Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
– Вдвоем? Как это было? – поинтересовался Камлюк.
– Одевшись в форму немецких офицеров, они проникли в дом, задушили гада и потом позвали нас.
– Удачно получилось. И какое богатство спасли! – Камлюк перевел взгляд с Мартынова на Вирта и вдруг спросил: – Ну, как тебе, Пауль, нравится в партизанах? Переведи ему, Платон.
Вирт ответил сразу же, видимо, этот вопрос не был для него неожиданностью.
– Он говорит, что доволен новой жизнью, – передал Смирнов. – За время пребывания в партизанах он ездил только на три боевые операции, считая и сегодняшнюю. Просит, чтобы чаще его посылали на задания. И еще просит, чтобы вы приказали деду-морозу быть милостивым к нему, уроженцу юга, и не морозить ему щеки и нос.
Камлюк взглянул на Вирта, закутанного в длинный тулуп, посмотрел на его валенки и шапку-ушанку с подшлемником и рассмеялся.
– Вот мерзляк!. В такой одежде стыдно отмораживать лицо. Скажи, Платон, пусть привыкает к нашему климату, – Камлюк повернулся к Мартынову. – А почему его редко посылают на задания? Боятся?
– Нет, он честный и хороший человек, мы с Борисом все проверили, он сказал о себе правду. Но, понимаешь, Пауль очень нужен в лагере. Он, оказывается, ловкий мастер по изготовлению мин. Вот и используют его больше всего в оружейной мастерской.
– Интересно, – проговорил Камлюк. Слова Мартынова о минах вдруг напомнили ему обиду Янки Вырвича. – Слушай, что у тебя там произошло с распределением мин? Почему ты больше выдал отряду Зорина?
– Тебе Янка жаловался?
– Да.
– Что ж, я действительно ошибся. Понадеялся на свою память, не заглянул в записи – вот и напутал. Выдал Зорину со склада мины и думал, что там столько же осталось и для комсомольского отряда из бригады Гарнака. Оказалось, что осталось меньше. Ну, не беда, до конца месяца я пополню эту недостачу, – Мартынов умолк, поглядывая, как Платон и Пауль закутывают покрывалом картины, потом добавил: – Но напрасно Янка Вырвич так расстраивается из-за этих пяти мин. Не эти мины решили дело. Главная причина в том, что одна из подрывных групп отряда Зорина придумала очень хорошее приспособление для диверсий на железной дороге. Это приспособление, как говорил мне Зорин, представляет собою нечто вроде клина, и сделать его можно в любой кузнице. Клин прикрепляется к рельсу. Наткнувшись на него, поезд неизбежно летит под откос. Благодаря этому изобретению только за одну неделю спущено семь поездов. Теперь этот клин полностью испытан и может пойти в серийное производство. На послезавтра Зорин приглашает к себе в отряд всех подрывников соединения, хочет познакомить их с этой новинкой.
– Надо будет сообщить и партизанам соседних районов. – Камлюк увидел на дороге одинокие, медленно ехавшие сани новых путников. – Вон еще кто-то. Какое движение, хлопцы, на наших партизанских дорогах!
Встречные сани приблизились. Назвав пароль, из них вылез среднего роста человек. Заметив, что он прихрамывает, все сразу Определили:
– Ковбец.
Да, это был Рыгор Ковбец. Он подошел и, приподняв руку, громко воскликнул:
– Доброй ночи!
– Поклон, Рыгор Константинович, – ответил Камлюк. – Почему доктора так поздно разъезжают здесь?
– Как почему? У нас срочные дела. Я сегодня человека спас, а вы спрашиваете – почему разъезжаю.
– Что, раненому помог? – поинтересовался Мартынов.
– Нет, тут другое.
– Расскажи, брат, толком, – попросил Злобич.
– Толк тут простой. Прибегает сегодня под вечер к нам в медчасть одна женщина, христом-богом молит – сестра ее уже вторые сутки никак не может разродиться, просит помощи. Я – к Струшне, а тот дает команду – поезжай, помоги.
– Ну и как, удачно все кончилось? – спросил Камлюк.
