Текст книги "В теснинах гор"
Автор книги: Муса Магомедов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
За стенкой, слышу, мать разговаривает с незнакомой женщиной. Ага, это его мать!
– Зачем меня рисовать, Раисат, – это мать говорит. – Лучше уж нарисуй хорошего чабана или полевода.
– Нет, именно вас, передовую женщину – председателя, орденоносца, я хочу нарисовать.
«Вот оно что, – догадался я. – Она художница!»
– Не обращай, Раисат, внимания на ее слова, – вмешивается в разговор отец. В его голосе скрывается усмешка, слышу я. – Моя Шамсият очень любит, когда о ней лестно говорят, когда ее в кино показывают. Рисуйте ее.
– Вот, мужчины, – засмеялась мама, – завидуют, что женщины их заменяют в любом деле. Раньше ведь женщинам с мужчинами за одним столом сидеть не разрешалось. У нас говорили, ум в подоле, как только встаем, он падает, только им, папахам, можно было все. Когда в первый раз Гоаршу у нас выбирали в правление, все кричали: «Что может сделать платок?» А теперь мы их держим в узде. Я, Раисат, ни одного мужчину не оставила ни в бухгалтерии, ни на складе, только одного зама и держу, тот башковитый дядя.
– Сами мы виноваты, что дали вам всю власть. Эх вы, женщины, пропадете без нас!
– Вижу, вы шутник, – засмеялась Раисат. А я‑то знаю, что при госте они шутят, а потом одни станут спорить. Мать скажет: «Зачем ты, Абдурахман, при куначке меня журил, все славе моей завидуешь?»
– Нет, Шамсият, не завидую, боюсь, как бы не заболела ты болезнью зазнайства. Слишком уж лесть любишь! Прямо сияешь вся, когда кто‑нибудь начинает хвалить тебя. Неужели ты и вправду веришь, что колхоз держится на твоих плечах, как мир на рогах быка?
– Во всяком случае все, что возможно, я делаю, – в голосе матери уже слышится раздражение. – А вот тебе почему‑то больно становится, когда чужие люди меня хвалят.
– Пусть колхозники хвалят, – отвечает отец. – Тебе нужна ие лесть, а правда. Я ведь твой муж и друг, не могу не сказать тебе откровенно все, что я думаю, что вижу.
– Ты, значит, считаешь, что я незаслуженно получила орден? Какой ты злой.
– Нет, дорогая, я добрый, но ты знаешь, наш аульчанин Мухучи, оказывается, своего сына, прежде чем послать на мельницу, бил хворостиной. Лучше, мол, раньше бить, чем потом. Я хочу тоже, чтобы ты еще лучше была, чтобы не воображала, будто вое сама тянешь колхоз вперед.
– Разве я ничего не стою? Ни я ли тяну колхоз вперед? Где еще такой порядок есть, чтобы в конце каждого месяца колхозник получал зарплату, где такая кукуруза…
– Хватит хвастаться, – прерывает ее отец. – Во многих колхозах теперь деньги выдают колхозникам. И кукурузу эту, которая поспевает через три недели, правда, ты обновила. А на самом деле же у нас, на наших полях ее сеяли еще до колхозов, только была бы забота. Ты, молодец, как хороший агроном нашла семена и опять восстановила. Но сеяли, обрабатывали, вырастили ее те же колхозники. Ты с ними разделяй славу. Иначе привыкнешь все приписывать себе. Кто‑то, умный человек, сказал, что «слава – товар дорогостоящий, приобретается большой ценой, но сохраняется плохо». Помни это.
– Ты, ты злой, – кричит мама сквозь слезы, – всегда портишь мне радость…
Примерно такой разговор я слышу почти через каждую неделю в доме. И я удивляюсь,, что они, как маленькие, ругаются. А дедушка одобрительно кивает головой: «Это необходимо, – говорит он мне. – Пусть поругаются. Иначе, если и твой отец начнет ее хвалить, то мама на самом деле может считать себя ангелочком. А ангелы по земле не ходят, а по небу летают». Раз так, то пусть, хоть и неприятно мне слушать, когда они спорят…
До каких пор я буду притворяться спящим. Все равно ведь надо вставать и поздороваться с этим нахальным мальчишкой, который в чужом доме чувствует себя хозяином, взял мои гантели и физзарядкой занимается. Интересно, это для «показа» он делает (как отец упрекает маму «ради бога, не делай ничего для показа»), или он борец, футболист? А что он скажет про вчерашний обман? Видимо, им нелегко было таскаться по ущельям в соседний аул. Стыдно, конечно, какие бы ни были, гости есть гости, их уважать надо. Вот бы я приехал в город, спрашиваю встречного как пойти в спортивный магазин, а он мне показывает совсем в другую сторону. Каково? Никогда от этого Микаила добра не жди. Зачем только я послушал его.
