Текст книги "Сплоченность"
Автор книги: Микола Ткачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
– Левый фланг Поддубного подвел. Около двух батальонов гитлеровцев прорвалось южнее Нивы. Стремятся окружить нас.
Наступило молчание. Перепечкин лежал неподвижно, напряженно думал. Через минуту сказал:
– Эх, Поддубный… сосед… Я же предупреждал его, чтоб левый фланг укреплял… – и, взглянув на разведчиков, приказал: – Передайте Погребнякову: отряд отвести на север от деревни. О прорыве немедленно сообщить штабу бригады.
Наступал вечер. Девушки торопливо шли вдоль ручья. У деревни они догнали Макара, несущего на плечах Василька. Увидев их, старик остановился, положил мальчика на землю и, сев возле него, заплакал:
– Ноги не идут. Что я несу Насте? Нет больше у нее сына, умер… Нет, не могу я нести…
Опустив носилки, девушки молча стояли. Не стало одного из их товарищей, самого юного комсомольца и дружинника. Опечаленные, они, не отрываясь, смотрели на Василька. В наступившей тишине отчетливее стало слышно журчание ручья. От него и от земли отдавало сыростью, сладковатым запахом перегноя и размытых корней лозняка. По кустарнику зябко пробегал ветер. Заходило солнце. Все вокруг продолжало жить, а вот Василька уже нет…
Макар встал. Он бережно поднял на руки мальчика, прошел несколько шагов и снова застыл на месте.
Молчаливые и задумчивые, девушки двинулись вдоль огородов. Вскоре они были возле сарая. Ковбец нахмурился, увидев на носилках Перепечкина. Встревоженный, он казался даже несколько неуклюжим, когда стал осматривать и перевязывать раненого. Перепечкин был без сознания.
Свет трех фонарей «летучая мышь», висевших на стенах в разных местах, освещал все углы сарая. Раненые лежали на разостланной свежей соломе. В сарае стоял густой запах лекарств. Ковбец ходил от одного раненого к другому, особенно часто склонялся он над одним, лицо которого было полностью забинтовано. Этого партизана привезли из-за Бугров, вражеская пуля навылет прошила ему обе щеки. Кормить его можно было только через зонд, и притом кипяченым молоком.
– Очень тяжело ему, – сказал Ковбец, взглянув на Надю и Ольгу. – Надо его накормить, он два дня ничего не ел… Достать бы молочка… Да и другим раненым не мешало бы…
– Мы сбегаем домой, – предложила Надя. – Принесем. Ладно?
– Боюсь за вас. Враг очень сильно напирает на деревню.
– Не бойтесь. Мы быстро.
– Ну, бегите. Только сразу возвращайтесь… Нам нужно выбираться отсюда…
* * *
До деревни было около километра. Девушки почти и не заметили, как прошли это расстояние. Вокруг стоял густой мрак. По шуму деревьев почувствовали, что подошли к околице. Миновав выгон и повернув на улицу, они вдруг услышали грубый окрик:
– Хальт! Хенде хох![4]4
Стой! Руки вверх!
[Закрыть]
Надя увидела перед собой два автомата и две фигуры – солдата и Бошкина.
8
Вчера целый день бригада вела жестокие бои. Неумолкающая канонада гремела на правом фланге, у Нивы, где сражались бойцы Перепечкина. Неспокойно было и на левом фланге, на участке обороны отряда Зарудного. Находясь на родниковском большаке, Злобич слышал эту канонаду, получал из отрядов донесения, от которых то радовался, то мрачнел. Ему не терпелось побывать у Перепечкина и Зарудного, но он никак не мог отлучиться из отряда Калины, с большака, – на этом главном направлении гитлеровцы проводили одну атаку за другой.
