Текст книги "Подлеморье. Книга 1"
Автор книги: Михаил Жигжитов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Глава восьмая
Вера обняла Магдауля за шею, прошептала жарко:
– Волчонок, милый!.. У меня ребеночек!..
Монгольского росчерка ее глаза совсем сузились, и из них, искрясь, льется счастье. Бурлившая в ее жилах русская кровь уступила, и она сейчас походит на красивую бурятку.
Магдауль сначала растерялся. Шутово ли дело – привалило такое счастье!
Он словно пушинку поднял на руки Веру, прижал к груди, исцеловал лицо и голову ее. Потом испуганно огляделся кругом, прислушался.
Доносятся еле уловимые звуки ночной тайги – то легкий ветер играет в кронах высоких деревьев.
Магдауль схватил свою берданку.
– Ты куда?!
– Пугать надо злой дух, чтоб не сглазил тебя.
Вера рассмеялась, но согласилась.
– Иди, Волчонок, трахни.
Магдауль вышел во двор и выстрелил в звездное небо.
– Уходи, злой дух!
Для Магдауля цель жизни – это любовь Веры, это дождаться от нее ребенка. Она такая добрая! Ганька зовет ее мама Вера. А как же больше-то назовешь ее?! Приехали они с Ганькой из Белых Вод грязные да вшивые. Привыкли, будто так и надо, а теперь без бани тело начинает зудиться, просит чистую одежду. А сколько она намучилась, бедняжка, пока учила их мыться в бане! Э-эх, об этом только один Магдауль и знает. Бывало, забьется Ганька под полок и никак не вылазит оттуда, плачет, визжит. А теперь первым бежит в баню. И, удивительное дело, сразу же подался в росте, а там, глядишь, и его перерастет.
Над Магдаулем звездное небо. Раньше был он всегда один на один с ним. А теперь у него есть Вера.
Осторожно, боясь растерять звонкую радость, звенящую в нем, вернулся он в дом. Вера собирала на стол. Она тоже двигалась осторожно и улыбалась по-девичьи – светло и смущенно. Магдауль подошел к ней, неловко прижал к себе ее голову. Весь новый, обернулся на грохот тяжелых шагов. Два рыбака внесли посиневшего, залитого кровью Третьяка – в разорванной красной рубахе.
Еще улыбаясь, Магдауль встретил взгляд Третьяка.
– У тебя маленько полежу. Разреши, Волчонок?
Вера первая кинулась к несчастному.
…Но он уже ничего не видел. Он снова провалился в красную тьму, где нет боли. Только, словно в кошмарном сне, слышит он бой молота о наковальню… И огонь! Жаркий пыл огня! Вот и огонь пропал. Третьяк полетел в темное провалище.
– У бондарки Лобанова нашли, – прохрипел один из рыбаков, уходя.
…Тихо в каморке. Магдауль испуганно, ошеломленно стоит над беспамятным Третьяком.
…Третьяк оклемался, но выздоровлению не рад.
– Зря вы со мной все валандались. Лучше уж подохнуть. Какой я теперь человек, когда кровью мочусь.
Гордей наконец заявился к другу. Сидит, зло разглядывая опухшее посиневшее лицо:
– Погоди, Матвей, ты, тово, брось это… Жила у тя мужицкая, осилишь свою хворобу, – бубнит растерянно.
– А как жить?.. Кошель нищего елозить?
Гордей весь напрягся.
– Поможем.
– Раз поможете, два поможете, а совесть-то у меня есть… Сами бьетесь как омуль об лед… Не-е, братуха.
Гордей вскочил.
– Я ево в потрох, кишку мать!.. Толстомордого купеческого холуя! – гулко шагая, вышел из барака.
Во все время разговора Магдауль не шелохнулся – молча курил свою трубку…
Гордей Страшных пришел прямо на берег, где команда «Ку-ку» на золотистом песке «поправляла головы».
– Холуй купеческий, доволен? Угробил мужика! Бога не боишься?
– Очнись, дурень, ты што во сне видел, как я бил Третьяка? – сдерживая себя, спросил капитан.
– А Дунька-то рябая рядом с катером песок сушила. Она видела, как ты утюжил мужика, а потом вы с Петром проволокли его мимо Дуньки и подбросили в бондарку к Лобанову, дескать, поселенец ухайдакал Матвея, ведь он каторжник с Акатуя…
Сердяга поднялся с рыбного ящика, выпрямился во весь свой громадный рост и, расправив плечи, шагнул к Гордею.
Но Страшных тоже молодец гвардейского роста.