– Пора вставать, – подходит ко мне мальчишка, закончив зарядку. – Я же знаю, ты не спишь. Тебе стыдно за вчерашнее, да?
«Вот уж сверхнахальство! Прогнать бы его», – думаю я.
– Ты кто такой?
– Я Джамбулат, лет – десять, вес – тридцать пять килограмм. Как тебя зовут? – спрашивает он в свою очередь и протягивает руку.
– Ананды, – отвечаю.
– Хорошее имя, – ученый, значит.
– Пока не ученый, но непременно буду им, – отвечаю назло.
– Если так долго будешь спать, вряд ли из тебя алим получится. Где тут у вас знаменитое озеро? Я хочу искупаться в нем.
«Сразу озеро потребовалось ему», – думаю. Отвечаю:
– Там утром прохладно.
– Ничего, я не боюсь холода! Сколько градусов?
– Я не измерял. Хорошо плаваешь?
– Хорошо бы не сказал, но плаваю метров… Кто это такой?
В это время на веранду поднялся с посохом в руках, в старой черкеске с газырями мой дедушка Залимхан.
– Мой дедушка, – отвечаю. Но больше ничего не успел сказать, Джамбулат пошел навстречу дедушке.
– Здравствуйте, дедушка Зелимхан, – и подает руку. – Как вы поживаете?
– Ваалейкум салам, сынок, ничего живу, доживаю свои годы. Это ты наш кунак? Как ехалось?
– Хорошо доехали, дедушка, – подмигнул мне Джамбулат. Я съежился, вот паршивец, скажет дедушке, как мы обманули их, а тот ни за что не простит мне этого. – Дороги у нас прямые, спутать невозможно.
– Да, да, дороги теперь широкие, не то что раньше, ишакам разойтись невозможно бЫло. Как, молодец, тебя зовут?
– Джамбулат! Наверное, слышали о поэме Коста Хетагурова «Патимат», есть там мальчик Джамбулат. Вот мама дала мне его имя.
– Хорошее имя, – сказал дед. – Да и рука у тебя крепкая, как у кузнеца, не то, что у нашего Апанды, нежная, будто никогда, кроме чурека, ничего не держала.
– Я физкультурой занимаюсь, дедушка, – гордо ответил Джамбулат, – утром встаю с отцом, занимаемся зарядкой, потом на море идем. Хочу на следующий год записаться в школу борьбы Али Алиева.
– Борцом хочешь быть? Молодец. И Али прославил нашу Родину. Говорили, он и турка, и грека, и японца на лопатки положил. Вот это орел!
– Я борцом, может, не буду, но борьба пригодится везде. Хочу пограничником. Брат мой служит на границе.
– Вах, вах! – удивляется дедушка. – И нашего Апанды возьми с собой, когда пойдешь в пограничники, – шутит дедушка. И он заходит в комнату, где мать с матерью Джамбулата беседуют.
– Когда он ослеп? – спрашивает меня Джамбулат.
– В окопах Сталинграда, немцы применяли, оказывается, ослепляющие газы, а он, отчаянный, шел в атаку, бил фашистов, а потом вдруг глаза начали гореть, слезы капать и тут же ослеп. Его привезли домой в сорок втором, прямо из госпиталя медсестра приехала с ним, один бы и до дома не добрался.
– Видно, он смелый человек.
– О нем песни поют в горах. Он с германцами воевал в четырнадцатом году. Получил Георгиевский крест. Вернулся в семнадцатом году в аул большевиком и начал рубать кулаков, мюридов лжеимама, всяких сволочей – врагов Советской власти. Первый орден боевого Красного Знамени в горах был вручен. У него дома шашка висит – подарок самого Буденного. А другой дедушка, дедушка по отцу, тоже был у меня героем гражданской войны. Звали его Султан–Ахмедом. Деникинцы расстреляли его у речки Сили. Там памятник ему поставили…
Говорил я, говорил о дедушках, пусть знает, каких деревьев я фрукт. А то слишком задирает нос этот кунак, подумаешь, физзарядкой занимается!
