Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
4
Обер-лейтенант Рауберман утомленно переваливался в широком кресле, подтягивался, словно боялся, что может сползти на пол. Его левая рука свисала с подлокотника, обтянутого темно-коричневым плюшем, правой он поддерживал на коленях книгу, которая, казалось, вот-вот выскользнет из пальцев и полетит под ноги. Напрасно он поднимался и лазил в шкаф за этой книгой – где тут изучать чужой язык: ничего не лезет в голову! Это самообман – пытаться при помощи какой-то книги отвлечься от невеселых размышлений. Он лениво, с безнадежно-презрительным жестом бросил учебник на стол и, откинувшись головой на спинку кресла, прикрыл глаза, словно намереваясь подремать.
Недавно он был в отпуске… Месяц, проведенный дома, с семьей, казался ему теперь райским. Просторный особняк в конце одного из проспектов Гамбурга… Эльза, дочери… Никаких служебных забот. Поездки в гости к родственникам, знакомым. Вино, музыка и Эльза. Приятным угаром был окутан этот месяц жизни в тылу. И хоть изредка и вспоминалась Калиновщина, партизанские засады и диверсии, он был необычайно доволен днями, проведенными в отпуске.
Не хотелось ему возвращаться к месту службы. Его гамбургское настроение окончательно выветрилось, когда он по пути заехал в Минск в канцелярию гаулейтера. Здесь он узнал, что за время его отпуска партизаны на Калиновщине разбили несколько гарнизонов, овладели всеми дорогами, ведущими из района.
Генерал Кубе разговаривал с ним резко, стучал по столу кулаком, приказывал, угрожал. Рауберман выехал из Минска в отвратительном настроении. В Могилеве он из поезда пересел в самолет (в автомашине не решился ехать). и полетел на Калиновщину.
За налаживание в районе порядка он взялся решительно: сразу провел несколько карательных экспедиций. Первую, во время которой сгорели три деревни и было убито несколько сот местных жителей, он считал удачной. Она была проведена вблизи Калиновки. Но после второй экспедиции Рауберман помрачнел: половина ее участников была перебита партизанами, вторая половина с полдороги прибежала обратно в городок. Третья экспедиция прошла еще хуже.
Требования от начальства продолжали сыпаться. Его, Раубермана, обвиняли в нерешительности, в трусости, в том, что он в борьбе против партизан будто бы занимает не наступательную, а оборонительную позицию. Рауберман разозлился и начал проводить еще больше карательных экспедиций. Последняя из них была самой крупной. В ней по приказу окружного начальства участвовали даже силы соседнего района. И все же она потерпела неудачу. Как тут не болеть голове? Больше полутора месяцев усилий, забот – и никакого результата. А партизаны как хозяйничали в районе, так и хозяйничают, даже усиливают удары. Сегодня ночью загремело в четырех километрах от города. За какой-нибудь час партизаны сумели овладеть Подкалиновкой. Не стало одного из сильнейших гарнизонов, погибло свыше сотни солдат и полицейских, потеряно около трехсот юношей и девушек, подготовленных к отправке в Германию. Как выправить положение? Против партизан направлены из Калиновки новые подразделения полицейских, они уже часа три ведут перестрелку, по когда им удастся закончить бой?
Рауберман тяжело вздохнул и злобно посмотрел на карту района. Кроме районного центра и пригорода Заречья, теперь все остальное было не подвластно ему, жило своей жизнью. «Комендант без территории», – подумал он. Впрочем, что ему остается делать? Ненависти к партизанам, к людям, что населяют эту страну, у него накопилось, пожалуй, не меньше, чем у самого фюрера. Но разве одной ненавистью изменишь положение в районе? Нужны солдаты, артиллерия, танки. Обещают, но когда их пришлют… Он было заикнулся об; этом перед начальником округа, но тот даже разговаривать не стал. И Рауберман замолчал, поняв, что на оккупированной земле не одна такая Калиновщина, что события под Сталинградом для фюрера теперь важнее всего. Что ж, придется ждать, хотя это ожидание может плохо кончиться, может получиться так, как сегодня с тем гарнизоном в Подкалиновке.
