Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
19
– Товарищ командир!.. Товарищ командир!.. – кричал Поддубному его адъютант, прибежав на кладбище с окраины Родников. – Надо отходить! Колонны уже ушли… Товарищ командир!..
Но Поддубный ничего не слышал. Он лежал за могильным холмиком и видел только вражеские фигуры, которые надвигались из темноты бесконечными цепями. По этим фигурам он теперь строчил очередями из ручного пулемета.
Поддубный лег к этому пулемету недавно, когда во взводе больше не осталось пулеметчиков… Сколько горячих, сильных рук сжимало сегодня это грозное оружие… Первые, вторые номера… Командир отделения… Командир взвода… Кто погиб, кто ранен… Поддубный застонал от ярости.
В диске кончились патроны. Поддубный стал менять его и в это время заметил адъютанта.
– Надо отходить, а то в мешке очутимся! Соседи наши…
– Чего ты причитаешь? – злобно перебил адъютанта Поддубный. – Видишь, сколько их… Только и поработать нам!.. Беги во второй взвод, передай – пробраться по приречным зарослям в тыл фашистов, ударить им в спину! Узнай и об арьергардных группах. Где они?.. Выполняй!
Адъютант побежал, а Поддубный, переменив диск, снова припал к пулемету.
Сюда, на окраину Родников, противник стянул значительные силы. Во время одной из контратак партизаны захватили в плен унтер-офицера. На допросе он сообщил, что у большака сосредоточено больше двух полков эсэсовцев. Поддубного передернуло, когда он узнал, что только против двух его взводов немецкое командование бросило целый батальон.
– Идиоты! Бросайте хоть два, хоть три батальона – все равно не пройдете! – взглянув в сторону позиций противника, он зло выругался и приказал: – Стоять насмерть!
За время продолжительного и тяжелого боя поддубновцы доказали, что они могут стоять насмерть. Им пришлось держать оборону на самых ответственных и решающих участках: одному взводу – вокруг дороги, что ведет на Ниву, второму – у переправы через речку Роднянку, перед самым мостом. Противник бесконечно повторял огневые налеты, потери в рядах поддубновцев увеличивались. В отделениях оставалось по два – три человека, но они ни на шаг не отступали от своих позиций. И каждый раз, когда противник после огневого налета бросался в атаку, они, грозные и страшные в своем гневе, словно сказочные богатыри, поднимались от земли и отбивали нападение.
К Поддубному поступали нерадостные вести о потерях, о нехватке патронов, о слабых местах в обороне. От этих сообщений он только еще больше входил в ярость.
Вернулся адъютант.
– Второй взвод отрезан от нас и оттеснен к большаку! Арьергарды проходят через Родники.
– Что-о?! – повернул голову Поддубный, выпустив из рук пулемет. – Уже арьергарды проходят?.. Дьяволы они! Почему же нам не сообщили?
– К нам ехал посыльный, я встретил его.
– А-а… – протяжно произнес Поддубный и, увидев, что к кладбищу продвигается новая цепь противника, снова припал к пулемету; он дал несколько очередей и затем, прекратив на мгновение огонь, крикнул адъютанту: – Передай отделениям – пусть отходят. Через деревню! Ты же держи коней наготове!
– А вы? Прикрывать отход? Может быть…
– Выполняй приказ! – сурово остановил адъютанта Поддубный и переменил диск.
Адъютант устремился вдоль позиции. Где полз, где делал перебежки. Передав отделениям приказ об отходе, он поспешил к выгону, вблизи которого, в глубоком яру, стояли на привязи кони.
Партизаны выходили из боя. Группками они пробегали по выгону, направляясь к большаку. Адъютант проводил их взглядом и стал смотреть в сторону кладбища. Шли минуты, а Поддубный все не показывался. Стрельба возле кладбища утихала… Адъютант тревожно всматривался во мглу. И вдруг при свете взвившейся в небо ракеты он заметил невдалеке от себя множество фигур. Они приближались к деревне по приречной низине. Некоторые из них продвигались к кладбищу. Адъютант заспешил к Поддубному.
– Товарищ командир! Гитлеровцы вступили в деревню!
