Текст книги "Подлеморье. Книга 1"

Автор книги: Михаил Жигжитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Вместо эпилога

В начале января 1920 года под ударами Красной Армии и партизан власть Колчака в Иркутске пала окончательно. Разбитая армия адмирала распалась. Сам Колчак по приговору ревкома был расстрелян.

После разгрома Колчака партизанская война в Забайкалье усилилась. В руках атамана Семенова и японских интервентов остались Верхнеудинск, Чита и узкая полоса вдоль железной дороги. В феврале 1920 года эвакуировались на родину американцы. По тайге рыскали остатки разбитого воинства колчаковско-семеновских банд.

А в Баргузинском уезде – Советская власть.

В степи у дороги откопали прах героев, зверски расстрелянных семеновцами, и торжественно похоронили на площади уездного центра.

В тот же день Монка Харламов подошел к кабинету председателя ревкома, оглянулся, улучив момент, наслюнявил пальцы и смазал вокруг глаз. Так с «заплаканными» глазами, согнувшись, ввалился он к председателю.

– Я друг Иннокентия Мельникова… росли вместе… как братья…

– С какой просьбой, гражданин?.. Или предложение имеете?..

Монка вынул несколько николаевских и керенских рублей и положил на стол.

– Вот… первый в уезде вношу на памятник зверски убитых ероев…

Председатель сочувственно оглядел Харламова.

– У нас уже есть постановление соорудить памятник. Деньги-то возьми. А за друга иди воевать.

Харламов, раскланиваясь, задом открыл дверь и исчез.

Прошел год после расстрела Мельникова.

Подлеморцы на два дня вырвались на побывку.

Растянул свою «тальянку» Венка Воронин и распевает на весь Онгокон.

 
Скоро кончится война,
Все будет иначе.
Утром рано зашипят
Пироги горячи.
 

– Смотри, Венка, не объешься, будешь «почту» гонять! – смеется Сенька Самойлов.

 
Я посею в поле травку,
Весной травушка взойдет.
Скоро, скоро мой миленок
На побывочку придет.
 

Красная, с летающими за ней косами носится Лушка́ вокруг Воронина. В прибрежную тайгу летит ее счастливый голос. Многоголосое эхо – в ответ.

Девчонки подхватили, повторили Лушкино:

 
Скоро, скоро мой миленок
На побывочку придет.
 

А подзахмелевший Венка тянет свое:

 
…Утром рано зашипят
Пироги горячи.
 

– Да хватит тебе! – дернула его за рукав Лушка. – Будут, будут тебе пироги. Напеку.

– Ты, Венка, расскажи, как в Баргузине власть перевернули? – просит кто-то из девчат.

– Правда, расскажи! – кричат наперебой.

Венка вытянул «тальянку».

– Сень, у меня руки заняты, давай ты!

Девчата рассмеялись Венкиной шутке, сразу же пристали к Сеньке.

Тот бросил под ноги окурок и простуженным голосом начал:

– В ночь под Новый год валил снег, темно – ничего не видать. Господа начальники все в церкви. Сволочи, грехи замаливали. Момент куды с добром! Стоим, караулим. А мороз! – не только штаны трясутся, а всего колотит… Вот думаю – доля партизана!.. Господа со своими женами только с крыльца, а мы тут их и встретили. Без шума, без крика, поодиночке, голубчиков. И мороз куда-то делся!.. Ажно жарко! Милицию и охрану тюрьмы тоже так же. Они, черти, были уже пьяные. Из каталаги мы всех выпустили. Те от радости целуют нас. На их место мы запихали господ начальничков. Потом потихоньку окружили казарму, смотрим – солдатня дрыхнет. Без звука сняли часовых и ворвались к сонным. С перепугу у некоторых беляков неладное случилось: по порткам мокрота разлилась!

Девчата враскачку хохочут. Визг. Выкрики.

– Ха-ха-ха! Не верьте Сеньке! Врет варначина, среди солдатни много и нашенских мужиков – атамана за милую душу пойдут лупцевать!

