Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
13
Вершина березы раскачивалась от ветра, казалось, – она вот-вот переломится. Два сука ее, сплетенные винтообразно, громко скрипели. Около березы стоял комбриг. Под козырьком его сдвинутой на затылок фуражки билась на ветру прядь черных волос. Она то падала ему на глаза, то рассыпалась по лбу, то забивалась под козырек. Было холодно, но Злобич, вероятно, не чувствовал этого. Порывистый, резкий ветер ему, видимо, нравился, он освежал, бодрил, развеивал накопившуюся за последние бессонные сутки сонливость и усталость.
Опираясь левой ногой на край продолговатого камня, наполовину осевшего в землю, он всматривался в дорожную даль, где вот-вот должны показаться партизаны арьергардной группы. Изредка он подносил к глазам большой цейсовский бинокль, захваченный у гитлеровцев при освобождении Калиновки.
С правой стороны, от Нивы, доносилась стрельба. Она долетала и слева, из-за леса, синевшего в отдалении. К этой стрельбе Злобич относился спокойно: он знал, что это на флангах отряды Перепечкина и Зарудного ведут незначительные бои. Раньше гитлеровцы проводили там атаку за атакой, надеясь прорваться к Калиновке, теперь они изменили тактику. Теперь их огонь носит преимущественно демонстративный характер, является попыткой обмануть партизан и под шум на флангах прорвать партизанскую оборону на участке Антона Калины. Ради этого гитлеровцы стянули к большаку значительные силы и теперь начали наступление. Подготовку к бою они проводили хитро и ловко, но партизаны после своих разведок и после допроса пленных все же разгадали их намерение.
В связи с новой обстановкой партизаны тоже несколько изменили свою тактику. Главное внимание они направили теперь сюда, к отряду Калины. Раньше готовилось несколько засад, теперь же, когда окончательно стал известен план противника, партизанское командование решило нанести основной удар здесь, на участке большака. Бой должен получиться довольно своеобразный: дать возможность врагу начать наступление, сначала поддаться ему, заманить его в ловушку, а потом нанести неожиданный и решительный контрудар.
Ожидая начала боя, Злобич волновался. Конечно, он сделал все, что надо было сделать, детально и всесторонне обдумал каждую мелочь, и все же его охватывало беспокойство. Впрочем, это всегда с ним бывало перед началом нового сражения.
Ему не раз припоминалась его первая партизанская засада, которую он когда-то провел с маленькой группой подпольщиков на лесной дороге у Нивы. Помнится, как он тогда поторопился открыть огонь. За полтора с лишним года, прошедшие с того времени, многое изменилось в боевой жизни Злобича. Путь от первой засады, простенькой и мелкой, до крупных и сложных операций – интересен и поучителен. За это время было много и успехов и неудач, и радости и горечи. Все это научило Злобича быть во время подготовки и проведения каждого боя настороженным и чутким, не полагаться беззаботно на свои знания и опыт, не успокаиваться. Каждый бой имеет много своих особенностей, и потому надо быть готовым ко всему.
Какие неожиданности предстоят ему в этом бою? Удачно ли все пройдет? Озабоченный и возбужденный, он нетерпеливо поглядывал вдоль большака.
– Наденьте, товарищ комбриг, – подошел сзади Сандро и накинул на плечи Злобича плащ-палатку. – К вечеру совсем становится холодно, шени чириме.
Злобич благодарно взглянул на своего адъютанта и торопливо зашнуровал на груди завязки плащ-палатки. Только теперь он заметил, что приближается вечер.
– Не видать, Борис Петрович? – спросил Новиков, который сидел под березой и, поставив на пень зеркальце, намыливал себе щеки.
– Не видать, Иван Пудович, – Злобич покосился на комиссара. – Ты быстрей брейся, а то так намыленный и пойдешь в атаку…
– Да я быстро… Только вот зеркальце износилось, видно плохо…
– Напиши Галине – другое пришлет.
– Да уж постаралась бы… Знает, что я люблю бритье, как бобер воду… Если бы ты ее видел, Борис!.. Вот закончим войну, поедем – познакомлю. Сам убедишься, что она чудесная! Меня даже иногда пугает: пара ли я ей?
– Ну, Иван Пудович, как же не пара? Не надо прибедняться. Ты же герой!