Глубоко посаженные глаза Сердяги сузились и злобно засверкали. Он-то твердо знал, что в тот раз на Воронихин Пуп заманил его не кто иной, как Гордей Страшных. Поэтому у Сердяги с Гордеем счеты старые.
– Идем на круг! – процедил сквозь зубы Сердяга.
– Пойдем, жирная вошь! Пойдем, сволочуга!
На шум сбежалось много зевак. Плотно сгрудившись, подошли рыбаки из лодки Гордея, а за Сердягой – его команда. Те и другие, полукольцом, защищают с тыла своего бойца.
Теплыми взглядами награждают рыбаки Страшных; недружелюбно, исподлобья глядят на Сердягу.
Чуть прихрамывая от фронтовой раны, первым вышел на круг Гордей. Вся фигура его не предвещала ничего хорошего.
– Я тебе за Третьяка, за рыбацкие слезы душу выну!
Взбеленился Сердяга и, неожиданно ринувшись на противника, сшиб его с ног. Подвела вояку раненая нога.
Грозно взревели рыбаки:
– Не мухлуй, стерва!
Гордей рявкнул зверем, вскочил на ноги и по-крестьянски, широко замахнувшись, хрястнул Сердягу.
Тот пошатнулся, но устоял.
– Сила на силу! – произнес восхищенно кто-то.
В следующий миг сцепились. То падая, то снова подымаясь, нещадно бьют друг друга, рвут одежду, рвут белое тело, скрежещут зубами, матерно ругаются. На лицах дерущихся заалела кровь. Кровью в крепких объятиях разукрашивают они друг друга.
Долго дерутся два силача.
Но Сердяга уже задыхается и хрипит.
Изловчился Гордей и со всего маху, вложив всю силу и ненависть, ударил Сердягу в висок. Свалился тот на мягкий песок и не двигается.
Тяжело дыша, отступил Гордей на шаг, заставил себя улыбнуться. Из носа течет кровь, окрашивает светлые усы.
– Вот это дал дык дал! Молодец, дя Гордей, – Туз Червонный подошел к Гордею и стал стирать ладонью с его лица кровь.
– Жмея бы ево жабрала, так и надо шабаке! – прошепелявил Кокуйский рыбак Коневин.
Сердяга с трудом поднялся на четвереньки.
У Туза Червонного сжимаются кулаки:
– Дай ему, дя Гордей, штоб он не поднялся!
Страшных взглянул на Туза и вдруг улыбнулся ему.
Улучив этот миг, Сердяга поднялся и… пнул Гордея в живот.
Башлык охнув, упал на мягкий песок.
Эта подлость послужила сигналом для зрителей, у которых уже давно чесались кулаки.
– Бей гадов! – крикнул Туз Червонный и боднул головой в толстое брюхо Сердяги. Тот, словно сноп, повалился рядом с Гордеем. С трудом встал Страшных на ноги.
– Стойте, ребята! – крикнул он.
Рыбаки оглянулись на Гордея. Воспользовавшись этим, двое матросов подняли своего капитана и бегом потащили к катеру.
– Да чо там «стой»! Бей, ребята! – крикнул Туз.
Матросы, отмахиваясь, отступая, пятились, иногда падали от тяжелых ударов разъяренных рыбаков, поспешно поднимались и еще быстрее, почти не защищаясь, улепетывали к катеру.
С разбитыми в кровь мордами команда спряталась на «Ку-ку».
Туз Червонный набрал камней и начал пулять в катер. Зазвенели стекла, затрещали доски, жалобно звякнул колокол.
Сердяга, укрывшись в темной грязной утробе «Ку-ку», открыл стрельбу из нагана.
Кто-то громко крикнул:
– Мужики, прячьтесь!.. Приказчик идет!
Разошлись рыбаки по лодкам и, как ни в чем не бывало, один за другим отчалили от берега.
Тудыпка поскакал в Баргузин и сразу же – к Лозовскому. Робко постучался в массивную кедровую дверь и боком, боком, блудливо виляя задом, вошел в маленький уютный кабинет Лозовского.
Сидевший за столом купец оторвался от книги, взглянул на Тудыпку удивленно, с тревогой в расширенных глазах и небрежно кивнул на глубокий его поклон.
– Голову-то тебе еще не оторвали?.. А надо бы!.. – на красивом выхоленном лице купца презрительно растянулись топкие губы. – Ну, чего взмыленный примчался?.. Садись.
– Беда…
Лозовский спокойно ждал. Нельзя было понять по его лицу, что он чувствует, о чем думает.
– Катер разбили… эти…
– Совсем?! – лениво спросил он.
– Нет, ходит, но…
– Чего «но»?
Тудыпка рассказал про драку Гордея с Сердягой и о последствиях ее.
