиваясь, сказал Серажутдин. – Недельку бы в такой тишине отдохнуть.

– Да и живи, милый, отдыхай, – сказала бабушка. – Оставайся хоть месяц, потешь стариков.

– И то правда, отдыхай, – сказал и дедушка. – Сегодня вот на охоту пойду. Дичь будет.

– Хотелось бы, да надо домой поторапливаться. Хоть мать у меня не родная, радоваться мне не будет, да все‑таки.

– Вот и оставайся, – повторила приглашение бабушка. – Жены‑то у тебя нет?

– Не успел, мамаша. Я ведь еще до войны в армию уехал, как и ваш Юсуп, думал вернусь, после службы свадьбу сыграю. И невеста у меня была, красивая, вроде вашей Маседо.

– А что ж с ней?

– Да не дождалась. В письмах‑то ждать обещала, в любви клялась, а как война началась, и года не ждала. За какого‑то лейтенанта вышла.

– Да… – покачала головой бабушка. – Да ты не горюй, сынок, теперь девушек‑то красивых много останется без женихов…

* * *

Серажутдин второй день гостил у нас в сторожке. Днем бабушка Салтанат ушла в аул, а мы с Хажей собрались идти в лес за ягодами. С нами вызвался пойти и Серажутдин.

– Пойду‑ка я, пожалуй, с вами. Давненько в горной речке не купался. А вы купаетесь?

– Я купаюсь, а Хажа боится, – с независимым видом ответил я.

Незаметно подошли мы к речке. После ночного дождя вода помутнела, камешки на дне едва виднелись.

– Знаете, здесь вода какая вкусная. Попробуйте, – сказал я солдату.

– Мутная она.

– Это ничего. Все равно вкусная, – я зачерпнул ладонями воду и стал пить.

Вдруг тишину нарушил знакомый крик: «Га–га–га… Ха–ха–ха–ха», – это был сумасшедший Чупан.

– Ой, опять здесь он, – испуганно сказала Хажа п прижала к себе увязавшегося за ними туренка, – каждый раз сюда теперь приходит. Чего ему только надо?

– Кто это? – удивленно подняв брови, спросил Серажутдин.

– Да сумасшедший тут один. Чупан, – сказал я. – Хажа его боится.

– Да… Он в меня камнями бросает и кричит как Тарзан.

– Интересно было б на него взглянуть, – сказал Серажутдин.

– Он теперь сюда за водой ходит для чабанов, – сказал я, показав рукой на водопад, куда чабаны иногда гоняли отары на водопой.

– Он в нашу Маседо влюблен, вот ей воду и таскает, – заявила Хажа.

– Ха–ха–ха, – рассмеялся Серажутдин. – И она его любит?

– Что вы! Очень он ей нужен. Сумасшедший. Она – невеста нашего Хасбулата, – гордо заявила Хажа.

«Га–га–га… Ха–ха–ха» – снова услышали мы.

– Ой, он совсем близко. Давайте мы с Султаном спрячемся, а вы ему навстречу ступайте, – предложила Хажа. – Вас он не тронет, он мужчин боится. А как кого с винтовкой увидит, прямо весь задрожит. Вы его не бойтесь, у него только борода страшная.

Мы с Хажей спрятались за выступ скалы, так что Чупан нас не видел, а Серажутдин пошел ему навстречу. Прыгая как козел по ступенькам в скале, Чупан с кувшином в руках направлялся к водопаду. В отверстие скалы нам он был хорошо виден. Вот сумасшедший поднял голову и вдруг заметил Серажутдина. Кувшин застыл у него в руке, он замолчал и какую‑то минуту стоял неподвижно, а горящие как угли глаза его внимательно смотрели на солдата. Черная борода шевелилась на ветру. Он был босиком, в одной рубашке.

– Назир! – вдруг негромко сказал он и, бросив кувшин, шагнул к Серажутдину.

– Что этот дурак кричит? Птицу, что ли, какую увидел? – громко крикнул нам Серажутдин.

Мы вышли из своего укрытия, а Чупан вдруг запрыгал, заулыбался.

– Да, да, птица! Птица! Вон она! – кричал он, показывая куда‑то рукой, где никакой птицы не было. Зато совсем с другой стороны стрелой вылетел из травы вспугнутый горный фазан. Серажутдин выхватил револьвер и выстрелил. Птица, перевернувшись в воздухе, косо начала падать вниз. В этот момент из‑за выступа скалы показалась Маседо. Наверно, она и спугнула фазана.

