Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
10
На юг от Калиновки – ровное широкое поле. Оно начинается сразу от окраины города и тянется вдоль дороги до самой Подкалиновки. Перед войной эта территория была приспособлена под посадочную площадку, и на ней ежедневно приземлялись почтовые и пассажирские самолеты. За годы войны она запустела, поросла кустиками. Летом здесь вырастала высокая, по пояс человеку, трава-мятлица, а осенью, никем не убранная, сохла, прибивалась дождями к земле.
Это место гитлеровцы избрали для высадки десанта.
Взводы комсомольского отряда один за другим покидали город. Минуя аэродром, они по большаку, под укрытием придорожных деревьев, шагали к Подкалиновке, на участок обороны Поддубного.
Корчик немного задержался в штабе соединения и потому выбрался в дорогу с последним взводом. Шли быстро. Корчик смотрел вдоль большака в надежде увидеть партизан, вышедших первыми. Но их не было, они, вероятно, уже добрались до места.
Взвод был возле аэродрома, когда неожиданно в небе послышался гул: над дорогой на большой скорости шел самолет. Партизаны заторопились под деревья, бросились на землю. Неподвижно, с чувством горечи и гнева лежали они на мокрой земле. Самолет стал кружиться над большаком, над аэродромом.
– Разведчик… – крикнул кто-то из партизан.
Самолет покружился несколько минут и полетел в сторону Калиновки.
– Стройся! – скомандовал Корчик, выходя из укрытия.
Взвод прошел еще немного и снова был вынужден остановиться – от города летела теперь целая группа самолетов.
– Ложись!
Глядя, как самолеты идут на снижение, Корчик думал, что сейчас начнется такая бомбежка, от которой не останется не только взвода, но и придорожных елок. И вдруг, вопреки всяким предположениям, из самолета стали выбрасываться парашютисты. Невольно подумалось, что прежний самолет действительно прилетал на разведку, но разведал невнимательно и не заметил на большаке партизан.
Самолеты один за другим высаживали десантников. За Подкалиновкой опять загрохотали орудия, затрещали пулеметы – враг хотел нанести удар поддубновцам одновременно в лоб и в спину. «Удастся ли моему взводу разгромить этот десант? – встревожился Корчик. – Может, надо вызвать подмогу?» Он перекинулся несколькими словами с командиром взвода и потом, поднявшись с земли, крикнул:
– Командиры отделений, сюда!
К нему подошли четыре человека. Окидывая их возбужденным взглядом, Корчик торопливо ставил боевую задачу каждому. Разговор продолжался одну – две минуты, однако партизанам он показался долгим: им не терпелось броситься в бой. Но Корчик, отпустив командиров, еще почему-то медлил. Укрываясь за елкой, он ждал, когда закончится высадка десанта. Наконец самолеты повернули обратно, и тогда, не ожидая пока десантники приземлятся, Корчик выскочил на дорогу и громко скомандовал:
– За мной!
Партизаны группами рассыпались по аэродрому. Они стремились побыстрее приблизиться к парашютистам, чтоб можно было достать их огнем из автоматов.
Над аэродромом нарастала стрельба. Трещали автоматы, били ручные пулеметы. Было видно, как несколько парашютов, иссеченные ливнем разрывных пуль, стремительно понеслись к земле.
Недалеко от Корчика почти одновременно приземлилось шесть десантников. Они освободились от парашютов и открыли огонь. Над головой завизжали пули. Корчик упал и быстро отполз в сторону. Сзади тяжело застонал связной. «Погибнет много людей», – с отчаянием подумал Корчик и, глядя перед собой, одну за другой дал несколько коротких очередей из автомата.
Он бил по десантнику, прятавшемуся за большим камнем. Своим огнем этот десантник сковывал движение взвода. Когда партизаны поднимались с земли и делали перебежки, он приподнимал голову из-за камня и стрелял. Когда же они вели по нему огонь, он прятался и молчал.