Увлеченный стрельбой, Поддубный ничего не слышал. Тогда адъютант сильно толкнул его в плечо и закричал уже возле самого уха:
– Нас окружают!
– Не бойся, прорвемся! – воскликнул Поддубный и, выпустив длинную очередь, наконец оторвался от пулемета, вскочил на ноги. – Пошли!.. Вот уж дал, так дал этим гадам!
Они мгновенно очутились возле своих коней, сели в седла и стремительно выскочили из яра. Но сразу же остановились: перед ними в темноте двигались по выгону колонны противника.
– Здорово же мы отстали от своих, – пробормотал Поддубный.
– Давайте огородами объедем Родники, – посоветовал адъютант.
– Глупости! Только время потратим. Лучше рванем прямо, проскочим в темноте, – ответил Поддубный и, держа наготове ручной пулемет, решительно направил коня к деревне.
Адъютант почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, но ни на секунду не задержался на месте. «Ничего, сначала всегда боязно, – успокоил он себя. – Разве мне привыкать? Чего только не пережил с Поддубным!..»
Гитлеровцы входили в деревню. Шли пехотинцы, грохотали повозки, по краю дороги проезжали всадники и мотоциклисты. В этот шумный поток влился и Поддубный с адъютантом. Они проехали по центральной улице с полкилометра и перед сельской площадью повернули в сторону, в один из приречных переулков. Поддубный, видимо, намеревался пробраться через речку вброд и напрямик попасть к большаку. Но от этого намерения пришлось отказаться: вдоль речки цепями продвигались гитлеровцы, освещая ракетами окрестность. Поддубный повернул коня от приречья. Въехали в один переулок, потом во второй, кружились по темным, пустым местам несколько минут, наконец, попали к мосту. Пока что все шло неплохо, так, как, пожалуй, и не думалось там, на выгоне. Но только они проехали мост, раздался окрик:
– Хальт!
На дороге чернело несколько фигур. Поддубный заметил их и, не ответив, пришпорил лошадь и выпустил из пулемета очередь. Ударил из своего автомата и адъютант. Стреляя, они молниеносно рванулись вперед. Фашисты опомнились не сразу и с опозданием открыли огонь.
Поддубный и адъютант мчались галопом, хотелось скорей уйти от опасности. Упругий ветер бил в лица, шумел в ушах. Они перевалили пригорок и понеслись вниз.
Подковы гулко застучали по доскам мостка. И в этот момент вдруг что-то невидимое, но упругое больно ударило по лицу, по груди, рвануло назад, выбросило из седла.
– Хальт!
– Стой!
Эти приглушенные окрики, как и стон адъютанта, Поддубный отчетливо услышал в первую секунду, когда полетел на землю. В следующее же мгновение он, ударившись затылком о доски, потерял сознание. Не чувствовал, как на него навалилось несколько человек, как поволокли с дороги…
Придя в себя, он увидел вершины сосен, силуэты людей, услышал немецкую речь. Он рванулся, но напрасно – руки и ноги были связаны. В отчаянии Поддубный забился по земле. Свет фонарика ослепил его, и тот, кто осветил, пристально взглянув на Поддубного, воскликнул:
– Это же мой знакомый! Вот так улов! Здорово, друг ситцевый!
– Тьфу, полицейская морда! – плюнул Поддубный в лицо Бошкина.
20
Ночь кажется совсем короткой, если заполнена боевыми заботами. На исходе дня она окутает просторы своей звездной плащ-палаткой, охладит утомленную дневной жарой землю и вскоре, предупрежденная первым птичьим свистом, поспешно отступает в лесные чащи, торопится, дыша клубами белого тумана.
Рассвет застал Злобича с обозом вблизи Бугров, при выезде из леса. Часа два они пробирались по лесной дороге, узкой, затемненной кронами столетних деревьев, и когда выехали в поле, восход солнца явился для них приятной неожиданностью.
– Утро! Подкралось незаметно, как партизан на «железку», – щурясь, сказал Злобич хрипловатым от бессонницы голосом.
– В таком лесу трудно заметить, – откликнулся Сандро, ежась от утренней прохлады.