Лозовский нахмурился. Закурил. Подал Тудыпке золотой портсигар.
– Дурак твой Сердяга. Мстить вздумал. Подумаешь, заманил его Гордей на Воронихин Пуп!.. Взъерепенился безголовый.
– За Третьяка еще…
– Ладно, все понятно, – узкое лицо Лозовского окуталось печальным дымом. – Вот что, двигайся-ка поближе. Чего как чужой? Поговорим, брат! – Лозовский жадно затягивался, и дым все больше заволакивал его лицо. Но и сквозь него остро смотрели глаза: – Значит, мой «Джеймс Кук» ходит?.. Так… Стекла разбили – это пустяки. Дело не в стеклах… Все начинается с малого. В деревнях сначала тузят друг друга сопливые голопузики, потом юнцы, а там и бородачи – стена на стену. Глядишь, кого-нибудь и на тот свет – «со святыми упокой». Понимаешь, Тудыпка, дело Третьяка не такое простое. Воронихин Пуп мог нам обойтись подороже; повезло, что не было ветра, а то от катера одни щепки бы остались. И опять не в этом суть. Смотри: последняя драка – разбили стекла… Дело не только в Третьяке. – Лозовский замолчал, тяжело вздохнул, грустно опустились углы узких губ. Снова заговорил, медленно и тихо: – Оно будто все пустяки, но, если глубже поразмыслить, жутко становится. Раньше думать боялись, а теперь в драку лезут… Ты где видал, чтоб крестьянин, рыбак или охотник ломал свое или чужое добро? Для этого нужно большое озлобление!.. Озлобление! – Лозовский снова закурил. – Я пожадничал, да ты воруешь, да Сердяга со своей братвой. Ты меня понимаешь, о чем я тебе толкую-то?
– Будто бы, мало-мало, Михаил Леонтич.
– Эх, ты, «мало-мало»… воровать ты только мастер… Я ведь и так даю тебе волю. Научись, Тудыпка, головой капитал наживать… Вникни в науку коммерции… Ты же не дурак! – Купец вскочил и по-кошачьи мягко зашагал по пышным дорогим коврам. Его узкая фигура быстро и легко перелетала из утла в угол… – На фронтах дело дрянь; в царском доме Гришка Распутин командует. Того и гляди царя скинут, – жестко звучал его голос в золотой, яркой комнате. Тудыпка поворачивался на этот голос, испуганно слушал крамольные речи. – Народ, сам видишь…
Тудыпка чуть шею не вывернул, не успевал следить за бегающим по комнате, раскрасневшимся Лозовским. Словно на углях сидел Тудыпка. «Вот чешет. Вот что значит книжечки…»
– Только купцы деловой народ…
И вдруг Лозовский застыл перед Тудыпкой. Возле лица приказчика болтались золотые концы тяжелого пояса от халата.
– Есть еще деловые люди… Ты думаешь, кто это? А? – Лозовский положил легкую, в дорогих кольцах руку на плечо Тудыпке. – У нас, например, Лобанов…
Тудыпка засмеялся. Лозовский сердито отдернул руку, отступил на шаг.
– Смеешься? – в голосе Лозовского – злоба. – Чего смеешься? Большевики – деловой народ. И они наделают беды. Помянешь меня, когда всех нас они за горло возьмут… – Вдруг резко спросил Тудыпку: – В Онгоконе будет полиция. Кого арестовать?
– Третьяка и Страшных, – не задумываясь, брякнул Тудыпка.
– Эх, ну и простофиля же ты. Я ж битый час тебе толкую. Зачем я время трачу? – Лозовский зло свел в одну черту черные собольи брови. – К Лобанову и Мельникову надо придраться… вот кто нужен. А ты… с дерьмом занимаешься.
– А коли их там и не было?
– Дурак! Они везде присутствуют. Им осталось только на крыльце твоего дома в Онгоконе перед народом прочесть бунтарские листовки. На всех плесах не они ли рыбакам головы морочат? Я вот в своем кабинете сижу, а ты в Подлеморье. Кто же из нас больше видит и слышит? Не получится из тебя купец…
Тудыпка потупился.
– Хоть бы каплю понял, о чем я толковал тебе.
Приказчик поднялся, надел фуражку.
– Что толку-то, что я понял? Понять-то понял… только боюсь. Ножом грозятся… пулю обещают… Как и быть?.. Хушь убегай, Михайло Леонтич.
Лозовский совсем посуровел.
– Хоть разбогатеть, а труса празднуешь. Думаешь, как оно нам-то достается?! Сию же минуту поезжай обратно. Приласкай того, кто за деньги душу продаст. Заплати из кассы щедро, и пусть он глаз не сводит с Лобанова. Понял?