Корчик выхватил гранату и пополз вперед. Слева от него отделение партизан стало делать перебежку. По ним ударила очередь. Увидев, что голова фашиста высунулась из-за камня, Корчик отложил гранату и, прицелившись, нажал на спусковой крючок автомата. Фашист ткнулся вниз, но вскоре снова высунулся из-за камня и стал стрелять.
– Гадюка хитрая! – прошипел сквозь зубы Корчик и пополз еще быстрей.
Сзади, от Калиновки, снова послышался гул. Корчик оглянулся. Над большаком стремительно несся самолет, преследуя мотоцикл с двумя партизанами. «Вероятно, Сенька с Камлюком, – думал Корчик. – Кроме них, никто в соединении не ездит на мотоцикле». Нагнав мотоцикл, самолет зашел сбоку и ударил из пулемета. Мотоцикл остановился, партизаны бросились на землю и торопливо поползли к кювету. Самолет зашел с другой стороны большака и снова дал пулеметную очередь. «Охотится, гад, не хочет отстать, – злился Корчик. – Как там дела у мотоциклистов?»
Но предаваться раздумью не приходилось: бой с десантом был в самом разгаре. Фашист-автоматчик, словно окрыленный появлением самолета, стал стрелять особенно активно. От злости Корчик даже заскрежетал зубами, прополз еще несколько метров и дал длинную очередь. Было видно, как десантник уронил голову на камень, выпустив из рук автомат.
– Все же попался! – с облегчением вздохнул Корчик и, вскочив на ноги, закричал: – Ура-а!..
Партизаны стремительно ринулись вперед, намереваясь добить остаток десанта. Они бежали и бежали, стреляя на ходу. Вдруг все почувствовали, что противник ослабил свое сопротивление. Парашютисты почему-то перенесли огонь на молодую березовую рощицу. «Откуда там наши?» – удивился Корчик и увидел: из-за пригорка, на склоне которого росли березы, показалось около взвода вооруженных людей. Как Корчик ни всматривался, ему не удалось заметить среди них ни одного бойца комсомольского отряда. И только через одну – две минуты все выяснилось: среди партизан, прибывших на помощь, Корчик увидел высокую фигуру Сергея Поддубного.
Над головой опять застрекотали автоматные очереди. Стрелял десантник, притаившийся за кустом можжевельника. Корчик, возможно, упал бы на землю, чтобы переждать этот огонь, но, почувствовав, как что-то вязкое поползло по левой ноге в сапог, удержался, устоял. Он боялся, что после того, как упадет, больше не сможет подняться. И он не остановился, пока не приблизился к десантнику и не бросил в него гранату.
11
Партизаны двигались к Подкалиновке, неся раненых товарищей. Они отошли уже довольно далеко, когда фашистский самолет, прилетевший из-за города, разъяренно принялся засыпать бомбами место недавнего боя. Эта бомбежка на пустом месте теперь вызвала у партизан веселое оживление и смех.
– Проворонил, гадюка… Видно, думает, что мы еще там, – сказал Капитон Макареня и, оглянувшись назад, добавил: – Теперь хоть головой об землю.
– Дум копф![5]5
Глупая голова!
[Закрыть] – не удержался пленный парашютист, которого гнали рядом с колонной.
– Здорово! – засмеялся сосед. Капитона. – Даже пленному не по нутру такая бомбежка.
– Ему, конечно, обидно видеть, как его компаньон ловит ворон, – заметил Макареня. – Если бы бомбы посыпались сейчас на нас, этому дьяволу понравилось бы.
– Да и ему тогда несдобровать бы, – послышался новый голос.
– Э, ему что, – растягивая слова, проговорил Макареня. – Он бы один погиб, а нас сколько? Я, брат, брал в плен всяких фашистов, а вот такого – впервые. Глянь на его грудь – вся в орденах, значок нациста. Видимо, заядлый головорез… Иного прижмешь – он и лапки вверх, мокрой курицей становится. А этот – больно уж упрям, стрелял, пока я из его рук автомат не выбил. А как выбил – он за тесак, меня не мог взять, так сам себя хотел убить Тогда я снова прикладом винтовки ударил его по руке и заодно, для успокоения нервов, по голове мазанул разок – другой. Словом, здорово намордовался, пока приглушил обормота!