Обер-лейтенанту показалось, что в кабинете очень душно. Он расстегнул запотевший, не первой свежести воротничок, который забыл переменить сегодняшним неспокойным утром, и взглянул в большое зеркало – дверцу шкафа: на него смотрело усталое небритое лицо с угрюмым взглядом из-под рыжеватых бровей, с синим шрамом на щеке – вечное напоминание о варшавских боях. С брезгливой миной он отвернулся от зеркала, поднялся с кресла и шагнул к круглому столику, прижавшемуся возле окна. Нетерпеливым движением он откинул с графина бязевую салфетку. Но напрасно – графин был пуст. Проклятый денщик! О чем он только думает?
– Ганс! – крикнул Рауберман, взглянув на дверь. – Ганс!
За дверью ни звука. Рауберман возмущенно засопел и выругался, вытер носовым платком пот на лице и, подойдя к окну, открыл форточку.
В кабинет поплыл влажный воздух дождливого ноябрьского дня, щекоча лысину, шею, уши. Зябко пожав плечами, Рауберман отступил от окна и снова сел в кресло.
По стеклам ползли мутные капли. Неожиданно худой, мокрый воробей комком упал с крыши; чирканув крылом по стеклу, он примостился у ставни и стал что-то клевать в пазу стены. Полетела, прилипая к стеклу, пакля, посыпались опилки. «Чертова птица! – подумал Рауберман, – запачкает окно; надо подняться и прогнать ее».
Некоторое время он сидел неподвижно, но, видя, что к окну больше и больше липнут опилки и пакля, поднялся и, забарабанив кулаком по раме, прогнал воробья. Повернувшись в сторону двери, он снова позвал:
– Ганс!
За дверью по-прежнему ни звука. Обер-лейтенант закричал громче:
– Ганс! Ганс!
В комнату вбежал высокий худощавый солдат. Он стал что-то говорить, но не закончил – его перебил Рауберман:
– Почему не откликался? Где пропадал?
– На крыльце был. Смотрел, как из Подкалиновки везли раненых.
– Молчать! На фронт захотел? – Рауберман злобно ткнул пальцем в сторону графина и окна. – Забываешь свои обязанности! Принеси вина! И немедленно окно вымыть!
Денщик козырнул и выскочил из комнаты. Вскоре он вернулся с полным графином вина буроватого цвета. Так же поспешно он выполнил и второй приказ – протер стекла окна.
Рауберман выпил вина, но по-прежнему чувствовал себя плохо. Ему было не по себе в тишине. И когда вдруг зазвонил телефон, Рауберман обрадовался. Оживившись, он снял трубку и прижал ее к уху.
– Кто? Господин Шишка?.. Что в Подкалиновке?
Лицо его, на миг просветлевшее, сразу же изменилось. Злобно закусив нижнюю губу, он напряженно слушал. Начальник полиции Шишка не говорил, а кричал. Крик неприятно отдавался в ухе. Рауберман немного отвел трубку в сторону и наконец сам закричал:
– Трус! Глупая башка! Как ты мог это допустить!
Он бросил трубку, вскочил с кресла и стал быстро ходить по комнате. Неприятности росли. Полицейский отряд, посланный сегодня утром в Подкалиновку – к месту ночного партизанского налета, разбит. Удар, новый удар!
Он выпил еще стакан вина и снова зашагал по кабинету. Его тревожили перемены, происшедшие с ним после возвращения из отпуска. Когда-то спокойный, уравновешенный, он превратился за два месяца в настоящего неврастеника. «Всю Польшу прошел, Голландию, Бельгию, Францию, – мысленно говорил он сам себе, – но такой страны, как эта Белорутения,[2]2
Так немецкие оккупанты и белорусские националисты называли Белоруссию.
[Закрыть] не встречал. Того и гляди, взлетишь на воздух и следов не останется».
Но как избежать опасности? Четыре сотни немцев и полицейских, что остались в Калиновке и Заречье, могут нести только гарнизонную службу. Они вбили себе в голову, что у партизан неисчислимые силы, а потому в каждой боевой стычке сразу же теряются! Да что говорить о рядовых! А разве командиры лучше? Паникеры, бездельники! Разве можно положиться на начальника полиции Шишку? А начальник жандармерии лейтенант Гольц? Ни одного приказа этот длинноногий страус не выполнит толком. Генерал Кубе требует: дайте мне точные сведения о партизанских базах и стоянках – пущу бомбардировщики, а что на это может ответить Гольц? Что он сделал за время своей службы в Калиновке? Пять человек заслал он в этом году в лес, и осе пятеро были разоблачены и уничтожены. Кто раскрывает наши планы партизанам? Ничего Гольц не разгадал, ничего существенного не сделал.
