Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
13
На следующий день после короткой, но бурной перестрелки на окраине Нивы в деревню приехал отряд гитлеровцев и полицейских, около ста человек. Они окружили Ниву, на выгонах и огородах выставили патрули. Подводы остановились на площади возле колхозного клуба. Только две повозки поехали вдоль улицы. На первой сидели комендант района фон Рауберман, переводчик и возница-солдат. На другой – начальник полицейского отряда Язэп Шишка, денщик коменданта Ганс и Федос Бошкин. Сын старосты, нахмурив брови, выставил вперед длинную французскую винтовку, направляя ее то на один, то на другой ряд деревенских хат, словно ему оттуда грозила опасность. Особенно он напыжился, когда проезжал мимо двора Яроцких – может, выглянет в окно Надя, так пускай еще раз убедится, что он немаловажная персона… Но в окне никого не было. Он встретился с Надей, когда уже миновали ее двор. Она неожиданно показалась из улочки, неся от колодца два ведра воды. Ей надо было перейти дорогу, но она задержалась, стояла и ждала, пока проедут повозки.
Федос повернулся к начальнику отряда Шишке и попросил:
– Разрешите отлучиться на минутку?
Шишка строго покосился и, немного выждав, сдержанно, словно нехотя, кивнул головой. Он хотя и был заинтересован в Федосе, рассчитывал сделать его своим зятем, тем не менее обращался с ним сурово и требовательно. Ему казалось, что требовательность, а иной раз и придирчивость заставят Федоса быть покорнее и услужливее, вызовут желание породниться, чтобы снискать постоянную благосклонность и покровительство начальства.
Федос соскочил с повозки и подошел к Наде.
– Добрый день, моя спасительница.
– Я? Спасительница? Каким образом? – вместо ответа на приветствие удивленно спросила девушка и даже отступила немного назад.
– Каким образом? Очень просто. Хлопцы меня тащили с собой делать обыск. Но тут как раз случилась ты со своими гусями. Магнит. Я не поехал, пошел за тобой. А если б поехал? Представляешь, что было бы?
Надя молчала: вот как все истолковал Бошкин! Заметив на площади множество полицейских повозок, она с тревогой подумала о Борисе.
– Федос! Где хата твоего отца? – закричал с первой повозки переводчик.
– Вон там… где клен под окном. Бегу! – ответил он и уже на ходу бросил Наде через плечо: – Постараюсь позже зайти.
Она не слышала этих слов. Чувствуя себя униженной его благодарностью, она так заспешила домой, что вода стала выплескиваться из ведер.
Дом Бошкиных стоял на пригорке, неподалеку от выгона. Не сровняться ему с теми домами, что в предвоенные годы выросли в Ниве, а когда-то этот дом с кирпичным фундаментом и черепичной крышей был одним из самых видных в деревне. И не только дом, а весь Игнатов двор. А потом события неожиданно все изменили. Игнат, человек пронырливый, хитрый, с помощью своего брата, жившего где-то в городе, разобрался в сути новых событий и безжалостно стал расправляться со своим хозяйством: часть тайком переправил к брату в город, что удалось – продал, что просто уничтожил, а что сплавил к своей сестре Хадоре. Когда пришли его раскулачивать, он со всей семьей уже ехал в поезде в далекий город к брату. Как протекала дальше у него жизнь, жители Нивы не знали, как не знали и того, куда исчез Игнат. А он, свив в городе себе гнездо, стал кладовщиком одного продуктового склада. Правда, и на новом месте ему не повезло: сначала он потерял покровителя – брата, которого осудили как вредителя, а потом и сам попал в тюрьму за спекуляцию.
В Ниве тем временем шла бурная жизнь. Односельчане уж и забывать стали, что был когда-то такой Игнат Бошкин. Только изредка, заходя по делу в этот дом, где колхозники устроили шерстобитню, кое-кто бывало вспомнит вдруг Игната.
И вот, как только район заняли гитлеровцы, нежданно-негаданно в деревне появились Бошкины. Сначала притащился один Игнат, как бы на разведку. Через Хадору стало известно, что он пришел из тюрьмы, вернее удрал из-под конвоя, когда на станцию, где работали заключенные, налетели фашистские бомбардировщики. Игнат пробыл в деревне два – три дня и исчез. Но вскоре снова вернулся, и уже не один, а с женой. Не хватало только Федоса, но и тот через некоторое время появился. Был он в красноармейской форме и открыто говорил, что дезертировал с фронта.