– Эй, дурак, беги, притащи фазана, а не то – вот это видел? – Серажутдин потряс пистолетом.

– Сейчас, сейчас, я~ больше не буду кричать, – заторопился, улыбаясь, Чупан.

– Зачем вы его так? – подходя, упрекнула солдата Маседо. Она была без бурки, в свитере и шароварах. – Он ведь безобидный. Сошел с ума, а злые языки говорят про него всякое: будто не хотел на фронт идти. Только я в это не верю. Он услужливый и нам, чабанам, помогает как может.

– Шайтан с ним, этим твоим дураком, – положив револьвер в кобуру, – сказал, усмехаясь чему‑то, Серажутдин. – Пусть красавице чабану воду таскает.

Маседо покраснела. Глаза ее с упреком смотрели на солдата. Серажутдин, взяв из рук Чупана фазана, передал его Маседо.

– Это вам в подарок.

Маседо взяла фазана, посмотрела на подбитую красивую птицу. Шея была прострелена умело, голова висела на коже.

– Жаль ее, птенцы, наверно, в гнезде остались, – сказала Маседо.

– Вот не знал, что вы такая жалостливая. – Серажутдин облизал толстые губы и, прищурив зеленоватые глаза, усмехнулся. – А ваши глазки разве мало джигитов ранили? Вот их пожалеть стоит.

– Скажете тоже, – недовольно пробормотала Маседо. – Хажа, возьми фазана, пусть бабушка хинкал сварит. – Она взяла кувшин, наполнила его водой и собралась уходить.

– А вы хинкала побольше варите, вечером в гости к вам нагрянем, – крикнул вслед ей Серажутдин. – А ты что, дурак, рот разинул, – прикрикнул он на Чупана, – ступай помоги девушке воду через скалу перенести.

– Я сейчас, ха–ха–ха, – гримасничая, запрыгал Чупан.

– Я тут покупаюсь, а вы пока идите в лес за ягодами, – громко сказал нам Серажутдин. – Да на меня не оглядывайтесь, купаться буду в чем мать родила. Как оденусь, крикну вам.

– А когда Маседо безо всего купалась, я караулила, – начала было Хажа, но я резко дернул ее за косу.

– Ты чего? – чуть не плача, захныкала она.

– Болтать научилась, как бабушка Салтанат.

– А ты зато ворчишь, как дедушка.

Незаметно мы подошли к лесу. Хажа юркнула под куст.

– Ой, смотри‑ка. Наверно, здесь гнездо фазана было… яички тут.

– Теперь фазаньи яйца есть нельзя, в них уже птенцы растут. Идем ягоды собирать.

– А солдат злой какой‑то. Правда? – вдруг сказала Хажа.

– Солдаты все злые бывают, они ведь с фашистами воюют.

– Но тут же нет фашистов… И зачем он фазана убил…

Мы дошли до серых скал. У подножья их росли могучие сосны, а выше стелился мелкий ельник. В выступах скал было полным–полно кисло–сладких ягод с черно–синим отливом.

– Иди сюда, тут ягод полно, – крикнул я.

– У тебя уж губы черные, – смеялась, глядя на меня Хажа.

– А у самой, у самой‑то, – дразнил я ее.

– Ой! – вдруг вскрикнула Хажа и отскочила в сторону. Чуть ли не из‑под ее ног вылетел орел и взмыл в небо. – Может, тут гнездо его? – в испуге спросила Хажа.

– Давай посмотрим. – Я начал осторожно спускаться.

– Тут же пещера, – крикнул я. Только подойдя вплотную, можно было заметить вход в пещеру: он был прикрыт большим, хорошо обтесанным камнем. Словно кто‑то нарочно обтесал его и пригнал к скале так, что он как навес прикрывал вход в пещеру. Я обошел камень и заглянул внутрь пещеры. Она была очень широкая. – Там что‑то лежит, – сказал я, не осмеливаясь войти внутрь один.

– Пойдем посмотрим.

Хажа спрыгнула ко мне и, присев на колени, тоже заглянула в пещеру.

– Вай! – воскликнула она, точь–в-точь как бабушка. – Тут можно целую отару спрятать! А помнишь, нам дедушка как‑то рассказывал о пещере в серых скалах? – сказала вдруг Хажа. – Он еще тогда партизаном был и в ней скрывался с раненым другом. А враги прошли рядом и их не заметили.

– Наверно, это та самая пещера, – тоже вспомнив рассказ деда, взволнованно сказал я.

