Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
3
Рыгор Ковбец появился неожиданно, и не с выгона, откуда его ждали, а совсем с другой стороны. Укутанный в дождевик, он бесшумно подошел к Злобичу и Поддубному.
– Тьфу, напугал! – шарахнулся от него Поддубный. – Точно покойник из гроба… И как ты подкрался?
– Я вас заметил еще при свете месяца, – засмеялся Ковбец. – С праздником, хлопцы, с Октябрем…
– И тебя также.
– Слушали передачу?
– Слушали.
– Вот молодцы! И что?
– Здорово! Вот почитаешь…
– Когда же мне экземплярчик пришлете?
– Завтра. Сейчас там принимают, переписывают.
– Чудесно! Значит, не напрасно ты проканителился с приемником, Борис?
– Не напрасно… Ну, что у тебя?
– Да вот задержался немножко. Если ругали, то зря. Никак не мог выйти из дому. Патруль остановился против дома, под липкой, и – ни с места.
– Как с охраной завода? По-прежнему?
– Да, один полицейский. А вот идти нужно другой дорогой. Со стороны речки нельзя. Там в переулке обоз стоит, около взвода солдат… С железной дороги на Калиновку едут, заночевали здесь.
– Это хуже… Бензину достал?
– Ни капли. У соседей нет, а у немцев раздобыть не удалось.
– Жаль. Ну что ж, придется зажигать так.
– Зачем же? Я четвертушку спирту захватил. Для лекарств берег, да ладно…
– Отдай Сергею. Поджигать будет он.
– Почему я? – заспорил Поддубный. – Я лучше займусь часовым.
– Не будем пререкаться. Часовым займемся мы с Рыгором. Ведь у тебя рука еще не зажила как следует. – Злобич переложил гранату из левого кармана в правый, расстегнул ножны тесака. – Ну, Рыгор, ведя!
Они двинулись друг за другом, гуськом. Впереди – Ковбец. Прихрамывая на правую, еще в детстве искалеченную ногу, он шел мелкими, неловкими шажками. Злобич, привыкший к широкому шагу, это сразу почувствовал. Он несколько раз нечаянно наступал Ковбецу на пятки и понял, что таким ходом и времени много уйдет, и устанешь больше, чем если бы идти обычным шагом. Словно стреноженный, мелкой, не своей походкой шел и Поддубный. Что ж, ничего не поделаешь, да иначе, пожалуй, и нельзя: ведь рядом гарнизон, недолго и на беду напороться. Иди и прислушивайся. Прежде чем ступить, нащупай подошвой землю, убедись, что под ногой у тебя ничего не хрустнет, ничто не стукнет. Ковбец вел их не напрямик, не через выгон – на окраине легче всего наскочить на патруль, – а огородами. Так они миновали почти половину дворов, дошли до рва и только после этого круто повернули направо, в село. Вокруг стояла немая тишина. Казалось, в селе нет ни одного живого существа. Но в этой тишине не было покоя. Подпольщики понимали, что она сразу взорвется свистками патрулей, криками и выстрелами, если они допустят хоть какую-нибудь оплошность.
Родники растянулись вдоль речки с севера на юг. Село пересекал большак, он шел от Калиновки на восток, к железнодорожной станции Гроховка. Там, где большак от центра Родников сбегал вниз, к речке, у дороги, окруженное липами, стояло здание маслозавода.
К нему-то и вел Ковбец своих друзей. Он выбирал самый хитрый и в то же время самый удобный путь.
Они шли крутым широким рвом. Это был недурной подход к цели. Ров начинался за селом, в болотах, тянулся оттуда до деревенских усадеб, пересекал их и, прошмыгнув под довольно высоким мостиком на улице села, сбегал к речке.
– Хорошая дорога. И обратно здесь же надо идти, – прошептал Ковбец Злобичу.