Байкал застыл в бело-голубой неподвижности, будто и не жил никогда бойкой жизнью транжиры и богача. Нерпы не боятся, что их «упромыслят». Лед не тревожат мужские шаги. Война… Потому так спокойно и равнодушно застыл Байкал.

Ганька очнулся. В руках пешня с сачком, и удочки с бармашницей лежат в торосах. На утренней зорьке он добыл штук тридцать хайриузов. Потом рыба перестала клевать. Вода прозрачная.

День выдался морозный, зато очень яркий. Тянет легкая «ангара». Море в голубом свете солнечного дня кажется бело-мраморным, каким-то хрупким, праздничным.

Ганька остановился и прислушался – безмолвие. В ушах звенят «серебряные колокольчики». Осмотрелся – кругом безлюдье. Только Петька Грабежов скрючился над лункой и неподвижно выжидает, когда клюнет рыба. И настырный же, чертяка!

Пешня у Ганьки острая. «Хрум-хрум» – вгрызается в прозрачный, как стекло, лед. Додолбился до воды. А затем быстрыми, ловкими движениями рук железным сачком выгреб лед, опустился и заглядывает в лунку. Не рыбу высматривает парень, а дно моря. Вот оно. Кажется, можно рукой достать, погладить разноцветные красивые камушки: до чего же прозрачная вода! Ганьке чудится, что ее вообще нет, что это не вода, а с легкой дымчатой поволокой прозрачный воздух подо льдом струится.

У теплой бармашницы открыл отверстие и наклонил над лункой. Из нее посыпались маленькие, юркие, темно-зеленые бармаши.

Не успели бокоплавы спуститься и до половины воды, как на них набросились хищники. Кишмя кишат красавцы хайриузы! Ганька быстро размотал леску, спустил удочку в лунку.

Десятка два крупных рыбин словил.

Смеясь и приплясывая, подскочил к другой лунке – высыпал в нее добрую пригоршню бармашей, взглянув на Петьку, помчался долбить третью лунку.

Так и не заметил рыбак, как солнце легло на острозубые гольцы Онгоконского хребта, подержалось чуток, потом утонуло в пурпурных облаках.

– Домой, Ганька-а! – услышал он Петькин зов.

Скорей домой. Бабой всего на два дня вырвался – ужо обрадуется улову.

…Еще во дворе услышал веселый смех, выкрики Анки. «С отцом играет, наскучалась», – подумал он и гордо занес в избу куль рыбы. Нарочно пригнулся, задышал напряженно, будто тяжесть неслыханная.

Волчонок обрадовался, засмеялся, кинулся к сыну.

– С промыслом, сынок!

А сынок изменился. Глядит на него Волчонок, не наглядится. Голос огрубел, движения стали уверенными, чувствуется в них сила.

– Смотри, Ганьча, какой ты. Кормилец. И когда успел?

Из подполья вылезла Вера. Сияет.

– Отнеси рыбу-то в чулан, да грейся едой.

Анка тряхнула кудлатиной и повела отца в угол.

– Вот, стой здесь!

Повернулась к матери за подтверждением такого «сурового наказания».

Вера рассмеялась.

– Так, так, доча! Правильно. Пусть долго не ездит по тайге. Совсем про нас забыл.

Анка подошла вплотную к отцу, задрала головку, погрозила пальцем.

– Во-от! мамка велит!.. Не бегай от нас!..

У Волчонка почему-то нехорошо заныло сердце.

Вера смотрит вдаль, где на белоснежном полотне моря быстро удаляются от нее три всадника. Поравнялись со скалистым мысом, скрылись за ним…

Вера в изнеможении опустилась на лед.

– Матушка царица небесная! – стонет она. – Сохрани и помилуй мужа моего! Отведи от него напасти черные!.. Возверни мне Волчонка!

Непрошеная слеза катится по смуглым щекам.

Откуда-то едет Макар Грабежов. Вера вскочила.

– Р-реви, сука! Но, хоронить собралась, дур-реха? Распазила свой «березник» на всю дорогу!