…Вера напекла на нерпичьем жиру румяных лепешек и позвала Третьяка завтракать.
– Говорят, Тудыпка полицию вызвал, – сказала тревожно.
Третьяк молчит, неохотно ест мягкие лепешки.
Молчит и Магдауль, глядит в окно. Есть ему неохота. Дымит своей трубкой.
Вера подливает чай Третьяку.
– О господи!.. Бога не боятся, ироды, пропасти на них нет! – причитает она. – Как ухайдакали тебя, дя Матвей… мой-то бросил ширкать[41]41
Ширкать – пилить (местн.).
[Закрыть] дрова для «Ку-ку»… Ночами не спит. Все молчит… молчит… да о чем-то думает. Ткнешь в бок – будто ото сна очухается и виновато так лыбится[42]42
Лыбится – улыбается (мест.).
[Закрыть].– Вера грустно стоит перед Третьяком:
– Ты бы, дя Матвей, схоронился бы куды-нибудь подальше в Подлеморье, к тунгусам, что ли…
Третьяк молча утер усы и бороду. Перекрестился.
– Спасибо, добры люди.
Магдауль вдруг вскочил, подсел к Матвею.
– Кури, – подал ему свой кисет.
Сошлись два молчуна. Курят, молчат.
Наконец Магдауль решительно заговорил:
– Третьяк!
Молчит Третьяк.
– Мой тебя в Томпу на лодке возить будет.
Молчит Третьяк.
– У тунгуса жить. А то тюрьму тебя садить будут.
– Сдыхать и в тюрьме можно.
– Пошто так баишь?
– Не жилец я, Волчонок. Не старайся. Спасибо вам и так.
Магдауль качает головой. Опять молчат. Только шипят трубки. Они ведут свои извечные беседы: «Ш-ш-ш?» – «Ш-ш-ш!» – «Хорош-ш-ш табак?» – «Хорош-ш-ш!»
Страшно Магдаулю становится жить в Онгоконе.
Раздался детский плач. И сразу… плеск воды. Торчат, брыкаются крохотные ножки, а ребенка и не видать.
– Сережка утонет! – испуганно всплеснула руками Хиония и матерой медведицей бросилась к ребенку.
Покороче привязала непоседу к колу вешалов, усадила под навесом из сетей.
– Сиди, воробей! Так и норовишь улететь, то из лодки, то с берегу…
Громко разговаривая сама с собой, сняла с костра большущий противень с рыбой и пристроила тут же рядом на двух продолговатых камнях.
– Мужики-то где пропали?.. Все остынет… Вот бакланы-то где… Штоб их дятел разлягал!..
Хиония взглянула на отваренную рыбу в противне, которая уже развалилась, всплеснула ручищами и сморщилась, словно от зубной боли.
Утро. Из-за северного мыса слышится монотонный шум. Там легкие пологие волны Байкала бьются о скалы. А тут, на южном берегу островка, тихо. Сюда волны не доходят.
Из-за туч только что показалось солнышко и еще не успело обсушить росу. Над крохотным столиком колышутся многопудовые телеса Хионии.
В сильной неженской руке небольшой нож мелькает взад-вперед. Омуль за омулем летит из ее рук в бочку. Всего два коротких движения – и рыба готова к засолке.
На лице радость. Тихо шепчет Хиония:
– Дал бог рыбки! Спасибо тебе, матушка царица небесная! Вот ужо придет осень, отвезет Гордей омульков к верховским хлеборобам… выменяет на рыбку хлебушко и скажет: «Сиди, Хиония, с ребятенком в тепле да вяжи сети». Может, лишняя рыбка объявится, глядь и какую-никакую рубаху-перемываху заведем, портки, обувку…
Замечталась баба, не слышит, как из-за мыса вывернулся «Ку-ку» и боднулся о берег. Место-то преглубокое, впору и «Ангаре» пристать.
Очнулась, да уж поздно. По шаткому трапу бежит Тудыпка и смотрит во все глаза, как баба рыхлой копной громоздится над столиком, омульков пластает – только шум стоит. А омулей – тысячи полторы будет!
Взбесился приказчик от такой неслыханной дерзости – ворованную рыбку средь бела дня на глазах у людей разделывает да солит. Даже глазом не моргнула. «Будто свою собственную обрабатывает!.. Рыбка-то из нашей воды выловлена… наша рыбка! Да я ее сейчас же заставлю всех омулей отнести на катер!.. Да я их, свиней, отучу от воровства… Мошенники, грабители!..» – Разгорелась, разбушевалась душа ретивого приказчика. Бурей грозовой с грохотом налетел на бабу разгневанный Тудыпка. Черные узенькие глазки пышут злобой. Из широкого рта летят слюни, а с ними – поток непонятных, исковерканных бурятских и русских слов. Немного успокоившись, уже членораздельно он приказал Хионии:
– Вон бери кули, кобыла! Складывай рыбу и тащи на катер!