– Вай! Сюда кто‑то идет! – Хажа испуганно прижалась ко мне. Я поднял голову, боясь увидеть идущего прямо на нас льва или рысь, чувствуя, что какой‑то зверь стоит за спиной и притаился, увидев нас. И как же я обрадовался, увидев удивленно смотревшего через кусты нашего туренка.

– Это же он! крикнул я.

– Кто? – испугалась Хажа. – Ой, туренок, хороший мой. Зачем ты прибежал? – А туренок подошел, потерся о плечо Хажи и как ни в чем не бывало зашел было в пещеру. – Не ходи туда! – Хажа изо всех сил держала рвавшегося туренка, но тот уже прогуливался по пещере, и вдруг под копытами у него что‑то звякнуло.

– Банка какая‑то, – сказал я, заглядывая в пещеру. Держась за мою руку, туда вошла и Хажа. Она подняла банку. Это была консервная банка, ко дну которой прилип еще свежий кусок мяса. – Смотри‑ка. Кто‑то недавно открыл. Наверно, орел мясо и доедал здесь. А мы его спугнули.

– Ой! – дернула меня за руку Хажа. – Там лежит кто‑то в глубине. – Мы прошли глубже в пещеру. Под брезентовым покрывалом лежало что‑то твердое. Мы сдернули брезент. В ящике аккуратно сложенные лежали бинокли.

– Чье это?

– Не знаю.

– Давай уйдем. Скорее. Скажем дяде Серажутдину. Может, он знает.

– Я один бинокль возьму. – Мне не хотелось уходить с пустыми руками.

– Не надо. Пойдем скорей, – волновалась Хажа.

– А может, тут склад у шпионов? – предположил я. – Помнишь, учительница рассказывала, как…

– Вай, вай, пошли скорей, Султан. – Она дернула за собой туренка.

Я взял бинокль, и мы вышли. Поднялись на скалу, все смотрим вокруг – не следит ли кто за нами. За каждым кустиком нам что‑то мерещится. Поднявшись на вершину скалы, мы немного успокоились: тут, если кто и идет – видно, и кричать отсюда лучше. Хотя если и кричать, ни дедушка, ни Маседо нас отсюда не услышат, не услышит и Серажутдин. Он далеко остался. Приставил я к глазам бинокль и посмотрел туда, где речка. Сначала ничего не увидел, одни круги. Я повращал стекло. Вот уже что‑то можно различить. Деревья, трава, а вон и речка… А вот и Серажутдин. Но только что это? Он сидит с Чупаном. И они о чем‑то говорят. Чупан не гримасничает как обычно, а понимающе кивает Серажутдину головой. Я, не отрываясь, смотрел в бинокль. Теперь я уже хорошо пригляделся к тем, кто сидел у реки. Они говорили, близко нагнувшись друг к другу, как давние знакомые. Серажутдин протянул Чупану руку, и тот, встав, торопливо зашагал в сторону своего аула. Серажутдин разул ноги и опустил их в воду, значит, он и не думал купаться, просто обманул нас…

– Что ты там так долго смотришь? Дай и мне, – дернула меня за рукав Хажа.

– Пошли скорее к дедушке, – заторопился я.

– Зачем? Мы же обещали Серажутдину вместе вернуться.

– К нему идти нельзя. Пошли, потом объясню. – Мне хотелось как можно скорей рассказать обо всем увиденном дедушке. – Ты знаешь, как отсюда быстрей до сторожки дойти?

– Через сосен–сестер…

– Бежим, – схватил я ее за руку.

– Да не тащи меня. Не туда, вот сюда…

Дедушка сидел на веранде и заряжал ружье.

– А где же солдат? Вы вроде б вместе ушли, – увидев нас, спросил дедушка.

– Дедушка, что мы нашли, – начала было Хажа, но я перебил ее и рассказал все, что увидел в бинокль. Удивленная Хажа во все глаза смотрела на меня.

– Вот оно что. Сразу он мне не понравился. И знакомое вроде что‑то в лице есть, а не припомню никак.

– Дедушка, Чупан его сразу узнал и окликнул. А мы думали он птицу зовет так.

– Как? – насторожился дедушка.

– Ой, никак не вспомню, – наморщив лоб, силилась припомнить Хажа.

– Он крикнул – Назар, – выпалил я.

– Назар? Назар… – дедушка встал. – Гм… Назир! Вот как, наверно?

– Правильно, дедушка, Назир! Назир, – обрадовавшись тому, что вспомнила, закричала Хажа.

– Так… Вот откуда я его знаю. Ах, подлец. И об Юсупе все врал.

