Текст книги "В теснинах гор"
Автор книги: Муса Магомедов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Спасибо вам за все, добрые люди, но зачем мне жить, кому нужен такой урод? – говорил Магдилав.
– Не хотим слушать малодушные речи, – отвечали старики. – Руки, ноги у тебя целы, джигит, держать оружие ты сумеешь, а уж с врагами расправляться не нам тебя учить!
И правда, жажда мести, казалось, придала силы багадуру, – затягивались рапы, сращивались перебитые кости. Постепенно, опираясь на палки, он начал ходить. Бродил Магдилав вокруг стоянки чабанов, дышал воздухом родимых гор, наблюдал за горными орлами, которые парили над скалами, и душа его скучала по дому, по родным. С грустью вспоминал о прекрасной Тайпус. Чабаны рассказывали ему о неизвестной девушке–горянке, у которой враги убили жениха. Оседлала она коня, оделась в мужские одежды, взяла оружие в руки и ринулась в бой. Шашкой рубила она врагов, метко стреляла из винтовки и не было ее беспощадней к захватчикам. В самых неожиданных местах появлялась она во главе своего отряда •– таких же девушек–горянок, нанося персам сокрушительные удары.
Задумался Магдилав, слушая чабанов. Представилось ему, что девушка эта – Тайпус. Это она, узнав, что сделали враги с ее любимым, решила отомстить за него. Он так живо представлял себе дочь Исилава на коне, в папахе и черкеске, во весь опор скачущую в неприятельский стан, «Это о ней сложил народ легенду, только Тайпус способна совершать такие подвиги во славу их любви!» – уверял он себя и просил чабанов еще и еще рассказывать о ней. И они рассказывали, каждый раз добавляя все новые и новые подробности, пели песни, сложенные о героине безымянными певцами. Они пели, сидя у костра в пещере, и те песни, которые Тайпус сложила о нем – о своем Магдилаве. Эти песни вселяли в него уверенность, очищали его душу от горьких дум.
«Пусть таким останусь я в песнях для Тайпус, пусть поплачет и отомстит за меня, но я больше не покажусь ей, зачем прекрасной такой урод», – печально говорил он себе.
Между тем изо дня в день крепло тело Магдилава, теперь он мог уже далеко уходить от стоянки, – времени ведь прошло уж не мало – чувствовалось приближение осени – с гор подули холодные ветры.
О войсках Надиршаха приходили разные слухи – будто покинули они горы и собираются с силами, чтобы к зиме начать новый поход.
Наступил день, когда Магдилав распрощался с чабанами. Далеко за перевал проводили они друга и отправились кочевать к берегам реки. Опираясь на палку, уходил Магдилав, и чем дальше, тем тверже и увереннее становился его шаг. Он переходил шумливые реки, горбатые перевалы по узеньким тропинкам, отдыхая ночью в лесной чаще, и вскоре на закате солнца добрался к источнику Китилай под столетним дубом. Отсюда, казалось, совсем недавно провожала его Тайпус, тут встречала она своих братьев, возвращавшихся с охоты. Забилось сердце у Магдилава – все было как прежде и все уже не так.
Турутлинский пастух гнал стадо к крепости, и Магдилав спрятался в кустарнике, пока стадо, оставляя за собой тучи пыли, не скрылось из виду. Только тогда он вышел к источнику. Низко склонился к нему юноша, положив колени на гладкие камни, врытые в землю, чтобы путнику было удобнее напиться. Аллах великий! В прозрачной воде отражалось незнакомое изуродованное лицо, исхудалое, со страдальческим взором. В ужасе отпрянул Магдилав и, забыв про жажду, вскочил и бросился прочь, забыв палку, на которую опирался в пути.
«Проклятый Надир, что сделал он с тобой, – шептали его губы. – Тайпус, родная, и ты бы испугалась меня? Зачем я тебе такой, ведь даже самому себе я противен!»
А любимая была совсем рядом. И дорого бы дал Магдилав, чтобы хоть на миг превратиться в прежнего Магдилава, появиться в доме Исилава и взглянуть в глаза его дочери. Но, увы, нет больше того Магдилава, есть другой, и кому он теперь нужен?