– Я бы с ним не возился. Сразу бы в расход!
– Да и у меня решительный характер. Но командир сказал, что надо хоть одного пленного взять, напоказ и для допроса…
– Вот и взял цацу. Из него слова не выбьешь.
– Почему же ты лучшего не выбрал? – отрезал Макареня своему придирчивому собеседнику. – Мне там некогда было разбираться.
Партизаны заулыбались и уже молча продолжали идти. Вскоре они увидели, как самолет, перестав бомбить аэродром, взял направление на Подкалиновку. Все решили, что он, видимо, обнаружил их и теперь намерен отплатить за разгромленный десант.
– В укрытие! – пронеслась команда.
Люди бросились за кусты, попадали на набрякший водой луг.
– Давай-давай, в сторонку! – толкая прикладом пленного, кричал Макареня. – Живо!
Пленный ступил за ель, но как только над головами завыл самолет, бросился в глубь кустарника.
– Стой! – закричал Макареня. – Стой!
Десантник не останавливался. Чувствуя, что он может скрыться в зарослях, Макареня вскинул винтовку и выстрелил. Беглец схватился за грудь, покачнулся и навзничь упал на землю. Макареня торопливо подошёл к нему, наклонился.
– Проверяешь, каюк ли? – послышался голос Поддубного.
– Да. Не сберег «языка». Все-таки вывел, собака, из терпения.
Где-то за Подкалиновкой, заглушая пулеметную и винтовочную стрельбу, прогремели два сильных взрыва. Похоже было, что самолет бомбил передний край обороны поддубновцев.
– Давайте быстрей! – забеспокоился Поддубный, выводя людей из укрытия. – Шире шаг!..
Вскоре партизаны подошли к деревне.
Первым шел взвод комсомольского отряда, а за ним – поддубновцы. Раненого Корчика несли на плащ-палатке впереди колонны. Партизаны устали и шагали медленно.
– Подтянуться! – неожиданно крикнул командир взвода и полушепотом добавил: – Камлюк идет!
Все посмотрели вперед и увидели Камлюка. Он шел быстро, не выбирая сухих мест, из-под его кирзовых сапог разлеталась черная грязь. Плотно обтянутая кителем фигура, суровое лицо с прищуренными глазами – все словно подчеркивало его собранность и решительность. Кисть его левой руки была забинтована, и он ее, казалось, отводил немного назад, втягивая в рукав.
Партизаны подтянулись.
Командир взвода подбежал к Камлюку, доложил о разгроме десанта, сообщил о партизанских потерях.
– Корчик ранен в ногу, – сказал он напоследок.
– Где он?
– Вон, несут на плащ-палатке.
Два партизана, несшие Корчика, остановились.
– Кузьма Михайлович… С опозданием идем к Поддубному… Задержка произошла… – увидев Камлюка, заволновался Корчик и попытался приподняться.
– Лежи, лежи. Все знаю. Такая задержка – не ошибка. Видел, как дрались. Хорошо!
– Хлопцы во взводе ловкие… Но все же потери… Вот и меня… Хотя и ростом невелик, а заметили… – слабая улыбка разгладила на мгновение запекшиеся губы Корчика.
– Держись, Роман. Поправишься… Вот только много таких, как ты… И как мне уберечь вас от ранений? Хоть взыскания накладывай!..
– В таком случае первое же взыскание вам придется наложить на самого себя. Я видел, в какой переплет вы попали на большаке, – и Корчик посмотрел на перевязанную руку Камлюка.
– Да, и меня немного зацепило. А вот мотоциклу нашему крепко досталось, – Камлюк вдруг спохватился и озабоченно взглянул на побледневшее лицо Корчика, на его забинтованную ногу. – Несите, хлопцы, его. Достаньте в деревне несколько телег и быстрей отправляйте раненых в госпиталь соединения.
Партизаны подняли носилки и двинулись к деревне. Камлюк проводил их взглядом и, услышав, как сзади него захлюпала грязь, обернулся.