Вечером сообщили, что на участке обороны отряда Поддубного враг прорвался и двинулся к Ниве. Эту весть привез связной Тихон Закруткин. Злобич в это время был в помещении сельисполкома. Он только что прибыл из отряда Калины к себе, в штаб бригады. Не дослушав Закруткина, он подошел к телефону, начал докладывать Камлюку о прорыве у Нивы. Вдруг он утих, несколько минут слушал молча, переступая с ноги на ногу. В штабе соединения уже знали о прорыве – сообщил сам Поддубный. Сказав пару слов о положении у Нивы, Камлюк заговорил о других делах. Злобич внимательно слушал его и только изредка вставлял слова:
– …Передам комиссару… Население понимает… Десять дружин, из каждого колхоза… Ковбец перебазировался… Пакет получили?.. Добавления к плану одобрены?.. Хорошо… Я понимаю, по телефону не стоит… Есть! Сил не пожалеем, ваш план осуществим… Спасибо… Нервы должны выдержать…
Он повесил трубку и взволнованно прошелся по комнате. Потом, взглянув на. Закруткина, сказал:
– Передайте Перепечкину мой приказ: отряд отвести на север от деревни, дальнейшее продвижение врага задержать!
– Есть! Только, товарищ комбриг, Перепечкина нет, ранен. А отряд уже отведен.
– По чьему приказу?
– Перепечкина.
– Толково!.. Тяжело ранен? Где он? Почему же ты мне сразу не сообщил? Ах ты…
– Вы же не дослушали, звонить стали… Ранен в ноги. У Ковбеца лежит. Замещает его Погребняков.
Закруткин был молчаливый, замкнутый человек: не спросишь – не скажет. «Он, вероятно, знает что-нибудь и о том, где теперь Надя, но вот молчит… – раздраженно подумал Злобич. – А спрашивать как-то неловко. В штабе есть люди, и следует ли им знать, что в эту минуту беспокоит мое сердце?» Все же он спросил:
– Где теперь нивские дружинники?
– В нашем отряде.
– Кто там?.
– Все.
Борис немного помолчал, думая, что Закруткин, может быть, скажет что-нибудь еще, но ничего не дождался. Тогда он, нахмурившись, сердито проговорил:
– Все. Быстрей газуй в отряд!
Это было вчера. Сегодня же на рассвете Злобич от связных узнал больше. Прошедшим вечером гитлеровцы бесшумно заняли Ниву и значительно потеснили поддубновцев к городу. А Ковбец, перебираясь с санчастью в партизанский тыл, при встрече рассказал, как Надя и Ольга выносили из боя раненых, как потом они пошли в деревню за молоком и не вернулись.
Все это встревожило Злобича. Едучи по большаку от Родников, он строил разные предположения о том, что могло случиться с Надей, представляя себе самое ужасное.
Километрах в трех впереди гремел бой. Отдаленная стрельба долетала отовсюду: сзади и с боков – это вели бой другие отряды соединения. Неожиданно стрельба стала заглушаться сильным грохотом. Где-то над Калиновкой послышался гул самолетов, потом взрывы… Один, второй, третий… Злобич и Сандро, круто повернувшись в седлах и взяв бинокли, стали всматриваться в сторону Калиновки. Два бомбардировщика несколько минут неистовствовали над городом. Когда они скрылись, появилась новая группа самолетов. Они мирно пролетели над городом и стали кружиться где-то над Подкалиновкой. «Что за маневр?» – подумал Злобич. Неожиданно он увидел, как из самолетов стали выбрасываться парашютисты.
– Десант высаживают! – воскликнул он и стал считать: – Один, два, три… десять… тридцать… Сбился… Ах, сволочи!
Невольно подумалось, что основные силы партизан второй день ведут бои в восьми – десяти километрах от Калиновки, что в городе теперь слабая оборона – там остался только небольшой отряд, недавно созданный Корчиком из комсомольцев Калиновки. Против большого десанта этому отряду вряд ли удастся выстоять. Какие же меры предпримет Камлюк? Он может вызвать какой-нибудь отряд или бригаду на разгром десанта. Впрочем нет, этого он не сделает… Отведи хотя бы его, Злобича, бригаду – оголишь оборону здесь, откроешь врагу дорогу к городу. Приказ же штаба соединения категоричен: каждому отряду во что бы то ни стало продержаться на своих позициях до вечера, когда под прикрытием темноты можно будет, обманув противника, удачно выйти в прорыв, который сделает на большаке его, Злобича, бригада… И вдруг – этот десант. Гитлеровцы будто разгадали намерения партизан и стремятся закончить бой до наступления ночи… Обстановка сложная. Какой же выход найдет Камлюк? Может, уйдет из Калиновки, сдаст ее десанту? Нет, поступить так – значит дать возможность врагу разъединить партизанские силы и потом разгромить их по частям… Разве Камлюк допустит такое?