– Поехали быстрей, надо торопиться, – Злобич оглянулся на подводы, выезжавшие из леса, и подогнал коня.
За ночь они проехали около пятнадцати километров. Позади остались большак, кольцо блокады, стрельба, пожары. Теперь отряды соединения двигались в пущу на отдых. Раненые знали об этом, и Злобич видел, как все они заметно повеселели, подбодрились. Кое-где слышались шутки, приглушенный смех, меньше стало стонов.
От Бугров несло гарью и дымом. На месте построек торчали обугленные пожаром трубы. Вдоль улицы в немом оцепенении стояли почерневшие деревья. Ветер поднимал с пожарищ облака пепла, застилая ими все вокруг. «Что с мамой, сестрами?» – думал Злобич.
Он пришпорил коня и поскакал вперед. Шагах в трехстах от него ехали три всадника – головные дозорные. Злобич видел, как они галопом влетели в деревню. Улица была безлюдной. Дозорные пронеслись по ней, повернули назад и вдруг, резко осадив коней, стали пристально всматриваться в сторону огородов, на луга. Некоторое время смотрели молча, а потом, размахивая руками, протяжно закричали:
– Го-го-го-о!.. Возвращайтесь!.. Свои!..
Сдерживая коня, Злобич посмотрел туда же и увидел, что от деревни к лесу бежали люди. Дозорные криками пытались их остановить.
Вдруг из-за придорожных кустов послышался громкий возглас:
– Борис Петрович!
Конь испуганно рванулся в сторону, с головы Злобича слетела фуражка, и он едва удержался в седле. Осадив коня, Злобич сердито обернулся. Но гнев его мгновенно пропал: на дороге стоял Макар Яроцкий.
Злобич соскочил с коня и обрадованно протянул старику руку.
– Как вы сюда попали?
– А, молчи, это целая баталия… Был в Буграх. Смотрим – обоз едет. Ну, подумали, опять фашисты – и кто куда. Некоторые к лесу, а я сюда бросился. Спрятался в кустах, поглядываю на обоз и думаю: что-то не похоже на гитлеровцев. А тут как раз ты… Прости, что я так выскочил. От радости забыл, что могу испугать коня.
– Что дома?
– Натворили там горя басурманы, колом им земля! Полдеревни сожгли, на людей набросились, как бешеные собаки!
– А вы как уцелели?
– Отнес Василька к матери – погиб мальчик, смотрю – гитлеровцы нагрянули в деревню. Я свою старуху за руку – и убегать… сюда, в леса.
– А Надя?
– Надя?! – с горечью воскликнул дядька Макар.
Некоторое время он стоял в оцепенении, потом порывисто склонил голову, чтобы скрыть слезы. Борис почувствовал, что и сам заплачет, если еще хоть с минуту помолчит.
– Ну, говорите, что с ней!
– Осиротели мы. Забрали басурманы доченьку. Люди говорили, что Бошкин захватил ее.
Сердце Злобича больно сжалось. Он тяжело вздохнул и, потянув за повод коня, тронулся с места.
Шли молча. Ни о чем не хотелось говорить. «Надька, ты будешь моя», – вдруг вспомнились Борису слова, которые не раз Бошкин говорил Наде. Какой ретивый! Нет, собака, ты в силах ее замучить – на это у тебя, как и у всех твоих друзей по разбою, хватит умения, но ты ничего от нее не добьешься.
Борис так задумался, что не заметил, как вошел в деревню, не видел, что улица заполняется людьми, вернувшимися из леса.
– Борис! Братик! – вывел его из задумчивости звучный голос.
Навстречу бежала Верочка. Из ее глаз, блестевших радостью, катились слезы. Бросившись к Борису, она обняла его и прижалась к груди.
– Мы так боялись за тебя. Мама глаза выплакала. Такие бои теперь…
– Да, всем хватило горя. Как мать, Параска с детьми?
– Целы! Мы в лес убежали… Схватили по узлу – и из деревни. Все сгорело у нас, одна только баня осталась. Но чего горевать? Наживем! Правда?
– Правда, оптимистка ты моя. – Борис прижал к себе сестренку и поцеловал.