– А мой дедушка первый генерал в Дагестане, слышал, наверное, как его солдаты водрузили знамя над рейхстагом, – отвечает Джамбулат. «Вот, – думаю, – брехун».
– Я не слышал о таком генерале. Недавно мой отец привез книгу Жукова, я там что‑то не нашел о твоем дедушке ничего.
– Он во время войны полковником был. Генеральское звание ему перед отставкой дали.
«Ага, – думаю, – поймали хвастливую птицу». Но не успел порадоваться я, на улице появилась Хабсат.
– Здрасти, – сказала она кунаку и обращается ко мне: – Я иду телят пасти к озеру, ты не идешь купаться, Ананды?
– Нет, – отвечаю. И так смеются ребята, когда я с Хабсат иду вдвоем, женихом и невестой дразнят. Оказывается, по старинному обычаю, наши бабушки договорились о нашей женитьбе. Ведь раньше, как только рождались дети в Гандыхе, их тут же сватали. Хорошо, что хоть этому обычаю дали в ауле отставку. Чтобы я на Хабсат женился, да никогда этого не будет…
– Подожди, девочка, я пойду к озеру, – говорит Джамбулат. – Сейчас подкреплюсь и сразу отправимся. А то этот мой кунак боится холодной воды.
Будто кипятком меня ошпарили! Ох, какой нахал все‑таки этот мальчишка. Ну, посмотрим. А Хабсат рада–радешенька, что приезжий мальчик хочет пойти с ней на озеро.
– Поторапливайся, я буду ждать,
5
– Ты куда так спешишь? – крикнул Микаил. Он играл в футбол с маленьким братом.
– Ушли на озеро...
– Кто ушел?
– Да этот приезжий мальчишка, которого мы вчера обманули. Оказывается, мать‑то его художница, приехала рисовать. У мальчишки ласты и лодка.
– С кем же он ушел?
– С Хабсат.
– Ха–ха, с твоей невестой?
– Вот тебе «ха–ха». – Я обиделся и пошел.
– Подожди. Мы еще покажем им, – пообещал Микаил и побежал домой. Он принес две маленьких доски и топорик. – Вот сделаем весла и назло им будем кататься на старой лодке.
– Да она же привязана.
– Отвяжем, зря, что ли, я щипцы взял, – он хлопнул по карману.
На балкон вышла мать Микаила тетя Чакар.
– Опять уходишь, лодырь, наказанье мое, – запричитала она. – Ни в чем не помогает.
– А ну ее, – махнул рукой Микаил. – Еще помогать ей, что я, ишак?
Когда мы пришли на озеро, там уже было полно народу. Кое–где горели костры, это приезжие из города готовили завтрак себе. Со всех сторон озеро окружали горы. В позапрошлом году тут свалилась целая гора и запрудила горную речку. Так и появилось наше озеро, на высоте две тысячи метров над уровнем моря. Приезжали сюда ихтиологи, ученые по рыбному делу, хотели запустить в озеро форель, есть такая рыба, очень вкусная, но что‑то потом об этом не вспоминали. Были разговоры на собрании колхозников, что, мол, надо построить на берегу озера ашбаз и гостиницу для приезжих на отдых. Ведь какой доход имел бы колхоз! Этой весной бригада каменщиков, которыми руководит мой отец, заложила уже фундамент. Да на этом и кончились строительные работы. Столько еще всего нужно колхозу! И двор для скота, и пекарня в ауле. Решили строить гостиницу в следующем году.
– Вот они, – показал мне Микаил рукой на Джамбулата и Хабсат. – Ишь, выбрали самое удобное место для купанья!
– Вот бессовестная твоя невеста, с чужим купается! – засмеялся Микаил.
– Какая невеста! – обиделся я и отвернулся в сторону.
Хабсат в полосатом купальнике бросается в воду, хохочет, заливается. И телята ее пасутся тут же, около озера. Ведь Хабсат своей матери помогает на ферме. Мать ее известная телятница. В прошлом году ее портрет был напечатан в «Правде». Ведь она участница Всесоюзной выставки.
– Ну, не злись, не злись, – толкнул меня в бок Микаил, – держи топор, давай прилаживай весла, а я пока лодку от цепи освобожу. Лодка была старая–старая, ее еще ихтиологи притащили в позапрошлом году. Все глубину озера измеряли. Потом они уехали. А лодка так и осталась привязанной на цепи. Ключ хранился у старого Мусы–Хаджи. Они с дедушкой частенько катались на ней, молодость вспоминали.