Когда самолеты скрылись вдали, от Подкалиновки долетела частая и громкая стрельба. С каждой минутой она нарастала.
«Камлюк, видимо, пытается уничтожить десант силой одного комсомольского отряда», – подумал Злобич и взглянул на Сандро.
– Видишь, парашютисты еще в воздухе болтаются, а наши уже огонь открыли, опередили их. Хорошо! Хоть немного отлегло от сердца… Поехали.
Сдерживая бег своего коня, Злобич пристально оглядывал окрестность. Ему хотелось теперь видеть не только большак и его обочины, но и далекие леса и поля, раскинувшиеся по обе стороны дороги. Сегодня вечером здесь, как решил штаб соединения, должен быть бой по прорыву блокады. Где удастся сделать прорыв, решится в ходе боевых действий. Партизаны готовятся прорвать блокаду во многих местах: и на участке отряда Перепечкина, и на участке отряда Зарудного, и здесь, на большаке. По какой дороге враг ни пойдет, он все равно должен попасть в ловушку, должен быть разгромлен. Таков строгий, точный расчет. Засады готовятся в нескольких местах, но прорыв будет произведен только на одном участке – там, где для этого окажутся наилучшие возможности.
Злобич пытался думать только о плане прорыва, о подготовке позиций для предстоящего боя, но его одолевало множество других мыслей: каково положение на флангах бригады, как идет бой с десантом? Вспоминались мать, Надя, другие родные и близкие… Сколько неотступных забот! И как трудно сейчас сосредоточиться на главном, неотложном…
Дорога сбегала вниз. Вокруг нее, на крутых обочинах, виднелось человек сорок партизан, преимущественно старики и женщины; они только недавно закончили работу. Одни из них счищали с лопат землю, другие, держа в руках пилы и топоры, выходили на дорогу, собираясь в одно место.
Злобич направился было к ним, но остановился – из придорожных кустов к нему спешил, прихрамывая на левую ногу, раненную еще во время выхода гарнаковцев из днепровского окружения, начальник штаба бригады Семен Столяренко. За ним шли еще два партизана.
– Земляные работы, минирование и маскировка закончены. Все сделано по плану. Прошу посмотреть, какая мышеловка подготовлена.
– А захочет ли немец лезть в нее? – спросил Злобич не столько Столяренко, сколько самого себя. Он критически осмотрел дорогу и ее обочины. – Местность для засады здесь неплохая, но в отрядах Перепечкина и Зарудного, как мне рассказывали, выбраны лучшие позиции.
– Да, там удобнее для боя, но здесь позиции оборудованы лучше. Антон Калина постарался как следует.
– Сейчас увидим.
Большак, круто спускаясь вниз, образовывал широкую впадину. По середине ее протекал узкий, но глубокий ручей, который выходил из леса и в своих высоких берегах бежал к речке. Берега ручья соединялись небольшим каменным мостом. Вокруг дороги виднелись котлованы, оставшиеся здесь после дорожно-земляных работ, старые окопы, размытые водой.
Взгляд Злобича остановился на высоких молодых елках, стоящих на левой стороне дороги. Они казались ему неестественными в этом месте, и он, протянув руку, спросил у Столяренко:
– Там что – позиция для артвзвода?
– Да.
– Маскировка неудачная. На поле елки низкорослые, разлапистые, а эти – как жерди. Сразу видно, что из леса принесены… Так?..
– Действительно так. Хотя вряд ли враг заметит эту мелочь.
– Возможно, и не заметит, но на его глупость нам перед боем нечего рассчитывать.
– Правильно, Борис, надо переделать.