– А кто не пошел в лес – погибли, а иных угнали. Я очень боялась, что меня могут схватить и погнать. Это же как на смерть. Правда?
– Правда, – вздохнул Борис и, увидев мать и старшую сестру с детьми, спешивших к нему, рванулся им навстречу.
Сдержанно, без слез, встретила мать сына. Она перенесла столько горя, столько плакала в эти дни, что в ее глазах, сухих и ввалившихся, не нашлось в этот момент ни одной слезинки. Она молча обняла сына, уткнулась лицом в его небритую щеку и так простояла некоторое время. Затем разняла руки и, отступив на шаг, с нотками гордости в голосе сказала внукам:
– Смотрите, дети, какой ваш дядя!
Борис взял младшую племянницу на руки и вместе со всеми пошел ко двору Параски. Несколько минут постояли над пепелищем, размышляя о том, как жить дальше. Лучи солнца щедро заливали своим светом груды угля, блестели на обожженных деревьях.
Борис не мог задерживаться. Надо было вести людей в лагерь. Он попрощался с родными, пообещав навестить их в скором времени, уехал.
На выгоне, наблюдая за партизанским обозом, стояли дядька Макар и тетка Арина.
– Куда же нам теперь, Борис?
– Пристраивайтесь пока к обозу, – ответил Злобич, здороваясь с теткой Ариной. – Приедем на место – уладим…
Минуя телеги, он заторопился в голову колонны. Ехал и думал о том, что увидел сейчас в сожженных Буграх. В памяти звучал жалобный голос дядьки Макара, припоминался горестный вид и его, и тетки Арины. Этого нельзя: было забыть.
Въехали в лес. Вдруг сзади послышался оклик:
– Товарищ комбриг!
Злобич взглянул назад, остановился. Его догонял Тихон Закруткин. Связной вспотел, тяжело дышал.
– Вот приказ. Об ударе по железной дороге, – сказал Закруткин и, подъехав вплотную к комбригу, передал ему пакет. – А второе…
– Что такое?
– Не стало Сергея Поддубного. Говорят, погиб возле Родников.
– Что-о? Врешь! – подскочил в седле Злобич. – Не может быть!
– И мне не хочется верить… Но что поделаешь… Его бойцы рассказывали…
Мрачный и сосредоточенный, Злобич неподвижно сидел в седле, словно прислушиваясь к той буре, что все яростнее и яростнее клокотала в его душе.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Перевод А. Островского.
Отзвуки фронтовых боев катились от Десны далеко на запад, гулким эхом отдавались в каменистых кручах Сожа, звенели в стройных борах. Канонада наступления, о котором Белорусь прежде знала только по сводкам, теперь гудела у самого порога.
– Какая сегодня сводка? – проезжая утром через деревню Смолянку, подслушал Борис Злобич разговор двух стоявших на улице стариков.
– А ты не слышишь разве? – отвечал другой и, протянув руку в сторону, откуда доносился фронтовой гром, прибавил: – Вон передает Москва. И что ни день – все громче. Слушай!
Слова эти, сказанные как бы мимоходом, будто о явлении совершенно обыденном, прозвучали для Бориса особенно значительно. Советская родина изо дня в день языком орудий убедительно говорила о своей возросшей силе и мощи, укрепляла веру людей в то, что день окончательной победы над врагом не за горами.
Калиновщина готовилась к встрече фронта. Колхозники спешили закончить сбор урожая, складывали его в малоприметных местах. Намолоченное зерно, предметы домашнего обихода, сельскохозяйственный инвентарь закапывали в ямы на усадьбах, в садах, прятали в тайники. Строились новые блиндажи, подновлялись старые. В лесах выбирали глухие места, где можно было бы схоронить скотину. Это были дни, когда хаты и дворы опустели, деревни притихли, затаились, как перед грозой.
Партизаны готовились к последним, решающим боям. Когда им удалось оторваться от противника, они собрались в глуши Зубровской пущи, неподалеку от деревни Бугры, чтобы отдохнуть несколько часов, привести себя в порядок и затем двинуться на выполнение нового задания.