– На славу. Чудесного мальчугана родила женщина. Восьмой у нее по счету.
– А где отец?
– Партизанит. В отряде Поддубного. Может, знаете – Капитон Макареня? Пожилой такой. Счетовод.
– А-а… Как не знать. Хорошо воюет! – ответил Камлюк.
– Что и говорить, мастер на все руки, – добавил Сенька Гудкевич и засмеялся.
В морозном воздухе слышались бодрые голоса, смех. А когда веселое настроение улеглось, все вдруг, как по команде, взглянули в звездную синеву неба, – занятые разговорами, они только теперь услышали гул самолетов. Некоторое время они прислушивались к шуму моторов, потом оживленно заговорили:
– Наши!
– Вот разлетались!
– Каждую ноченьку!
– Хорошо, хлопцы, очень хорошо! – восторгался Камлюк, прислушиваясь к гулу моторов.
Он несколько минут мечтательно смотрел в небо, на самолеты. Они шли высоко, спокойно ныряя в прозрачных, разорванных ветром облаках, и постепенно скрывались вдали.
– Догоняй, Сенька, самолеты! – возбужденно проговорил Камлюк. – Сколько дел впереди, а мы тут тары-бары развели. Поехали!
Все заторопились.
И снова время от времени при встречах слышится на этой ночной партизанской дороге:
– Из отряда Ганаковича.
– Из отряда Зорина.
– Гарнаковцы.
– Поддубновцы.
И так почти на каждом километре, от деревни к деревне. Десятки встречных – и у всех разнообразные задания, большие заботы.
– Сколько нас! – обрадовался Злобич, откинувшись на спинку саней. – По какой дороге ни поедешь – везде наши. Из всех деревень выгнали гитлеровцев. Загнали их, как в западню, в Калиновку.
– Зверь в западне, но не добит. А для нас – это половина дела, – с ноткой неудовольствия в голосе отозвался Камлюк. – Знаешь, что мне сказали деды в одном колхозе? «Доколе, спрашивают, будете ездить вокруг Калиновки, почему не выгоняете из нее оккупантов?» Как тебе это нравится?
– Здорово! Радоваться надо таким требованиям!
– Конечно, радоваться. Только народу мало пользы от одной такой радости – нужны действия и действия!
– Так мы же не бьем баклуши. Каждый день, каждую ночь где-нибудь да ударим… Вот и сегодня наши у Заречья работают…
– Только бы успешно прошло! – подхватил Камлюк. Он мысленно перенесся к Заречью, увидел Струшню, который сгорбившись продвигается во тьме, ведя на врага партизан. – Я почему-то беспокоюсь… Понимаешь, что значит для нас ликвидировать зареченский гарнизон! Это же фундамент для будущего боя за Калиновку.
– Разобьют. Подготовка была проведена основательная. Да и руководство какое: Струшня повел!.. И Гарнак там, и Новиков… – Злобич бросил взгляд на желтый циферблат своих ручных часов. – Через сорок минут бой.
– Пусть будет тебе, Пилип, удача! – как-то таинственно произнес Камлюк, потом повернулся к Злобичу и добавил: – Знаешь, Борис, как много в моем сердце тепла к Пилипу Гордеевичу…
– Все партизаны готовы носить его на руках.
– Любят. И есть за что… Давно я с ним работаю вместе, хорошо узнал его. Трудолюбивый, вдумчивый и какой скромный… Работать с ним – одно удовольствие: с полуслова понимаем друг друга.
Камлюк умолк, задумался.
Лошади быстро пробежали кустарник и вынесли сани в открытое поле. С пригорков катились обжигающие волны студеного ветра. Справа промелькнула придорожная горбатая верба. Впереди в вихре снежной пыли замаячили крылья ветряной мельницы.
– Вот и родные места, – тепло проговорил Злобич.
– Да, считай, приехали. Минуем только Живой мостик, а там до деревни – рукой подать.
– Говорите – Живой мостик? – переспросил Злобич. – И вам он известен?..