Хиония насторожилась. Сдерживаясь, спокойно сказала:
– Гордей-то с Тузом увезли тебе пятьсот омулей. Поди, хватит с тебя? А? Пошто так жадничаешь-то?
– А сколько утаил?
– Оставил хвостов, може, по сотне на рыло.
Тудыпка завизжал:
– Тащи рыбу на катер. Я приказываю.
Хиония покраснела. В глазах запрыгали озорные чертики. Она утерла о мокрый фартук тяжелые красные руки и, громадная, надвинулась на Тудыпку.
– А вот таку рыбку не надо?!
В следующий миг могучие руки Хионии подняли Тудыпку как ребенка. Подержав над собой вопящего и брыкающегося мужичонку, она кинула его под берег.
«Баба… как котенка… отшвырнула. Теперь осмеют на все Подлеморье».
Пряча улыбку, подошел Венка Воронин и помог ему подняться. На лице Венки плохо скрытая радость. Все лицо его розово сияет.
Хиония, вооружившись веслом, заслонила собой рыбу.
Венка не посмел подойти к страшной бабе. Он своими глазами видел, как недавно эта медведица Хиония легонько закинула на телегу бочку с омулями.
Тудыпка молча погрозил Хионии кулаком и, прихрамывая, заковылял по трапу. За ним, зажимая рот, следовал веселый Венка. И все же не вытерпел!
– Ха-ха-ха-ха! – вырвалось у него. Венка остановился: он хохотал во всю глотку, похлопывая себя ладонями по коленям.
Тудыпка обернулся, сердито посмотрел на парня. Венка, заливаясь, обернулся на Хионию.
– Ты, Тудып Бадмаич, взгляни, чего она выделывает, кикимора!.. Оголилась вся вслед тебе, – соврал он и снова захохотал – уже своей выдумке.
– Рехнулась, ведьма! – приказчик исчез в кубрике.
…Из-за мыса вывернулась лодка Гордея. Башлык махнул рукой, и гребцы враз подняли весла. «Ку-ку», обдав их дымом и брызгами от колес, не задерживаясь, пропыхтел мимо.
– Отобрал, гад, рыбу у бабы, – охнул башлык.
– Едва ли бог пряники ел! – усомнился Туз Червонный. Конопатое лицо его расплылось в улыбке, а огненно-красные волосы торчмя ерошились во все стороны. Сашку прозвали Тузом Червонным. Наружность его подходила к этой кличке. Да вдобавок еще каждого, с кем сталкивала его судьба, называл он «тузом». Почему, бог знает!
Гордей сердито посмотрел вслед катеру и приказал рыбакам грестись к табору. Тревога овладела им: «Э-эх, черт! Где тонко, там и рвется… думал, что теперь зиму обманем… как-никак, по три бочки на рыло засолили, да сегодняшняя рыбка, оно и ладно бы… Глядишь, еще бы подловили… Если отобрали лишь одну свежую, полбеды. Соленую-то мы вроде бы хорошо упрятали, не должны бы найти… Ой-ей-е, могут и выгнать из Курбурлика… Господи, только б до драки дело не дошло, ведь Хиня-то моя разбушуется, дык может и самого Сердягу обломать, а про остальных шавок с катера и баить нечего».
Башлык присмотрелся и не поверил своим глазам.
– Хиня-то рыбку обихаживает, – пробормотал он.
– О чем же Туз Червонный тебе баил, а?! Я ж сказал, что возле тетки Хионии не пообедают!.. Ха-ха-ха-ха! – заливисто хохочет парень.
У всех сидящих в лодке вырвался вздох облегчения. Не тронули купеческие холуи рыбку.
Лодка бодро стукнулась о берег и тихо закачалась на место. Хиония вытерла о фартук руки, принялась хлопотать у костра. Виновато поглядела на рыбаков, начала басовито оправдываться:
– Все перепрело… Небось ругать будете, мужики. Торопилась промысел ваш прибрать.
А рыбаки обступили ее. Молча смотрят во все глаза и дивуются: как это купеческая сволота не отобрала рыбу? Ведь Хиония-то разложилась, как «баба на базаре», – все на виду… Слепому зримо, что тут, в куче, лежит не меньше полутора тысяч омульков, а Тудыпке-приказчику и баить нечего, он с одного огляда определит.