– Товарищи! Отдохнули немного и будет, – говорил после полудня Злобич, собрав у штабной палатки командиров и политруков своей бригады. – Сводку сами слышали – Брянск освободили. Хоть враг и обречен, но он еще огрызается… Он намерен взять реванш на Десне. Об этом свидетельствуют донесения нашей разведки. С севера и с юга гитлеровцы перебрасывают к Брянску свою технику, целые войсковые соединения. Через нашу Гроховку один за другим проходят поезда. Не раз громили мы противника на этой магистрали, разгромим и сейчас… Будет это сделано и еще с одной целью – оттянуть силы противника от партизан соседних районов. – Злобич помолчал немного и закончил: – Вот такая перед нами задача от Центрального штаба… Итак, рейд на железную дорогу! Какие будут вопросы?
– Когда выступать из лагеря?
– Какое иметь при себе оружие?
– Что с Поддубным и Надей?
Вопросов было много, и на все он ответил, ничего не сказав только о Наде и Поддубном.
Утром разведчики обнаружили на родниковском большаке адъютанта Поддубного. Он был убит. А где же сам Поддубный? Одни думали, что фашисты его убили, а тело спрятали. Другие говорили, что он, видимо, захвачен в плен.
– Так как же с Поддубным? – опять спросил Погребняков, когда Злобич умолк. – Узнали о нем что-нибудь?
– Кабы узнали, сказали бы, – не выдержал командир отряда Калина. – Почему у тебя, Погребняков, терпения нет?
– Ты бы наведался в наш лагерь, понял бы, – спокойно отвечал Погребняков Калине и, переведя взгляд на Злобича, продолжал: – Рядом с моим лагерем – поддубновцы. Поглядели бы вы, что у них делается. Готовы на все, только бы разыскать своего командира. Ну, и моих хлопцев разобрало, шумят, просятся на поиски Поддубного, проходу не дают. А что я могу им сказать?
– Как это что? – удивленно переспросил Злобич. – Командование соединения приняло меры к розыску. Вот и разъясни, дисциплины потребуй от горячих голов. Скажи, что не их одних тревожит судьба Сергея.
Разговор закончился, и командиры заторопились к себе в отряды и роты, – нужно было спешно и тщательно подготовиться к выходу на боевое задание. Злобич в задумчивости постоял некоторое время на месте, затем позвал Сандро:
– Седлай коней. Поедем в штаб соединения.
В штабе он хотел уточнить некоторые детали намеченного налета на железную дорогу и, кроме того, надеялся узнать от разведки что-нибудь новое о Сергее и Наде.
Скоро они отправились. До штаба соединения, находившегося сейчас При отряде Ганаковича, было недалеко, километра полтора.
Узкая дорога вилась среди мелколесья и кустарника, огибала огромное моховое болото. Все вокруг дремало в тишине и покое. Ласковый тихий свет послеобеденного солнца золотил побуревшие вершины берез и кленов. С чуть уловимым шорохом падали с деревьев пожелтевшие листья. Сверху изредка долетало далекое журавлиное курлыканье. Вокруг было так хорошо, что Сандро почувствовал, как сердце его наливается легкой грустью, он невольно перенесся мыслью в родные места под Кутаиси…
Злобич всю дорогу был хмур и молчалив. Углубленный в свои мысли, он невидящими глазами смотрел перед собой, изредка бормоча что-то про себя и вздыхая.
– Ах, шени чириме… – то и дело огорченно шептал Сандро, поглядывая на комбрига.
Приехали в лагерь. Злобич передал коня Сандро и направился к штабным палаткам. Первый, кто попался ему на глаза, был Мартынов. Склонившись над самодельным столиком, прилаженным у входа в палатку, Мартынов внимательно разглядывал огромную, как скатерть, топографическую карту и что-то отмечал на ней карандашом. Вид у него был задумчивый и озабоченный. Длинные пряди седых волос свисали на глаза. Они, должно быть, мешали ему, но он, не обращая на них внимания, весь углубился в работу. Только когда к нему подошел Злобич и поздоровался, он очнулся, выпрямился и быстрым движением руки откинул волосы.
– Какие новости, Павел Казимирович? – закончив говорить о деле, спросил Злобич. – Что разузнали о Поддубном?