Так в этот дом на пригорке вернулись его прежние хозяева.
Повозка остановилась под кленом. Игнат выбежал из дому навстречу гостям. Сняв фуражку с блестящим лакированным козырьком, он низко поклонился начальству. Ему хотелось сердечно приветствовать господ, он даже вытер свою ладонь о штаны, но руку протянуть почему-то не решался. Это заметили комендант и переводчик, а также начальник полицейского отряда. Они решили доставить старосте удовольствие (лучше служить будет!) и один за другим важно протянули руки. Игнат угодливо склонял свою высокую фигуру в торопливом поклоне.
– Прошу в дом. Пожалуйста. Битэ, – повторял он, боком продвигаясь к двери.
Начальство чинно прошло в чистую половину хаты, просторную, облепленную по стенам немецкими плакатами и постановлениями. Комендант Рауберман, медлительный в движениях, устало опустился на диван и, попросив денщика принести воды, притих на время, решив отдохнуть с дороги. Вытянув перед собой ноги, он откинулся на спинку дивана, расправил плечи и так застыл.
На другом конце дивана, опершись на валик, присел переводчик.
Один только начальник полиции Шишка не садился. Он стоял у стола и поглядывал по сторонам. За каждым его движением внимательно следил готовый к услугам Игнат. Догадываясь, что Шишка удивляется богатой мебели в комнате, Игнат в свою очередь бросал взгляды во все углы, проверяя, все ли на месте, и гордился, что дом его полон добра.
Хата и в самом деле была богато убрана. Вдоль стен стояли мягкие кресла, два кожаных дивана, большой письменный стол, зеркальный шкаф, две никелированные кровати, а в углу до потолка поднималось большое трюмо. Всю эту мебель и еще много всякой всячины, не стоящей на виду, Федос притащил из районного центра, забрав в квартирах расстрелянных. Что ж, как бы там ни были приобретены эти вещи, думал не раз Игнат, теперь они принадлежат ему и составляют немалую долю его богатства.
Оглядев комнату, Язэп Шишка не сдержался:
– Неплохо тут у вас, пане Бошкин, ей-богу, неплохо, уже обжились немного после возвращения домой, – он на минуту умолк и стал пристально, чтобы обратить внимание Игната, вглядываться в паутину над столом. – Но, видно, для полного порядка здесь нужна проворная молодая женщина.
– Еще как нужна, пане Шишка! – вздохнул Игнат и незаметно, когда начальство отвело взор, снял паутину. – Давайте же с двух сторон уламывать моего Федоса. Сколько есть славных девушек, особенно в Калиновке. И сами они хороши, и родители у них достойные. Скажем, с вами бы я породнился с радостью, коли не брезгуете.
– Ах, пане Бошкин, да нам, родителям, договориться недолго, главное, чтоб дети наши друг с другом слюбились. – Язэп Шишка посмотрел на коменданта, который маленькими глотками, с остановками, пил воду, и, сообразив, что можно еще немного поболтать, вдруг начал хвастаться: – Дочками своими я очень доволен. Ваша семья сколько лет жила без вас, ну, в то время, что вы сидели в тюрьме?
– Три года, ровно три года, пане Шишка.
– А-а, припоминаю, мне Федос как-то рассказывал, что вы были осуждены за маленькое коммерческое дельце.
– За спекуляцию, – уточнил Игнат.
– Это мелкий проступок, можно сказать. Вот я был серьезным врагом советской власти – политический преступник, больше десяти лет просидел. Вот сколько времени пришлось жить моим девочкам без отца. Но они под строгим присмотром матери не разбаловались, выросли прилежными и покорными. Когда я осенью сорокового года вернулся из Казахстана в Калиновку, я до слез был растроган, увидев своих дочек в их полном расцвете и красоте. Скажу вам, пане Бошкин, откровенно и без похвальбы, что счастливы будут молодые люди, которые женятся на моих дочерях.
– Оно, конечно, у достойных родителей и дети достойные, – угодливо согласился Игнат и, заметив, что комендант Рауберман поманил ею пальцем, живо подскочил к дивану. – Пожалуйста, битэ, что угодно?
Рауберман не спешил заговорить, видно было, что он еще не вполне пришел в себя после долгой и тряской дороги. Молча показав Игнату на стул – мол, садитесь и не стойте передо мной столбом, – он еще некоторое время вытирал вспотевшие виски, лысину, лицо большим, как женская косынка, носовым платком. И только покончив с этой процедурой и спрятав платок в карман, посмотрел на Игната, открыл рот.