– А что удивительного? Где только не ходил, куда не лазил! Особенно теперь, во время войны… Ну, и этот Живой мостик знаю… Он мне крепко запомнился. Здесь у меня когда-то было одно происшествие. Киномехаником тогда работал… Ехал в вашу деревню показывать кинокартину. Дело было вечером. Не заметил, что мостик поломанный… ну и ясно: и конь, и телега, и я с киноаппаратурой – полетели в ручей. Выбрался я из грязи, как черт, мазаный… Вот какую память оставил по себе этот мостик, – засмеялся Камлюк.
– А знаете, почему он называется Живым? – сдерживая смех, спросил Злобич.
– Рассказывали люди. Будто так называется родник, что вблизи, под пригорком.
– Правильно. И надо сказать, чудесный родник. Воду из него люди на лекарство берут.
– Пил изредка, когда проезжал по дороге. Вода исключительная. И, видимо, действительно в ней есть что-то целебное, – Камлюк помолчал, а потом горячо продолжал: – Земля наша, Борис Петрович, богата, но только мы ее еще недостаточно исследовали. Ну кто бы, скажем, когда-то мог подумать, что на поле вашего колхоза есть такие огромные залежи глины? А мы нашли ее, когда стали искать. Смотри, если бы не война, тут бы уже завод выстроили черт знает какой. Вот так и всюду. Надо больше искать, изучать. Признаться, я об этом часто думаю во время таких вот поездок… Кончится война – обеими руками возьмемся за это дело. Каждый кусок земли исследуем. Возьмем от нее все, чем она богата. И тогда увидишь, как заживут наши люди.
Злобич слушал Камлюка и не заметил, как въехали в деревню. Окрик патруля вывел его из задумчивости.
– Из какого отряда? – крикнул Сенька патрулю.
– Из дружины самообороны.
Камлюк, услышав ответ, с удовлетворением отметил:
– Кравцов старается: организовал охрану как следует.
Деревенская улица была завалена снегом. Где вдоль, где поперек ее пересекали покатые сугробы. А полевой ветер нес с огородов все новые волны снежной пыли и в бешеном вихре кружился у заборов и домов, мгновенно засыпал следы от полозьев и конских копыт. Увязая в снегу, кони храпели от напряжения. Против двора Злобичей снега было особенно много. Огромный сугроб почти до самого верха закрывал ворота, тянулся вдоль двора, гребнем, упираясь в забитые досками окна дома.
– Запустел двор, обезлюдел, – сказал Камлюк.
– Да… – ответил Злобич, сдерживая легкий вздох. – Вот уже больше года прошло, как он осиротел. Мать иногда навещает его и все рвется переселиться назад из Бугров.
– Не стоит торопиться, там спокойней.
Сани повернули в переулок, к пустующим помещениям бывших колхозных ферм. Камлюк и Злобич на ходу соскочили с саней и пошли ко двору Яроцких.
– Открывай, Борис, – сказал Камлюк, когда они остановились у ворот. – Ты ведь здесь, как хозяин.
– Сейчас.
Когда-то Борис знал секрет, как с улицы отпирать эти ворота. И теперь он немедля просунул руку в отверстие. Пальцами нащупал щеколду, отодвинул ее, затем отбросил кол-подпорку. И сразу ветер с огромной силой рванул ворота, ударил ими о стену клети. Борис услышал, как скрипнула в сенях дверь.
– Кто это тут хозяйничает? – послышался голос с крыльца.
– Свои, дядька Макар.
– А-а… Чего же это ты ворота ломаешь? – пошутил старик, протягивая руку Борису. – Почему так поздно? Андрей заждался… – и, увидев Камлюка, заспешил к нему. – Кузьма Михайлович, в хату, в хату скорей. Поди ведь, замерз.
– Еще бы не замерзнуть. Такая холодина, – вмешалась в разговор Надя, которая вслед за отцом выбежала во двор.
Все пошли к крыльцу, но вдруг остановились, подняли головы: с запада, со стороны Калиновки, послышалась сильная стрельба. Камлюк и Злобич, как по команде, взглянули на свои ручные часы, одновременно проговорили:
– Как раз…
Стрельба была сильной; казалось, она ведется где-то совсем недалеко. В морозном воздухе гудело, грохотало от треска автоматных и пулеметных очередей, от частых разрывов мин.