– Не говори, Борис Петрович, лишнего, – перебил Новиков и, усмехнувшись, перевел разговор на шутку: – Вот если бы моя бритва была такой острой, как твой язык.
Они дружно захохотали.
Весь сегодняшний день Новиков провел в разъездах. Он побывал почти во всех подразделениях бригады и занимался самыми разнообразными делами: проводил политическую работу, помогал налаживать оборону на флангах, организовывал деятельность сельских дружин самообороны, а после полудня, когда ясно обозначилось намерение гитлеровцев прорвать оборону на участке отряда Антона Калины, руководил перегруппировкой партизанских сил, присылал на большак к Злобичу новые людские пополнения. Только недавно Новиков вернулся к Злобичу и, рассказав о положении на флангах бригады, присел побриться.
– В бой, Борис Петрович, надо идти чистым, – проговорил Новиков, намыливая второй раз щеки. – Это я по себе чувствую. Тогда и настроение хорошее, приподнятое, а значит, и дерешься лучше. Как ты думаешь?
– Это верно, – поддержал Злобич и, оторвавшись от бинокля, охотно заговорил: – Мне вот сейчас как раз вспомнилось прошлое, детство. Бывало придет какой-нибудь праздник, утром мать и говорит, открывая сундук: «На, сынок, праздничное…» Наденешь это штаны из чертовой кожи, сорочку ситцевую, помоешь свои заскорузлые ноги и сам себя с гордостью оглядываешь. А потом выйдешь на улицу, солнце тебе в глаза бьет, ослепляет, и ты щуришься. И кажется, ты подрос за ночь, стал каким-то другим, не похожим на вчерашнего, держишь себя более солидно, серьезно. Переживал ты такое?
– Бывало. Да оно и взрослым это знакомо. Сменишь будничное на праздничное, почистишься и почувствуешь себя по-новому… Особенно такое ощущение важно в бою, – и, добрив подбородок, Новиков стал вытирать бритву. – Мне иногда, сказать тебе по-дружески, еще и такое лезет в голову… Вот пойдешь в бой и не вернешься – убьют. Потом похороны… вот хотя бы, к примеру, на этом пригорке… Живописное место. Вокруг стоят товарищи, не плачут – молодцы! – а только понурились, мою жизнь оценивают… И хочется, чтоб, глядя на меня, думали: да, был человек и душой и телом чистый.
– Глупости говоришь, Иван Пудович!
– Конечно, глупости… Ну, как там, ничего не видно?
– Ничего, друже.
– Ах, это ожидание… – сказал Новиков после короткой паузы. – Вот и мне припомнился сейчас один случай… Это было перед самой коллективизацией. Работал я тогда батраком у одного кулака. В своем же, Костромском районе. Крепкий был кулак, хитрый – ходил в домотканых штанах, на телеге с несмазанными колесами ездил, а амбары и погреба у него ломились от богатства. Кроме меня, у него работали еще два батрака. Пойдем это мы бывало косить до рассвета, натощак. Поспать хозяин не давал, поднимал до зари. Придем на луг, пока солнце взойдет – ползагона сбреем. Работаем два, три, пять часов. Солнце выше и выше, к полудню подбирается. Кишки марш заводят, а завтрак нам все не несут. Хозяйка была – гром ее убей – хуже своего мужа, все приучала нас терпеть, как тот цыган кобылу. Ждем это мы завтрака – терпения не хватает. В таких случаях мне, как более молодому, напарники мои говорили: «Влезь, Иван, на дерево или на курган сбегай, погляди – может, несут?» Я – на дерево, смотрю ка деревню – глазом не моргну. Нет, не вижу зеленого платка, в котором всегда летом ходила дочь кулака. Посижу на суку, затекут ноги – соскользну на землю. Хлопцы ругаются. Махнем несколько раз косами – сил нет, мучает голод. Снова я на дерево или на курган, и снова – ничего. И так по нескольку раз…
– Да, Иван Пудович, хлебнул ты горя, – перебил его Злобич, снова вскидывая бинокль к глазам. – Только почему все это тебе вспомнилось сейчас? От гитлеровцев ведь мы хлеба-соли не ждем, наоборот – сами собираемся их угостить!