– Что об Юсупе? – не понимая, встревожилась бабушка. – Солдатик об Юсупе что‑нибудь говорил еще?

– Солдатик… Никакой он не солдат, – глаза у дедушки потемнели, – хуже отца оказался. Продался…

– Кто продался‑то, Абдурахман? Объясни, ради Аллаха, – причитала бабушка.

– С Юсупом он, конечно, встретился, – вслух рассуждал сам с собой дедушка. – Встретился, окаянный. Может, и в плену. Да только знаю – сын мой Родине не изменит, в жилах его моя кровь течет. Может, этот подлец и убил его.

– Абдурахман, скажи мне, ради Аллаха, жив Юсуп? – перебила его бабушка.

– Это, Салтанат, мы у того гостя спросим, а пока на губах замок повесь. А то все дело погубим. Давай, неси посылку.

– Какую, посылку?

– Ты яге хотела Хасбулату посылку послать. Вот я сейчас и пойду, сдам ее в райцентре на почту. Ну, дети, никому ни слова. Ступайте, следите за пещерой. Смотрите, осторояотей. Он не пощадит, если узнает, что обнаружен. Лучше б, если вы бинокль там оставили. Ну да что теперь делать.

– Я ему говорила, – надо положить, – начала было Хажа.

– Ну ладно. Спрячьте бинокль, чтоб оп его не видел. Придет, спросит где я, скажите посылку в райцентр понес.

10

– Ой, Султан, я устала, – жаловалась Хажа. Мы сидели на огромной сосне и, развернув ветки, наблюдали за пещерой, по очереди глядя в бинокль. Прошло уже, наверно, больше четырех часов, а около пещеры так цикто и не появлялся.

– Может, и не придет никто. А мы тут сидим, сидим, – вздохнула Хажа.

– Придет, – уверенно сказал я. – Там точно шпионы скрываются. Дедушка же сказал, что бинокль не наш, заграничный. А тот ящик, наверно, рация. По ней шпионы всякие сведения передают.

– А если он придет, что мы будем делать?

– Следить за ним.

– А если он ящик возьмет и пойдет?

– Следом пойдем. – Я переложил бинокль в другую руку и уселся поудобнее.

– А вдруг он нас заметит?

– Не заметит. Замолчи.

Хажа вздохнула.

– Есть как хочется. Бабушка, наверно, уже хинкал сварила…

– Ну, ступай к бабушке, – разозлился я. У меня самого все в животе подвело от голода, а она – о хинкале.

– Я боюсь одна идти.

– Тогда молчи. – А сам подумал: как бы бабушка не сказала Серажутдину, если он придет в сторожку, что в лесу появился какой‑то шпион. Тогда он сразу все поймет и может даже убить бабушку. Но об этом я не сказал Хаже.

– Ой, – вскрикнула Хажа. – Руки устали держаться, не могу больше.

Пришлось спуститься вниз отдохнуть.

– Все‑таки ты зря бинокль взял. Может, пока мы дома были, шпион уже приходил в пещеру и заметил, что там кто‑то был.

– Если бы я бинокль не взял, мы бы и не знали сейчас ничего. – А сам подумал: «Может, и в самом деле лучше положить бинокль? Вряд ли шпион уже приходил. Тогда он придет и будет спокойно себе сидеть в пещере. За это время приедут из райцентра и его поймают. А если он теперь вот придет и уйдет, куда мы за ним пойдем? Да и стемнеет скоро. Как же быть? Пожалуй, лучше всего положить бинокль обратно. И скорее, пока не поздно».

– Бежим в пещеру! – шепнул я Хаже.

– Зачем?

– Надо положить бинокль.

– Ой, Султан. А вдруг он придет, когда мы класть будем.

– Я пойду один. А ты будешь сидеть в кустах и наблюдать кругом. Если кто появится, сразу свистнешь, и я убегу.

Хаже понравилось мое предложение, но, когда мы уже почти подошли к пещере, она заявила:

– Давай пойдем вместо в пещеру, положим и убежим, а то я боюсь здесь одна стоять. – Что с ней поделаешь. Идем, никого вроде не видно.

Стало уже темнеть. Я вошел в пещеру, за мной – Хажа. Смотрим – где же ящик? Он ведь почти у самого входа стоял?

– Может, он дальше? – говорит Хажа. В темноте я лишь слышу ее голос.

– Нет, он точно тут был, – шарю я руками. И вдруг совсем рядом слышу тяжелые шаги. – Хажа! – кричу я, но в этот момент что‑то тяжелое стукнуло меня по голове, и я упал.