Тайга всю ночь стонала от порывов свирепого сивера. Откуда-то пригнало тучи, и перед утром выпала небольшая переновка.

А днем стих ветер. Тайга перешла от рева на таинственный шепот.

Волчонок оглядел горы, решил проехать еще немного по тракту и потом уже свернуть в тайгу. Ехал он медленно. Не мог понять, почему так ноет сердце.

Вдруг из-за поворота с шумом выскочил обоз. Кони-звери! Так и норовят затоптать сани перед собой. Кошевки большущие. В них сидят люди, закутанные в волчьи дохи. Даже лиц не видать. Кто они? Да, бог с ними! Какое ему дело до них? Проехали, прошумели…

Вдруг самая задняя кошевка остановилась. Скинул человек с себя доху – оказался господином Лозовским.

– Мэндэ, Волчонок!

– Мэндэ, Михаил! – хмуро буркнул Магдауль.

– Аяльди?

– Аяксот!

– Ты это куда? – купец говорил на тунгусском.

– На «охоту» накопытился. На двуногих… которые Кешке Мельникову глаза выкололи…

С укором взглянул на Волчонка сразу погрустневший Лозовский.

– Думаешь, только тебе больно? Вот где все зверства людские, – Лозовский приложил руки к груди. – Э-эх, Волчонок, зачем ты-то лезешь в эту войну? Пусть русские дерутся. Побереги себя.

– Худо баишь, Михайло! Драться надо, чтоб жизнь без обмана была. Чтоб не было таких, как ты, – кровососов. Воуля моего доконал кто? Ты. Всю жизнь на тебя и я и он мантулили. Не хочу, чтоб Ганька трубил на тебя.

Магдауль поднял глаза к небу. Солнце бьет, а само в черных ободьях. Хвоя зеленая, а тоже вроде почернела…

– О эльдэрэк! Смотрите-ка на него! – Лозовский растерялся, зябко передернул плечами, запахнулся полой дохи. – Ты мне скажи, – отчаянно крикнул он, – как ты, неграмотный, управлять государством будешь? Вы же все живое сгубите, растранжирите, растащите. Не люди ведь – зверье. Грабежова небось знаешь? – Лозовский умолк. Он тяжело дышал, потом уже спокойно, шепотом попросил: – Ну, вот ты расскажи мне, коль возьмешь мое богатство, всю власть, с чего ты начнешь? Ты знаешь, что такое держать народ в узде? А драку пьяную знаешь? А сколь спиртяги льется, знаешь? Ты мне скажи, ты с чего начнешь? Любить-то вы и то путем не умеете, по-собачьи любитесь.

Волчонок сорвал с плеча ружье, подставил к груди купца, прицельно прищурился:

– Управлять не буду. Лобанов, Ганька грамотные. А тебя убью, если новой власти поперек станешь. По-собачьи… Это ты по-благородному – в кустах на Елене тискаешься… Уйди!

Лозовский попятился. Доха распахнулась. И вдруг купец захохотал.

– Заболел мой тала, – хохотал Лозовский.

Легко вскочил в кошевку, стегнул коня.

Долго стоял посреди дороги Волчонок, долго лез в уши все несмолкающий хохот Лозовского.

Город Чита – сердце Забайкалья. Здесь свил свое черное гнездо атаман Семенов.

Словно воронье, зачуяв поживу, в этом же гнезде пригрелось разношерстное воинство иноземных держав.

С успехами Красной Армии и партизанских соединений в рядах семеновских и разбитых колчаковских войск началось разложение. Усилилось дезертирство. Солдаты стали переходить на сторону партизан.

После пополнения за счет мобилизованных и дезертиров партизанский отряд Баргузинского уезда состоял из двух пехотных и одного кавалерийского полка. Это были рабочие золотых приисков, охотники, рыбаки, хлеборобы и скотоводы. Народ сильный и мужественный, привычный ко всяким невзгодам.