Рауберман подошел к телефону и позвонил в жандармерию.
– Лейтенант Гольц? Расследуйте, кто виноват в разгроме подкалиновского гарнизона. Результаты доложить завтра утром!
– Есть!
– Что узнали от арестованных? Выяснили, где партизанские базы и стоянки?
– Пока… пока нет. Допрашиваем… Беспокоимся…
– Плевать мне на ваше беспокойство! Вы мне сведения дайте! Сведения! Понимаете? – и, не ожидая ответа, бросил трубку на телефонный аппарат.
За окном посветлело, дождь прекратился. Рауберман взглянул на часы – пора обедать. Выпив еще вина, он отправился к себе на квартиру. Следом за ним заторопился денщик.
5
Темная ночь конца ноября. Пронизывающий ветер, снег и дождь. Под подковами позванивает, постукивает: дорога скована гололедицей. Впереди едет Роман Корчик, самый лучший знаток дорог и тропинок. Близким и удобным путем Корчик ведет группу к Ниве. Камлюк, Злобич и Новиков видят, как в темноте едва вырисовывается его фигура. Движется он не спеша, сохраняя постоянную дистанцию.
– Знает дело. Что ни делает – с душой, – говорит Новиков.
– Подходящую должность ему готовим, – отзывается густым басом Камлюк.
– Какую, если не секрет?
– Командиром спецроты при штабе соединения.
– Это как, по совместительству? Не слишком ли много будет для него?
– Сам высказал желание.
– Энергичный человек… Первый друг разведчиков. А может, нашли бы ему совместительство по разведке, а, Кузьма Михайлович? – осторожно предложил Злобич.
– Вот придумал!.. Не бойся, он и тебя не забудет.
Злобич не возражал, понимая, что это бесполезно: будет сделано так, как прикажет начальство. Камлюк снова заговорил с Новиковым:
– Может, он начнет интересоваться делами Нади, так ты – ни слова.
– Кто это?
– Да Кравцов же, начальник дружины самообороны. Хотя человек он преданный, орденоносец еще с финской кампании, инвалид, но ты ведь знаешь законы нашей конспирации.
– Обойду подводный камень – не споткнусь!
– И не задерживайся. Узнай, как теперь у них налажена охрана, сколько хлеба выделили для партизан… потом, что он как глава деревни сделал для помощи семьям солдаток – в отношении подвоза топлива на зиму. И еще передай: семена для весеннего сева – неприкосновенный фонд. Пусть об этом доведет до сведения населения, чтобы каждый колхозник сберег… Дела-то на фронте как пошли! Видно по всему, что для своих сеять будем!
Камлюк поправил на голове капюшон плащ-палатки и, занятый своими мыслями, молчал. «Сколько забот у него! – подумал Злобич. – Да и то сказать: две такие обязанности – командир партизанского соединения района и секретарь подпольного райкома».
Следом за Камлюком, Злобичем и Новиковым ехали еще четыре всадника. Впереди на высоком коне покачивался Сенька Гудкевич. Сзади него, стремя в стремя, ехали: адъютант Новикова Всеслав Малявка, связной с подпольными пунктами разведчик Платон Смирнов и прикомандированный для сопровождения Камлюка адъютант Гарнака Сандро Турабелидзе.
– Расскажи-ка, Платон, как это было у тебя… ну, как краски для меня достал? – проговорил Сандро.
– Ты точней выражайся! – поправил Всеслав. – Не специально же за красками он ходил.
– Не мудри… Платон понимает, о чем я спрашиваю…
– Да что рассказывать! Получилось довольно рискованно: если бы чуть-чуть растерялся, конец был бы мне в Калиновке!
– Расскажи! Вечно ты молчишь, никогда из тебя слова не вытянешь…
– Такая уж моя служба. Языку воли не давай. Ну, впрочем, об этом эпизоде можно… Пробрался я ночью в Калиновку, увиделся с одним человеком – и назад. Возвращался из города той же дорогой, какой и входил, – по огородам, по задворкам. Где боком, где скоком. Осталось обойти только последние дворы на окраине, а дальше – поле. Начинало светать. Проскочил я между двумя домами, повернул за последний, только вынырнул и… остолбенел: передо мной на выгоне около роты гитлеровцев…
Платон на несколько минут умолк. Может, потому, что от воспоминаний заволновался, а может быть, хотел подразнить слушателей.