– Эхе–хе, – говаривал дедушка, – нам Аллах не создал такого озера, мы мальчишками в речке купались. Проклятый фашист лишил меня света, не могу видеть такой благодати!
Обычно он лежал на дне лодки, грел на солнышке старые кости, а Муса–Хаджи, он помоложе, греб. Бывало, приезжали из города большие начальники, и тогда Муса–Хаджи тоже катал их на лодке. Но это было прошлым летом, а теперь у всех почти резиновые, надувные, и только, пожалуй, мы с Микаилом изредка вспоминали старушку; искоса поглядывал я на Джамбулата. Вот счастливчик. А Хабсат‑то какова! Надела ласты, маску, плавает себе, как ни в чем не бывало, да еще задорно кричит нам:
– Эй, вы, бросьте это старое корыто, идите к нам, у нас и лодка резиновая есть!
– Иди ты со своей лодкой, – ворчит Микаил. – Ножом бы ее разрезать! – А я думаю: «Зачем ножом, – если бы вчера знал, что она в мо–ей комнате лежит, честное слово, украл бы и спрятал! Пока этот нахал Джамбулат не уехал, никому бы не показал». А Микаил кричит мне: – Давай, заканчивай весла, что так долго возишься, я уже освободил лодку.
Мы оттолкнули ее от берега, только отцовские сапоги меня опять подвели – я в яму провалился.
– Смотри, куда ноги ставишь, жердь несчастная, – разозлился Микаил. – Снимай теперь их, пусть высохнут, да лодку толкай, и сам в нее садись.
Я снял мокрые сапоги, положил в лодку и изо всех сил навалился на корму. Еле–еле лодка сдвинулась с места. Микаил греб изо всех сил. Я с трудом вскарабкался в нее.
– Ох, проклятая, воду пропускает, не сообразили пластилину с собой взять, трещины замазать.
– Что же делать? Может, вернемся, ведь плавать‑то мы не умеем, – нерешительно сказал я.
– Уж сразу и испугался, – разозлился Микаил. – Вот назло им будем кататься. Знаешь, что я придумал? Ложись спиной на дно и не пускай воду. Здорово?!
– Сам ложись, командир какой нашелся! – буркнул я, но, поразмыслив, понял, что, пожалуй, друг прав. Я разделся и лег, упираясь спиной в дно пашей посудины.
– Эй, вы, на старой кляче, мы сейчас вас догоним! – услышали мы совсем рядом голоса Джамбулата и Хабсат.
Микаил даже плюнул от досады. Он с такой силой приналег на весла, что наша «кляча», сама себе удивляясь, сделала бешеный скачок. И надувная лодка, предмет черной зависти, осталась позади.
– Ге–ге–е, эй вы, там, на грелке! – закричал во все горло Микаил.
– Рано запели! – закричала Хабсат.
– Я тебе… – начал было Микаил, да вспомнив, что девчонка не одна, осекся.
Рывок, еще рывок, лодку бросало из стороны в сторону, сапог, отцовский сапог, уже почти просохший на солнышке, бултыхнулся в воду. Я принялся его ловить, не обращая внимания на ворчанье Микаила.
– Вот дался ему этот паршивый сапог, да оставь ты его, не качай лодку. – Совсем близко уже слышался хохот Хабсат. Вредная девчонка какая!
«Сейчас догонят», – только подумал я, и лодка перевернулась. С невероятным шумом и плесками мы рухнули в воду. Я вынырнул, рядом из воды торчала голова Микаила, маленькие узенькие глаза его превратились в большие и круглые. В них застыл ужас.
– Держитесь, ребята! – закричали с берега. Чьи‑то руки подхватили пас и с силой потянули за собой.
– Работай, работай ногами, цепляйся крепче за меня, – слышал как во сне знакомый чей‑то голос, но с перепугу не сразу сообразил, что это Джамбулат.
Бормотал:
– Сапоги, сапоги мои…
– Да не думай ты о сапогах. Я тебе их обязательно разыщу! – Он потянул меня к лодке, и вдвоем с Хабсат они втащили меня в нее.
– Вот упрямые какие, чуть не утонули! – Я хотел было осадить глупую девчонку, но тут вода хлынула из меня, здорово, значит, я ее нахлебался!