– Правильно! Только я клоню к другому – какой гнев бывает после долгого терпения. Послушай, что было дальше. – Новиков вложил бритву в свою толстую сумку – «универсальную базу», подошел к Злобичу. – Однажды я не выдержал. Солнце уже было на обеде, а нам только еще завтрак принесли. Разозлился я, схватил горшки да об землю, а потом как набросился на дочку кулака, как попер ее с поля – только пятки засверкали, откуда и прыть у нее взялась. Думал – ну, дам же я всем: и хозяину, и всей его своре. До самой деревни гнал. Вскочил во двор, смотрю – людей полно в нем. Оказалось, хозяина раскулачивают. Тут и я, значит, давай помогать. Вот как… Ну, что там, не видно?
– Нет.
– Я сейчас поговорю с Семеном Тарасовичем, попрошу, чтоб он проверил, что там творится.
– Ага, поинтересуйся.
Новиков направился к молодым елкам, где находился Семен Столяренко со своим штабом, и через минуту вернулся назад.
– Сейчас он свяжется с наблюдательным пунктом, узнает обо всем, – сообщил Новиков и, поглядывая по сторонам, задумчиво сказал: – Плохи были бы наши дела, если бы гитлеровцы вдруг пошли не по большаку, а в стороне от него.
– Но этого не может быть. Мы же не напрасно так долго выбирали место для засады. Справа они не пройдут – речка, луг заболоченный, слева – лес дремучий, дороги хоть и есть, но узкие и топкие, непролазные, да и на тех дорогах наши заставы выставлены. Словом, не стоит, Иван Пудович, так недоверчиво относиться к месту нашей засады: мы же семь раз, как говорится, отмерили.
– Да, место засады у нас, конечно, неплохое, но все же, сам понимаешь, чего только не подумается перед боем.
– Понимаю, друже. Самому всякая дьявольщина лезет в голову. Бесспорно, трудно разгадать намерения врага, но мы в данном случае разгадали. Я уверен, что от большака – этого прямого и проторенного пути – гитлеровцы не откажутся, тем более, что они тащатся с танками, орудиями. – Злобич вдруг показал рукой вдаль и оживленно воскликнул: – Смотри!
Новиков вскинул к глазам бинокль и стал внимательно всматриваться. Там, где дорога за предмостьем взбегала на пригорок и простиралась дальше ровной лентой, показалось несколько всадников. Впереди них, сдерживая своего белолобого, ехал Антон Калина. Он время от времени поворачивался в седле и, держась одной рукой за луку, а второй упираясь в круп коня, подолгу глядел назад. Вот он вдруг осадил коня, потянул его влево и, перескочив через кювет, поскакал от всадников. Около зарослей он остановился. Навстречу ему из-за кустов вышел человек, над правым плечом которого поблескивал ствол винтовки. Они пробыли вместе одно мгновение и потом разошлись. Прискакав обратно на дорогу, Калина остановился, некоторое время осматривал окрестность и затем поехал вдогонку за всадниками.
Если бы за этой сценой наблюдал посторонний человек, он, безусловно, не понял бы того, что происходит. Но для комбрига и комиссара, как и для всех собранных сюда четырехсот партизан, которые врылись в землю вокруг большака и в ожидании боя нетерпеливо вглядывались в даль дороги, все это имело свой определенный смысл.
Они знали, что должно последовать дальше. Для них не было неожиданным, когда вслед за всадниками показались пешие люди, которые двигались не только по дороге, но и по обеим сторонам ее, по кюветам. Эти люди только что оставили свои окопы и траншеи, из которых двое суток отбивали вражеские атаки, вышли из боя и теперь, пытаясь оторваться от противника, стремительно отступали. Когда они с пригорка скатились вниз, к мосту, Злобич отвел от них взгляд и снова стал всматриваться вдаль.
– Смотри, идут! – через минуту воскликнул он.
Опустив бинокли, Злобич и Новиков шагнули к березе, за ее ствол, и, прижавшись к дереву, молча продолжали наблюдать за дорогой.
14
Вечерело, когда Камлюк вернулся из отряда Поддубного. Возле калитки он проворно соскочил с коня (Сеньке не удалось наладить мотоцикл) и быстро прошел через двор в штаб.
– Докладывал, Пилип, оперативному центру? – как только вошел в комнату к Струшне, спросил Камлюк.
– Докладывал, Кузьма. Самому генералу. Помощи рока не обещают, все силы бросили на более опасные места.