– Ну, дальше! – не удержался Турабелидзе.
– Нет, хлопцы, простите, не могу. Когда-нибудь в другое время доскажу, – неожиданно заявил Смирнов, ухмыльнувшись про себя.
– Ах, шени чириме! Тогда лучше не начинал бы. Давай, давай.
– Не надо, Платон, молчи, – вдруг поддержал Смирнова Малявка. – Пусть почувствует, как дорого стоят краски.
– Слушай, Всеслав, Платон же – не литератор, сюжетные ходы ему не нужны, – едко ответил Турабелидзе.
Турабелидзе намекал на те сочинения Малявки, с которыми носился он, автор нескольких небольших рассказов, опубликованных в подпольной районной газете и в бригадном рукописном журнале. Слова Турабелидзе попали, как говорится, не в бровь, а в самый глаз.
– Но Платон и краски достал не ради забавы. Разве приятно, если ими не рисуют, а пачкают, – отбил нападение Малявка.
«Начинается!..» – подумал Платон и усмехнулся. Споры между Всеславом и Сандро он слышал не впервые. Он знал о необычных взаимоотношениях, существовавших между этими двумя адъютантами. Спаянные крепкой дружбой, Всеслав и Сандро вечно спорили, горячились по каждому пустяку. «Как сойдутся, так и схватятся, как петухи», – посмеиваясь, говорили о них партизаны. Разногласия их почти всегда касались вопросов искусства и литературы. И надо сказать, что эти споры – то шутливые и тонкие, то бурные и резкие – не проходили бесследно: друзья незаметно обогащали свои знания и больше привязывались друг к другу.
– Хватит вам, хлопцы. Я пошутил, – проговорил Платон, обрывая спор адъютантов. – Слушайте дальше… Перед собой я увидел гитлеровцев. Они ехали откуда-то и остановились на привал. Лошади стояли нераспряженные, солдатня болтала, бренчала котелками, ведрами – утро морозное, все аж гремит. Хотел я назад податься, обойти этот балаган – где там, прямо на меня группа солдат… Я – с дороги, за угол хлева. Решил пробраться во двор и спрятаться где-нибудь, переждать. Обошел хлев, вижу – уборная, а возле нее – ход во двор. Я туда. И попал из огня да в полымя. Во дворе – колодец, и возле него полно солдат с ведрами и котелками. Буквально возле меня солдат из уборной выскочил. Хорошо, что еще было не совсем светло: не увидал он меня… Не помню, как я очутился в уборной. Закрылся на крючок, наготове держу тесак. Слышу – шаги, кто-то дернул дверь. Постоял, подождал, не вытерпел и побежал за угол хлева. Потом – снова солдат. И так один за другим – человек десять… Некоторые меня подгоняют. Я им отвечаю по-немецки – знаю язык не хуже их. Услышат ответ и бегут за угол. Прошло с полчаса. Слышу – во дворе затихло, по улице загрохотали колеса, поехали. Я немного успокоился, отцепил крючок, приоткрыл дверь – никого не видно. Вышел. Только со двора – глянь, у стены хлева офицер и конь под седлом. И больше кругом никого. Офицер оглянулся. Но я не дал ему одуматься – тесаком! Потом снял с него шинель, фуражку, накинул все это на себя, захватил сумку, вскочил на коня и галопом по выгону в поле… Вот так, Сандро, я достал тебе краски. В офицерской сумке были.
– Какой случай! Аа-яй-яй!..
– Готовый сюжет для новеллы. Разреши, Платон, я опишу все это, – сказал Малявка.
– Нашел темку, писатель, – процедил Турабелидзе. – Напиши хоть как следует, чтоб читать можно было…
Они, возможно, поспорили бы опять, но спереди долетел до них сурово-предупредительный голос Сеньки Гудкевича:
– Эй, шептуны! Хватит спорить, подъезжаем к деревне.
6
Партизаны повернули на дорогу, шедшую за огородами, проехали еще немного и остановились у старого полуразрушенного гумна. Борис спешился первым, ввел коня на ток. Здесь было тихо, пахло соломой и сеном. Камлюк, идя за Романом и Борисом, напомнил Новикову:
– Только не задерживайся.