– А-а, Сергей Прохорович… Здорово же ты отличился…
И по тону Камлюка, и по его прищуренным, колючим глазам Поддубный понял, что сейчас ему придется выдержать крепкую нахлобучку. Переводя дыхание после быстрой ходьбы, он молчал, стараясь догадаться, в чем он провинился.
– Без тебя некому было вести туда людей? – кивнул Камлюк головой в сторону аэродрома.
– Пожалуй, да. При штабе остались одни связные. Да и когда было раздумывать? Десант появился, как нож за спиной.
– Брось! Радиограмму ты получил? Знал, где Корчик со взводом?
– Знал. Но взяло сомнение, и я решил помочь.
– Сомнение взяло… – недовольно повторил Камлюк. – А руководство отрядом? Два часа отряд был без командира. Почему ты это не взял под сомнение?
– Тут оставались комиссар и начальник штаба.
– Они же были в подразделениях. Да ты им ничего и не сказал.
– Верно, не сказал… Виноват… – сдался Поддубный и отвел глаза.
– И когда ты научишься сдерживать себя?.. Что, без тебя не обошлось бы там? Адъютант твой повел бы людей и командовал бы не хуже тебя. Так нет, самому надо… Неужели это важней, чем руководить целым отрядом во время боя?
– Погорячился, – приглушенно ответил Поддубный.
– Порядка в отряде должно быть больше. Знаешь, что сейчас у тебя в ротах творится? Положение очень тяжелое… Я только что из твоего штаба. И удивлен, как фашисты еще не в городе… Связные с воплями прибегают из рот, ищут тебя, а ты, оказывается, вон куда направился…
Пот катился по лицу Поддубного. А Камлюк, глядя на него, распаренного и запыхавшегося, не спешил закончить разговор.
– Я очень зол на тебя, черт бы тебя побрал. Люди в отряде отличные, а на месте закрепиться никак не можете.
– Да ведь фашисты вон как прут, Кузьма Михайлович!
– На всех прут, но не все ведь такие удальцы, как ты. Ох, Поддубный, Поддубный…
К ним подошел Сенька Гудкевич.
– Звонит Струшня, просит вас, – сказал он Камлюку.
Все двинулись к штабу, находившемуся в третьей от выгона хате. Штаб здесь разместился только сегодня утром, но проворные связисты уже успели наладить телефонную связь с Калиновкой. Камлюк заметил это и хотел было высказать свое удовлетворение, но, вспомнив о том, какая только что произошла у него беседа с Поддубным, удержался.
В штабе сидела одна радистка. Увидев Камлюка, она порывисто вскочила со скамьи, сняла с головы наушники. Глаза девушки были красные от недосыпания. Она торопливо подошла к телефону и стала вызывать Калиновку:
– «Сосна»! «Сосна»!.. Это «Ветер». Будете говорить.
Камлюк взял трубку.
– Пилип? Ну, чем порадуешь?
– Ничем. У меня здесь связные из отрядов Зорина и Ганаковича. Печальные вести привезли. Зорин тяжело ранен, отряд понес большие потери. Левый фланг Злобича выручает…
– А что у Ганаковича?
– Еще хуже. От Буды его оттеснили, около Заречья бьется.
– Вот так дела…
Камлюк не проговорил, а как-то выдохнул из себя эти слова. И все присутствующие в штабе поняли, что с отрядом Ганаковича произошло что-то неладное.
– Где Мартынов? – помолчав, спросил Камлюк у Струшни.
– Тут. Только что закончил формировать рогу из местного населения. Собирается побывать у Ганаковича.
– Хорошо. Пусть захватит с собой часть людей из новой роты. Передай, чтоб от речки – ни шагу… Из Родников звонили?
– Связь испорчена диверсантами. Дружинники двух поймали.
– Ишь, подлецы… Так, значит, неизвестно, что у Злобича?
– Почему? Известно. Связной оттуда только что был. Там все хорошо. Борис горит от нетерпения, глядя на город.
– Представляю себе. Ну, скоро успокоится, – сказал Камлюк, взглянув на свои ручные часы. – Алло! Алло!.. Струшня!.. Что там у тебя? Бомбят?.. Алло!.. – и, не услышав больше ни слова, раздраженно повесил трубку.