– Все еще выясняем, – вздохнул Мартынов, хмуря седые брови. – Пока ничего верного нет.
– Как же так? – удивленно пожал плечами Злобич и с некоторой укоризной добавил: – Кому же тогда будет известно, если не вам?
Мартынов чуть улыбнулся одними уголками губ и, тронув Злобича за руку, лукаво подмигнул.
– Ты, уважаемый Борис Петрович, не очень-то ко мне, старику, приставай. Хоть я и «ходячая энциклопедия», как говорят обо мне некоторые выдумщики, но этого знать не могу. Все в свое время. Вот вернутся хлопцы из разведки, доложат – тогда и станет известно.
– Когда же они вернутся? Сколько можно ходить? Видно, надолго забуксовали где-то. Э-эх! У вас при штабе не разведчики, а сядуры. Послали бы вы, Павел Казимирович, к ворожее – в Буграх есть одна такая старуха, – пожалуй, скорее бы все выяснилось, – сердито проговорил Злобич.
– Какой ты скорый! – нахмурясь, укоризненно ответил Мартынов. – Хочешь, чтобы за каких-нибудь пять часов разведка управилась с таким сложным делом. И из твоей бригады несколько человек заняты розысками. Почему же они медлят?
– Сделались такими же лодырями, как и ваши разведчики.
– Лодыри… Легко сказать. Попробовал бы ты поспешить, когда из-за этой блокады так перепутались наши ходы-выходы. – Мартынов минутку задумчиво помолчал, потом добавил: – Из Калиновки пока ничего не слышно, с железной дороги недавно прибыли связные, но никаких новостей о Поддубном не принесли.
– А вообще что рассказывают? Каково положение в Гроховке?
– Говорят, там полно наших людей.
– Каких?
– Тех, что фашисты забрали для отправки в Германию.
– Эге-ге… Тогда нам надо спешить с рейдом, – заметил Злобич, подумав про себя, что, может быть, на станции среди невольниц находится и Надя. – Разгромим станцию и выручим своих.
– Так оно все и планируется. – Мартынов постучал карандашом по разостланной карте и, показывая на Гроховку и ее окрестности, уточнил: – Вот это участок твоей бригады. Как видишь, тут тебе придется разными делами заниматься: и по железной дороге ударить и наших граждан выручать.
– Что ж, постараемся, участок для наступления подходящий. – Злобич склонился над столом и внимательно стал разглядывать карту, расписанную Мартыновым разнообразными значками; он несколько минут изучал детально разработанную боевую операцию, потом, выпрямившись, восхищенно воскликнул: – Вот это мастерство штабиста! Можно – подумать, что вы всю жизнь были не юристом, а военным. Вам бы в Центральном штабе работать.
– Не перехватывай, уважаемый гражданин, – погрозил карандашом Мартынов и, улыбнувшись, пошутил: – Ты лучше уж скажи так, как жена мне недавно с Урала написала.
– А как? – полюбопытствовал Злобич.
– До войны мы ее дома называли начальником семейного штаба. Вот они с дочкой и пишут теперь, что после войны, когда они вернутся из эвакуации, эти функции будут полностью переданы мне, как настоящему штабному работнику. – Морщинистое лицо Мартынова на мгновение осветилось улыбкой и потом опять стало озабоченным. – Есть дело к тебе, Борис Петрович. Для нужд штаба соединения направь в мое распоряжение один свой взвод.
– А разве из других отрядов нельзя взять людей? Почему всегда из моей бригады?!
Мартынов попробовал объяснить ему, но Злобич горячо возражал, просил, спорил, а напоследок, видя, что все его усилия напрасны, стал даже упрекать. Мартынов не прерывал его, молча слушал и только слегка улыбался. Остановился Злобич сам, услышав, что в палатке кто-то засмеялся. От неожиданности Злобич сначала не разобрал, кто смеется, но затем, когда смех повторился, он узнал голос Романа Корчика.
– Вот кто тут по соседству с нами находится! – воскликнул Злобич и, отойдя от Мартынова, заглянул в палатку. – Эге, да он тут не один.