13
Медленно брел Магдилав с горькой думой, с опустошенной душой. Сердце его осталось там, у источника, а сам он уходил все дальше и дальше по кручам и ущельям, скрываясь от людских глаз. И как побитое градом поле тянется к солнечному теплу, так тянулся он к отцовскому очагу. Но и там он боялся появиться днем, чтобы не испугать односельчан, поэтому подолгу отсиживался юноша в тени большого ивняка, на перевале, откуда как на ладони раскинулся родной Гондох. С поля возвращались женщины с вязанками кукурузы и сушеного сена на спинах, над земляными крышами домов поднимались сизые стебельки дымка, наступало время вечерней трапезы. Среди домов, похожих издали на стадо сгрудившихся овец, разглядел Магдилав и свой дом. Как‑то поживает его старая хромая мать? Устала, наверно, смотреть на дорогу, поджидая сына. Отец! Он, конечно, на мельнице. Жернова, которые они притащили из Ганзах–кули, по–прежнему мелют кукурузу гондохцев. Там, по узким улицам ходил он, молодой и здоровый, с аульскими ребятами на встречу заката, затевали на токе бурдичвай – игру в городки, там в вечерний час возвращались с родника девушки, останавливались, украдкой бросали возлюбленным лукавые взгляды. Была там девушка по имени Аминат, которая краснела при встрече с Магдилавом. Он знал, что она любит его, ждет его сватов, по Магдилав любил другую, из чужого аула, и бедную Аминат, так и не дождавшуюся сватов!, выдали замуж за другого, за его же друга Махмуда.
Ох, как любил Магдилав возвращаться усталым, с мозолями на ногах, домой, чтобы отдохнуть и насладиться лаской бедной, доброй матери. А теперь даже встреча с самыми близкими тревожила его. Нет, он не возвращался трусом, дрался как подобает горцу, наводя страх на врагов. Совесть его чиста, и в руки попался он врагу обманом, иначе враг не взял бы его живым. Столько вытерпел он в неволе, сам Надиршах не смог покорить его, не склонил багадур голову перед смертью. Аллах свидетель всему. Только и могли враги изуродовать его. Тогда, будучи между смертью и жизнью, он не чувствовал этого, хотелось только жить, чтобы мстить, а вот начал поправляться, и горькие думы одолели его. Встречал он на горных дорогах молодых горцев-, красивых, здоровых, и слезы навертывались на глаза. Там, у родника Китилай, увидев свое обезображенное лицо, он ужаснулся. Чуть было не покинуло Магдилава былое мужество.
С какой болью на душе открыл он ворота родного дома. Во дворе такая тишина, будто дом необитаем. «И осла не видно, наверное, отец на мельницу гонял его», – думал Магдилав, поднимаясь по каменной лестнице, на веранду. Вдруг он почувствовал запах хинкала. Дверь в комнату, которая была и кухней, и кунацкой (там всегда бывало тепло, чисто – поэтому и кунаку стелили в кухне) приоткрыта. «Мать одна, наверное», – сердце Магдилава стучало часто, и он шагнул в полутемную комнату. На тамахши – есть такое место над очагом, горела лучина. Сквозь дым Магдилав заметил отца, колдовавшего над корытом, где мать обычно месила тесто для хинкала.
– Кто там? – спросил хриплым голосом отец, он встал, взял в руки лучину, поднес ближе. «Великий Аллах, – думал Магдилав, – как он поседел!» Нет, это не была мельничная мука, – отросшая, пышная борода отца побелела, как вершина Цоринской горы, из‑под бровей глядели потухшие уже глаза. Маленькая, сухонькая рука его, державшая лучпнку, дрожала.
– Асалам алейкум, отец!
– Сынок! – вырвался у старого мельника удивленный возглас. – Ты ли это? Или мне мерещится? – Отец сделал шаг, потрогал рукой рукав сына. А Магдилав поддержал старика, готового упасть.
– Я, отец! Неужели не веришь? Вот я жив.
– Вижу, сынок, вижу! – говорил он, положив на широкую грудь сына голову, и тихо заплакал. – Все считали тебя погибшим. И даже мать поверила. А я нет. Душой чувствовал, что ты жив.
Магдилав взял из дрожащей руки лучинку., положил в тамахши, усадил бережно отца на чурбан, который служил стулом.
– Как вы поживаете, отец? А где мать?