В штаб влетел Юрий Малютин, весь залепленный грязью, с забинтованной рукой. Лицо его блестело от пота, глаза возбужденно горели. Он в упор уставился на Поддубного и, заикаясь, сообщил:
– Ко-о-мандир кашей роты по-о-г-гиб! Гитлеровцы в лес в-в-ворвались. Танки обходят нашу о-о-оборону…
Поддубный взглянул на командира взвода из комсомольского отряда и приказал:
– Идите на выручку. Только быстрей, пока рота не выбита из леса. Дорогу знаете?
– Нет.
– Так я же с ними пойду, – сказал Юрий.
– Ты ранен, тебя в санчасть надо, – и Поддубный взглянул на руку Малютина, на повязку, с которой каплями стекала кровь. – Сходи… Хоть перевяжут хорошо…
– Санчасть не к-коза, не убежит… Там и без меня хватает. Я с-сам могу… Вот только бы б-бинт новый.
Камлюк достал из своей сумки индивидуальный пакет и протянул Малютину.
– С-спас-сибо, Кузьма Михайлович. Прос-с-стите…
– Бери, бери, а то без руки останешься. А ты ведь когда-то мечтал стать трактористом.
– Это правда.
Радистка подошла к Малютину, намереваясь перевязать ему руку, но он отказался;
– Н-некогда. По дороге с-сделаю, – и вышел вслед за командиром взвода.
Камлюк проводил Малютина теплым отцовским взглядом.
– С такими хлопцами, Сергей Прохорович, не только до сумерек можно продержаться, – проговорил он с гордостью и после минутного раздумья спросил у Поддубного: – А где же твой комиссар и начштаба?
– В ротах.
– Сходим и мы в подразделения. Посмотрим, как тут у тебя дела поправить, – он направился к двери, на ходу бросив Сеньке Гудкевичу: – Позаботься о лошадях, если мотоцикл не наладишь. Через час поедем.
12
Понурая сидела Надя на днище перевернутого ведра и чистила картошку, безучастно глядя на шелуху, которая извилистыми лентами ползла из-под лезвия ножа. Рядом с Надей, занятая такой же работой, примостилась на сухих поленьях Ольга Скакун.
Девушки работали молча, время от времени исподлобья поглядывая на походную кухню, что разместилась под вербой шагах в двадцати от них. Эта кухня беспрерывно дымит и дымит, измотала все их силы. Руки уже онемели от работы; как сели они здесь на рассвете, так, согнувшись, и сидят целый день.
Все началось с той минуты, когда им на выгоне скомандовали «стой».
– Где вы шатаетесь? – спросил у них тогда Бошкин, опустив автомат.
– На поле были, лен расстилали, – не ожидая, пока Надя опомнится, нашлась Ольга.
– Хорошо же ты нас встречаешь, – придя в себя от неожиданности, проговорила Надя. – Люди при встречах руки протягивают, а ты – автомат…
– Не узнал, темно… А если бы и узнал, ничего не могу сделать – я на посту… Моя обязанность – задержать.
– Какой ты старательный… – Надя усмехнулась про себя. – И злой какой!.. Что с тобой? Вернулся в родную деревню и не рад?
– Какая она родная? Кроме тетки, у меня тут никого из родных… да и тетка стала такой, будто ее что-то оглушило. Боится рассказать, что и как тут было без нас. Все ей партизаны мерещатся… Чудачка! Думает, что они могут еще вернуться… – Бошкин сплюнул себе под ноги и со злобой добавил: – Эти партизаны натворили здесь делов! Я вижу, как они нашпиговали людей… Что ж делать с такими людьми? Только стрелять, душить, жечь!
– Что ты говоришь?! Страх! – перебила Федоса Ольга. Она слегка толкнула Надю под локоть: мол, слушай и учись, как надо разговаривать с таким человеком. Льстиво, с нотками обиды в голосе, она продолжала: – Эх ты, не встретила тебя с приветом какая-то беззубая бабушка, ты и губы надул… При чем тут мы? Знал бы ты, как часто вспоминали тебя некоторые наши девушки.