Перед самой улицей остановились, прислушались. Тихо. Во дворе, надо рвом, раздалось жалобное блеяние сонной овечки, но сразу же и стихло. Постояли минутку и один за другим проскользнули под мост. Пробрались мимо стены двора, который прилепился к улице уже с приречной стороны, и оказались на так называемых нижних огородах. Этими огородами прошли параллельно улице метров сто, остановились под яблоней. Ковбец толкнул Злобича локтем и показал на дом, черневший между высокими деревьями.
Вот оно то место, куда селяне ежедневно по приказу гитлеровцев приносят и привозят сотни литров молока. И не только из одних Родников, но и еще из десятка окрестных деревень. А отсюда уже вывозятся тяжелые ящики с маслом. Приезжают за маслом раза два в месяц. Завтра или послезавтра опять, по словам Ковбеца, должны прийти машины. Только с чем они уедут? Нет, не должно вывозиться отсюда родниковское масло, не должно оно тут для немцев и вырабатываться.
Злобич первым пополз вперед. Колени и локти увязали в земле. Сразу намокла одежда и холодок защекотал тело. Доползли до первой липы, поднялись. Злобич припал к толстому стволу дерева. Внимательно оглядел все вокруг. С минуту всматривался в сторону завода, пока не заметил черный продолговатый силуэт. Сначала подумал, что, может быть, это просто какой-нибудь столб, но, когда силуэт двинулся с места, сомнения исчезли. Они окончательно рассеялись, когда из-за туч ненадолго выглянул месяц. При этом хотя и не ярком освещении удалось разглядеть часового. Он был высокого роста, поверх шинели и шапки на нем топорщилась плащ-палатка, из-под которой на груди поблескивал автомат. Взглянув на месяц, часовой громко зевнул и стал быстрее, должно быть, чтоб прогнать дремоту, ходить вдоль здания завода. Не опуская глаз с часового, Злобич подождал, пока сгустится тьма, затем снова торопливо пополз.
Миг – и он с Ковбецом у стены здания, за углом. Притаились, выбирают удобную минуту. Почему такой горячей и толстой стала ручка тесака?! Часовой идет прямо на них. Вот он уже в пяти шагах. Как близко! Сейчас самый удобный момент… Как только часовой повернулся, Злобич схватил его и изо всех сил рванул назад, в то же мгновение ударив тесаком. Часовой упал на землю и застонал. Злобич и Ковбец навалились на него.
– Готов, пошли, – шепнул через минуту Ковбец.
Злобич сунул тесак в ножны, поднялся. Тут же подумал, что снять часового – это не главная их задача. Что там, у Сергея? Надо спешить. Злобич схватил автомат и кинулся к зданию.
У Поддубного дело не ладилось. Сидя на корточках, он одну за другой зажигал спички, но пучки сырой соломы, выдранной из стрехи, никак не хотели загораться.
– А спиртом облил? – спросил Ковбец.
– Э, много пользы от твоего спирта… – неопределенно ответил Поддубный.
Он тяжело сопел, чиркая спичками. Злобич от нетерпения потянулся уже было за гранатой, но сдержался. Если взрыв разнесется по окрестности, подымется весь гарнизон. Однако что же предпринять? Солома наконец запылала. Поддубный вскочил на ноги и сунул один пучок под стреху. Кругом запрыгали отблески огня. С другим пучком, зажженным от первого, он подскочил к ближайшему окну: зазвенело стекло, и внутрь завода полетел клубок огня. Злобич кинул еще пук соломы, выдранный из крыши. Пламя побежало с пола по стене, взметнулось под потолок. На головы с крыши, охваченной огнем, посыпались искры. Все отскочили от строения и, убедившись, что пожар уже вошел в силу, что его не потушит уже никакой дождь, побежали огородами.