С Новиковым пошел его адъютант Малявка. С Камлюком, Злобичем и Корчиком – Сенька и Платон. На гумне остался один Сандро. Идя к выходу, Камлюк сказал ему:
– Дай лошадям сена и жди нас.
Они направились к деревне. Узкая скользкая тропинка через огороды привела их ко двору Яроцких. Остановились в садике, под крышей хлева.
– Вы подождите здесь, – сказал Борис, – а я проберусь к хате…
– И я с тобой, – предложил Корчик.
– Что ж, давай, – согласился Борис и, ступив к калитке, стал нащупывать тайный запор.
Он бесшумно открыл калитку и, взяв Романа за руку, повел его за собой. Провел через сарай, затем через двор и только у самой хаты отпустил его. Остановившись, Роман некоторое время озирался по сторонам. Борис же, заметив в окне полоску света, пробивавшуюся из-под темного одеяла, приник к окну. С минуту он прислушивался к голосам, долетавшим из хаты, потом повернулся к Роману.
– Смотри, что вытворяют твои комсомольцы.
Роман прижался к окну. Хата была ярко освещена.
На загнетке пылала смолистая щепа, а у стола укрепленная в лучнике горела лучинка. За столом сидели Надя Яроцкая и Ольга Скакун, а вокруг них – остальные комсомольцы. Посредине комнаты стоял Вася Корольков.
– …Вступая в ряды подпольной комсомольской организации, – донесся голос Королькова, – я клянусь честно и дисциплинированно выполнять свои обязанности, нерушимо хранить нашу тайну, не жалеть своих сил и крови в борьбе за свободу и счастье Родины, за дело партии…
Роману хотелось войти в хату, крепко обнять Василька и всех-всех его друзей. За время войны он много раз встречался в условиях подполья с комсомольцами Нивы: и на их собраниях, и на явочных квартирах, и на партизанских стежках-дорожках, и каждый раз радовался этим встречам. Но как быть на этот раз? Он не один, а с группой, и старшим в этой группе является Камлюк. В Ниву они заехали мимоходом, как в один из пунктов своей подпольной сети; сегодня они побывали уже в нескольких местах, им необходимо навестить этой ночью еще ряд пунктов. Впереди много дела, приходится торопиться, и Камлюк, конечно, не разрешит встретиться с комсомольцами на этом собрании. Не разрешит он это и по соображениям конспирации: пусть комсомольцы знают Надю как своего комсорга, как сельскую активистку, но им не к чему знать, кто из партизанских командиров и разведчиков приезжает к ней, где и когда они с ней встречаются.
– Как же нам, Борис, встретиться с Надей, наедине? – шепнул Роман, отходя от окна. – Не можем же мы сидеть здесь до рассвета.
Действительно, что-то надо было предпринять. Время шло, а комсомольцы не расходились, хотя было видно, что собрание уже закончилось.
– Надю я сейчас могу вызвать, – ответил Борис, вспомнив условный сигнал, который когда-то существовал между ними. – Звать?
– А как ты это сделаешь? Еще шум и гам на весь двор поднимешь.
– Не бойся, сделаю чисто.
– А как? – допытывался Роман.
Борис не успел ответить: из хаты до них донесся веселый смех.
– Вот, черти, никакой охраны не выставили, а шумят, хохочут, – рассердился он. – Придется сделать Наде замечание.
Вдруг Борис отшатнулся от окна и приглушенно вскрикнул. Роман схватился за пистолет, но сразу же успокоился: перед ними в тусклом свете, просачивающемся из окна, чернела знакомая волнистая борода дядьки Макара. Старик держал Бориса за плечо и не то с удивлением, не то с упреком качал головой.
– Ну и ловки вы, хлопцы, – наконец проговорил он. – Вы что, через крышу залезла во двор?
– Что вы, дядька Макар, – усмехнулся Борис, отходя от окна. – До крыши пока еще дело не дошло.
– А как же вы пробрались? Двор-то мой круглый – всюду запертый, сам я несу охрану. Дивно! Стою это я у ворот, посматриваю по сторонам, прислушиваюсь. Думаю, как бы тут кто-нибудь с улицы не подкрался, – ан вот что получилось – с тыла залезли. Признаться, испугался, когда заметил ваши фигуры у окна.