Хабсат подхватила меня под мышки, хотела помочь, но я ее оттолкнул.
– Оставь меня в покое. Где Микаил? И сапоги мои…
– Микаила дядька приезжий вытащил, вон уже на берегу сидит, а сапоги Джамбулат ищет.
Вижу, торчит вверх дном на середине озера наша лодка, а около нее медная трубка мелькает. То появится, то исчезнет. А потом вдруг из воды показалась голова Джамбулата. Плывет к нам и толкает перед собой какой‑то темный предмет. Пригляделся, да это же мой сапог!
– На, забирай, – кричит мне, – а я за другим отправляюсь!
– Дались ему эти сапоги! – услышал я голос Микаила.
Мы уже совсем у берега были, а он на берегу нас поджидал.
– Из‑за них мы и перевернулись. Моя кепка на дне, а он, видите ли, без сапог жить не может!
Оглянулся я на него. Ругается, значит, все в порядке, жив–здоров.
А в это время опять Джамбулат вынырнул со вторым моим сапогом, и опять ушел под воду – кепку Микаилу искать.
– Молодец Джамбулатик! – говорит Хабсат. – И плавать умеет, и рисует, а уж книг сколько прочитал! Посмотри‑ка, – и протягивает мне листок бумаги. А там нарисовано, как Микаил сталкивает в воду старую–престарую лодку. И так здорово, что я засмеялся. Действительно, молодец, небось у матери научился.
А Хабсат уже нос задирает:
– Я тоже научусь рисовать.
– Учись на здоровье, – отрезал я, – кому только нужны твои рисунки. Вот я буду доктором или космонавтом.
– Ха–ха–ха, – рассмеялась Хабсат. – А моряком не хочешь быть? Плаваешь уж больно здорово. В отцовских сапогах и в космос полетишь? Ха–ха–ха! Да с такими ногами тебя никуда не примут.
– Ух и злючка же ты! Не буду с тобой разговаривать.
– Ну и не разговаривай! Уж и пошутить с ним нельзя. Жених, называется!
– Я жених, ах, ты… Да я… да ты… – я так разозлился, что хотел уж выпрыгнуть из лодки, подальше от этой занозы.
А она смеется, заливается:
– Ха–ха–ха! Смотрите, он не хочет жениться на мне! А ты думаешь, я выйду за тебя, длинного, как жердь, трусливого, – как заяц! Вот Джамбула тик что надо!
Ну, уж это слишком! Прямо из лодки я прыгнул в воду. Хорошо, что неглубоко было и близко от берега. За мной прыгнула и Хабсат.
– Вот дурной! – кричала она мне вдогонку. – Я же это от злости. Ты хороший, Ананды. Твой дедушка ведь и мой дедушка. – Она еще что‑то кричала, но я не слушал. Я гордо уходил от нее, как подобает мужчине, вернее, шлепал по воде к берегу. Пусть знает, что я тоже могу обижаться и не прощать обиды!
…Долго пришлось нам с Микаилом сушить на солнце одежду. Думал, больше не подойду к Хабсат, но она сама подошла к нам. Микаил принес горячий шашлык и бутылку лимонаду. Это туристы угостили его, а он нас. А шашлык, правда, был очень вкусный, особенно после такого купанья. Мы валялись на траве, ели шашлык, попивали сладкую воду и чувствовали себя самыми счастливыми на свете. Хабсат с Джамбулатом что‑то колдовали на озере. Они что‑то кричали с лодки, я еле–еле расслышал:
– Ананды, Апанды! Присмотри за телятами, мы туг форелей ловим!
– Пусть провалятся твои телята, – пробурчал я, но на всякий случай посмотрел, что они делают. А телята не дурачки, досыта наелись травы и отдыхали в тени большого камня.
– Форелей наловят! Видали таких хвастунов!
И как же мы оба удивились, когда увидели в руках Хабсат веревку с нанизанными на ней полосатыми рыбками. Мы чуть оба не лопнули от зависти! Микаил тут же собрался уходить.
– Пошли, Апанды, мы и так опаздываем, – а сам подмигивает мне, мол, у нас тоже свои секреты есть.
– Что бы придумать такое необыкновенное, как бы нос утереть Джамбулату?
– А что придумаем? Вот лодку, может, вытащить на берег, а, Микаил?
– Кому нужна эта рухлядь. Пусть плавает в воде. Мы новую смастерим. У меня дома и доски есть.