– Матери нет, сынок. Аллах вызвал ее к себе. Не дождалась, бедняжка, твоего возвращения. Дошли до нас слухи, что поймали тебя враги. Тут же и слегла она и больше не встала. Дай‑ка я посмотрю на тебя.
Магдилав забыл о своем лице, он горько заплакал.
– А где похоронили ее, отец?
– Рядом с твоими братьями, сынок. Бедняжки умерли в детстве от холеры, самому старшему было восемь лет. Страшные годы были. В селе умирали семьями, а мы с матерью и детьми убежали в горы, спасаясь от проклятой болезни, но не могли спасти детей. И мать тогда заболела, но выжила, а вот теперь лежит рядом с сыновьями… А что, сынок, с тобою, – будто только теперь старый мельник вгляделся в лицо сына – вместо крупного носа, над которым, бывало, добродушно смеялись аульчане, два отверстия – черные точки. И ушей нет. Голова сына была похожа на огромную тыкву. – О, великий Аллах! – прошептал мельник. – За что тебя так, сынок?
– Это Надир издевался надо мною, хотел коварный шах, чтобы я принял его сторону и пошел против своих. А потом велел слугам отрезать мне уши, нос и бросил в пропасть. Вот остался жив, видно, не суждено было еще умереть.
– Воля Аллаха! Что поделаешь, сынок. Будь проклят этот Надир, сколько горя принес он нам!
Всю ночь не спали отец и сын. Рассказывали друг другу о своих горестях, о новостях, каждый вздыхал глубоко. Старому мельнику пе верилось, что вернулся сын живым, но горько и обидно было, что он стал таким калекой. До него доходили слухи, песни о храбрости сына, он гордился им. А вот будто с того света вернулся Магдилав, его тополек высокий, его наследник сильный, что же, воля Аллаха, если вернулся он таким, не надо слишком убиваться, а то разгневается всевышний, ведь многие из гондохских ребят не вернулись из похода против Надиршаха. Не знают, где, в каком ущелье, горе гниют их кости. По всему Дагестану рассеяны могилы горцев.
Утром чуть свет встал Магдилав, надел папаху, старую бурку, которую мать так берегла, пока его не было дома – повесила ее к потолку с сухим тростником, чтобы моль не съела, и отправился на кладбище. Прошептал молитву у могилы матери и сказал: «Вот, родная, я вернулся, хорошо, что ты не видишь меня, а то сердце твое обливалось бы кровью». Ему показалось, что услышал он родной голос: «Мужчины рождены для трудностей, сынок, не терзай себя! Не на гулянье потерял ты свою красоту, а в бою с врагами. Будь и впредь честным, храбрым, если нужно не жалей и жизни ради свободы. Не мужчина тот, кто умирает в своей постели в лихую годину для родины».
Воображаемый голос матери успокаивал душу Магдилава. Но односельчан он еще стыдился, разве их удержишь от любопытства? Узнав, что вернулся Магдилав, которого в ауле все считали погибшим, пришли они в дом мельника поклониться герою, расспросить о приключениях. Казалось, они не замечали уродства Магдилава, восхищались его храбростью, говорили ему добрые слова, но каждый в душе жалел его.
«Кто захочет взять его себе в мужья?» – говорили они.
А Магдилав с первыми петухами шел в лес, на поле – работал не покладая рук. Аульский знахарь Хочбар сделал ему нос из воска, за что чей‑то злой язык дал ему прозвище «восковой нос». Глупые дети кричали, увидев его – «вот идет «восковой нос». Магдилав вздрагивал, как бык от укуса комара, но потом привык и к этому. Казалось, он постепенно забывал о своем уродстве, сердечная рана начала заживать, и только отец никак не мог свыкнуться с мыслью, что сын его одинок до сих пор: ему не терпелось баюкать внука в колыбели, которую так берег он еще с прадедовских времен. Часто думал мельник, на ком бы женить сына, кто бы из аульских девушек вышел за безносого и безухого сына его. Вел осторожные разговоры с сыном, но, увидев, как Магдилав отмахивается от них, раздраженно кричал: «Что же вечно будешь бобылем. Надо же обзавестись семьей, нам мужчинам, сам видишь, как трудно. Найдется заплатка по шубе, хоть нос и восковой у тебя, зато руки богатырские и сердце доброе. Им, женщинам, не нос твой нужен, а работящий мужчина им надобен…»
Магдилав молчал. Он вспоминал Тайпус, прекрасные черные глаза ее, подобные спелой черешне. Как старался он задушить в себе любовь к ней. Уходил от людей, уединялся и метался, как тигр в клетке, не в силах затоптать в душе первую свою любовь. Магдилав уверял себя, что он не вправе думать о Тайпус, но силы не всегда хватало, ее образ приходил и во сне, и наяву к нему, лишая его спокойствия. Он слышал ее голос, видел ее руки, которые так проворно ткали ковер, и сходил с ума. «О небо, о горы, о реки, дайте мне силу забыть ее, не ведай мне больше горский ветер о ней, не гляди в мое окошко, о луна, напоминая о ней!»