– И еще, вот там, под сосенкой, песочек желтеет… Видишь?.. – показал Злобич вправо, в сторону леса.
– Вижу… Микола! – повернулся Столяренко к своему адъютанту. – Беги и скажи, чтоб сейчас же замаскировали.
Злобич слез с седла и передал коня Турабелидзе.
– Поезжай, Сандро, вниз… к мосту. Подожди там, – затем обернулся к Столяренко и взял его под руку. – Как видишь, Семен, успокаиваться нам рано, оборудование позиций надо улучшить. Давай прогуляемся по обочинам, критическим глазом осмотрим приготовления.
– Давай, – согласился Столяренко. – Только пойдем быстрей, а то я хочу успеть в отряд Перепечкина.
– Правильно! А я собираюсь побывать у Зарудного. – Злобич взглянул в узкие, как щелочки, глаза Столяренко и горячо добавил: – Пока есть время, нам, Семен, надо нажимать на все педали, надо толково подготовиться к прорыву.
Они перескочили через кювет и взобрались на придорожный пригорок.
От Калиновки снова донесся гул самолетов.
– Хоть бы из-за этого десанта не сорвалась наша засада. Камлюк может отозвать нас. Как ты думаешь, Борис?
– Трудно сказать. Но пока другого приказа не поступило, мы должны выполнять этот, – ответил Злобич и быстро зашагал вперед.
9
Одеяла, натянутые на окна после того, как ночью невдалеке от штаба разорвалась бомба и воздушной волной выбило все стекла, словно паруса раздуваются от порывистого сквозняка. В простенке шелестит географическая карта с обозначениями линий фронта. В комнате холодно и темно. Но это как будто нисколько не мешает работать Камлюку. Склонившись над столом, он быстро пишет, откладывает в сторону страницу за страницей. Изредка он поднимает голову, задумчиво смотрит, но, как только мысль определится, его помятое от бессонницы лицо снова слегка проясняется. Тогда Камлюк одним движением подтягивает на плечах шинель, упрямо сползающую на спинку стула, и по-прежнему быстро продолжает писать.
На краю стола лежат немецкие газеты и листовки, их на рассвете привезли в штаб партизаны агентурной разведки. Камлюк почти все их перечитал.
В одной из газет сообщалось, что окруженные на Калиновщине партизаны уже полностью разгромлены. А в листовках, разбросанных сегодня ночью с самолетов, фашисты призывали сложить оружие. «Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Кто хочет жить, тот должен покориться, – писали они. – Ваш Камлюк это понял и вчера добровольно перешел к нам. Что ж после этого остается делать вам, рядовым партизанам? Послушайтесь своего опытного руководителя, берите с него пример, переходите к нам». В конце листовки приводилось сочиненное фашистами обращение Камлюка к партизанам и населению района.
– Вот она, геббельсовская пропаганда! На дураков рассчитана! – возмутился Камлюк, прочитав листовку. – Ишь, чем задумали нас дезорганизовать.
Все в нем кипело от ненависти и негодования. Некоторое время он взволнованно ходил по комнате, потом с отвращением отбросил на край стола листовку, сел за стол и начал писать.
Закончив, он некоторое время сидел молча, затем позвал Гудкевича:
– Сенька, вызови ко мне Гусаревича.
Сенька молча кивнул головой и вышел. Слышно было, как к штабу кто-то подъехал. Камлюк, отвернув край одеяла, выглянул на улицу: мимо окна прошел Струшня. В его походке чувствовалась большая усталость. «Видимо, умаялся от поездок по отрядам», – подумал Камлюк и двинулся ему навстречу.
Струшни не было в штабе соединения со вчерашнего дня, из Калиновки он выехал, как только стало известно о прорыве у Нивы. Срочность этой поездки вызывалась рядом обстоятельств. Дело в том, что почти одновременно с сообщением о прорыве в штаб соединения дошли и другие тревожные сигналы: будто бы на нивском участке обороны плохо организовано взаимодействие между отрядами, будто бы Поддубный мало считается с планами командиров соседних отрядов и часто действует по своему усмотрению. «Страшные сигналы, если они соответствуют действительности! – сказал Камлюк, провожая Струшню. – Выясни все, Пилип, и если только это правда, то каждого, кто самовольничает, отстраняй от обязанностей командира, на месте наказывай». Немало нашлось для Струшни дел. Надо было и с этими слухами разобраться и, главное, на месте решить, как организовать дальнейшие оборонительные бои, чтоб задержать продвижение врага. Всю ночь Струшня пробыл у поддубновцев. Сегодня на рассвете он навестил отряды Погребнякова и Ганаковича и вот теперь вернулся в Калиновку.