Путь их все ярче и ярче освещался начавшимся пожаром. Откуда-то из центра Родников, от площади, донесся пронзительный свисток патруля, за ним второй, третий. Село встрепенулось, загудело. Топот десятков ног, яростные выкрики разносились по улице, когда подпольщики проскочили под мостом и стали уходить дальше оврагом. Скорее вон из села! Злобич и Поддубный так спешили, что даже не попрощались с Ковбецом, который сразу же садами повернул к своему двору. Над Родниками вспыхнули ракеты, там и сям раздавались выстрелы. Это еще больше подгоняло Злобича и Поддубного. По лицам их градом катился пот, во рту пересохло. А они всё бежали. Миновали кладбище, пересекли дорогу. И вдруг позади них вспыхнула ракета, совсем близко. Оглянулись назад – и шарахнулись: двое верховых. Не успели броситься на землю, притаиться, как над ними просвистела автоматная очередь. Ясно, их заметили. Что же делать? Теперь так не убежишь. Надо отстреливаться. Злобич вскинул автомат и дал очередь. Один из верховых вскрикнул, схватился за грудь и вылетел из седла. Второй испуганно повернул назад. Вслед ему Злобич пустил еще одну очередь. Конь рухнул на землю, но всадник ловко выскочил из седла и кинулся к селу. Злобич выстрелил ему вдогонку и побежал.
– Скорее, скорее, Сергей! Сейчас налетят сюда! – крикнул он, переводя дыхание.
Они побежали еще быстрее, стремясь как можно раньше пересечь поле, уйти от преследования. Им было слышно, как позади стреляли, как над полем долго разносилось гиканье верховых. Но в это время они были уже у леса.
Остановились в ельнике, где отдыхали, когда шли в село. Здесь они должны были разойтись по своим деревням: один – налево, другой – направо.
– У-ух! Ну и баня! – шумно выдохнул Поддубный.
– Да… Зато завода больше нет… В груди кипит, будто в радиаторе… – осипшим голосом произнес Злобич и нетвердым от усталости шагом направился к луже.
– Погоди, не пей! – крикнул Поддубный и кинулся за ним.
– А что такое? – глотнув пригоршню воды, спросил Злобич.
– У меня спирт Рыгора.
– Как? Ты его не сжег? А мы так буксовали, чуть надолго не засели.
– Ну что там выливать на солому такую каплю? На… хлебни.
– Иди ты к черту со своим спиртом! Сумасшедший! – вскипел Злобич, повернулся и ушел.
– Экой ты… Не думал… – кинул ему вслед Поддубный, он постоял и затем двинулся в другую сторону, к Низкам.
4
«Что там с ним? Почему задержался?» – думала Надя, пристально вглядываясь в темноту.
Она стояла у бани. Сколько уже времени прошло, как она вместе с Ольгой и Тихоном закончила работу и, расставшись с ними у своего сада, тайком вернулась сюда? Ведь она здесь, должно быть, часа два, а его все нет и нет. А на востоке уже начинает брезжить. Может, пойти ему навстречу? Нет, нет, надо ждать здесь. Он пойдет к своему двору огородами, прямо по этой тропинке.
Как это странно! Вот стоит и волнуется, и сердце у нее не на месте. Подумать только, что она способна так тревожиться! Вспомнилось, как рождалось ее чувство к Борису. Еще с детства тянется она к нему. Старше ее на пять лет, он часто защищал ее от обидчиков. В те годы Надю особенно удивляло, что он, такой сильный и ловкий, в то же время очень сдержан и тих. Когда выросла, она стала замечать, что Борис не только сильный и добрый, но еще и красивый. Особенно ей нравились его глаза, большие, темные, в густой черни бровей и ресниц. При встречах она смотрела на его глаза и брови, ей иной раз становилось не по себе, она начинала смущаться. А он, как нарочно, не прятал, своих глаз, а смотрел на нее все зорче и теплей, все пристальнее и смелее. И тогда она поняла, что не такой уж он спокойный и тихий, как это ей раньше казалось.