Лишь нынче утром Туз Червонный сказал приказчику, что добыли плоховато, всего тысячу омульков, потому, мол, сдают всего пятьсот рыбин.
Червонный Туз – помощник башлыка. Он и рассчитывается с приказчиком. Парень продувной – «продаст и выкупит». Гордею так не суметь: Гордей во всем прямой, душой вихлять не станет, лучше сгинет со свету белого. А Туз Червонный улестит, зубы заговорит, обманет, наконец. Если ж худым концом его обман обернется, то скосит он свои варначьи с рябинками серые глаза да покажет увесистый кулак; кулачище не поможет, из-за голенища ичига острый нож вынет.
Кому надо валандаться с Тузом Червонным?! Махнут рукой да отойдут в сторонку поднявшиеся против него…
– То-то!.. Ты уж Гордюхину голытьбу не забижай, – скажет с варначьей ухмылкой детина и отвалит восвояси.
– Ешьте, мужики, – пригласила Хиония.
– Тудыпка видел рыбу? – тихо спросил Гордей.
– Дятел бы его разлягал, углядел и счетом не обмишенился.
– А Сердяга был с ним?
– Не было гада. Я бы ему башку снесла веслом.
– Ха-ха-ха! Ой, тетка! – загоготал Туз.
Страшных сердито прикрикнул:
– Сашка, перестань ржать!
Расстрига Филимон разгладил бороду, перекрестился, пробубнил:
– Матушка Хиония, ты есьм воистину хоробрая воительница, подстать святому Егорию Победоносцу.
Гордей сморщился, а Туз Червонный ткнул кулачищем в бок Филимона и сердито подмигнул ему.
– Хиня, ты не зашибла приказчика? – спросил с тревогой башлык.
– Легохонько обошлось. С ним чо делать-то… пуд… в нем.
Башлык вздохнул, но ничего не сказал.
Вечером артель набрала в лодку сети и ждала лишь команды Гордея. А Гордей в сторонке сделал из еловых веток крохотный шалашик. Из них же постелил мягкую постель, сверх набросил старенькую шинель. Туда посадил Сережку и строго наказал:
– Ты, Серьга, к воде не подходи. Вишь, как морской черт матку испужал, ажно лежит в юрте и носа не кажет.
Хиония слышит разговор мужа с сыном, а у самой сердце кровью обливается. Знает она, что злодей купеческий приказчик теперь прогонит из залива артель Гордея. Рыбачили «из половины», теперь и этого лишат. А ее Гордей снова свой голос подает:
– Эй, Туз Червонный, из лодки воду отлил?
– В лодке сухо, дя Гордей! – кричит Туз.
Сережка вопросительно взглянул на отца, но тот не видит сына, мать в лодку не зовет, а стоит на одном месте и молча смотрит на море. Успокоился Сережка, заходил вокруг шалаша. Радуется Сережка простору земной тверди: даже если наступит босыми ножонками на колючку или востряк камня, от боли не закричит, а только крякнет.
– Тоже будет башлык! – вдруг говорит Гордей.
Хиония ожила, начала на сына жаловаться:
– Летун безбожный!.. То из лодки кувырнется, то с берега спрыгнет. Утром спужал меня, варначина, ажно сердце зашлось.
Первый раз за день улыбнулся Страшных, но сразу же посуровел:
– Хиня, вы с Сергунькой оставайтесь на берегу… К рыбе не подпускай… гони эвон той палкой, – Гордей мотнул в сторону толстой жерди, которая была достойным оружием его могучей супруги.
…Выйдя на середину залива, Гордей остановил свою лодку, выжидая, пока вымечут сети купеческие рыбаки. Уже в сумерках и его артель поставила снасти.
Сердито фыркая, подошел «Ку-ку». Сверху рявкнул в рупор Сердяга:
– Эй, ты, Страшной! Выбирай сети!
– Не реви!.. Купецкая дрянь! Ты што, не знаешь, я из половины рыбачу?! Вот талон даден мне, – башлык стал рыться в кармане.
– С талоном сходи до ветру!.. Выбирай сети и уматывай за грань!
– Не буду выбирать!
– Катером зацеплю… Тогдысь, гад, запляшешь!
Артельные стали уговаривать башлыка. Гордей немного успокоился и спросил:
– А пошто ты так взъярился?
Венка Воронин, хохотнув, пояснил:
– Да баба твоя приказчику голову набок свихнула. А чичас, когда мы подходили к вашему табору, – налетела на нас с жердиной.
«Ку-ку» развернулся, отошел в сторону – ожидая.