– Та-ак… – слегка вздохнул Камлюк и медленно, в раздумье, сказал: – Положение тяжелое. Нет, совсем не с руки нам дальше держаться здесь, в Калиновке. Вести позиционные бои – и где? – почти на открытой местности – разве это партизанская тактика? Только понесем страшные потери…
– И генерал сказал об этом… Подожди, выслушай до конца, дорогой приятель… Калиновку, сказал генерал, всегда можно вернуть, было бы только кому воевать. Приказал не тратить сил впустую.
– Правильно!.. А что он говорил о нашем плане выхода из Калиновки?
– Одобрил. И поставил задачу: после выхода из блокады все силы бросить на железнодорожную магистраль. Какая цель? Отвлечь внимание врага от боев в соседних районах, сорвать движение на железной дороге, по которой теперь гитлеровцы усиленно перебрасывают к фронту свои резервы… Подробности, сказал генерал, будут переданы потом.
– Задача мудрая и поставлена своевременно!
– И еще новость, – продолжал Струшня, откинувшись на спинку стула. – Предвидится вызов тебя в ЦК партии Белоруссии. Из обкома передали, чтобы ты был наготове и имел под руками сведения по самым разнообразным вопросам, а главным образом – о наших партизанских делах, о состоянии хозяйства в районе и о потерях, причиненных колхозам войной, о партийно-комсомольских и советских кадрах.
Сидя у стола, Камлюк неподвижно смотрел на Струшню и настороженно слушал. В его глазах сначала можно было заметить не только любопытство, но и сдержанное удивление, даже едва уловимое недоверие. Но как можно относиться с недоверием к тому, что передавал Струшня? Это была важная новость.
– Понятно, почему ЦК интересуется такими вопросами… Значит, Пилил, скоро за восстановление хозяйства примемся.
– Да, и это восстановление нам уже сейчас надо начать планировать… Представляю, сколько ты привезешь оттуда новостей!
– Только вот обстановка у нас сейчас сложная, нельзя отлучаться.
– Не беспокойся, выберут удобный момент для вызова.
Много было новостей, но теперь надо было думать о самом главном – о выходе соединения из блокады. «Генерал одобрил план… – проносилось в мыслях Камлюка. – Соединение продержалось до сумерек… Теперь можно идти на прорыв. Надо отдать приказ. А что в это время происходит на большаке за Родниками?..» Камлюк взглянул на Струшню:
– Какие новости от Злобича?..
– У него вот-вот начнется бой.
– Так, понятно, словно что-то подытоживая, проговорил Камлюк. – Мы пойдем к нему на помощь… Прорвет он своими силами – по готовому пройдем, трудно будет ему – всем соединением навалимся на противника. Прорвем! Пиши, Пилип, приказ.
– Приказ… Рука не поднимается. Тяжело покидать родную Калиновку, нашу партизанскую столицу.
– А лучше не думать, не нагонять тоску! – Камлюк с отчаянием махнул рукой и вышел в свой кабинет.
Струшня принялся писать приказ. Он слышал, как в соседней комнате, за дощатой перегородкой, один за другим открывались ящики стола, шелестела бумага, несколько раз щелкнули замки чемодана. «Собирается в дорогу», – подумал Струшня. Вскоре приказ был написан, и Струшня пошел с ним к Камлюку.
– Ну, какой ты, Пилип, определил порядок отхода? – Камлюк взял в руки приказ и забормотал вполголоса: – Первым отряд Зорина… За ним ганаковцы… обозы, партизанские семьи… Так-так… Отряд Поддубного – в арьергарде, прикрывает отход… А не лучше ли в арьергард кого-нибудь другого?
– Почему?
– Здесь нужна исключительная выдержка, спокойствие. А Поддубный, знаешь сам, иногда может погорячиться.
– Согласен. Тогда, может, отряд Ганаковича – в арьергард?
– Правильно. Поддубновцев же можно послать для боковой охраны колонн. И еще одно замечание… Надо указать место нашего штаба.
– С отрядом Зорина, так?
– Согласен… Дальше. Мартынов будет находиться при штабе. Ты же возьми на себя наблюдение за колонной партизанских семей. Следи внимательно, держи в колонне железный порядок, а то это люди неспокойные, могут натворить шума.
– А ты где будешь?