– Султан! – словно сквозь сон слышу я голос Хажи. Она плачет и трясет меня за плечи. – Султан! Вставай скорей! Нас закрыли.

– Что? – не понимаю я. – Что закрыли? – Я стараюсь поднять голову, но она словно свинцом налита.

– Вход в пещеру завалили!

Глаза уже привыкли к темноте. Сквозь щели заваленного камнем входа сочился слабый свет. Я пополз к входу, ощупал его руками: всюду неподвижный камень.

– Они тот камень–навес взорвали и завалили вход, – плача, сказала Хажа. – Что теперь нам делать?

– Тихо! – шепнул я. Хоть в голове у меня все еще гудело, я отчетливо услышал разговор у входа в пещеру. Приложил ухо к щели. Голос Серажутдина я узнал сразу. Вторым, наверно, был Чупан, но его голос узнать было нелегко.

– Лучше дождаться, когда стемнеет. Да и отдохнуть надо. До утра горы перевалим, – говорил Серажутдин. – По разным дорогам пойдем. Вместе нельзя. Сюда я шел с одним. Так нас заметили. Едва открутился.

– С кем шел?

– Да из местных бывших. Кажется, только притворялся нашим. Сомнение меня взяло, в ущелье его прикончил. Да и ты хорош. Чуть не выдал меня при первой встрече: «Назир, Назир», – передразнил он Чупана.

– Я ж не знал, что они рядом. Обрадовался тебе. От радости и обалдел. Думаешь, легко сумасшедшим притворяться. Эх, устал я… Сколько раз к врачам таскали. Я все смеюсь да танцую. А сам думаю: долго ли еще ждать‑то? Когда ж немец наконец сюда придет? Эх, устал я. Во, где у меня злость к этим Советам сидит. Как отца в двадцать седьмом раскулачили, так как есть все поотнимали. И сегодня помню, как их мать моя проклинала. Потом – что ж, ничего не поделаешь. Ты вот там был, а я здесь. Пришлось от отца родного отказаться да в колхоз пойти. Да ждать своего часа. Когда тут наш объявился да сказал – тебя ждать надо, я сумасшедшим и заделался. Не то б на фронт упекли. Не дождался б тебя. Мстить, мстить надо. Они вон мои поля пашут, с моих баранов шерсть стригут, а я сижу и сделать ничего не могу. Эх, устал я. Вся надежда – придут немцы, новую власть установят. Стану наибом. Маседо в жены возьму… Красавица. Хоть и не из наших, да ничего. Кнутом‑то дурь выбью, как женой станет.

– О–о! У тебя аппетит неплохой! – усмехнулся Серажутдин. – У нее, говорят, жених – коммунист. И не робкого десятка.

– Немецкая пуля его достанет! А не то и здесь прикончим. Сила‑то еще есть, а? Как я сегодня старика‑то свалил. А он здесь когда‑то силачом считался.

– Здоров был старик. У меня с ним свои счеты. Вчера едва сдержался, когда он о моем отце рассказывал. Едва не выстрелил в него. Ну, думаю, подожди, рассчитаюсь скоро и за себя и за отца. Вот и рассчитались. Как он сегодня в район‑то спешил… О нас сообщить хотел. «Куда, спрашиваю, торопишься, дед?» А он ласково так: «В район посылку несу». Ну, тут я его к пропасти тесню, не пускаю. Попался, старый черт. Догадался он, не окажись ты рядом – не осилить бы мне его. Еще силен был.

– Да, повезло тебе, что вас я увидел. Не зря бежал.

– Спасибо тебе. Ловко ты его в спину толкнул. Как думаешь – готов он? Или, может, жив>, старый черт.

– Куда там! Пропасть‑то какая! Оттуда никто не возвращается. Если и река его не унесла, то кто его там найдет. Будь спокоен. А теперь и эти попались. Поорут да перестанут, – слышно было, как Чупан сплюнул.

– Пригодился мой динамит. Думал, так и брошу без дела, – сказал Серажутдин. – Теперь в чеченские леса надо двигать. Позже сюда придем и заберем все.

– Одни?

– Почему одни. С десантом. Место тут – в самый раз. Плохо, что быстро сматываться приходится – надо бы людей надежных в ауле подыскать. Чтоб десант встречали.

– Тут, брат, таких нет. Здесь другая сила нужна.