Все минут десять стояли во дворе, прислушиваясь к стрельбе.
– Пусть будет тебе, Пилип, удача! – глядя на запад, тихонько промолвил Камлюк и первым пошел к крыльцу.
10
Камлюк и Злобич заперлись в задней половине хаты и больше двух часов беседовали с Андреем Перепечкиным. Для партизан, по очереди карауливших на улице, да и для всех тех, кто не спал в передней половине хаты, это время показалось вечностью.
– И о чем столько разговаривать? – поглядывая на потемневший циферблат ходиков, беспокоился Макар.
– Наверно, есть о чем. Кузьма Михайлович зря не будет задерживаться, – ответила Надя, штопая рукавицы Бориса.
– Правильно, – поддержал ее Сенька Гудкевич, только что вернувшийся с поста. – Пустых разговоров он не любит. Вы, дядька Макар, видимо, плохо знаете его.
– Как это – плохо? – сварливо запротестовал старик, разглаживая свою пышную бороду. – Если хочешь знать, я помню его вот таким… вот… – протянул он ладонь низко над полом. – И его отца-покойника, пусть будет ему пухом земля, знал. Были добрыми знакомыми. Бывало, когда ездил на ярмарку в Калиновку, обязательно к нему на постой заезжал. Увидит Михайло – от радости не знает, в какой угол меня посадить. Чарку достанет, примет по чести. Вот какой был человек. И сын у него такой же приветливый. На моих глазах вырос человек… А вы говорите – не знаю!..
Неизвестно, как долго ворчал бы дядька Макар, если бы вдруг не скрипнула дверь и на пороге не показался Камлюк. Все утихли, ожидая, что он сейчас начнет укорять их за поднятый шум. Но Камлюк обвел всех спокойным взглядом своих прищуренных глаз и сказал:
– Ну, вот и закончили. – Он посмотрел на старика, усмехнулся и добавил: – Дайте им, дайте как следует, дядька Макар!
Вскоре партизаны покинули деревню. Первым выехал Андрей Перепечкин, он торопился к утру попасть к своему другу в Подкалиновку, откуда этой ночью незаметно приехал в Ниву.
Прощаясь с Надей, Борис сказал:
– В ближайшие дни никуда не отлучайся. Будешь очень нужна.
11
Под утро погода установилась. Ветер не гонял больше по земле снежные тучи, он словно притаился где-то за лесами и пригорками, собирая силы для очередной атаки. Только изредка, наскоками, он подымал на гребнях сугробов пушистый снег и бил в лица тугим морозным крылом. Когда из-за леса показался желто-красный диск солнца, погода совсем установилась, но мороз как будто покрепчал.
На выгоне деревни Бугры партизаны один за другим соскакивали с саней и, подгоняя лошадей, бежали за ними, согреваясь на ходу.
– Какой холодище! – сказал Камлюк, растирая ладонью свое посиневшее лицо. – Проворонь – без носа останешься. И шуба не поможет! А ну, давай наперегонки – сразу согреемся. Лови! – весело крикнул он, слегка ударив Злобича по плечу.
Разгребая валенками рассыпчатый легкий снег, он ловко обогнул сани и побежал по дороге. Он проваливался в сугробы, но сразу же, охая и хохоча, выскакивал из них. Его веселое настроение передалось всем: и тем, кто бежал за санями, и тем, кто в них сидел. Партизаны с любопытством следили за этим состязанием. Некоторые кричали Злобичу:
– Давай, Борис, давай!
– Не подведи молодежь!
Но вот Камлюк добежал до крайней хаты Бугров и остановился. Выдохнув клуб пара, он взглянул на подбежавшего Злобича и громко проговорил:
– Согрелся!.. Хватит!.. Да и люди вон у колодца. Увидят – еще подумают, что Камлюк от фашистов убегает.
Люди, поившие у колодца лошадей, заметили его со Злобичем. Высокий мужчина, откинув с головы брезентовый башлык, весело крикнул:
– Победителю по бегу – ура!