– День добрый, Пилип, – встретил его на пороге Камлюк. – Устал вижу.
– Досталось, Кузьма. Полсвета объехал! – сдержанно усмехнулся Струшня. Он взглянул на жбан, стоявший на табуретке в углу, подошел к нему и, не отрываясь, выпил большую кружку воды, потом отдышался и, присев к столу, заговорил: – Фашисты бешено нажимают, особенно на отряд Поддубного. Атака за атакой с танками и пушками. Просто удивляешься – как только поддубновцы и их соседи сдерживают такой напор. Теперь у них хорошо налажено взаимодействие. Если и отступают, то соблюдая порядок, спокойно… Все там были виноваты, а Поддубный больше других. Произошла неудача – ну и стали упрекать друг друга за разные недосмотры.
– Хорошо, что мы своевременно вмешались, – заметил Камлюк. – А вот относительно Поддубного… Как о и в боях? Что у него произошло возле Нивы?
– Немного погорячился. Увлекся боем на своем правом фланге. Целый батальон противника разбил, но в то же время недосмотрел в другом месте. Левый фланг его был слабее – вот гитлеровцы и использовали это, прорвались… – Струшня свернул цигарку и закурил. – Поддубный – талантливый и отважный командир. Решительный, но, к сожалению, несдержанный. Ему бы только рейдовать с отрядом, а вот в таких боях, как теперь, он бросается в крайности… Знаешь, что он сделал сегодня ночью? Приехал я к нему в отряд поздно вечером, спрашиваю: «Где командир, дорогие приятели?» Отвечают: «Пошел в тыл противника». И действительно так. Взял два конных взвода и поехал. Всю ночь колобродил в тылу врага. Под утро возвращается и говорит: «Тут я со всем отрядом столько бы не сделал… А так вот дал им жару. С ходу нападал на их столики…» Видишь, какой ловкач.
– Инициативы и бесстрашия у него хоть отбавляй… Выдержки бы побольше.
В комнату вошел Мартынов. Поздоровавшись со Струшней, он положил на стол радиограмму.
– От Поддубного. Только что прислал в штаб. Фашисты оттеснили его почти до Подкалиновки – сил у него маловато, – Мартынов подождал, пока Камлюк закончит читать радиограмму, и продолжал: – Из областного центра передали: помощь пока выслать не могут. В соседних районах бои идут более жестокие, чем у нас. Туда бросили все силы.
Камлюк молчал, словно не слышал, только зеленоватый блеск прищуренных глаз выдавал его внутреннее волнение.
– Передай Поддубному, – наконец сказал он, взглянув на Мартынова, – дальше отступать некуда… Направь в помощь ему комсомольский отряд.
– А кто его поведет?
– Корчик. Скажи ему, чтоб он действовал как наш уполномоченный, пусть поможет Поддубному в руководстве боями.
– Ладно, скажу. Помощь Корчика там будет очень кстати, – Мартынов помолчал и вдруг, спохватившись, спросил: – А при штабе какие силы мы оставим?
– Какие? – вмешался в разговор Струшня. – Можно взять одно – два отделения из комсомольского отряда.
– Правильно! – поддержал Камлюк. – Так и поступи, Павел Казимирович.
– Одного – двух отделений будет маловато, – покачал головой Мартынов. – Нельзя оставлять город с такой охраной.
– Не беспокойся, здесь будет достаточно защитников, – возразил Камлюк. – Ты не забывай о роте, которую мы заканчиваем формировать из жителей города.
Все на миг замолчали, задумались. Неожиданно тишину разорвал гул самолета. Где-то в центре Калиновки раздались взрывы.