– Мы приехали… вас… гм-м…
Он похмыкал и сразу же умолк, наткнувшись на невозможность высказаться на понятном старосте языке. Помолчал, затем, взглянув на переводчика, заговорил уже по-немецки. В лицо старосте почти одновременно полетели немецкие и белорусские слова, и ему, непривычному к такому разговору, показалось, будто в два цепа замолотили по его голове.
– Мы приехали, чтобы наказать вашу деревню за тех трех полицейских, что погибли здесь вчера.
– Так, пане, так. И я ведь чуть не попался. Этакие страсти!.. Видите вой выселки за речкой. Побывали мы там, обыск произвели – и назад. Только мы у деревни въехали в кусты, к нам – четверо… И как резанут из автоматов!
– Хватит, слушайте.
– Ну-ну.
– И еще нам нужен хлеб, скот… Понятно?
– Почему ж нет? Можно предоставить и хлеб, и скот, и еще что надо…
– А теперь ближе к делу. Полицейских убили партизаны?
– А кто ж еще? Четверо было их.
– Как они здесь оказались? У них, видно, в деревне свои люди есть.
– Доподлинно не знаю. Как ни стараюсь, как ни слежу, за руку пока никого не поймал. А враги у нас есть тут.
– Лучше надо стараться, – недовольно проворчал комендант и, отдышавшись, многозначительно произнес: – Когда в обществе заводятся бунтовщики, есть два метода ликвидировать опасность. Первый метод – искать самого бунтовщика, чтобы его наказать. Это долгая и чаще всего бесполезная затея. Другой метод, простой и более эффективный, – уничтожить все это общество. В этом случае мы наверняка избавимся и от бунтовщика… Мы придерживаемся именно второго метода. Так учит нас фюрер. Понятно, господин Бошкин?
– А как же. Только так и следует с этими людьми.
– Но проводить в жизнь наш метод мы должны исподволь, тонко, – продолжал комендант. – На первый раз мы покараем в вашей деревне несколько человек. Самых ярых активистов. Одного здесь расстреляем, другого там, в Калиновке. Вот и назовите их нам.
– Перво-наперво возьмем семью Корчика, – сказал Игнат. – Отец бригадиром в колхозе был, в свое время рьяно раскулачиванием занимался. Сын же, об этом знает и пан Шишка, секретарем в райкоме работал, комсомольцами командовал. Мне один человек из Выгаров передавал, будто сын этого Корчика в партизанах. Сестра мне рассказывала, что старый Корчик, когда большевистская армия отходила, где-то в лесу спрятал возов двадцать колхозного хлеба. Захватил и прячет где-то все колхозные документы. Я уже допытывал его – молчит, отнекивается.
– Допросить и расстрелять перед народом! – приказал комендант. – Кто еще? Евреи, коммунисты есть?
– Евреев нет. А вот есть еще один – хорошая заноза.
– Коммунист?
– По документам – нет, но это не меняет положения.
– Сосед он наш, механиком в МТС был… – вставил Федос, опережая отца. – Я вам о нем уже докладывал.
– Ну, так мы ведь решили… Арестовать его и в гестапо! Там разберемся, – отрубил комендант. – А теперь скажите… непокорные в деревне есть?
– Это какие же?
– Не выполняющие распоряжений и приказов… которые немецкую власть подрывают.
– Есть такие. Почти все тут исподлобья смотрят… Трудно мне с ними работать.
– Выберите человек пять… Розог дадим. Пускай другие запомнят… – комендант снова вытер платком лицо и лысину. – Насчет продуктов… У двоих, которых в расход, хлеб и скот забрать подчистую, остальных потрясти как следует. Вы поведете. Для отправки на станцию продуктов и скота назначите с подводами несколько человек.
Начальство поднялось и пошло к выходу. Следом за ними двинулся и староста.
Не прошло и получаса, как деревня зашумела, заголосила. Все здесь ходуном пошло, точно вихрь налетел.
Надин отец попал в категорию людей непокорных, не выполняющих приказов.
– Это тоже враг, – ведя за собой по улице полицейских, указал Игнат на дом Макара Яроцкого.
Староста направился было ко двору Макара, но Федос, забежав вперед, остановил его.
– Куда? Ты думаешь, к кому ведешь? – прошипел он в самое ухо отца.