– Прослежу за эвакуацией и потом догоню вас… – Камлюк кивнул головой на упакованные вещи и добавил: – Приедет Мартынов из Заречья, скажи ему, чтобы забрал на свои повозки… И еще – надо радистов сейчас же послать на Родники. Как только будет сделан прорыв, пусть они проберутся к месту нашей дислокации и сразу начнут работать.
– Куда ты так спешишь? – спросил Струшня, видя, как торопливо надевает Камлюк плащ.
– В центр города… Руководить эвакуацией.
Струшня озабоченно направился в комнату к радистам.
15
Протяжный и нарастающий свист снаряда. Взрыв один, второй… Неподалеку от березы, на подъеме, Антон Калина повернул коня и, размахивая рукой, что-то крикнул. Партизаны вскочили и побежали, они обошли заминированный участок дороги и скрылись в небольшой лощине. Злобич знал, что гитлеровцы их сейчас не видят, но снаряды продолжали лететь один за другим.
– Наглецы! Видишь, как они подгоняют Калину, – взглянул Злобич на Новикова. – Преследуют по пятам.
– Думают, что партизанская оборона окончательно прорвана, вот и прут…
Снаряды стали рваться реже. Почти через, каждые пять минут они поднимали на дороге столбы земли. Вскоре промежутки между взрывами заполнились автоматной стрельбой: продвигаясь, гитлеровцы обстреливали левую и правую стороны дороги – лес, кустарник – все, где только, по их расчетам, могли притаиться партизаны.
– Для уничтожения боковых дозоров противника люди направлены? – спросил Новиков.
– Да.
– Все с бесшумками?
– Нет, наконечников мало. Дано распоряжение стрелять тем, у кого есть бесшумки. – Злобич опустил бинокль, добавил: – Давай, комиссар, в укрытие…
Они спустились на дно окопа, предназначенного для стрельбы стоя. От окопа тянулся метров на двадцать ход сообщения, замаскированный мхом и еловыми ветками, на поверхность он выходил в кустарнике.
Злобич рукой позвал Турабелидзе.
– Скачи к Калине. Передай – пусть часть своих людей расположит вон там, возле трех сосен.
– Есть!
Турабелидзе побежал, а комбриг с комиссаром снова стали наблюдать за дорогой. Теперь уже и без бинокля все можно было отчетливо рассмотреть.
Впереди вражеской колонны двигалось десятка три лошадей. Они бежали несколькими рядами, занимая дорогу от одного кювета до другого. На них сидело человек десять верховых: это были деревенские ребятишки.
– Ай-ай! – удивленно и гневно воскликнул Злобич. – Видишь, какое прикрытие устроили себе, сволочи, думают спастись этим от партизанских пуль и мин!
– Не удастся. Все равно мы перехитрим!
Лошади рысью бежали по дороге, горячились. Они настороженно – шевелили ушами, испуганно косили глазами по сторонам.
Следом продвигалась колонна противника. Впереди шли два танка и броневик, потом длинный ряд автомашин. В кузовах грузовиков ехали, стоя во весь рост, автоматчики. Позади некоторых грузовиков катились на прицепах мелкокалиберные пушки. Замыкалась колонна, как заметил Злобич, двумя легковыми машинами и броневиком.
– Видишь, Иван Пудович, что нам бог послал?
– Да, большую свору…
– Может, у них там еще что-нибудь есть? Позвони на левый фланг, узнай.
Новиков торопливо прошел по траншее возле Всеслава и Сандро, которые шепотом о чем-то спорили, и через минуту был в «штабе» – просторной яме под елкой, где находился Столяренко с телефонистом и радистом. Здесь он пробыл не больше трех минут, позвонил на наблюдательный пункт и вскоре вернулся к Злобичу.
– Вся колонна перед нами. Сзади нее ничего нет. Боковые дозоры противника уже сняты.
– Ладно. Значит, бой, в сущности, начался.
Голова колонны медленно, устало поднималась в гору, а хвост ее стремительно катился к мосту, напирая на передних. Растянувшись на километр в длину, колонна находилась теперь в дорожной выемке, которую Злобич шутя назвал корытом. Гитлеровцы ехали по дну этого корыта, с тревогой посматривая на его крутые берега и беспрерывно стреляя. Пули свистели над головами партизан, и Злобич беспокоился: не начали бы партизаны стрельбу, не выдали бы себя преждевременно? Ему казалось, что эти минуты перед боем – самые тревожные и мучительные для него и для всех. Об этих минутах он думал, когда вместе с Камлюком составлял план засады, когда два часа тому назад размещал тут людей и ставил почти перед каждым отделением определенную задачу. Понятно, что от этих минут зависело многое: и выигрыш боя, и дальнейший путь всех людей бригады, всего соединения.