– Ничего, придет время – в железный кулак их зажмем. Немецкие оккупационные власти опорой нам будут. Тогда не одна Маседо будет у тебя и у меня… А она, между прочим, не из робких.

– Мне такие нравятся.

– Она, видно, жалеет тебя. Даже защищать стала передо мной. Действительно дурачком тебя считает.

– Ничего, полюбит, – убежденно заявил Чупан.

– Ну, пора уходить.

Хажа, прижавшись ко мне,, плакала. На какую‑то минуту она замолкала, прислушиваясь к разговору, а потом снова начинала всхлипывать. А я, прильнув к щели, прислушивался изо всех сил, хоть и очень болела голова, а звон в ушах не проходил. Камень в щели нагрелся от моего дыхания.

– Кричи, пусть они нас выпустят, – всхлипывая, дергала меня за руку Хажа.

– Так они и выпустят, – я опять прильнул к щели.

– Смотри‑ка, Назир, добыча к нам сама идет, – услышал я голос Чупана.

– Да это туренок той девчонки. Пристрелить его надо, а то по нему найдут этих щенков. Он за девчонкой как тень гоняется. Нет, не стреляй, ножом… Вот так.

Видно, он броском ножа убил туренка, слышен был лишь хриплый крик и шум падения.

– Ловко ты его, – сказал Чупан. – Захватим его с собой, в дороге жрать нужно.

– Что там? – спрашивала меня сквозь слезы Хажа, но я не ответил ей.

После их ухода мне вдруг стало еще страшней. Я вспомнил песню бабушки о молодом чабане, который погиб в пещере вместе со своей отарой. Он укрылся там от града, а скала обвалилась и закрыла ему выход. Два дня пел чабан, надеясь, что кто‑нибудь услышит его. А на третий голос его охрип, а голодные бараны стали есть друг у друга шерсть. На третий день, говорилось в песне, ничего уже не слышно было из пещеры. Чабана с отарой нашли, но было уже поздно. Когда я слушал эту песню, мне всегда бывало грустно и жалко молодого чабана.

А теперь вот мы сами закрыты в пещере, и никто не слышит нас. Помню, когда умирала бабушка, она велела поднять ее. Положили ей под спину подушки, и она немного приподнялась, словно сидела. «Ты зачем так?» – спросил я тогда. «А вот смерть придет, увидит, что я сижу, да, может, обратно и уйдет, подумает: есть еще у бабушки силенки». А нас никто и не поднимет даже. Мама будет искать нас в лесу и на речке, подумает, что мы утонули… и дедушку Абдурахмана они убили. Он‑то знал, где эта пещера и нашел бы нас. «Дедушка, дедушка…» – чуть не плача, думал я.

– Что нам делать? – всхлипывая, говорила Хажа. – Ну придумай что‑нибудь.

А что тут придумаешь. Кричи – не кричи, все равно никого рядом нет.

– Слышишь, что‑то шумит, – говорит Хажа.

– Это река. Кто сюда ночью пойдет. Тут и днем‑то никого не бывает. – Я думал, как бы мне немного успокоить Хажу.

– Помнишь, – говорю я, – как в сказке «Али–баба и сорок разбойников» есть какие‑то слова? Скажешь их – и двери в скале откроются.

– Помню. «Сим–сим, открой ворота», – всхлипнув, сказала Хажа. Она перестала плакать и немного успокоилась. А я мучительно вспоминал какую‑нибудь сказку, чтобы рассказать Хаше, но как назло в голову ничего не приходило.

– Слышишь? Кто‑то идет, – опять сказала Хажа.

– Это деревья от ветра скрипят. Видно, дождь будет.

Вдруг за стеной отчетливо послышался чей‑то стон и хрип. Я прильнул к щели. Теперь ясно слышалось глухое урчанье какого‑то большого зверя.

– Хажа! Там зверь огромный! – обернувшись, крикнул я.

– Какой?

Зверь заревел громко, протяжно.

– Медведь! – Хажа схватила меня за руку, и мы притаились у стенки пещеры. И вдруг огромная каменная глыба, закрывавшая нам выход, откатилась, и медведь, с диким ревом ринулся в пещеру и упал около нас. Еще не совсем понимая, что произошло, мы бросились бежать. У входа чуть не поскользнулись на луже крови. Наверно, медведь был ранен и пришел умирать в пещеру. Этим и спас нас. Но об этом мы подумали позже, а тогда, держась за руки, мы мчались без оглядки к стоянке чабанов. Не чувствуя боли от ударов о камни, забыв об осторожности, мы неслись по тропинкам, по которым и днем нелегко пробираться. Маленький тусклый серп месяца не мог осветить дорогу, да и он то и дело скрывался за тучами.