– Мы пробрались из садика, через калитку. Уж извините, что самовольничаем, – сказал Борис. – Нам надо повидать Надю, а она занята. Как бы это сделать…
Он замолчал, услышав стук двери. Из сеней донесся скрип половиц – молодежь расходилась.
– Спрячьтесь под поветь, – посоветовал Макар. – Я выпущу их на улицу и вернусь.
Он заспешил к воротам. Борис и Роман, отступив в темноту, следили за крыльцом. Из сеней друг за другом выходили комсомольцы, пересекали полосу света, выбивавшегося из окна, крались к воротам и бесшумно скрывались. Когда в полосе света мелькнула последняя фигура, у Бориса часто забилось сердце: это была Надя, она провожала друзей. Борис с трудом сдерживал себя, хотелось броситься к девушке. Но вот она направилась от ворот к повети. Видимо, отец сказал ей о том, что они здесь.
– Я пойду за Камлюком, – вдруг заявил Роман. – Все разошлись, теперь можно начинать и нам.
Он быстро скрылся. «Не хочет мне мешать», – улыбнувшись, подумал Борис и, увидев перед собою Надю, порывисто бросился к ней.
Она стремительно обняла его, прижалась лицом. «(Соскучилась», – подумал Борис, целуя ее глаза.
– Я весь промок… Осторожно!
– Осторожно? – она обиженно разняла руки и отступила на шаг назад. – Больше двух недель не виделись, и теперь – осторожно? Почему так долго глаз не казал?
– Не сердись, Надюша. Бродил в разведке по соседним районам, – Борис расстегнул свою накидку, прикрыл Надю полою. – Знала бы ты, как я соскучился по тебе. Где бы ни был, сердце всегда рвалось, сюда, в деревню. А когда узнал, что заданий тебе надавали, да все они опасные, так совсем лишился покоя:
– Да, дел было много. Платон и Роман привозили одно задание за другим, еле успевала поворачиваться. Но все прошло хорошо, мой милый…
Они вошли со двора в сени, но в хату идти не торопились: хотелось еще побыть вдвоем. Только когда на крыльце послышались, шаги, Надя нехотя оторвала руки от Бориса.
Первым вошел Камлюк. Осветив сени карманным фонариком, он поздоровался с Надей, лукаво заглянул в глаза ей, а потом Борису и шутливо спросил:
– Что, милые, немного отлегло от сердца?
Все засмеялись.
Камлюк отряхнул от дождя свою плащ-палатку и направился в хату, следом за ним пошли Надя и Борис. Вскоре появились Роман и дядька Макар, которые задержались во дворе, расставляя посты.
Дядька Макар, интересуясь делами на фронте, сразу засыпал гостей бесчисленными вопросами:
– Ну, что там? Как Америка и Англия? Открыли второй фронт или только зубы заговаривают? Что в Северной Африке?
Старик удивлял своей пытливостью и знаниями. Отвечая ему, Кузьма Михайлович поглядывал на Бориса и усмехался, словно желая сказать: «Ну и тесть у тебя!» Старику дали сводки последних боев, несколько газет и брошюр. Макару хотелось скорее перечитать все это. Он вооружился очками и углубился было в газету, но тетка Арина, которая до этого возилась у печки со сковородкой, помешала ему. Ставя на стол закуску, она сердито сказала:
– И как тебе не стыдно, старик! Гости торопятся, а ты за газету схватился. Неси настойку.
– И то правда! Ну ничего, люди свои, простят, – оправдывался он, идя в клеть.
После короткого ужина старики вышли в переднюю половину хаты. Арина полезла на печь, а Макар, светя сам себе лучиной, принялся читать газеты. Партизаны остались за столом. Надя держала в руке лучинку – светила, а Кузьма Михайлович, поглядывая на нее, вполголоса говорил:
– Ответственное задание тебе. Сходишь к Перепечкину, принесешь от него вести. Он знает – Платон передавал ему, – что ты придешь… Передашь ему письмо и пачку листовок.
– И от меня просьба, – добавил Роман. – Зайди в Калиновке на явочную квартиру секретаря городской подпольной комсомольской организации. Там будет для меня передача, принеси ее.
– Вот сколько поручений мы тебе надавали. Трудновато будет.