Игнат остановился, выпучив глаза – идти ему против сына или не стоит? Постоял минутку, потом, недовольно покосившись на Федоса, зашагал дальше по улице. Шел и раздраженно ворчал себе под нос:
– Называется, выбрал… Коза, а не девка – одной рукой толчет, другой мелет. И породы хитрой. Мигом в руки возьмет. Нет, парень, не такая тебе нужна… Слышал, что пан Шишка рассказывал про своих паненок? Вот из них которую и выбирай.
А Федос, взглянув на окно Яроцких и заметив в нем Надю, подумал: «Она все видела и поняла, она никогда этого не посмеет забыть».
Заметил маневр Федоса и Макар. Старик в это время стоял у себя во дворе под поветью и сквозь щель в стене смотрел на улицу. Но к поступку Федоса он остался равнодушным. Сердце Макара болело теперь не своим, а общим горем.
– Собака, зря обхаживаешь, – прошептал он вслед Федосу.
Макар видел, как фашисты перетряхивали дворы колхозников. Они шныряли по клетям, пуням, по садам и огородам. Визг свиней, кудахтанье кур, плач и стоны людей – все это напоминало не то пожар, не то погром.
Хотя староста, пройдя мимо двора Макара, и уступил сыну, но потом сделал все-таки по-своему. Разве мог он допустить, чтобы двор Яроцкого, этого непокорного и задиристого человека, который открыто нападает на него и его сестру, остался нетронутым? Ни в коем случае. Пусть почувствует старый упрямец, что у Игната сила. И потому он, как только сын отправился в другой конец деревни, натравил на двор Яроцкого трех солдат.
– Гуси есть у него, мед, – через переводчика втолковывал он долговязому Гансу, денщику Раубермана. – А куры какие! Белые леггорны. Круглый год несутся.
– О-о! Леггорны! – воскликнул денщик. – Много яек! Какой сюрприз будет для господина коменданта!
И вот начали обыскивать двор Яроцких. Двое солдат закололи подсвинка, выгнали на улицу и сдали полицейским корову и трех овечек, вынесли из хаты более ценные вещи – два кожуха, три пары валенок, несколько свертков полотна и еще кое-что. Эти двое сделали свое дело быстро и ушли. А вот Гансу явно не повезло. Староста сказал, что у старика есть гуси, а гусей как раз и не оказалось – они были где-то на речке. И яиц нашлось не более десятка. Да и кур только трех поймал. Как же он пойдет чуть не с пустыми руками?
– Яйка, кура! – горячился он, кидаясь то к Макару, то к старухе, то к Наде.
– Нету!
Но Ганс не отставал. Опять и опять повторял он свое требование, угрожал автоматом, ругался. Макар дрожал от злости. Наконец он не выдержал и, не считаясь с тем, поймет его солдат или нет, крикнул ему в лицо:
– Чего ты цепляешься? Пришел, как черт по душу. Подавитесь тем, что уже забрали! Нету яиц. Вон, нечистая сила!
Но из всего услышанного Ганс понял только одно – яиц нет. Смуглое лицо его искривила злобная гримаса, а холодный взгляд зеленоватых глаз испытующе оглядел с ног до головы коренастую фигуру старика. Ганс свирепо выругался и, толкнув Макара прикладом автомата, вышел из хаты.
Он начал самым старательным образом искать яйца в сенях. Взобрался на доски, положенные на балки, увидел в кузовке куриное гнездо – кинулся к нему. В гнезде сидела курица. Она отчаянно заквохтала, встопорщила свои белые перья, когда Ганс, приподняв ее одной рукой, другой стал ощупывать гнездо. Вытащив деревянный подклад, он злобно швырнул его на землю, курицу же посадил на место и, спустившись вниз, стал ждать, когда она снесется. Долго сидел он, как рыбак над удочкой, а курица все не слетала, будто хотела его пересидеть.
– Дай уж я сам ее задушу, только убирайся ты с глаз моих, – выйдя из хаты, бросил фашисту Макар и жестами объяснил сказанное.
– Найн, найн, – запротестовал денщик.
– Дурак ты ненасытный, – сказал Макар и, сплюнув под ноги, вышел во двор.
Вскоре курица слетела с гнезда и, вскочив на балку, начала кудахтать. Ганс забрал яйцо и тут же пристрелил курицу. Запихнув ее в свой мешок с награбленным добром, он вышел на улицу.
Бурей налетели полицейские на двор Злобичей. В одно мгновение окружили его и начали обшаривать, разыскивая Бориса. Шныряли по хате, по двору, по саду – и все напрасно.