Они долго таили свои чувства и только этой весной, вернее ранним летом, открыли друг другу сердца. Помнится, она ходила по делам в Калиновку, была на совещании в райкоме комсомола и к вечеру возвращалась домой. Шла одна. Полевая дорога вилась между хлебов и кустарников. Все вокруг погружалось в тишину и покой, после дневного зноя набиралось вечерней прохлады. Захваченная окружающим, она не услышала, как ее нагнал велосипедист; он подъехал сзади и осторожно обнял ее рукой. Она испуганно оглянулась, но сразу же успокоилась: это был Борис. Он ехал с работы, из МТС, в деревню. В те дни его калиновская квартира пустовала, потому что он почти все время проводил в Ниве. Ему не так уж легко было ездить каждый день в МТС и обратно – тридцать километров в два конца, но он не отказывался от этих поездок. Только одна Надя знала, почему его так тянет в деревню. Звездными вечерами, которые он проводил с нею, они много сказали друг другу хороших слов, но самые волнующие были сказаны во время этой встречи, по дороге из Калиновки домой. Бывает, что прочувствованные и дорогие слова, которые долго носишь в сердце и никак не решаешься высказать, вдруг просто и легко, как спелые яблоки с дерева, слетают с уст. Так вышло и у Нади с Борисом, когда они случайно встретились на дороге. Взявшись за руки, они шли через поля и леса, мимо деревень и говорили о своем счастье… Недалеко от Нивы, на высоком пригорке, откуда в вечерних сумерках открывался живописный вид, Борис неожиданно отбросил от себя велосипед, который всю дорогу вел левой рукой, порывисто обнял ее и стал осыпать поцелуями. Потом, когда их руки расплелись, он подхватил с земли велосипед и крикнул:
– Садись! Эх, и прокачу!
Он помчал ее так, что дух захватывало. Сидя на раме между его руками, слыша его дыхание, она была так счастлива, что ей хотелось петь, смеяться, кричать от радости. А он сломя голову несся по дороге, слетал с одного холма, птицей взлетал на другой, нажимая на педали с таким азартом, как будто решил прокатить ее вокруг света…
Охваченная воспоминаниями, она на время забыла, где находятся и кого ждет. Спохватившись, снова стала всматриваться в сторону Родников, изредка вздрагивая не то от волнения, не то от предутреннего холодка. Начала считать. Отсчитает шестьдесят – минута, загнет палец и считает сначала. На середине какой-то минуты сбилась со счета – устала. Тряхнула головой, чтоб прогнать наплывающую дремоту, и начала было считать сначала, но вдруг остановилась. Сильно застучало сердце, когда она увидела на тропинке фигуру человека. Чуть не кинулась навстречу, но мелькнула мысль о неизвестном, который зачем-то бродил здесь вечером у бани. Вглядываясь во тьму, затаив дыхание, она на цыпочках подошла к самой тропке. Фигура приближалась. Вот она уже возле бани, рядом. Его шапка, его плечи!
– Борис! – вскрикнула она и бросилась к нему.
– Надейка! Ах ты, полуночница моя! – прошептал он, прижимая ее к себе.
Он был так взволнован этой встречей! Сколько заботы, сколько горячего чувства! Как выразить ей свою признательность, свою любовь? Но что бы ни сделал, все равно он знал, она заслуживает большего. Такая уж она, Надя.
Он стал целовать ее, потом взял на руки и, как малое дитя, понес. Остановился только у самых огородов, когда путь перерезала широкая, полная воды канава. Надя поправила косынку и лукаво шепнула ему на ухо:
– По ровному и я тебя пронесу. А ты здесь попробуй.
– И здесь справлюсь. Только передохну.
– Не надо, милый. Смотри, я не хуже тебя умею, – сказала она, соскользнув с его рук, и, разбежавшись, легко перепрыгнула через канаву.
– Ловко! – удивился Борис и тоже перескочил.
Успокоенные, они, взявшись за руки, медленно пошли огородами.
– У нас удача, – наклонившись к ней, проговорил Борис. – А у вас? Все приняли?