Кузьма Михайлович внимательно посмотрел на Надю, желая узнать, как отнеслась она к новому поручению. На ее лице он не уловил ни испуга, ни разочарования, она стала только более серьезной, задумчивой.
– У тебя память неплохая, это очень важно для подпольщика. Все держи в голове, записывать не советую.
Надя внимательно слушала, запоминая каждое слово. Встречи с Камлюком, выполнение его заданий было для нее своеобразной школой. И не удивительно. Ей, недавней десятикласснице, было чему поучиться у такого человека.
Камлюк говорил спокойно, сдержанно, но когда хотел подчеркнуть какую-нибудь мысль, повышал голос. Зеленоватые глаза его сейчас, при неровном свете лучины, казались колючими. Было заметно, как на скулах его изредка подергивались мышцы. «Он сегодня какой-то суровый», – подумала Надя и помрачнела. Камлюк вдруг улыбнулся. «Неужели догадался, о чем я думаю?» – промелькнуло в ее сознании. Камлюк поднялся из-за стола, подошел к Наде и, словно в доказательство того, что может быть и не суровым, коснулся рукой ее волос.
– Косы у тебя, Надя, как у моей Алены, – длинные.
Он стал ходить по комнате, видимо, вспоминая жену, детей, потом резко остановился, провел рукой по глазам, словно отгоняя воспоминания, и обратился к Борису и Роману:
– Пожалуй, поедем?
– Что ж, поедем… – тихо вздохнул Борис и, вынув из сумки сверток, перевязанный шпагатом, передал Наде. – Листовки…
Они вышли из-за стола. Кузьма Михайлович, свертывая цигарку, пошел с Романом одеваться в переднюю половину хаты.
Борис и Надя на минуту остались одни. Они смотрели друг на друга, без слов понимая, что происходит в душе у каждого. Борис знал, что она все сделает, все выполнит, но волновался за нее. Надя понимала это и взглядом, полным ласки и признательности, благодарила его.
Одевшись, Камлюк вернулся в комнату и шутливо сказал:
– Вы еще не попрощались? Ай-яй-яй… Давайте быстрей. Не стесняйтесь, поцелуйтесь… Я у вас, вероятно, посаженым отцом буду.
– Обязательно, только прежде вам придется сосватать нас… – ответила Надя и засмеялась, пытаясь под шуткой спрятать свое волнение.
От смеха дрожала лучинка в ее руке, длинные тени скакали по стене.
Простившись с Надиными родителями, все вышли из хаты. Роман направился снимать с постов Сеньку и Платона. Во дворе все еще шел снег с дождем. Было так темно, что Борис и Надя, идя под одной плащ-палаткой сзади Кузьмы Михайловича, совсем не видели его фигуры, и только по голосу догадывались, где он.
– Какая погода… – говорил Камлюк. – На руку нашим хлопцам. Сегодня еще один эшелон полетит под откос.
В садике остановились, стали прощаться.
– Будь здорова, – Борис обнял Надю и выпустил ее из-под крыла своей плащ-палатки.
Она быстро побежала назад – подгоняли дождь и ветер. Вскочила в сени, стала стряхивать воду с платка. Отец, увлеченный чтением, даже не оглянулся, когда скрипнула дверь. Надя разделась и подошла к нему.
Старик отвел глаза от газеты, держа пальцем то место, где читал, и проговорил:
– Серьезные сообщения! Под Сталинградом и на Кавказе наши пошли в наступление. Пора, давно пора! А то залезли фашисты черт знает куда – к Волге, к Моздоку. Как получилось – просто не верится. А теперь наши рванули. Молодцы! Только бы после этого не остановились.
– И пойдут. Сила у нас есть, папа. Наши покажут еще не такое!
Надя присела к столу, перечитала сводки и затем, подойдя к кровати, стала раздеваться, хотя спать еще не хотелось. Лежала и задумчиво смотрела в потолок, думая о Борисе, о завтрашнем задании.
Отец, кончив чтение, спрятал газеты в матрац.
– Чего не спишь? – спросил он дочь.
– Так, не берет сон.
– Не волнуйся, доченька, спи. Все сделаешь. А трудно будет – меня покличь на помощь… Видишь, сам Камлюк приезжал. Видимо, что-то серьезное задумал…
Старик свернул цигарку, прикурил от лучинки и, погасив свет, лег. Курил долго, взатяжку, думал.
Надя тоже не спала.