Злобич не переставал беспокоиться о судьбе несчастных мальчиков, ехавших на лошадях… Если не принять мер, этим ребятишкам осталось жить столько времени, сколько нужно, чтобы пробежать трусцой каких-нибудь двести шагов. На большаке противотанковый ров, сверху застланный жердями, ветками и замаскированный землей под цвет дороги; кони провалятся в него и взлетят на воздух вместе со своими ездовыми. Надо во что бы то ни стало спасти этих мальчиков. Жаль и того, что ров, предназначенный для танка, не выполнит своей роли. Надо что-то предпринять. А может, полоснуть огнем над головами лошадей, когда они подойдут ко рву? Лошади тогда рванутся в сторону с дороги, танк же, конечно, не остановится, он откроет огонь и ринется вперед.
Злобич позвал Турабелидзе.
– Сбегай к Калине. Передай – всадников не допускать до рва. Дать огонь над конями, согнать их с дороги, ров – танку. Беги! – и взглянул на комиссара: – Ну, Иван Пудович, благослови, сейчас начнем.
Злобич подождал еще некоторое время, посмотрел на перевал дороги – мальчики приближались ко рву, перевел взгляд на мост – по нему медленно проходили автомашины.
– Давай! – кивнул он Новикову и вытянул руку над головой. – Ну?!
Щелкнули ракетницы. Две зеленые ленты устремились в небо.
Некоторое время царила тишина. Ни одного выстрела. Казалось, все – и партизаны, и гитлеровцы, – не отрываясь, смотрят на зеленые ракеты и, увлеченные их красотой, забыли, что надо начинать бой. Но это был короткий миг.
Еще дымились отброшенные на край окопа ракетные гильзы, а Злобича уже обдала волна вспыхнувшего боя. Левая и правая стороны дороги ожили, загрохотали. Вниз полетели гранаты, пулеметно-автоматная и винтовочная стрельба заполнила все вокруг. Казалось, обочины дороги, молчаливые и угрюмые до этого, двинулись навстречу друг другу, чтобы задушить колонну гитлеровцев.
Злобич окинул взглядом седловину дороги и отчетливо увидел результаты неожиданного удара. В его темных глазах блеснула искорка радости, когда он заметил, как за мостом загорелось несколько автомашин.
– Смотри, Иван Пудович, что там вытворяет Янка Вырвич, – восторженно воскликнул Злобич, показав рукой на хвост вражеской колонны. – Ну и ловкий хлопец! Вчера он захватил у фашистов целую машину горючего, а сегодня этим горючим поливает их головы…
– И хорошо поливает! – усмехнувшись, подхватил Новиков. – Говорят, он все бутылки в Родниках собрал.
– Сто пятьдесят штук зарядил бензином. – Злобич перевел взгляд на голову колонны и вдруг снова воскликнул: – Смотри, Иван Пудович!
Было видно, как лошади, которые сначала сгрудились в табун, теперь стремительно рванулись с дороги. Проскочив кювет, они вихрем взлетели на обочину большака и пустились к речке. Их седоки в один миг очутились на земле: кто упал, а кто сам соскочил. Не интересуясь своими лошадьми, они торопливо разбежались кто куда.
Теперь Злобич сосредоточил все свое внимание на противотанковом рве. Он с горечью видел, что его расчеты начинают рушиться. Когда лошади рванулись с большака, с левой стороны дороги поднялись несколько партизан и метнули связки гранат. Танк остался невредим, ею партизаны обнаружили себя. Перед самым рвом танк сделал разворот, на третьей скорости перелетел кювет и со страшным ревом, будто разъяренное чудовище, вскарабкался по откосу на придорожный холм, оказавшись в расположении партизанской обороны. Правда, ров сыграл свою роль: в него полетел броневик, но это не особенно обрадовало Злобича. Он подумал, что лучше был бы цел броневик, только бы не было танка над партизанскими траншеями. Этот танк заслонил перед комбригом первые успехи боя. Стальное чудовище развернулось и, поливая все вокруг пулеметным огнем, двигалось над дорогой, разрушало под собой окопы и траншеи. Было видно, как к нему перебежками и ползком торопились от автомашин солдаты. События в этом месте большака приковали к себе всеобщее внимание.