Командир отряда опытный и смелый таежник Морозов. Начальник штаба Николай Кабашов. Комиссаром был назначен Иван Федорович Лобанов.

Партизаны двинулись вверх по широкой и богатой долине Баргузина. Они должны были пройти по тайге, перевалить через неприступные гольцы и напасть на Читу оттуда, где летают лишь сороки да вороны.

Сначала отряд шел через улусы скотоводов. Буряты были рады партизанам. Они добровольно и бесплатно снабжали партизан продуктами, фуражом, давали им резвых скакунов. Немало парней пожелало пойти с Морозовым бить ненавистных белых, которые грабили улусы и убивали людей.

Там, где кончилась степь и началась тайга, сам Морозов с основными силами пошел по Баргузинскому тракту на золотые прииски – Ципикан-Карафтит, где он рассчитывал пополнить полки приискателями. Оттуда уже пойдут на Романовку, а там и на Читу.

А небольшой отряд под командованием Лобанова направился вверх по реке Амнунда Маскит. Преодолев неприступные гольцы и таежные трущобы, он должен был встретиться с основными силами где-то в районе Телембы.

Впереди отряда сквозь заросли прокладывает путь взвод подлеморцев под командой Гордея Страшных. В бурятском дыгыле[109]109
  Дыгыл – тулуп.


[Закрыть] на сером коняге важно восседает Туз Червонный. А самым головным на своем неутомимом Бургуте едет Волчонок.

По каким-то, одному ему известным приметам, он безошибочно ведет отряд через такую гущу леса, через такие горы, скалы и гольцы, что никому бы и в голову не пришло, что по этим гиблым местам может пройти крупная воинская часть вместе с обозом.

Взвод подлеморцев продвигается без особых приключений. Правда, в их задачу входит наметить тропу, обозначая лишь зачесами на деревьях. А уж за ними идут саперы с пилами, топорами и лопатами. Они прорубают узенькую просеку, вполне достаточную, чтоб по ней прошли сани с грузом. Поэтому-то подлеморцы и ушли далеко вперед от основных сил Лобановского отряда.

Уже на самом перевале высоченного гольца Улан-Бургасы, островерхие вершины которого вечно купаются в сивых тучах, подлеморцы попали в снежный буран.

Лобанов подъехал к Волчонку.

– Ну, тала, что будем делать?

– Скорей вниз ходи нада, где дерево есть. Там оток делать да большой огонь держать.

– Правильно, Волчонок.

Почти касаясь брюхом снега, Бургут трусит рысцой вниз по пологому склону. По его следам кое-как тащатся остальные кони; некоторые падают, их поднимают и ведут в поводу.

Уже в потемках партизаны въехали в темный лес, где горел костер, а Волчонок спокойно раскуривал свою трубку.

– Слухай, братуха, у тя не конь, а, наверно, нечистый дух, – срывая сосульки с рыжей бороды, басит Гордей.

– Сама ты дух… тебя чичас Хиония испугалась бы, – смеется Магдауль.

…Наконец после многих дней похода по тайге взвод перевалил через поднебесные гольцы, оставив позади себя невзрачную речушку.

Горы теперь пошли пологие, низкие. Снег едва закрывал конские копыта, что привело в немалое удивление подлеморцев. Они теперь спускались по широкому ложу сухого ключа, который бесконечно петлял между лесистых гор.

Вскоре лес кончился, и партизаны оказались на краю обширного поля. В каких-нибудь двух верстах от них, смешиваясь с изморозью, низко стелился дым над небольшой деревушкой.

К Волчонку подъехал Лобанов.

– Тала, отдай Венке Воронину свою винтовку, а у него возьми берданку.

– Зачем?

– Так надо. На берданку не обратят внимания. Сейчас поедешь в деревню. Говори, что ты охотник. Узнай, нет ли там белых. Понял?.. Не слыхать ли там чего о наших партизанах.

– Давай берданку.

– Если в деревне наши, то выстрели три раза.

– Ладна.