Казалось, вот–вот в этой борьбе он выйдет победителем, образ Тайпус будто удалялся, бледнея, но разговоры отца о женитьбе снова бередили незажившие раны. Нет, не мог он отдать сердце другой, оно принадлежало Тайпус, той, которая никогда более не станет его невестой.
14
Лето в горах выдалось небывалое. Деревья склонялись к земле под тяжестью фруктов, долины гор казались прекрасными пестрыми коврами, вытканными руками табасаранок, благоухала земля. Даже склоны, где в засушливые годы лишь торчали редкие кустики бихаро, теперь зеленели от травы. Речки шумели, полнея от беспрерывных потоков, сливающихся с гор. Пчелы роились, жужжали, собирая нектар и мед. Ночами шли дожди, а днем светили омытые, выспавшиеся за ночь лучи щедрого солнца. Радовались и тревожились крестьяне. Радовались такому лету? уродится хороший урожай. Тревожились слухами о войне – Надиршах снова собирался идти походом на горную страну. А у гондохцев были свои заботы – вот–вот выйдет из берегов коварная Авар–Койсу, что тогда будет с посевами?
И сегодня Магдилав, уставший за ночь в борьбе с бурливой рекой, лег отдохнуть хоть на часок, под ветвистой ивой и задремал. Солнечные лучи ласкали широкое лицо, и во сне к нему пришла Тайпус в своей красной шали, улыбаясь, блестя черными очами. Протянув руку к Магдилаву, звала она его туда, в горы, к цветущим лугам. А он упрямился, говорил любимой: «Посиди минуточку, Тайпус, около меня». – «Как я могу сесть, видишь, мой олененок убежал в лес, может, тигр на него нападет. Пойдем, миленький, туда, там мы отдохнем», – шептала она своим чарующим голосом и вдруг испуганно прижалась к нему. «Что с тобой?» – спросил Магдилав, поглаживая ее черные волнистые косы, благоухающие травами и цветами. «Видишь, черные тучи гонит ветер. Это борода колдуна, он гонится за мной. Спрячь меня скорее! – И она прятала свое лицо у него на груди. Руки ее провели по его щекам: – Что же ты такой колючий мой… – И вдруг отпрянула Тайпус, тронув рукой нос, закричала: – О, нос же у тебя восковой!» И Магдилав проснулся от чьего‑то голоса.
Юноша поднял голову и увидел перед собою незнакомого человека. Человек был вооружен, держал за уздечку двух оседланных коней. Говорил, или почти кричал он что‑то, но шум реки заглушал его слова.
– Кто ты и зачем тут? – спросил Магдилав, и от мощи его голоса прокатилось эхо по горам. Кони вздрогнули, испугавшись, приезжий тоже сделал назад два шага.
– Меня послал за вами отец! – сказал незнакомец и тут же узнал Магдилав Джабраила – среднего сына Исилава, Понял он, кто перед ним стоит и похолодел, ведь это брат Тайпус!
– Зачем я нужен ему?
– Он тяжело болен. Хочет повидаться с тобою. Вот и коня для тебя прислал.
Магдилав встал, молча взял уздечку огромного белого коня и пошел за Джабраилом. «Хочет меня видеть? Неужели Исилав умирает? Что скажет отец? – Такие мысли роились в его голове. – Лучше отцу ничего не говорить. Завтра к вечеру я вернусь обратно… Исилав, бывший враг нашего рода, отец Тайпус. Он умирает, Тайпус. Как она примет меня? Я так бо–юсь встречи с ней. Крепись, Магдилав, будь мужчиной. Ты осилил смерть, победил Азраила тогда, у скалы Чири–них, а встреча эта не страшнее смерти. Пусть посмотрит, увидит, что сделали со мной враги!»