– Все, без пропусков. Шесть экземпляров сделали. Приемник спрятали.
– Отлично! – похвалил Борис.
Они шли краем сада, куда, казалось, спрятаться под деревья сбежались сейчас все предутренние тени. И в самом деле, на огородах, открытых и слегка покатых, рассвет был заметнее, чем здесь, под сенью деревьев колхозного сада, раскинувшегося вдоль северной окраины Нивы.
Борис и Надя шли мимо сада Бошкиных, когда вдруг сквозь шум ветра до них донесся сердитый мужской голос:
– Эге-ге!.. Ты что ж это своевольничаешь, Хадора? Кто тебе дал право брать?!
Возглас этот прозвучал неожиданно не только для Бориса и Нади, но, должно быть, и для того, к кому был непосредственно обращен. Дернув Надю за руку, Борис отступил за кусты малинника, прижался к забору. Он затаил дыхание, вглядываясь вперед. Только сейчас он сообразил, что это голос дядьки Макара, Надиного отца. Вон старик стоит на тропке, что ведет из деревни на огород, к пуне, и смотрит на какую-то женщину.
– Да это же Хадора Юрковец, – шепнула Надя, – смотри, что-то тащит.
Некоторое время Хадора стояла в растерянности перед Макаром, держа на плече тонкое длинное бревно, затем вдруг закричала:
– Чего ты, старый пень, шатаешься, высматриваешь? Не к партизанам ли ходишь по ночам?
Хадора не оборонялась, а наступала. Она не двигалась и не имела намерения ни сбросить с плеча бревно, ни отнести его назад. «Так вот кто бродил вчера возле пуни», – подумал Борис. К этой женщине, сплетнице и задире, он всегда относился неприязненно, а теперь, во время войны, это чувство еще усилилось, так как Хадора стала главным подпевалой у своего брата – старосты Игната Бошкина.
– Ты меня не пугай! – повысил голос Макар и шагнул ближе к Хадоре. – Видно, и вчера ты там лазала. В пуне полпростенка разобрала. Полок в бане – и тот тебе покоя не дает. Ишь, нашла дрова… Как же – сухие, легкие. Сейчас же отнеси назад бревно и положи, где взяла!
– Не распоряжайся, не испугалась!
– Испугаешься! Люди найдут на тебя управу, если брат не находит.
– Чего ты кричишь? На дочку свою кричи, она у тебя цаца хорошая, – пошла в обход Хадора. – А еще племянник мой к ней сватается… Дурень. Нет, хватит, не дай бог с такими связаться…
– Замолчи, зелье… Не заговаривай мне зубы, сейчас же неси бревно на место.
– А что, я твое взяла?
– И мое… Всей деревни, общественное… Мы старались, строили, а такие бесстыжие, как ты, растаскивают. Руки оторвем! Эх ты!.. Легко ли будет потом собирать все заново? Подумай!
– Не жалей… И не такое теперь пропадает. Гм, пуню бережет… Голову побереги!
– Вот ты свою и побереги… Не отнеси только, тогда увидишь… Ну, кому говорю?! – крикнул Макар, вцепившись в конец бревна.
Увидев, что старик не на шутку разъярен, Хадора испугалась, притихла. Она знала, что Макар Яроцкий в минуту раздражения становится человеком горячим, может, пожалуй, и кулаки пустить в ход. Хадора попробовала вырваться, но это ей не удалось – Макар не отступал. Тогда она решительным движением сбросила бревно к ногам старика и, ругаясь, поспешила домой.
– Взял верх старик, – промолвил Борис, – молодчина! И выследил же как-то негодницу.
– Он может… Тоже, видать, ночь не спал, – ответила Надя и первая двинулась от забора.