…Солнце опустилось за горы. На небе быстро угасла вечерняя заря. Из деревушки доносился лай и мычанье, чей-то пискливый голос проклинал непослушную скотину.

Бургут галопом домчал Волчонка до околицы и упрямо уперся, не желая входить в деревню. Он никак не мог привыкнуть к черным, громоздким строениям в русских селах.

Магдауль соскочил с коня, снял с него узду и так, под седлом, отпустил пастись. Бургут отскочил в сторону, встряхнулся и начал жадно хватать желто-бурую ветошь.

На самом краю деревушки стояла новая изба. Изба без хозяина. Он не успел даже отпилить торчащие торцы углов, так и осталось – вместо крыльца накатаны толстые сутунки.

Магдауль вошел, тихо поздоровался.

В избе ярко горел светец, пахло свежим хлебом.

– Проходи, – бросила хозяйка косой взгляд.

Волчонок присел на скамью и запалил трубку.

– В деревне кто есть? – спросил разведчик.

– А тебе кого надо?

– Бела офицер брал коня… Хотела деньги мне давай.

Хозяйка села на скамейку, закрыла рот уголком платка и, мелко трясясь рыхлым телом, беззвучно засмеялась.

– Иди-ко, брацкий, к своей катуне, а то тебе таких «червонцев» нашлепают.

– Значит, белый здесь?

– Нет, смеюсь… Намеднись партизаны накормили супостатов «калачами» да «булками». До самой Читы без оглядки драпали.

– Значит, красный солдат тут сиди?

– Какие уж там солдаты… Болезные все… обраненные калеки… голубчики родимые…

– Ой-ей-е, беда, беда.

– А ты откелева?

– Баргузин живем.

– Вот уж брехун-то где!.. Думаешь, баба, дык ничего не кумекает?.. Из Баргузина к нам даже вороны-то и те не летают.

На печке кто-то заворочался, застонал и оттуда раздался хриплый голос:

– А ты, мужик, не врешь?.. Ты откуда там?

– Онгокон живем.

– Ты чо баишь?

Волчонок резко поднялся и подошел к печке. Сверху, с осунувшегося бледного лица, на него смотрели большие черные глаза.

– Паря, кажись… с Королем соболя промышляешь?.. Встречал я Короля в Романовке. Беляки гоняли его в обоз. Идет с одной уздой… проклинает и войну, и революцию.

– Ой-е-ей! Жалка! Король. А ты кто така?

– Не узнаешь?! Я же Кирпичев Иван… В Макарыниной знавал Анфиногена Кирпичева?.. Я его парень…

– Макарынина деревня?.. Кирпичев Иван?.. A-а, ты сети ставила с Башаровым Алексеем?.. Аха?

– Во-во! Я и есть тот Иван.

– Теперь я узнала. Как жа! – Волчонок облегченно вздохнул. – Как, Иван, тут?.. пошто!..

– Ранили в ногу. Дрались мы под Телембой. Баргузята разбили гадов…

– А-а!.. Наш Морозов там. Эта хорошо!

Волчонок выскочил на крыльцо и грохнул из берданки три раза в небо.

Гордей Страшных со взводом конных подлеморцев отправился в Телембу, где, по слухам, стоит со своими полками командир Морозов. А Лобанов с Волчонком повернули обратно – встречать отставших пехотинцев.

Уже на взлобке, перед самым перевалом гольца, зоркий Волчонок заметил далеко внизу движущиеся по перелеску черные пятна. Их было много, и это его встревожило.

– Ванфед, там солдат ходит, – следопыт ткнул трубкой в сторону.

– Где?! – встревожился Иван Федорович и взглянул в бинокль. – Идут в сторону нашей тропы… Если попадут в деревню, всех перебьют! Что делать, Волчонок? – побледнел Лобанов.

– Ты, Ванфед, ходи за партизанами, а мой пойдет к белым… Обман делать буду.

– А ты успеешь опередить и не допустить их до тропы?

– Я успеем! – Волчонок огрел коня плеткой.