– Борис, я ушел! – кивнул Новиков головой в сторону трех сосен и, не ожидая ответа, побежал. – Малявка, гранаты!
– Перебрось туда пушку! – крикнул вслед ему Злобич и тревожно посмотрел на мост, думая, что, может, и там обстановка осложнилась.
Но, к своему удивлению, он увидел, что на большаке, по ту сторону моста, бой подходит к концу. Броневик, шедший в хвосте колонны, с развороченным передком беспомощно уткнулся в дорогу. Пламя охватило две легковые и три грузовые автомашины. Бели бы не суета людей и не взрывы боеприпасов, можно было бы подумать, что это горят копны сена, которые чудом очутились на дороге.
Из-за моста долетело громкое «ура». Это партизаны после первого сокрушительного удара высыпали на дорогу и в рукопашной схватке добивали уцелевших от гранатного боя вражеских солдат.
Кипел бой и по эту сторону ручья. Недалеко от моста пылала последняя грузовая автомашина. Прячась от партизанских пуль, солдаты бросались в кюветы, в придорожные ямы, ползли на крутые пригорки, готовы были забраться в любую щель, но всюду их встречала неумолимая смерть. По краям дороги время от времени раздавались взрывы – рвались мины в кюветах и ямах. Поняв хитрость партизан, солдаты не знали, куда деваться, и в панике метались по дороге. А сверху, с пригорков, не переставал сыпаться свинцовый град.
– Попались!
По лицу Злобича скользнула усмешка. Но он насторожился, когда перевел взгляд на левую сторону дороги. Там обстановка еще более ухудшилась. Следом за первым танком на обочине появился и второй, а за ним – около десятка солдат. Один танк шел над дорогой по пригорку, второй – вдоль леса. Противник хотел охватить окопы и траншеи с двух сторон. Стреляя, оба танка шли почти параллельно, защищая друг друга пулеметным огнем. За танками, прикрываясь их броневыми телами, спешили солдаты-автоматчики. Их свинцовые очереди прошивали все придорожье, сковывали партизан, пытавшихся приблизиться к танкам и забросать их гранатами.
Злобич видел, как бойцы отряда Калины один за другим выскакивали из окопов и бежали к лесу. И это те люди, которые двое суток стояли насмерть в бою на этом же большаке. Обида жгла сердце. «Ах, черти! – хотелось крикнуть им. – И не такое ведь переносили, а тут на тебе – растерялись».
Он бросился наперерез отступающим. И достаточно было его появления, чтобы люди повернули обратно в окопы.
– Давай, давай скорей! – услышал он голос Новикова.
Злобич оглянулся. Четверо партизан катили перед собой сорокапятимиллиметровую пушку. Обливаясь потом, им помогал Новиков.
– Стой!.. К бою!..
Пушка в упор начала бить по танку, шедшему вдоль леса. Один снаряд разбил башню, второй – гусеницу. Пламя широким языком лизнуло темно-серые бока машины и побежало по всему корпусу. Танк горел, но артиллеристы, словно боясь, что это чудовище, как сказочный змей, может ожить, выпустили по нему еще несколько снарядов – трудно было сдержать свою ярость.
– Танк справа! – крикнул Злобич орудийному расчету.
Его никто не услышал, он устремился было к пушке, ко артиллеристы сами заметили опасность. Танк был совсем близко от них, он крошил под собой кустарник и, стреляя из пулемета, с грохотом несся к опушке леса. Партизаны мгновенно повернули пушку, но поняли, что стрелять поздно – танк был слишком близко.
– Гранаты! – крикнул Новиков и вместе с другими отскочил за деревья.
Раздался сильный взрыв. Из башни танка забило пламя с черными клубами дыма. Гитлеровские автоматчики шарахнулись в сторону и побежали к лесу. Им навстречу выкатились ряды партизан.
– Ура-а-а!..
Это грозное слово могуче летело теперь над большаком, перекатывалось по лесу. Партизаны высыпали на дорогу, добивая остатки колонны противника.
– Сандро! – крикнул комбриг и, подставив колено под планшет, написал на вырванном из блокнота листке: «Прорыв совершен. Злобич». – На рацию! Камлюку!