Магдилав вскочил на копя. Конь согнулся, будто под тяжестью скалы, но удержался на каменистой дороге. Сделал шаг, другой и уверенно пошел вперед.
Ехали молча. Джабраил, грустный, осунувшийся, думал об отце. Потом заговорил, будто хотел отвести душу. Оказывается, Исилав был вместе с Сурхай–ханом, воевал с Надиршахом. Вражеское войско беспощадно разрушало все на своем пути. Неудачи озлобили шаха, и на этот раз он мечтал во что бы то ни стало покорить Дагестан, сровнять с землей мирные аулы, уничтожить этих «проклятых непокорных горцев». Опять, как пели в народных песнях, «кровью потекли реки, алой кровью окрасились горы, черные ущелья устлались трупами. Славные города и аулы превратились в развалины, в которых вили себе гнезда вороны. Цветущий край опустел».
Казалось, черная туча покрыла землю. Было сломлено сопротивление многих местных феодалов. На этот раз и храбрый Сурхай–хан изъявил покорность Надиршаху. Даже сыновья не простили ему этого. Муртазали покинул отца и опять уехал к Нуцалу за помощью. Вместе с ним покинул Сурхая и Исилав. А Сурхай, оставшись одиноким и непонятым своими близкими, появился в лагере Надира. Там его встретили холодно. Но шли слухи, будто на следующий же день Надиршах наградил Сурхая почетным халатом. От покорившегося Сурхая шах потребовал, чтобы он собрал из дагестанцев двадцать тысяч воинов для службы у великого правителя.
Народ сопротивлялся, но вражеская сила была огромна. Много героев полегло в неравной борьбе, много женщин и детей увезено в неволю.
В неравной схватке с карателями Надиршаха опасно был ранен Исилав. С поля боя его увез Муртазали. Теперь он лежал у себя дома и чувствовал приближение конца жизни. Захотел он перед смертью попрощаться со своими сыновьями, позвал их, и все примчались на быстрых конях, только вот двое из сыновей еще не вернулись, судьбу их никто не знал. Восьмым сыном Исилав считал Магдилава. Одно время он поверил в его смерть, ходили слухи, что ему выкололи глаза, отрезали руки и бросили через скалу. Горько оплакивала Тайпус своего любимого. Но вот как‑то Исилав узнал, что Магдилав вернулся домой и пожелал увидеть его, попрощаться с ним.
…К вечеру, когда июньское солнце закатилось за горы, подъехали Джабраил и Магдилав к воротам крепости Турутли. Казалось, Магдилав был спокоен, ничем не выдал он своего волнения. По обычаю горцев, он сошел у самых ворот с коня и пошел по знакомым улицам, к знакомому дому. Вот–вот появится Тайпус и увидит его. По–црежнему шелестели листья айвы во дворе Исилава, но не слышно было там, под айвой, чарующей песни любимой. Когда открылись ворота, Магдилав сразу обратил взор туда, где когда‑то стоял станок для ковра. Но его там не оказалось, Во дворе паслись четыре коня, привязанные к подпоркам, они жевали сено. На веранде сидели седобородые старики, среди них братья Тайпус.
Разом вскочили они и выбежали во двор, взяли у Магдилава коня, подала ему руку, приветствовали: «С приездом!»
Едва поднялся багадур по лестнице из тесаного камня, как из комнаты вышла Тайпус. Увидев Магдилава, она, подобно птице, готовой порхнуть с ветки, приподнялась на цыпочках – вот–вот сорвется с места и бросится в объятия любимого. В ее черных, лучистых глазах было столько тоски, а потом они заволоклись слезами. Сделала шаг вперед, сказала «садам» и… прошла мимо. «Вот и все. Состоялась встреча. Увидела меня, и сразу померк ее взор, – вздохнул Магдилав. – Будь мужчиной, Магдилав. Ты же был готов к этому», – говорил он себе, а сердце билось, как пойманная птица.
Молча вошел он вслед за Джабраилом в комнату, где на богато убранной тахте лежал бледный и худой Исилав. Только глаза были прежние – зоркие, живые.