…Зверино-легкими скачками пронесся Бургут по ложу широкого ключа, остановился.

По самой середине ключа прошел сохатый, свернул в гору, затерялся там…

– Слава богине Бугаде – моей доброй покровительнице!.. Все же мой Бургут опередил сволочей…

Магдауль слез с коня, пошел вверх по ключу.

Бургут храпел, упирался, не желал идти.

«Значит, где-то недалеко эти ублюдки черных сучек…

Что же делать?.. – Глаза Волчонка радостно сверкнули. – След сохача свежий… Кал еще не замерз… далеко не ушел… Я его упромыслю… Белые прибегут на выстрел… Изжарю шашлык… буду угощать, обману и уведу в сторону… А там Ванфед подоспеет со своими».

Волчонок вскочил на Бургута и поехал по следам зверя.

Сохатый пересек ложе ключа, направился вверх по крутому склону горы, на освещенную солнцем сосновую гриву.

«Зверь пошел на полуденную сторону горы… там растет горный тальник… Сейчас зверь ест тонкие побеги. Богиня Бугады, помоги упромыслить этого звездоглазого. Удачный промысел твоего Волчонка поможет спасти жизнь людям».

С этими мыслями охотник поднялся на взлобок, оставил Бургута и стал скрадывать зверя. У огромной, раскидистой сосны, среди редколесья, где преобладал осинник, Волчонок заметил сохатого. Вот он чуть пошевелился, и зоркий охотник разглядел массивную, губастую голову зверя.

– Вот где мой звездоглазый! – прошептал он. Определил расстояние, крепче укрепив подсошки берданки, прицелился и нажал на спусковой крючок.

Еще не развеяло пороховой дым, к нему подбежал Бургут. Конь, повернув голову в сторону ключа, тревожно насторожился.

Волчонку стало все понятно. Он подошел к подстреленному зверю, перерезав горло, выпустил кровь и начал свежевать. Работает, а сам нет-нет да взглянет в сторону ключа.

Только успел снять шкуру, послышался треск сухих сучьев, надрывный кашель и проклятья.

Из-за деревьев выехало человек десять вооруженных людей. На плечах одного из них – помятые погоны с маленькими звездочками.

«Вот они, собаки!»

К Волчонку подъехал офицер.

– С промыслом, охотник!

– Басиба!.. Басиба!.. Бери, господина короший! Шашлык жарить нада!.. Чипко ладна!

– Это можно!

У Волчонка на душе злобно. Так и стоит перед ним Кешка. Да и с Цицик неизвестно чем кончилось. «И вот из-за кого! Из-за этих гадов! Ну, погодите. Будете помнить Волчонка. Волчонок теперь не прежний дурачок!»

– Бери, бери! Твой короший, мой тоже короший, – Волчонок низко кланялся, пряча от офицера глаза.

– А хороший ли?.. Может, партизан?

Волчонок пожал плечами.

– Эта какой зверь?

Офицер захохотал. Ему вторили солдаты.

– «Зверь»!.. Красный, вот какой! Ха-ха-ха!

Офицер внезапно смолк.

– Места по тайге знаешь, это ясно. Ты, тунгус, нас выведешь в Читу. Я хорошо заплачу.

Волчонок впервые взглянул на офицера. И растерялся. Перед ним стоял совсем молодой человек, очень похожий на Кешку Мельникова, – те же голубые глаза, и в них доброта.

– Мала-мала знай, – тихо сказал Волчонок. – Чита – город водить буду. Ты мине хороший ружье давай. – Теперь Волчонку стало совсем нехорошо. Вдруг резко вспомнил, как убили Кешку. Опустил голову.

– Ружье дам на выбор. Только укажи нам путь.

Пока разговаривали Волчонок с офицером, беляки разрубили тушу зверя и навьючили на двух лошадей.

– Шевелись быстрей! – весело кричал офицер.

Конники, на своих тощих лошадках, волчьей цепочкой растянулись по тропе и пустились вниз по ключу.

Повалил снег, налетел сивер. Кое-где валились подгнившие престарелые деревья.