– Да это же Пилип! – обрадовался Камлюк.
– Все бодрые. Видно, возвращаются с успехом, – сказал Злобич.
Камлюк встретил Струшню радостно, словно давно не видел его. Протягивая вперед руки, он еще издали спросил:
– Ну как, Пилип? С чем поздравлять?
– С полной победой, Кузьма. Был в Заречье гарнизон – и нет гарнизона. Тяжело было, измучились ужасно, но зато дело сделали. Накрыли гитлеровцев, как сонных куропаток, – никто не убежал! Сожгли казарму, взорвали мост. На прощание дали несколько пулеметных очередей по Калиновке – и айда назад… Сведения Андрея исключительные. С ними – как с компасом… – Струшня вдруг помрачнел, насупил густые заиндевевшие брови. – Есть жертвы. Четверо раненых. Новиков…
– Ранен? – встревожился Камлюк. – Тяжело?
– Ранен в ногу. Легко. Но около месяца придется пролежать…
– Да-а… Где же он?
– В лагере. Отправили их сразу, без остановки… Ну, а у вас как дела? Виделись с Андреем?
– Все в порядке. Расчеты будущего боя сделаны. Теперь скорей в лагерь. Надо собраться, план налета уточнить… Ну, а потом… потом, как Маяковский сказал: «Ваше слово, товарищ маузер», – оживленно проговорил Камлюк и, поздоровавшись с Гарнаком, подошедшим к ним, опять повернулся к Струшне. – Коней поите – видно, отдыхали здесь?
– Да, сделали небольшой привал. И вам не мешало бы немного обогреться.
– Согрелись, ты сам был не только свидетелем, но и судьей нашего бега, – пошутил Камлюк и, окинув всех быстрым взглядом, уже серьезно добавил: – Нет, лучше поскорей поедем. Садись, Пилип, ко мне в сани, за дорогу кое-что обсудим.
– А ты, Борис, давай ко мне, – предложил Гарнак, – вам тесно будет со Струшней.
– Да уж придется пересесть… Не стоит рисковать жизнью – Пилип Гордеевич еще задавить может, – засмеялся Злобич и пошел вслед за Гарнаком к саням, в передке которых, держа натянутые вожжи, стоял на коленях Сандро Турабелидзе.
Они сели и, пропустив вперед сначала головных дозорных, а потом сани с Камлюком и Струшней, тронулись с места. Сандро отпустил вожжи, и лошадь, храпевшая до этого от нетерпения, побежала быстрой рысью.
Некоторое время ехали молча. Потом Гарнак, тронув за плечо Турабелидзе, попросил:
– Расскажи-ка, Сандро, о своем бугровском происшествии. Что это у тебя получилось со стариком? Чего ты шумел? – и, взглянув на Злобича, шутливо продолжал: – Знаешь, Борис, наш Сандро чуть не набедокурил в Буграх. Пошел с хлопцами греться в одну хату, а я на улице с разведчиками задержался. Стою, даю указания и вдруг слышу – кричит мой Сандро, ругается. Что это, думаю, с ним, чего разбушевался? Может, помощь нужна. Только подбежал к хате, а он сам выскакивает на улицу, кричит, плюется! Стал было мне рассказывать, что с ним случилось, да в это время вы как раз появились на выгоне, помешали… – Гарнак снова тронул Сандро за плечо. – Расскажи-ка, чего ты разбушевался там?
Сандро повернулся к Гарнаку и Злобичу и, слегка улыбаясь, ответил:
– Встретился с одним старым знакомым, ну и вскипел, схватился с ним.
– С кем же это? – полюбопытствовал Злобич.
– Я вам как-то рассказывал о нем… Из плена вместе пробирались.
– А-а… Значит, ты с Никодимом Космачом схватился?
– Да… Я и фамилию его уже забыл. Давно было…
– А разве после того ты не встречался с ним?