– Для лодки специальные доски нужны, – говорю я ему, – чтобы воду не пропускали. Вот бы спасательные круги найти, помнишь, в кино? На пароходе такие круги?
– Спасательные круги, говоришь? – Глаза Микаила заблестели. – У тебя, брат, тоже голова работает. Круги мы достать не можем, живем не на пристани, а вот камеры обязательно найдем.
И нам сразу стало веселей. Микаил даже запел. Так с песней пришли мы в аул. И вдруг видим. В тени грушевого дерева, большое дерево, старое, стоит моя мать с початком кукурузы в руках, а Раисат напротив сидит на таком складном маленьком стульчике и рисует ее на большом полотне в рамке.
– Подождите еще, Шамсият, я сейчас вас отпущу, вот несколько минут, сделаю набросок руки, и все. Вот так… Хорошо. – Это Раисат говорит.
Мы потихоньку встали за спиной Раисат, смотрим и понять ничего не можем, черным карандашом какие‑то наброски сделаны. Мать увидела меня, закричала:
– Где же кунак твой? Мы вас к обеду ждали.
– Кунак форелей ловит, – отвечаем. Раисат засмеялась.
– Ни есть, ни пить ему не давай, лишь купаться да рыбу ловить! Целыми днями пропадает на море. Сколько всяких увлечений у наших ребят! Разве мы так росли!
– Наш‑то только улицей да кино интересуется, – возразила мама. – Говорю ему – иди к отцу, научись стенки складывать. А он мне: «Не собираюсь каменщиком быть, хочу космонавтом». А ведь небось знает, что и космонавты не сразу космонавтами стали. И на заводе работали, в армии служили, а Валентина Терешкова была ткачихой.
А мне так обидно стало – родная мать чужой женщине такое говорит про меня. Прав отец – других критиковать легче. Сама небось любит, когда ее хвалят. Хотел им сказать, что я тоже в армии сначала собираюсь служить, эх, да разве они поймут! Я повернулся и ушел прочь.
А Микаил еще завидует мне.
– Важная птица! – говорит.
– А, – махнул я рукой, – подумаешь художница!
– Да я не о художнице говорю.
– О ком же?
– О твоей матери.
Знал бы он, как она к единственному сыну относится. Колхоз ей дороже всего.
– А что, плохо руководит колхозом? Кто первым в районе вместо трудодней деньги выдал колхозникам, кто протянул в ауле линию электропередачи, кто два урожая кукурузы в год собрал, кто по долинам реки Сили сады развел, кто?
– Ну, конечно, твоя мать. Все успехи приписывает себе. Без нее, думаешь, не могли бы этого сделать?
– А что ж твой дядя Узаир не делал, когда председателем был? Дом себе построил вместо колхозного клуба? Поэтому его и сняли.
– Никто его не скинул, сам ушел по собственному желанию. И дом добровольно отдал, понял ты это, длинношеий? – Глаза у Микаила стали совсем узенькими и злыми, очень уж задели его мои слова о собственном дяде. Уже хотел было полезть в драку, но в это время на улице показался мой отец.
– Эй, петухи, что это вы так громко выясняете? – засмеялся он, на ходу вытирая руки о рабочий фартук. Он не остановился, видимо, очень спешил куда‑то. Лицо Микаила мгновенно стало другим – веселым, ласковым, умел он прикидываться добреньким.
– Значит, сегодня в кино, билеты беру я, – и похлопал меня по пле–чу. Вот хитрец! А я вот так не умею. И всегда мне как‑то делается не по себе. «Прикидывается львом, а на деле трусливый шакал», – хочется мне сказать ему в таких случаях. Но язык не поворачивается. Неужели я его боюсь?
…Вечером мы пришли в клуб пораньше и заняли наши всегдашние места. До начала еще оставалось минут двадцать, и мы болтали о том о сем, будто и не было никакой ссоры. Одна мысль только не давала мне покоя: уж очень нехорошо я с Джамбулатом поступаю. Все‑таки он мой кунак. «Уне он бы наверняка так не сделал, если бы я у него в' городе жил. Не оставил бы меня дома и не ушел бы сам в кино со своими дружками!» А все Микаил виноват, забежал на веранду, показал билет, пошли скорей, и я двинулся за ним, как привязанный. Джамбулат в это время с дедушкой беседовал, я проскользнул мимо, мол, не заметил его. Настроение мое испортилось. Даже предстоящая картина не радовала, а ведь «Приключения неуловимых» я готов был смотреть до бесконечности. Ох, как стыдно. Так я казнил себя и ругал, как вдруг кто‑то толкнул меня в спину. Обернулся, а сзади улыбается Хабсат и рядом Джамбулат.