– Ваалейкум садам, Магдилав, – сказал он слабым голосом. – Вот, сынок, покидаю белый свет. Проклятая пуля перса сидит во мне, с ней и ухожу из этого мира. Как ты поживаешь, как отец?
Все это Исилав говорил медленно, с остановками, набирая силы, проводя временами языком по высохшим, растрескавшимся губам.
– Садись поближе, вот сюда. Я так хотел повидаться с тобою. О тебе такие слухи ходили…
– Успокойся, Исилав, еще поправишься, ведь не так уж плохи дела, Аллах милосерден, – Магдилав старался улыбнуться, но губы не слушались его.
– Не утешай меня, Магдилав, я понимаю, Аллаху угодно взять мою душу к себе. Только жаль, что не смог я отомстить Надиру, вот со злостью и ухожу.
– Мы будем мстить за тебя, за кровь и слезы наших людей. Он от мести не уйдет.
– Спасибо, сынок. Именно это мои уши хотели услышать от тебя.
– А у меня и уши отрезали, проклятые.
– Ничего, сынок, зато руки целы у тебя. И без ушей услышишь стон земли родной, зов наших гор… Тобой я доволен… Ты боролся, как подобает горцу… Воды…
Тайпус принесла кувшин студеной горной воды, подала отцу, осторожно приподняв его обессилевшую голову. Глаза ее были опущены, но Магдилав так близко видел ее белоснежный лоб, нежные щеки, пушистые ресницы, что сердце его готово было разорваться от горя. «Проклятая судьба, зачем только я увидел ее, услышал ее ласковый голос…»
15
Поздно ночью Магдилав вышел во двор, походил под айвовым деревом, размышляя о своей судьбе, об Исилаве, который славился своей храбростью и добротой, а вот теперь с пулей врага в легких отходил на тот свет. Луна то появлялась из‑за туч, носившихся по небу, как стадо овец, то скрывалась. Где‑то в сарае лаяла собака, в чьем‑то дворе ревел осел, а в стороне родника, видно, на старом дубе, кричала сова – верная примета, что скоро в Турутли будут похороны. Ходил Магдилав тихо, боясь нарушить чей‑то сон, и вот, проходя мимо окна Тайпус, он услышал тихий печальный голос. Он вздрогнул, подошел поближе и прислушался.
– О великий Аллах, – говорила девушка, – один ты знаешь, как я его любила. Я дала слово выйти за него замуж. Я ждала его, как утра ждет солнце, как больной исцеления, как мать ребенка, но он стал совсем другим, и я боюсь даже смотреть на него. Сердце мое сжимается жалостью и ужасом. Как бы я хотела любить его по–прежнему, быть рядом с ним, но, не наказывай меня за непослушание отцу, – не греет больше сердце мое любовь к нему. Пришли исцеление душе моей, она сочится кровью… Как мне быть, о великий Аллах!
Магдилаву показалось, что луна, только что выходившая из‑за тучи, задрожала, сорвалась с неба, упала куда‑то и разбилась. Все потемнело вокруг. Как испуганная лань бросился он прочь, только чтобы не слышать горькую мольбу любимой.
Вот и закрытые ворота крепости. «Убежать? В такой момент? Что подумают сыновья Исилава и сам Исилав? Ведь он умирает. Где же твое мужество, Магдилав? Осталось немного, потерпи, браток, выпей горькую чашу до дна!» – И он вернулся к постели больного.
К утру Исилаву стало лучше. Надежда окрылила всех. Тайпус пришла к отцу, склонилась над ним. Он с трудом улыбнулся. «Вот, дочка, Аллах дал мне возможность распрощаться с вами, – и Исилав начал свои последние наставления. Сыновья по одному подходили к умирающему. Наконец настала очередь Магдилава. Исилав протянул ему руку. – Слово мужчины, сынок, должно быть крепче наших гор. Будь братом для моих сыновей и сыном оставайся для меня. А потом, как исполнится три месяца моей кончины, справляйте свадьбу – благославляю тебя и Тайпус – единственную дочку мою. Знаю, ты беден, но бедность не порок. Часть богатства я по завещанию оставляю тебе…»
Не удержался Магдилав, из глаз его брызнули слезы.
– Не хочу, багадур, чтобы на твоих глазах видел я влагу. Мужайся. Каждый приходящий в этот мир должен когда‑то и уходить. Только мужчина должен умереть, как мужчина. Рассчитайтесь с врагом.