Когда начальник полиции Язэп Шишка с Федосом Бошкиным начали допытываться у Авгиньи, где ее сын, она с удивлением сказала:
– Разве вы его не встретили? Ведь он пошел в Калиновку. Соли купить.
– Никого мы не встречали, – проворчал Шишка.
– Может, разминулись, – пожала плечами Авгинья.
– Врешь, старая карга! – вмешался Федос. – Говори, где он спрятался? Пошел к партизанам, а?
– Говорю, в Калиновку.
– Хватит дурить! Марш, приведи сына! – злобно крикнул Федос и изо всех сил толкнул старуху к дверям.
– Никуда я не пойду. Сам придет. Ждите, если вам надо.
– Мать, не бойтесь нас, – вдруг ласково заговорил Шишка. – В Калиновке, в помещении бывшей МТС, мы открываем большие ремонтные мастерские, думаем назначить вашего сына директором. Вот об этом нам и надо с ним потолковать. Позовите его, пожалуйста.
Авгинья сразу поняла хитрость начальника полиции. Подумала: «Волк прикинулся овечкой». Сказала же с доверчивым видом:
– Я вижу, пане, вы добрый человек. И я вас послушалась бы, не то что этого Бошкина. Только, поверьте, нету здесь сына. Верно это, в Калиновку пошел.
– Это правда? А ну, посмотри мне в глаза.
Авгинья взглянула на начальника полиции. Тот встретил ее твердый, холодный взгляд и, понимая, что старуха не пошла на его уловку и не выдаст сына, неожиданно наотмашь ударил ее по лицу. Потом решительным шагом вышел на улицу и крикнул полицейским:
– Действуйте! А сына поймаем потом.
Перевернули весь двор, пустыми оставили хлевы, из клети выкинули кадки, лари, из хаты выволокли одежду, столы, стулья, шкафы, посуду. Все, что получше, взвалили на возы, а что похуже – собрали в кучу и сожгли прямо посреди улицы.
Долго ходили вокруг хаты, сетовали, что сжечь ее нельзя, так как стояла она неудобно: подожжешь – сосед-староста сгорит. Тогда сорвали злость на другом: перебили все окна, ломом разрушили печь, свернули трубу.
– Приведешь сына – вернем обратно скотину, – перед отъездом снова попытался образумить Авгинью начальник полиции.
– Я же вам сказала, куда он пошел.
Язэп Шишка выстрелил над ее ухом, крикнул:
– Приведешь?
– Как же я приведу, если его нет здесь?
Стеком он стал бить ее по голове, по спине. Она упала.
– Приведешь?
Ни словом, ни движением не ответила Авгинья. Язэп Шишка выругался и, разъяренный, выскочил на улицу, по которой полицейские гнали на площадь толпу жителей деревни.
Все – и стар, и млад – согнаны были к клубу.
Люди с ужасом смотрели то на семью Корчика, окруженную конвоем, то на гитлеровцев и полицейских, оцепивших площадь.
– Ох, гады! Что они задумали? – дрожащим голосом говорила Надя, прижимаясь к отцу.
– Успокойся, доченька. Всех не перестреляют. Отольются им наши слезы, – утешал ее Макар, сам вздрагивая при мысли о том, что собирались делать фашисты.
– А Бошкины!.. Смотрите, как стараются, – кивнула Надя в сторону клуба, куда Федос и Игнат принесли стол и три стула.
– Ничего, себе на горе стараются, – отозвалась Надина мать. – Бог все видит и помнит…
Бошкины поставили стол, стулья и, взглянув в конец площади, застыли в почтительных позах: к клубу приближались Рауберман с переводчиком и Шишка. Они подошли к столу и расселись. Федос попятился назад, к группе полицейских, и, приставив винтовку к ноге, застыл на месте. Игнат же стоял, опершись ладонью об угол стола. Он поговорил о чем-то с переводчиком, затем, окинув взглядом толпу, сказал:
– Граждане! К нам приехали уважаемые господа из Калиновки. Нам, темным людям, объяснит сейчас господин комендант, как по нашей глупости неприятности выходят… Так что послушаем… Давайте поближе сюда!
Староста кашлянул в свой широкий волосатый кулак и отошел назад.
Рауберман не стал ждать, когда толпа пододвинется ближе. Он поднялся с места и стал перед столом; сбоку, точно его тень, появилась фигура переводчика. Рауберман впился взглядом в толпу и начал свою речь.