– Разве горцы так поступают? Оставил гостя дома, а сам в кино? – Это, конечно, Хабсат ехидничает.
– Так вы же рыбу хотели жарить, – прикинулся я простачком.
– Уж пожарили и тебе принесли, – Джамбулат протянул мне бумажный сверток. Он был теплым. Я развернул его, там лежали две рыбки. Ох, как они пахли! Весь наш ряд потянул носом в мою сторону. Тут уж мне совсем стыдно стало. «Подожди, не ешь, сейчас свет потушат», – шепчет мне Микаил, а у самого глаза сверкают, как у кота. – Клуб у вас очень хороший, – говорит Джамбулат, – ничуть не обижаясь, – лучше даже, чем в городе.
– Знаешь, Джамбулат, раньше кино крутили в бывшей мечети, а осенью туда складывали сено, и всю зиму на крыше картины показывали.
– Вот мать Апанды как стала председателем, так сразу и построила этот клуб. Во всем районе нет такого клуба, – похвалилась Хабсат.
– А знаете, что нужно сделать? – предложил Джамбулат. – Стены разрисовать, ну хоть историю аула в картинках показать.
– Вот здорово! – ахнули мы. А Джамбулат дальше развивал свою мысль:
– Представляете, нарисовать крестьянина с сохой, потом его на трактор посадить, сельский праздник. А на другой стене – героев гражданской войны. Как в музее было бы!
– Послушай, а если твоя мама нам клуб разрисует? – серьезно говорит Хабсат.
– Могла бы, конечно, и мы, пионеры, ей помогли бы, но только ведь мы должны скоро уехать, ведь мне в школу.
– В следующем году обязательно приезжай к нам, хорошо?
– Может, и приедем, не знаю только, как у мамы работа сложится, неизвестно.
– Ой, вот, наверное, интересно быть художницей! – позавидовала Хабсат. – Мне тоже хочется научиться рисовать. Вот твоя мама говорила» что все рисунки на тканях тоже художники делают…
Тут погас свет, началась картина, и наш разговор прервался.
«Надо же, обо всем знает, с Раисат уже успела наговориться! Вот нахальная девчонка!» – думаю и себя ругаю. Ведь я тоже мечтал когда‑то стать художником. В стенгазете мои рисунки самыми смешными были. Кого я только не рисовал: и прогульщиков, и лентяев. Только в этом году меня из стенгазеты вывели, с позором. Редактор Махмуд подозвал меня как‑то и говорит – в следующем номере изобрази, пожалуйста, да посмешней себя и своего дружка Микаила – как вы с субботника удираете. А дело было так. Моя мать привезла из питомника целую машину маленьких тополей. Пусть, мол, красуются на улицах Гандыха. И пионерская дружина объявила субботник по очистке и озеленению аула, каждый пионер обязался посадить по деревцу.
Вот в разгар работы подходит ко мне Микаил и шепчет: дело есть. Смотрю, а у него целая сумка пустых бутылок – дядя Узаир дал. Улизнули мы потихоньку и отправились в магазин. Сдали бутылки, купили себе халвы. Ох, и было же нам за это! Вот так и вывели меня из редколлегии, и кто‑то другой нарисовал нас. Правда, у меня бы лучше получилось, но все равно все смеялись и долго издевались над нами. А мне было опять горько, что я такой слабовольный и никак не могу отказать Микаилу. Газету эту повесили в классе в день родительского собрания. И мой отец присутствовал. Он меня и не узнал бы, да большие сапоги выдали. Дома после собрания мне устроили хорошую нахлобучку.
– Я и так занята целыми днями, неужели ты не можешь заняться воспитанием сына? – упрекала мать отца.
А отец ей:
– И тебе не мешало бы, Шамсият, на семью побольше уделять внимания. Я понимаю, ты руководитель колхоза, но ведь сын‑то твой! – Словом, начался обычный спор, и дело кончилось тем, что наказали‑то меня по очереди оба! Вот и ищи справедливость!
6
Когда мы вышли из кино, было уже темно. Моросил мелкий дождь.
– Пошли домой, – сказал я Джамбулату.
– Пошли, – ответил он. – Но сначала давай проводим Хабсат. Страшно в такой темноте одной идти.