– Аллах свидетель, Исилав, об одном прошу тебя, пусть Тайпус сама решает свою судьбу. Все равно я останусь братом для твоих сыновей и буду мстить врагам, как ты завещал.
– Что я слышу, Магдилав? Твои ли уста говорят эти слова? Ведь вы любили друг друга. Или у тебя другая невеста?
– Нет, Исилав.
– Я сказал о своей воле, ваше дело выполнить ее. – Умирающий обвел всех взглядом. – Но сон мой будет спокойным, если услышу я топот копыт ваших коней, преследующих врагов Дагестана…
После обеда, когда солнце склонилось к закату, умер Исилав. И веко–ре на турутлинском кладбище рядом с крепостью вырос бугорок земли – новая могила.
Тайпус на кладбище не пришла, не положено женщине являться сюда. Во дворе усопшего устроили квертей. Зарезали барашка, быка. Мужчины говорили о войнах, о битвах и об умершем, каким он был храбрым, мудрым в жизни. Вспоминали все, что хорошего сделал он для людей. А Магдилав сидел молча и грустно слушал турутлинцев. Про себя повторял слова Тайпус, услышапные ночью.
На четвертый день собрался Магдилав в обратный путь. Братья вышли из крепости проводить его. Они привели с собой серого коня.
– Это, Магдилав, отец так завещал, – сказал старший брат. – Знай, его воля для нас закон. Ты наш брат отныне. Надеемся, ты не надолго оставляешь нас.
– Спасибо, – ответил Магдилав. – Теперь, братья, не время нам сидеть дома. Надиршах проливает кровь горцев, сжигает наши аулы, уводит наших сестер, детей в неволю…
– До встречи в походе, Магдилав.
Магдилав распрощался с братьями, проходя мимо кладбища пешком, снял папаху и низко поклонился могиле Исилава. В душе повторил: «Не забудем твои заветы, будем мстить врагам». У большого дуба он сел на коня. На сердце было горько и печально, будто возвращался он с поля битвы раненым, истекающим кровью. Два бесконечно дорогих для сердца человека были у него на этом свете, чьи образы вдохновляли его на подвиги, ради которых он боролся со смертью – это мать и Тайпус. Одна умерла, а другая стала совсем чужой. Не о его ли печали щебечут птицы в ветвях, не о его ли горе журчат ручейки на склонах?
Не успел Магдилав отъехать от родника Китилай, как услышал позади стук конских копыт. Повернулся и увидел наездника, вихрем летящего за ним. Он узнал Тайпус. Душа Магдилава замерла. Вот она уже поравнялась с ним.
– Что же ты не попрощался со мной, Магдилав? – спросила Тайпус, не поднимая глаз. – Прости меня, Магдилав…
– За что?
– Сама не знаю за что. Отцовская болезнь, потом смерть сделали меня совсем другой…
– Хорошим человеком был твой отец. Пусть Аллах присудит ему рай. Я никогда не забуду его. Ну, прощай, Тайпус…
– До свидания, Магдилав, – прошептала она и еще долго стояла провожая глазами Магдилава. – Я буду тебя ждать…
Магдилав услышал ее слова как во сне. Он вспомнил, как совсем недавно она так же говорила ему: «Я буду тебя ждать, мой милый». – И эхо повторяло: «Я буду тебя ждать, мой милый!» А сегодня молчало эхо, а птицы, и листья, и журчанье реки твердили ему: «Она все равно не будет тебя ждать, да и зачем заставлять ее ждать, ведь она больше не любит тебя».
16
«Всего лишили меня проклятые враги – изуродовали лицо, отняли любовь, хотят поставить мою Аварию на колени. Месть! Только она может принести мне исцеление» – так думал Магдилав. «Месть», – кричали ему горы, ущелья, реки, измученные, изголодавшиеся, изгнанные из своих аулов люди. «Месть, месть, месть!»
Из Турутли он заехал в соседний с Гондохом аул Хурди, где жил знаменитый оружейный мастер–кузнец Арзамат. Дом его прилепился к самому краю аула. Привязав коня у столбика во дворе, Магдилав зашел в кузню, приземистую, полутемную комнату, где пахло жженым углем, каленым железом, где разлетались золотой россыпью искры огня. С трудом пролез юноша через узкую дверь.