Громкий лай собак у стоянки чабанов заставил нас наконец остановиться. Одна из собак, очень похожая на моего Галбаца, прямо так и подлетела к нам.

– Алмас, ко мне! – услышали мы голос Маседо. – Кто там? – крикнула она в темноту.

– Это мы! – ответил я.

Только теперь Маседо разглядела нас.

– Откуда вы? Что случилось?

– Убежали шпионы… В пещере закрыли нас, – торопливо начала Хажа.

– Какие шпионы? Где!

Я все рассказал.

Маседо заторопилась. Приведя нас в хижину чабанов, она сняла со стены кинжал, накинула бурку. Винтовка была у нее в руках. Быстро вышла п привела коня. На шум подошел удаман Али.

– Что это вы в такой час? Может, с дедушкой что случилось? – встревожился он.

– В ауле враги, Али. Тот хромой солдат – совсем не солдат, – Масе–до быстро седлала коня. – А Чупан – с ним заодно. Не сумасшедший он вовсе. Я догоню их, – она вскочила в седло.

– Маседо! Остановись! Я сам! – кричал удаман Али, но стук копыт все удалялся, и скоро Маседо скрылась из вида.

– Ну и девушка! Джигит! Ну‑ка, молодцы, возьмите мою ярыгу, айда к отаре, помогите старикам, в такую ночь волки не дремлют. И надо же было и этому Хаджи–Мухамеду уйти с гор.

– А вы куда, дядя Али? – спросила Хажа.

– Пойду сообщить в район. Абдурахман‑то где?

– Они его в пропасть сбросили. В Адскую долину, – едва сдерживая слезы, сказал я.

– Ах, негодяи, и на старика руку подняли. Ну, ничего, они от нее не уйдут.

Мы до утра стояли у отары, помогая старым чабанам, Гусейну и Кади. Уставшая Хажа успула в бурке деда Гусейна. Она вскрикивала и вздрагивала во сне. А я все бегал вокруг отары, а в мыслях гонялся вместе с Маседо за шпионами. То настигал их возле перевала и стрелял в них, то они стреляли в меня.

Едва дождавшись рассвета, я разбудил Хажу, и мы заторопились в сторожку, к бабушке. «Вдруг шпионы и ее убили?» – беспокойно думал я, но Хаже ничего не сказал.

Подойдя к нашей сторожке, мы с удивлением остановились. Возле нее стояло несколько оседланных коней, а за столом, окружив бабушку, сидели вооруженные люди в гражданской одежде. Бабушка плакала, сокрушенно качая головой: «Вай, вай, беда‑то какая…» Увидев нас, она привстала.

– Ненаглядные вы мои. Хоть вы‑то живы… – и снова расплакалась.

– Дядя, надо скорей шпионов ловить. Они там, за перевалом, – взволнованно заговорила Хажа.

– Их поймали, дочка. Ночью поймали, – успокоил ее высокий седой военный.

– А Маседо где? – спросил я. Только тут я с тревогой заметил ее хромого коня, привязанного к старому дубу. Со рта у него медленно стекала белая пена.

– Маседо в больнице. Молодец она и вы молодцы, – сказал седой военный.

– Вай! Невестушка моя! – плакала бабушка Салтанат. – Беда‑то какая!

– Расскажите, как их поймали? – попросила Хажа у седого военного.

И он рассказал нам о том, что произошло ночью.

Зная, что враги постараются перевалить до рассвета за горы, Маседо поскакала наперерез им к горному перевалу через ущелье. Дорога шла краем пропасти. Маседо не ошиблась. Непрошеные гости, усталые, с тяжелой ношей, на рассвете поднялись к перевалу. При тусклом свете Ма–седо хорошо разглядела их: впереди шел Чупан, а сзади хромой «солдат». Они тоже заметили верхового, остановились.

– Ни с места, стрелять буду! – крикнула Маседо. Только тут они узнали ее.

– А, это ты, Маседо? Не ждали тебя здесь в такой час, – сказал как можно спокойнее хромой.

– Это она меня поджидает! Ха–ха–ха! Бери свои вещи, я тебе не грузчик, – он бросил мешок хромому. – Вот моя хозяйка! Ха–ха–ха, – смеялся Чупан, приближаясь к Маседо. – Я за водой пойду. Хинкал будем варить, ха–ха–ха.