– Будьте вы все прокляты! – взревел башлык и приказал выбирать сети.
Лодка Гордея Страшных идет легко, свободно. Борта у нее высоко торчат над водой. Рыбаки с других лодок угрюмо бурчат: «Нынче Гордюха тоже без рыбы».
Уже в глухую полночь артель Страшных выметала свои мокрые сети по ту сторону границы, вдали от рыбного залива. Добыли всего двадцать омульков и с великим трудом гребутся к своей стоянке. У рыбаков на душе горечь от бессилия. Против власти не попрешь, живо упекут в тюрьму.
Во время перекура в корму лодки, где сидел угрюмый башлык, приполз Туз Червонный, тихо зашептал:
– Дядя Гордей, я пырну Тудыпку ножом, а?… Хочешь, Сердягу? Хочешь, купца ухайдакаю?.. Мне тюрьма – мать родна…
Страшных затряс кудлатой головой. В его голубых глазах отцовская строгость.
– Не дури, Сашка. Молодость один раз дается.
Солнце еще не взошло, а за мысом послышался скрип весел.
Чья это лодка в такую рань?.. – от недоброго предчувствия сжалось сердце Хионии.
В следующий миг из-за поворота вынырнула лодка мужа, быстро подошла к стоянке.
С первого взгляда Хиония все поняла.
Пустая лодка высоко и гордо покачивалась над водой, точь-в-точь, как холостая кобылица игриво подхлынивает перед жеребыми.
«В те-то дни так ее загружали, что не дрыгнет, бывало, а тут…»
– О господи! Из-за меня, дуры, прогнали их, – со стоном сорвалось с горестно сжатых губ.
Хмурые рыбаки вяло двигались, нехотя выбирали из лодки сети. Будто сонные, кое-как расстилали их на вешалах. Молчали они, молчало море, молчала гора Фертик. Тревожно кричали чайки, прося рыбьих кишок. Неистовый крик птиц рвал в клочья изболевшую душу женщины.
Хиония вздрогнула. Болью переполнилось сердце. Она подошла к вешалам.
Рыбаки остановили свои руки, уставились на нее.
В их глазах – молчаливое одобрение.
«Хоть бы один из них резанул злым взглядом… а то еще и подбадривают…» – подумала она.
Хиония опустилась на колени и со стоном выдавила:
– Мужики, утопите меня… окаянную.
– Э, брось, Хинька! – хрипло буркнул Гордей.
Рыбаки отвернулись.
В Онгоконскую губу вошел «Феодосий». На новенькой лодке-семерке выехали к берегу два полицейских чина.
Еще издали заметив среди пассажиров фуражки с белыми кокардами, Тудыпка-приказчик засуетился, забегал от пирса к своему дому и обратно.
Только что ступили на купеческую землю полицейские чиновники, как подбежал к ним Тудыпка и, раскланявшись, подхватил пристава под руку – увел к себе.
Небольшого роста пристав был молчалив и суров. На бледном рябом лице настороженно поблескивали темные глаза; урядник же, наоборот, имел круглое, добродушное лицо, на нем – две бирюзовые пуговицы.
Блюстители порядка в дороге изрядно проголодались, а поэтому без лишних разговоров сразу же уселись за стол.
Перед ними лоснился жирный пирог с осетриной, покорно разлегся на широком подносе фаршированный таймень, матерые морские окуни лежали на тарелках, и, наконец, дразнили их своим видом соленые омули с картофелем в мундире.
Веселый урядник подмигнул Тудыпке и, опрокинув стопку, принялся за пирог, а пристав имел еще терпение подождать. Но после третьей чарки и он развязался.
– Тудып Бадмаич, – обратился пристав к приказчику, – расскажите, что у вас тут произошло.
Тудыпка только успел заговорить о поджоге катера, как ввалился Сердяга.
– Вот и сам капитан нагрянул!
Хозяин усадил Сердягу рядом с приставом.
Через час, между пьяных песен, Сердяга поведал приставу, как он один бился с целой оравой рыбаков. Болваны-рыбаки ничего не могли с ним поделать. Тогда со злости Гордей Страшных и разбил стекла на «Ку-ку», поломал пожарный инвентарь и швабру.
– Завтра же всех арестую! – визгливо вскрикнул пристав и звякнул кулачком по столу.
– Нет, господин пристав, завтра на «Джеймс Куке» поедемте добывать осетра. Вам же домой свеженького надо… Жилка в радости чмокнет вас отменно!
– Сердечно благодарен вам!.. Осетринку мы любим-с.
Охмелевшего пристава потянуло на подвиги.
– Как у вас тово… баб-то много? – заплетаясь, спросил он у Сердяги.