Корчик сидел на постели, сооруженной из сена прямо на земле. В ногах у него, на сером одеяле, лежал букет красных цветов. Рядом с Корчиком, пристроившись на низеньком ящичке, сидела Янина, радистка из отряда Поддубного. Увидев Злобича, она застенчиво опустила глаза и покраснела. Злобичу все стало ясно. Как-то однажды Корчик признался ему, что любит Янину, и жаловался, что она держится неприступно, все переводит на шутку. «Это она тебя проверяет, – сказал тогда Злобич. – Ты люби ее еще крепче и увидишь, как она тогда к тебе привяжется». И вот теперь, увидев в палатке Янину, Злобич подумал, что Корчик, должно быть, старательно, на совесть выполнил его совет. Только сильная любовь могла победить стыдливость девушки и привести ее сюда на свидание. Приход Янины был для Корчика праздником.
– Вот так встреча! – одобрительно посмотрев на девушку, сказал Злобич. – Это лучшее лекарство для Романа.
Голубые глаза Корчика сияли, на бледном лице светилась радостная улыбка. Янина тоже улыбнулась, но только на одно мгновение. Затем, словно спохватившись, она вдруг стала хмурой и сурово отвела серые глаза. И все-таки ей не удалось скрыть свое волнение: выдавала краска на щеках, беспокойные движения рук. Злобич не хотел увеличивать смущения девушки и обратился к Корчику:
– Почему ты, Роман, здесь, а не в госпитале?
– Заскучал я там. Упросил Ковбеца, чтоб он отпустил меня сюда. Тут ведь я в центре событий. Сотни людей обращаются в штаб к Павлу Казимировичу, и я все вижу, все слышу. Да и сам имею возможность принимать здесь своих комсомольцев, заниматься райкомовскими делами.
– Смотри, экономно расходуй свое горючее. Сначала подремонтируйся как следует, а тогда уж становись в борозду.
– Не бойся, ремонт у меня несложный. Завтра-послезавтра думаю встать.
– Что-то больно скоро.
– Так это я еще на костылях. На своих на двоих можно будет, если верить Ковбецу, только дней через десять.
Корчик разговаривал и то и дело озабоченно поглядывал на Янину. «Не буду им мешать, пускай милуются наедине», – решил Злобич и, перекинувшись с Корчиком еще несколькими словами, ушел.
Вернувшись к Мартынову, он не стал возобновлять прерванного разговора, да и вообще решил не мешкать. Ему хотелось повидаться со Струшней, и потому надо было спешить.
Струшня был у себя в палатке и, видимо, в хорошем настроении, так как что-то напевал. Подойдя ближе, Злобич услышал его низкий протяжный голос:
Была ты, дороженька, неприглядною,
Стала ты, дороженька, ненаглядною.
Злобича он встретил приветливо, обрадовался. Оставив свое занятие – он рассматривал огромную толстую книгу с какими-то чертежами, – потом выкатил из-под столика, за которым сидел сам, березовый круглячок и усадил на него гостя.
– Какие у нас есть замечательные люди, Борис Петрович! – заговорил Струшня. – Только что был у меня здесь, в этой палатке, брат архитектора и скульптора Вяршука, и я, как видишь, взволнован после этой встречи.
– А-а, потому-то вас и на песню потянуло?
– Не только потому, много для этого причин. Понимаешь, подобрались хорошие вести одна к одной, и позабыл я на часок все наши беды и неприятности.
Большой, угловатый, одетый в темно-синюю гимнастерку, над левым карманом которой поблескивал значок депутата Верховного Совета БССР, Струшня сгорбившись сидел у столика и спокойным взглядом своих серовато-карих глаз рассматривал Злобича. По его смуглому лицу с пышными черными усами блуждала мягкая улыбка.
– Вот погляди, какие попали ко мне необыкновенные документы, – Струшня показал на огромные книги, высокой стопкой лежавшие у него на столике; они все были такие же, как и та, что он листал. – Это проекты ряда зданий Калиновки, Гроховки и некоторых других районных центров Белоруссии, есть здесь проекты даже отдельных зданий Минска. Интересные материалы, правда?
– Еще бы, это настоящее сокровище.