– Назад, мерзавец! Назад, говорю! – крикнула Маседо, направляя на него дуло винтовки. – Давно было пора раскусить тебя! Ну, ничего, я тебя не выпущу.

– Ты, Маседо, добрая, красивая. Вспомни, как я воду тебе таскал, – он подходил все ближе. Еще шаг – и он бросится на нее. Маседо выстрелила. Чупан, вскрикнув, упал. И в этот момент Назир бросил нож. Удар пришелся Маседо в грудь, под сердце. Она выронила винтовку и, выдернув нож, толкнула ногой коня. Опешивший было конь рванул и стрелой помчался по перевалу. Над плечом Маседо пролетела пуля. Стрелял хромой лишь раз, видно боялся выстрелом обнаружить себя. Очевидно, был уверен, что и та рана для Маседо смертельна. А она, зажимая одной рукой рану, другой держась за уздечку, – все погоняла коня. Торопилась, боясь, что враг уйдет. Конь принес ее в аул Килдиб. Маседо толкнула калитку первого же дома. Из дома выскочила женщина – вдова солдата. Теряя сознание, Маседо успела сообщить ей, что перевал переходит враг. Та велела дочери помочь девушке, а сама побежала к председателю сельского Совета. Тот быстро собрал старых партизан, и они направились к перевалу. Но их уже опередил оперативный отряд района. Али уже успел все сообщить. Назира окружили и поймали…

А Маседо лежала в сельской больнице. Сердце не было задето, но она потеряла много крови. Так сказал дежуривший около нее врач.

– Состояние у нее пока тяжелое, – сказал седой военный.

– Отвезите меня скорей к ней, – волновался я. – Пусть у меня кровь для нее возьмут.

– Там и без твоей крови обойдутся, – сказал военный. – Сейчас тебя отвезут к Маседо. А теперь вспомни‑ка, что эти двое, – он имел в виду Назира и Чупана, – говорили о дедушке Абдурахмане?

Я рассказывал, а бабушка плакала.

– Бедный мой, и похоронить‑то тебя не смогу, косточек твоих не соберу… Бай, беда‑то какая…

Плакала и Хажа. Не будь здесь посторонних, и я бы, наверно, не сдержался, но сейчас я крепился изо всех сил. Наш дедушка Абдурахман и теперь бы десятерых таких, как Чупан и Назир, уложил, если б они его не перехитрили… Я все пытался представить, как дедушка лежит мертвый, и никак не мог.

– Ой, смотрите, наш беркут! – крикнула вдруг Хажа. Все посмотре‑ли в ту сторону, куда она показывала. Старый беркут медленно летел над лесом.

– Наш беркут! Наш беркут! – радостно кричала Хажа.

– Смотрите‑ка, у него что‑то в клюве зажато, – сказал седой военный.

Но беркут, сделав несколько кругов над нами и видя стольких незнакомых людей, не стал спускаться во двор, а полетел к скале и, сев там, глядел на нас. Я бросился в комнату и вынес пандури. Вот когда я пожалел, что не умею играть на нем. Военные удивленно смотрели на меня.

– Что‑то ты не вовремя играть собрался, – сказал мне один из них.

– Он прилетит сюда, если пандур услышит, – объяснила за меня Хажа.

– Вот оно что, – седой военный взял пандури у меня из рук.

– Играйте, он и спустится, – вытирая глаза, сказала и бабушка Салтанат.

Седой военный уверенно провел по струнам, и мне вдруг почудилось – будто дедушка Абдурахман сидит, как обычно, на своем любимом месте на веранде и перебирает струны. Беркут, услышав музыку, покосился в нашу сторону, поднялся в воздух и стал спускаться к нам. Сел на крыше, и теперь все хорошо видели кусок белой окровавленной материи у него в клюве.

– Да это, оказывается, не простой беркут, – сказал седой военный. – Он, кажется, известие принес. Только вот как его достать?

– Можно я возьму? – вскочила Хажа. – Только вы играйте, а то он улетит. – Она ловко вскарабкалась на крышу, что‑то ласково говоря беркуту. Тот косил на нее глазом и не улетал. Хажа тихо подошла к нему, продолжая ласково говорить с ним. Беркут переступил ногами, словно устраивался поудобнее, и опустил белый кусок материи. Схватив его, Хажа быстро спустилась к нам. Это оказался кусок рубахи дедушки Абдурахмана. На ней кровью дедушка писал, что находится между белыми камнями в Адской долине и не может двигаться. Буквы, написанные кровью, были огромные и шли вкось: видно, рука у дедушки дрожала.