За усадьбой Бошкиных они попрощались. Надя, желая раньше отца попасть домой, заторопилась к себе. Борис проводил ее взглядом и тоже зашагал домой. Бесшумно, крадучись между яблонями, он пересек садик и через калитку прошел во двор. Прежде чем зайти в хату, прокрался к воротам, сквозь щель посмотрел на улицу, прислушался. И когда убедился, что возле дома никого нет, три раза тихо постучал в окно. Стук этот в хате был услышан сразу: мать, должно быть, с нетерпением ожидала сына.
– Пришел… Сыночек мой родненький… А я так беспокоилась, – заговорила мать. – Всю ноченьку ждали… Верочка только-только уснула, а я никак не могла.
– А я разве спала? Так только, лежала тихонько, – подала голос Верочка.
Сестренка быстро вскочила с постели, завесила одеялом окошко на кухне, зажгла лампу.
– Почему же ты, сыночек, обедать не пришел? – попрекнула мать, бренча тарелками в шкафике. – Не хорошо.
– Некогда было… Но я в обед подзаправился малость, Надя принесла. – Борис разделся и сел за стол. – Зато сейчас я хоть разком, да возком, – прибавил он и улыбнулся.
– Ешь, сыночек, на здоровье. Небось дел хватало – из сил выбился.
– Всего было, мама… И сорочка становилась мокрой, и в горле пересыхало…
– Ай-ай… И хоть не зря?
– Не-ет… Удачно поработали.
От матери Борис не скрывал своей подпольной деятельности. Он не рассказывал ей только о людях, с которыми был связан, об их делах, да она и сама этим не интересовалась. Все же, что делал он лично, было ей до мелочей известно. Иначе, считал Борис, и быть не должно. Разве мог бы он работать в таких условиях, если бы в семье не чувствовал поддержки? Мать его понимала и благословила на трудное дело…
– Ну и слава богу, что удачно. А у нас тут тоже было происшествие. Староста весь двор перевернул.
Борис насторожился, бросил есть.
– Ничего страшного, но, известно, неприятно. Ты ешь, ешь… Были мы в лесу с Верочкой, по дрова ездили. Встретились нам трое, говорят – из плена бежали. Пришли они с нами в деревню… в хату к нам…
– Один из них тебя, Борис, знает, – вставила Верочка. – Поклон передавал… А другой, пожилой такой, маме приметился…
– Да, знакомое что-то… А где я его видела, никак припомнить не могу. Только – видела. Не в Буграх ли, когда бывала у дочки? Жаль, что не спросила… – Мать помолчала, потом вернулась к прерванному рассказу: – Так вот, они пришли, а староста прослышал – и к нам… Арестовать их хотел. А они перед самым его приходом удрали. Вот он и взъелся. Кричит: «Куда девали пленных?» Мы ему говорим, что ушли, а он не верит. Обыск устроил, все уголки на дворе, в пуне и в хате обшарил. Искал, что твою иголку…
– Собака! Повод нашел. Нет, не только пленных он искал… Знаю, давно ему не терпится проверить наш двор, – сказал Борис и, встав из-за стола, начал раздеваться. – А эти трое… рассказали что-нибудь о себе?
– Ничего. Только один, тот, что тебя знает, крикнул, когда выбегал из хаты, что он работал шофером в Калиновке.
– Гм… Мало ли было шоферов в Калиновке? И в нашей МТС, и на предприятиях, и в учреждениях… А может быть, они совсем и не пленные?
– Бог их ведает. В душу ведь к ним не залезешь. Может, и обманули… – Мать вздохнула и задумчиво прибавила: – Теперь не разберешь, кто – от души, а кто таится. Вот заходили к Макару люди из Бугров. Поросят покупали. Рассказывали, будто у них в деревне и в Выгарах партизаны были, целым отрядом проезжали.
– Когда?
– Вчера. Сходить бы в Бугры, к Параске, может и больше узнали бы.
Трое неизвестных и партизаны. Какая может быть между теми и другими связь? Кто эти неизвестные? Может быть, как раз и есть те, кого он с таким нетерпением ждет каждый день? Неотвязные думы долго не давали ему уснуть.