– Представьте – не встречался, хоть десятки раз приходилось бывать в Буграх. И вот сегодня захожу с ребятами в хату, смотрю – сидит за столом бородач, а перед ним полная сковорода сала жареного и миска картошки отварной. Сидит он, макает картошку в жир и жрет… Смотрю я на его щербатый рот, на бородавку под левым глазом и думаю – он. Потом спрашиваю: «Ну как живешь – не тужишь?» А он аж подскочил, залепетал, что, мол, сначала не узнал меня… Ну и хитрый! – Сандро немного помолчал, получше уселся на передке саней и продолжал: – Стал он ходить, вокруг нас, как сват вокруг невесты. За стол приглашает, жену в кладовую за самогоном послал, про Сталинград, про партизан стал заговаривать…
– Это еще терпеть можно. Что же тебя взорвало?
– Позорные слова он говорил. Спрашиваю его, когда он к партизанам присоединится, воевать, значит, а он мне: «Сначала надо сарай как-нибудь достроить». Ну не тупица ли, не шкурник ли? Разошелся я и давай его словами рубить вдоль и поперек. Ну и дал я ему!..
– И от выпивки отказался? – захохотал Злобич.
– Гори он на медленном огне со своей сивухой!.. С другим человеком я бы выпил, а с ним разве можно? Возненавидел его поганую собственническую душу. Даже греться не стал в хате.
– Ну, коль так, не беда, не могу упрекнуть, – сказал Гарнак. – Такого типа не грех выругать!
Пока разговаривали, миновали поле и въехали в лес. Здесь, в затишье между деревьями, дорога почти совсем не заметена снегом. Выглаженная полозьями саней, она ярко поблескивала перед глазами, буро-рыжеватой лентой бежала в глубь леса.
Днем и ночью на этой дороге можно было видеть пеших и конных людей: это партизаны отрядов, действующих на Калиновщине, это связные из соседних районов и областного подпольного центра. Здесь пролегает путь в глухую лесную деревню Смолянку, где при бригаде Гарнака базируется штаб соединения.
По сосновому бору, огромному и густому, вьется знакомая дорога. В лесной чаще царит вечный мрак и тишина. И если бы не редкие брызги солнечных лучей, которые пробиваются сквозь темно-синие вершины деревьев, если бы не одиночные крики каких-то птиц, можно было бы подумать, что день еще не начинался.
Около пяти километров ехали в этом лесном полумраке. Наконец между деревьями замелькали просветы, а потом открылась знакомая поляна, на которой стояли хаты Смолянки. Невдалеке, вправо от деревни, на ровной и гладкой площадке – партизанском аэродроме – виднелось десятка три людей, несколько подвод и множество ящиков и мешков на снегу. Люди переносили грузы и складывали на подводы.
– И сегодня был самолет! – восторженно проговорил Гарнак, поглядывая на аэродром. – Третью ночь подряд. Сколько оружия нам присылают!
– И в какое время! – подхватил Злобич. – Когда все внимание, все силы брошены на Сталинград…
– Значит, – разрешите вмешаться в вашу беседу, товарищи командиры, – значит, склады у нашей родины ничего себе! – приподнято сказал Сандро и, взглянув вперед, на опушку леса, порывисто вскочил на ноги. – Смотрите, что там делается!..
– Где?
– В нашем лагере и в Смолянке! Смотрите!
Злобич и Гарнак тоже вскочили на ноги. Держась за спинку санок, они внимательно всматривались вперед. Действительно в партизанском лагере происходило что-то необычное. Люди толпились возле своих землянок, бросали вверх шапки, обнимались. Такое же возбуждение царило и на улицах Смолянки, где население деревни и партизаны перемешались в одной бурливой, неспокойной толпе.
Теперь за тем, что происходит в лагере и в деревне, наблюдали не только Злобич, Гарнак и Сандро, а и все, кто был в колонне. Партизаны стояли в санях, ехали рысью, держась кто за спинки санок, а кто друг за друга. Никто в колонне не знал, почему такое оживление в лагере и в деревне, но каждый догадывался, какая долгожданная весть могла так всколыхнуть людей.
Лошади стремительно приближались к лагерю. Над поляной стоял шум и гул. Два крылатых слова звучали над людской толпой:
– Сталинград!.. Победа!..