– Московские агенты трубят, будто мы пришли сюда, чтобы вас грабить и разорять, чтобы овладеть вашей землей… – зачастил переводчик, когда Рауберман сделал паузу. – Но разве это так? Разве мы не защищаем вас, белорусов? Разве мы не боремся за ваши интересы?
– Нашелся борец-защитник, – сказал Макар, взглянув на дочку и на ее подругу Ольгу Скакун. – Вон еще борец за столом сидит – Язэп Шишка. В гражданскую войну с бандами водился, потом колхозные фермы поджигал да слухи всякие распускал, а теперь со своей полицией по району шныряет.
– Мы в Белоруссии не впервые. Мы были здесь в 1919 году. И тогда много сделали для возрождения вашей страны.
– Бреши, бреши… Помню, как вы возрождали. Где ни пройдете – кровь и пепелище… И помню, как лупили вас тогда, – ворчал Яроцкий.
– И вот мы снова в Белоруссии. Мы пришли сюда не только ради наших интересов, мы заботимся и о вашей судьбе.
– Напрасно пришли, – тихо проговорила Ольга. – Потом жалеть будете.
– Мы здесь сегодня не случайно: среди вас нашлись дурные люди, они пошли против нашей власти. Возле вашей деревни убиты трое полицейских. Здесь есть элементы, которые помогают партизанам, срывают наши мероприятия. Мы их накажем. Пусть это наказание не озлобит вас, но послужит вам предупреждением.
– Вот душа звериная! Водит ножом у тебя по горлу и еще, скаля зубы, говорит: «Не пугайся», – гневно пробормотал Макар.
– Мы знаем, по чьей вине происходят в селах беспорядки. Это мутят Камлюк и Струшня… А вы им содействуете. Почему не выдаете бунтовщиков, не кончаете с беспорядками? Мы обращаемся с призывом: помогите нам захватить Камлюка и Струшню. Кто поможет, тому награда: тридцать тысяч рейхсмарок, земли навечно двадцать гектаров.
Рауберман умолк и, кивком головы дав знак начальнику полиции действовать дальше, сел на место. Язэп Шишка, высокий и тощий, с бегающими глазками, вышел из-за стола и крикнул:
– Арестованных к стенке!
Три автоматчика подвели старого Корчика, его жену и десятилетнего сына к стене клубного здания. Лица арестованных были в крови и ссадинах, разорванная одежда висела лохмотьями. Видно было, что их жестоко пытали.
– Так скажешь, где сын скрывается? – подойдя к Корчику вплотную, крикнул Шишка.
– Я вам уже сказал: ничего не знаю о нем, – спокойно ответил старик.
– Врешь! Говори, пока не поздно… А хлеб куда спрятал? С кем прятал? Где хлеб? Партизанам передал?
Корчик молчал, опустив голову.
– Ну, отвечай же, признавайся! Ах ты!..
Шишка размахивал руками, ругался, но на старика это не действовало, он был нем, как стена, у которой стоял. Все шло не так, как хотелось бы Шишке. Разъяренный, он вдруг прикладом автомата злобно ткнул старика в грудь. Корчик покачнулся и еле удержался на ногах. К нему с плачем кинулись жена и сын. По толпе пробежал ропот.
– Гадина ты! – обернувшись к начальнику полиции, неожиданно крикнул сын Корчика.
Шишка наотмашь ударил его автоматом по голове. Мальчик охнул и сел на землю. С его головы скатилась шапчонка, и все увидели, как белокурые волосы залились кровью.
– Дитятко мое родненькое!.. – бросившись к сыну, в отчаянии заголосила мать.
Толпа вздрогнула, загудела. Оглянувшись на нее, Шишка подбежал к автоматчикам и скомандовал:
– Огонь!
Над площадью пронесся треск автоматов.
– Разойдись! – крикнул Шишка толпе.
Под свистки и брань полицейских люди, объятые ужасом и гневом, бросились к своим домам.
* * *
Скоро гитлеровцы и полицейские оставили Ниву.
Одна группа направилась в Родники: она погнала захваченный в деревне скот, повезла награбленный хлеб и другие продукты. Все это надлежало отправить на железнодорожную станцию. Остальные же двинулись обратно в Калиновку. С ними – комендант района и начальник полиции. Они ехали в хвосте колонны. После обеда у старосты, где распита была не одна бутылка самогонки, все были в веселом настроении, шутили и смеялись.