– Вспоминали? – переспросил Бошкин с любопытством. – Что ж, и я вспоминал вас.
– Трудно поверить, – покачала Ольга головой. – К своей Ядвиге ты, наверно, так прикипел, что больше ни о ком и думать не хочешь.
– Э, так вы, я вижу, ничего не знаете, – сказал Бошкин после короткого молчания. – Ядвигу мою поминай как звали.
– А что с ней случилось? – спросила Надя. – Погибла?
– Нет. Я с ней развелся. Следом за мной она прибежала из Калиновки в Гроховку, отыскала меня, но я больше не стал с ней жить, прогнал.
– Какой ты жестокий! – возмущенно проговорила Надя. – Был бы жив Шишка, он показал бы тебе, как издеваться над его дочкой.
– Был бы жив, а то нет… – многозначительно сказал Бошкин. – Я не просил его быть моим сватом.
– Всегда надо самому выбирать себе жену, – примирительно проговорила Ольга. – Значит, у тебя с Ядвигой все кончено?
– Да, капут. Она уже и замуж вышла.
– За кого?
– В Гроховке за одного инвалида, бывшего полицейского.
– Смотри, какая ловкая! – удивилась Ольга. – Должно быть, поторопилась тебе назло. Что ж, теперь и ты подыскивай себе пару. Нравятся тебе девчата нашей деревни? У нас их много, и все хорошие.
– Не надоедай ты ему, Ольга. Он теперь с нами, как видно, и знаться не хочет. Кто мы в сравнении с ним? – Надя многозначительно пожала руку подруги. – Видишь, как он относится к нам… А в присутствии начальства и подавно не ожидай от него сочувствия. Да если бы и хотел, то не отважится.
– Ну-у… Вот сказала. А чего мне бояться? Что хочу, то и сделаю. Ко мне немцы с уважением… Я этого заслужил, кровью доказал. – Бошкин посветил фонариком в лица девушек и спросил: – Что ж мне с вами делать?
– Как что? Домой, пойдем. Приходи гулять к нам, – проговорила Надя, собираясь идти.
– Стойте. Про дом забудьте. Ночевать придется в другом месте, сейчас я отведу вас.
Девушки стали возмущаться, осыпали Бошкина упреками, но он оказался неумолимым.
– Не напрашивайтесь на худшее, – говорил он, ведя их по улице. – Не отведу вас я, другой это сделает. Только вам хуже будет, подзатыльников надают. Сегодня никто дома не ночует. Приказ такой…
Он привел их на колхозный двор. Из темноты, со стороны конюшни, послышался окрик постового. Бошкин на ходу что-то ответил ему по-немецки. Постовой осветил их фонариком и, поняв, в чем дело, с грохотом отодвинул засов на воротах. Из конюшни вырвалась волна людских голосов.
– Завтра увидимся, – крикнул Бошкин девушкам, когда постовой толкнул их в конюшню.
Ворота закрылись. Надя и Ольга несколько минут стояли неподвижно. Их окружили люди.
– Для чего всех согнали сюда? – спросила Ольга.
– Говорят, чтоб в лес к партизанам не убегали. А как будут уходить отсюда – выпустят, – ответила одна из женщин.
– Брехня! – крикнул кто-то из угла конюшни.
– Так что же они все-таки будут делать с нами? – не унималась Ольга.
– Расстреляют.
– В Неметчину погонят.
– Сожгут.
– На работу пошлют.
– Цыц, сороки! Дайте хоть поспать перед смертью, – проворчал какой-то старик, зашевелившись на соломе.
Никто не мог сказать ничего определенного, но всем было ясно: над ними нависла опасность.
Надя всю ночь молча просидела на соломе, прижавшись к стене. Только под утро, утомленная, она обессиленно уронила голову на плечо Ольги и задремала.
– Как тебе спалось? – ехидно спросил Бошкин, когда солдаты выгнали всех из конюшни и стали строить в ряды.
– Пожалуй, лучше, чем тебе, – насмешливо ответила она, гордо вскинув голову.