– К такому кавалеру, как вы!.. Сами прибегут…
Пристав вышел во двор и, увидев в темноте белый платок, храбро окликнул:
– Красотка, подь сюда!
– Мы завсегда готовы!.. Чиво угодно?
– Прошу-с очень вас… показать вашу Елену…
– Пойдемте, мне совсем не чижало.
Пристав взглянул на женщину, но темнота помешала разглядеть ее. Решил произвести «разведку» наощупь. «Упругие девичьи груди и стройный стан… а лицо, бог с ним, сам рябой», – заключил он, ощупав девушку.
Недалеко от Елены им навстречу попалась парочка. Когда разминулись, послышался смешливый голосок:
– Дуня-красуля, ты?
– Мы тута-ка!
Пристав еще нежнее прижал к себе свою спутницу. «Хы, Дуня, да еще и красуля!.. Значит, девка-смак», – мелькнуло в хмельной голове.
Из четырех постоянно курсирующих через узкий пролив лодок сегодня стоит одна.
– На Елене людно, рази свернем в кусты? – предложила Дуня.
– Ни-ни! Я много слышал про Елену… Говорят, купец благоустроил остров.
– Аха, устроил… Каку-то кудряву сучку привозил.
По прибрежному лесу разнесся сиплый хохот.
– А я думал беседки, лесенки и скамейки он сделал своим работникам.
– Черта с два! Свою любовницу потешал, а нас прогонял, штоб не подглядели, как по-благородному в любовь играют.
– Ну и как, отшил он вас?
– Эхе, брат!.. Куды от нас денешься, все доглядели! Как ползал купец по-собачьи, как ноги ей лизал, эту грязноту. Тьфу! Наш рыбак скажет: «Приголубь, краля!» – ползать-то уж не будет – гордый.
– И голубишь, Дуня?
Снова сиплый хохот разрезал таежную тишину.
Хитрая Дуня-красуля завела своего кавалера в самый темный уголок, чтоб никто не мог разглядеть их. Для нее этот пьяный дядька был счастливой находкой.
А славная Елена в тот темный вечер брезгливо морщилась и грустно смотрела в звездную даль.
Несколько дней было тихо в Онгоконе – Тудыпка с полицейскими ловили осетров.
…Ганька прибежал с пирса и выпалил:
– Бабай, «Ку-ку» пришел с Бакланьего острова. Привез рябого пристава с Тудыпкой. Сколько осетров наловили! Ух!
Волчонок, размешивая в котле настой из лекарственных трав, тревожно поглядел в окно.
– Отдохнули вдосталь.
– Аха… Сами сети ставили, сами рыбу ловили.
Магдауль налил в кружку душистого настоя и подал Третьяку.
– Пей, тала.
Матвей нехотя выглотал, болезненно сморщился, сжался в комок и свалился на скамейку.
На крыльце послышался стук тяжелых сапог. Откинулся парус двери, и ввалился урядник с бирюзовыми пуговками глаз.
– Идем, старик, – кивнул он Третьяку.
Магдауль вздыбился.
– Не нада, парень!
Бирюзовые пуговки неожиданно весело улыбнулись.
– Не дури, мужик, начальник допросит и выгонит… Кому нужна эта дохлятина?
Волчонок отступил.
…– Господин пристав, получай «орла».
Но приставу было не до этого оборванца, еле державшегося на ногах. Он только что ходил до ветру и к ужасу обнаружил у себя венерическую болезнь.
Перед ним явилась дородная супруга, которая не раз обещала: «Пымаю с бабой – задушу обоих!»
Э-эх, дьявол, дернуло его пойти с этой… как ее… с Дунькой. Заарестовать суку мало!
Пристав очнулся, взглянул на Третьяка, а затем на своего подчиненного и кивнул на каморку.
– Посади его и держи строго.
Яркое солнце с самого утра уже начинало припекать: ребятишки сразу же с постели выскочили на завалины бараков и весело чирикали, как воробьи на солнышке. Увидев сердитого дядьку с кокардой на фуражке, они настороженно смолкли.
В рыбоделе кишмя кишит народу. Вокруг длинных столов стоят женщины. Одни тараторят между собой, другие молчат, третьи смеются.
Нож в руке чищалки мелькает, как челнок в доброй машинке – раз-два, и рыба готова. Ее несут к засольщику, а тот – в соль и в бочку.
Лодки подходят и подходят. Рыбу несут и несут. Собаки лениво лежат на песке, рядом растянулся рыбак и храпит. То ли мужик перехватил горького, то ли всю ноченьку не спал. А чайки кричат – сзывают тех, кому голодно.