– Ваалейкум салам, саламатив бахарчи! – ласково встретил его Арзамат.
Он положил молоток, вытер черные, крепкие, будто сделанные из железа, растрескавшиеся руки о передник, встал со своего места, поздоровался и указал гостю на большой чурбан – садись, мол.
– Слышал я о тебе всякие хабары, сын друга, – говорил Арзамат. – Рад, что вижу тебя живым. А я вот живу и оружие кую. Раньше, бывало, мастерил серпы, косы, лопатки, теперь, видишь, днем и ночью мастерю кинжалы, шашки. Пусть они приносят смерть воинам Надира. И тебе, видно, шашка понадобилась?
– Правильно угадали, дядя Арзамат. Сделайте мне шашку.
– Что же, сын моего друга, мое дело оружие ковать, а ваше дело, молодые горцы, врага ими рубить. Честно говоря, давно я ждал тебя, думал, что у горского багадура в руках должна быть и багадурская шашка. Как говорится, по телу и одежда, а по руке и шашка.
Кузнец выбрал из обломков железа большую стальную трубу и положил ее в огонь. Затем достал еще железные ломики – их тоже сунул в огонь.
– А ну‑ка, герой, раздувай огонь да рассказывай мне о том, как тебя Надиршах принимал.
Арзамат был мастером своего дела. Кинжалы, шашки, сделанные его руками, порубили немало вражеских голов. Давно он хотел выковать Магдилаву такую шашку, чтобы была она под стать ему – великану. Пусть сверкает в еш мощных руках, как молния, на устрашение врагам. В раскаленную трубку стали он сунул раскаленный железный лом. Крепко захватив его щипцами, мастер положил на наковальню, а Магдилаву велел поработать кувалдой. Кивком головы кузнец показал юноше, куда надо ударить кувалдой и умело разворачивал на раскаленной гладкой наковальне трубку. Искры разлетались, обжигая руки и лицо Магдилава, а он, не разгибая спины, наносил мощные удары. Капельки пота блестели на черном от сажи лице мастера и у подмастерья.
Потом Арзамат положил раскаленное, еще бесформенное железо опять в огонь, Магдилав стал раздувать мехи.
– Вот так, сын моего друга, – говорил, вытирая рукавом пот, Арзамат. – Каждый делает что в его силах для защиты свитой земли. Слышал я, даже слабые женщины взялись за оружие. Будто девушка одна, имя ее не знает никто, немало сразила врагов. И Надир, мол, хотел хитростью поймать ее, но не удалось. Погибла она, говорят, от своего же кинжала – не хотела сдаться живой врагу в руки.
– Да, дядя Арзамат, я тоже слышал о ней, – ответил Магдилав, – а вот, что погибла она, я не знал.
– Похоронить‑то ее не дали персы, по приказу Надира бросили в пропасть…
«Да, когда‑то я думал, не моя ли Тайпус мстит за меня, – с горечью думал Магдилав. – Конечно, и она бы поступила так же, ведь ни в чем любимая не уступает своим братьям – и ездит на коне не хуже любого горца, и стрелять умеет, и шашкой владеет…»
Юноша с силой ударил кувалдой, будто хотел задушить в себе невыносимую боль. Между тем постепенно в руках мастера железо принимало вид шашки.
– Эта труба из стали, видишь, как она ложится по обе стороны шашки, так что лезвие по острым краям будет стальным, а середина из железа – железо делает шашку гибкой и мягкой, – говорил между тем Арзамат.
Работа в кузнице продолжалась и ночью. Оба работали без устали… Наконец шашка была готова. Ножны для нее сделал столяр Гимбат. Распрощавшись с мастерами, сел Магдилав на своего коня и отправился в дальние аулы собирать боевой отряд из добровольцев.
– Что же, сын мой, я не стану тебе поперек дороги, – напутствовал юношу старый мельник. – Аллах свидетель, мы не хотели кровопролития, хотели мирно жить в своих горах, пахать скудную землю, растить детей, во Надиршах нарушил наш покой, он хочет превратить нас в своих рабов. Лучше умереть свободным, чем попасть в рабство к иноземцам. Пусть будет удачен твой путь, Аллах с тобой, защищай обездоленных и обиженных, гони с родной земли врага. В час смертельной опасности мужчины не должные сидеть у очага.