– Я совсем не спал, – он перехватил ее неласковый взгляд и добавил: – Ты мне еще больше нравишься, когда бываешь злой.
– Знаю. Потому, наверно, и в конюшню загнал, – щурясь от утреннего солнца, она, взглянув на шеренгу таких же невольниц, как сама, спросила: – Скажи, что с нами будут делать? Расстреляют?
– Это никогда не поздно. Но немцам нужна рабочая сила… Погонят в Германию.
Надя вздрогнула, лицо ее вытянулось, в глазах застыло выражение ужаса. Неужели это может быть? Бошкин некоторое время молчал, словно хотел насладиться ее страданиями. Наконец, видя, что Надя понемногу успокаивается, сказал:
– Не бойся, тебе я приготовил иное. Специально о тебе с начальством разговаривал. Помни мою доброту. Будем вместе.
Слова «будем вместе» как ножом полоснули ее по сердцу. Хоть она и не знала еще, какую ловушку он приготовил ей, однако невольно подумала, что лучше страдать на чужбине вместе со всеми, чем быть возле Бошкина.
– Я здесь не останусь. Я ото всех – никуда…
– Это от тебя не зависит, – сухо ответил Бошкин и, увидев Раубермана, который с заложенными за спину руками шел вдоль шеренги, воскликнул, показывая на Надю: – Господин обер-лейтенант, вот о ком я просил вас.
Рауберман остановился против Нади и впился в нее пристальным взглядом.
– Хорошо, веди ее. И еще… Надо четыре девушки, работы много… – перестав всматриваться в лицо Нади, Рауберман медленно пошел дальше.
– Все в порядке. Молитесь богу, что спасены. Для меня обер-лейтенант все сделает… Уважает меня, – хвастался Бошкин, поглядывая на девушек. – Жизнь ему, можно сказать, спас… Ну, марш!
Он повел девушек вдоль улицы. Вышли на выгон, миновали сад и только в кустарнике, вблизи от школы, остановились. Здесь были раскинуты палатки – зелено-рябые, под цвет листьев, слышалась немецкая речь. Издалека доносилось фырканье лошадей, позвякиванье ведер и котелков, а из открытого окна школы долетал треск машинки. На подоконнике в коричневом футляре стоял телефонный аппарат, над ним, прижимая к уху трубку, горячился высокого роста офицер. Девушки поняли, что попали в расположение штаба. Бошкин оставил их и ушел в помещение школы. Вышел он оттуда не один, а с пожилым сутуловатым немцем. Надя слышала, как Бошкин несколько раз называл его фельдфебелем, и подумала, что ей и ее подругам, видимо, придется заняться какой-то хозяйственной работой.
Фельдфебель подошел к девушкам и молча, пытливо стал осматривать их. Он приказал засучить рукава и осмотрел их руки. Заметив покрасневшие от недосыпания глаза Ольги, фельдфебель брезгливо поморщился и, ткнув пальцем почти в самое ее лицо, воскликнул:
– Трахом?
– Нет, ночь не спала, – сказал Бошкин и неизвестно чему усмехнулся.
Фельдфебель, видимо, убедился, что перед ним здоровые и опрятные девушки. Тогда, отступив немного назад, он окинул их жестким взглядом и произнес:
– Будете арбайт… Кухня… Рубашка, кальсом мыть… Офицер, зольдат филь ваюйт… Вы помоч. Гут арбайтеп!
Хотя он говорил плохо и несвязно, девушки его поняли: им была предназначена грязная и отвратительная работа. Они должны были трудиться на тех, кто пришел сюда уничтожать и жечь. При этой мысли в сердце Нади вспыхнул протест. Ей хотелось броситься на Бошкина, на фельдфебеля, хотелось вцепиться им в горло. И пусть она погибнет, зато совесть ее останется чистой. Но другая мысль – не горячись, еще будет удобный случай отомстить и избавиться от неволи – сдерживала ее.
Надю и Ольгу оставили при кухне, а их подруг отправили к речке, на берегу которой виднелась повозка с бельем.