– Совершенно верно. Слушай дальше. Вяршук – старый одинокий человек, уроженец Гроховского района, я с ним прежде не раз встречался по делам. Он жил в Минске и вел большую проектную работу. Как тебе известно, перед войной мы здорово было занялись Калиновкой. Многое в ней строили, но главное в то время еще планировалось. К проектной работе были привлечены квалифицированные специалисты, возглавлял бригаду Вяршук. Составление проектов подходило к концу, когда началась война. Вяршук не успел эвакуироваться из Минска. Спасая чертежи, он перетащил их из конторы и спрятал в укромном месте. Пришли в город гитлеровцы. Старик жил впроголодь, но продолжал свой творческий труд. Один он закончил многие из этих проектов.
– Очень интересно! – воскликнул Злобич, захваченный рассказом. – А как же все эти проекты попали из Минска сюда?
– Любопытным образом. В той же организации, что и Вяршук, работал до войны инженером-геодезистом некий Янковский. С приходом гитлеровцев он, как говорится, обнаружил свое истинное лицо. Оказалось, что это отчаянный националист. Дорвавшись до власти, Янковский развернул кипучую деятельность: вместе с другими стал насаждать в Белоруссии новый порядок. По его инициативе националисты надумали установить в Минске монумент Гитлеру – в знак, мол, благодарности. Сказали об этом гаулейтеру Кубе – тот ухватился за эту мысль, приказал найти специалиста для создания проекта. Янковский подсказал кандидатуру Вяршука. Что делать старику? Угроза! Собрал он тогда свои вещи, разыскал попутную машину на Гроховку и потихоньку выехал из Минска. С собой он захватил и все вот эти документы. Что было не закончено, он заканчивал, живя у своего брата недалеко от Гроховки. В доме брата был им завершен и этот вот проект, – показал Струшня на чертеж, который он сейчас разглядывал. – Это проект Дворца культуры для Калиновки. Вяршук даже дал ему и название, видишь надпись на фронтоне: «Победа». Замечательно, правда?
Злобич посмотрел на развернутый чертеж. Он слабо разбирался в архитектуре, но то, что увидел, ему понравилось. Квадратное трехэтажное здание привлекало своей стройностью и красотой.
– Создавать в неволе такие проекты может только человек со светлой душой, – задумчиво проговорил Злобич. – Где же он теперь? Надо забрать его к нам в партизанскую зону.
– Так и было намечено. Он наладил с нами связь, договорились, когда за ним приехать. И вдруг за день до ухода в лес Вяршука схватили и расстреляли.
– Неужели? – поразился Злобич. – Они что, узнали о наших с ним связях?
– Нет. Разыскали его по сигналу из Минска. Арестованному Вяршуку предложили покаяться и выполнить заказ. Но он не сдался… За день до расстрела ему удалось снестись с братом. Он попросил, чтобы все его проекты были переданы нам. В своей записке на мое имя он просит меня, как члена правительства БССР, позаботиться о дальнейшей судьбе его материалов.
– Надо приложить все усилия, чтобы мечты его осуществились, – сказал Злобич. – Поймать бы его палачей!
– С одним из них, причем с самым главным, уже расправились.
– С кем это?
– С Кубе. Партизаны утихомирили его.
– Откуда вы это знаете?
– Из – минских газет, разведчики недавно из Гроховки привезли. Вот погляди, как тут черно. – Струшня нагнулся и достал из-под стола несколько газет; сразу бросилось в глаза множество траурных рамок. – Видишь, какие здесь узоры? Партизаны уничтожили гада прямо у него на квартире. Они подложили ему в постель, между пружин кровати, мину, и она отлично сработала, когда он лег отдохнуть.
– Мастера! – отозвался Злобич и, поглядывая на газеты, спросил: – И как же паны Янковские реагируют в своих некрологах на это событие?
– Отчаянно вопят. Поносят партизан, бьют себя в грудь, клянутся в преданности.
– Ишь, как выслуживаются!
– Они перед многими выслуживались. Их эмигрантские «правительства» кочевали по всей Западной Европе, обивали пороги у президентов и министров разных государств.
– На этот раз их путям-дорогам конец. Куда же они денутся, когда мы разобьем их нынешнего опекуна?