– Начинается, – проворчал Струшня и взглянул на часы. – Девять. Сегодня раньше обычного.
– Видимо, торопятся покончить с нами, – проговорил Камлюк и, услышав, что гул самолета постепенно стал отдаляться, добавил. – Что-то сразу он пошел обратно.
– Не печалься, сейчас прилетит второй, – ответил Струшня и вместе с Мартыновым вышел из комнаты.
Вскоре на пороге появился Гусаревич.
– Как там, Давид Моисеевич, твои наборные кассы?.. Не рассыпались еще от бомбежки?
– Держатся, Кузьма Михайлович. Носимся с ними с места на место, бережем… Новый номер выпускаю.
– Видел вчерашний… Карикатура на немца – оригинальная! Кто клише делал?
– Сам на резине вырезал.
– Отлично! Ты и до войны, кажется, практиковался?
– Приходилось иногда.
– Во вчерашнем номере мало материалов из отрядов.
– Верно. Но мы это поправим в сегодняшнем номере.
– Надо, надо. Не тебе рассказывать, какая сейчас нужна газета. Колокол!.. И сделать такую газету ты можешь, – Камлюк немного помолчал. – Обязательно дай заметки о вчерашнем бое отряда Перепечкина. Какие там ребята!
– Уже сделано. В наборе очерк.
– Отлично. Дальше, Давид Моисеевич, еще одно дело. Ты читал вот эту брехню? – показал он на фашистские листовки.
– Читал. Этой дрянью они забросали почти весь район. В некоторых деревнях, как мне стало известно, многие люди сильно забеспокоились, поддаются панике.
– Я знаю. Паника в настоящий момент – это самое страшное для нас.
По поводу этих листовок мы напечатаем статью. Вот думаю, как написать. Надо дать отпор брехунам.
– Дело не в отпоре, милый мой. Начинать с врагом словесную дуэль – это меньше всего должно нас сейчас занимать. Главное – своих людей успокоить, разъяснить им обстановку, дать практические советы, – Камлюк задумчиво посмотрел на исписанные страницы, лежащие перед ним на столе, и продолжил: – Вот это и побудило меня взяться за перо и обратиться со словом к народу. Возьми, Давид Моисеевич, дай ход.
Гусаревич благодарно посмотрел на Камлюка и взял статью.
– Хорошо, Кузьма Михайлович, очень хорошо. Постараюсь, чтобы газета как можно быстрее попала к читателям.
Он попрощался и вышел. В комнату снова долетел гул самолетов. Вдруг где-то невдалеке от штаба послышались страшной силы взрывы. Пол под ногами задрожал, дом тряхнуло. Камлюк схватил со стола полевую сумку и заторопился к выходу. Выбежав во двор, он бросился к бомбоубежищу.
– Быстрей! – крикнул из укрытия Струшня и за руку потянул Камлюка к себе.
Поблизости что-то треснуло. Тугая волна воздуха пронеслась над головами. Потом послышались еще два удара, но уже немного дальше.
– Окаянные! – выругался Струшня, вылезая из щели.
Камлюк злым взглядом проводил самолеты, удалявшиеся на юг.
– На отряд Поддубного взяли курс, что ли?
– Похоже на это. А может, заметили комсомольский отряд, он ведь сейчас, пожалуй, около аэродрома.
Где-то возле Подкалиновки снова началась бомбежка.
– Так и есть: на Поддубного или на Корчика.
Еще не смолкли бомбардировщики, а уже со стороны Заречья послышался новый гул моторов. Сначала из-за леса показались три самолета, потом еще три. Над городом они пролетели высоко, но как только подошли к Подкалиновке, закружились на месте и стали снижаться. Неожиданно все стоявшие у штаба увидели, как из самолетов стали выбрасываться парашютисты.
– Десант! – воскликнул Струшня и растерянно оглянулся по сторонам.
Камлюк побежал в комнату к радистам. Вскоре он вернулся и, взглянув на Гудкевича, возившегося у мотоцикла, крикнул:
– Заводи, Сенька!