– Ха–ха–ха! – засмеялся Микаил. Он включил свой фонарь и осветил наши лица. – Смотри‑ка – городские порядки у нас свои устанавливать хочет. Может, еще в коротких юбках ходить научишь наших девчонок, а своему кунаку Ананды порекомендуешь волосы до плеч носить, так, чтобы его с девчонками путали. Ха–ха–ха. Чудаки вы там, в городе. Жаль только, ваши моды нам не подходят.
А между прочим, дорогой товарищ, – возразил Джамбулат, – проводить девочку до дому – это не мода.
Девочка? Ха–ха–ха. Иди, Апанды, проводи свою невесту до дому. Там у калитки и ручку поцеловать ей не забудь.
Ну тебя! – разозлилась на него Хабсат. – Язык у тебя длиннее, чем у тети Зарипат. Подрезать бы его ножницами.
– Я тебе покажу как Зарипат! – взбеленился Микаил, но не решился. Он знал, Хабсат себя в обиду не даст, да и этот городской мальчишка чего доброго в драку полезет. Видел, как тот плавает, сила у него, наверняка. Уж лучше хитростью его взять. Да, да, именно так и думал Микаил. Я уж научился читать его мысли. – Иди, иди, проводи девочку, – махнул он рукой кунаку, а меня взял под руку, – пошли, Апанды.
Мы дошли с ним до развилки дорог. Микаил жил в верхней части аула, а я в средней. Он отправился своей дорогой, а я своей. Перед домом чабана Султан–Ахмеда мне стало страшновато. Вдруг он уже спустился с гор домой, а вместе с ним и собаки. С чабанскими собаками шутки плохи, я уж это на себе испытал. Остановился и стал прислушиваться – было тихо, неожиданно впереди загорелся огонек папиросы. Шаги… а это пьяный Узаир, дядя Микаила, прошествовал откуда‑то домой. Шаги его затихли, и я опять остался один. Снова прислушался. У дома чабана будто все тихо. Подобрав на дороге большой камень, я отправился дальше. Дождь усилился. Стало совсем темно. Так, в кромешной тьме, останавливаясь и вздрагивая от каждого шороха, я добрался наконец до своего дома. Я подошел к воротам, странно, они оказались открытыми. И в то же мгновенье что‑то большое, мягкое молча бросилось мне в ноги. Чабанская Собака наверняка караулила меня у дома или по пятам за мной кралась. Я дико закричал и что есть силы трахнул ее камнем по голове. Как подкошенная она рухнула на мокрую землю. Одним прыжком я очутился у себя на веранде, сердце бешено колотилось, трясущимися руками я открыл дверь веранды и зажег свет. Я оглянулся на своего поверженного врага и… При свете, падающем из окна веранды, я увидел не страшного клыкастого зверя, а косматого барашка нашей соседки Зарипат, гадальщицы Зарипат, длинный язык которой известен всему аулу.
Все местные новости знает Зарипат, не зря у нас говорят: хочешь разнести весть по аулу – шепни Зарипат, да еще прибавь, что это секрет. Не пройдет и часа, а уж весь аул от мала до велика узнает твои новости. Еще весной привела она в дом барашка, кормила и поила его, хотела к осени зарезать. Неужели я убил его. Что же теперь будет? Я поднялся к себе, быстро разделся и юркнул под одеяло. Джамбулат уже был дома, но не спал, а читал книгу. И тут поднялся такой шум, что все соседи выскочили на свои веранды. Это Зарипат причитала о своем барашке. Сквозь стоны и плач она успевала еще ругать свою ближайшую соседку – птичницу Хадижат, считая, что это ее рук дело.
– Пусть все невзгоды падут на твою голову, Хадижат, чем мой барашек помешал тебе?
– Что ты болтаешь, Зарипат, – оправдывалась Хадижат, о каком барашке ты говоришь?
– Вот у твоих ворот лежит мой красавец, – вопила Зарипат. – И мою корову ты не оставляешь в покое, и теленка, или хвалишь, чтобы их сглазить, или проклинаешь. Что за наказанье быть твоей соседкой!
Хадижат возмутилась:
– Заткнись, болтушка, а то возьму нитки и зашью твои губы. На что мне твоя дурная овца? Это мне Аллах послал наказанье – тебя иметь соседкой. Бедный Сурхай, представляю, каково ему было слушать твою болтовню, потому и сбежал.