Не проехали и версту, Магдауль услышал гул многочисленных голосов. Внизу, в широком распадке, заросшем красным ерником, шел дым от костров. Человек сто солдат готовили себе пищу.

По запаху Волчонок определил, что варевом у беляков служит конское мясо. Некоторые уже сняли с огня свои котелки и жадно глотали полусырую, кровянистую конину.

…Три дня Волчонок водил беляков по таким гиблым местам, что посдыхали кони, а люди обессилели и не могли уже дальше двигаться. Они запросили отдыха.

Офицер был доверчив, как ребенок. Он только грустно бурчал: «Скорей бы вырваться». И ни на шаг не отходил от Волчонка. Волчонок не смотрел на офицера. Он рассказывал ему о повадках зверя, как скрадывать медведя. А перед его глазами стоял живой Кешка, который давным-давно в Маршаловской избушке так просил взять его на медведя.

Офицер привязался:

– Еще расскажи что-нибудь. Уж больно ты красочно все рисуешь. Будто сам побывал.

У Волчонка на душе мрачно. «Смотри-ка, сам дите совсем. Небось заставили тебя… Безобидный какой. Ве-ерит!» Невольная жалость к молоденькому офицеру мучила Волчонка.

– Ты, начальня, пошто тайгу воевать ходишь?.. Сиди дома… девку люби… – раздумчиво сказал он.

Офицер смешливо выпятил нижнюю губу, посуровел, глаза сделались колючими, а лицо жестоким. Сходства с Кешкой как не бывало!

– И у вас развелось большевиков, как нерезаных собак… Вот мы и душим их… Только попадись!

Волчонок вздрогнул. «Войдут в деревню – всех раненых убьют… А ведь в тайге, как слепые щенята тычутся…» Уже с ненавистью оглядел офицера, но тот не заметил – разглагольствовал о своих планах на будущее, когда белые победят большевиков.

«Тайга – моя. Не вам ходить по ней!» – жестко подумал Волчонок.

Теперь он шел уверенно. Непонятно откуда навалилось спокойствие. Он приглядывался к деревьям, к острым, сияющим высоко под небом гольцам.

Вдруг остановился.

Волчонку понравилось место. С двух сторон крутые скалистые гольцы с огромными карнизами спрессовавшегося снега, а широкое дно ущелья когда-то обгорело и покрыто голыми сухими деревьями. Случись обвал, здесь не спасешься.

– Вот где табор делать будим. Отдых.

Мороз крепчал. Офицер доверчиво согласился и теперь радостно помогал солдатам складывать костер. Он детски смеялся и все говорил Волчонку:

– Без тебя в этой чертовой тайге пропали бы. Выводи нас скорей из этого гибельного места. Уж я тебя вознагражу, ничего для тебя не пожалею.

А у Волчонка ныло сердце. Он ни о чем не разрешал себе думать. А то бы побежал без оглядки.

– Ты, начальня, мой конь теперь бери, – Волчонок подсел к офицеру, греющемуся у костра.

– Спасибо тебе. Мой Соколик-то издох…

– Бургут кормить нада.

Офицер расстроился:

– А чем?.. Даже ветоши нет.

– Во-он там тальник… Бургут, как сено, кушать будет.

– Веди, корми, – легко согласился офицер.

Волчонок, не оглянувшись, отъехал. Снова вспомнил, как просил Кешка повести на амаку. Без перехода явилась перед ним Анка: тянет его своей тоненькой ручонкой в угол. «Не бегай от нас, папка».

Волчонок рассердился на себя, заставил не думать.

Добрался до безопасного места, спешился, расседлал коня, снял узду.

– Иди, Бургут, в свои степи. Скажи Сухэ-Батору, что Волчонок не скривил душой.

Бургут отбежал по глубоким людским следам, которые, как морщины на лице гольца, шли сверху вниз, остановился, заржал, а потом потрусил дальше.

Волчонок облегченно вздохнул, подтащил к дереву седло с уздой и подвесил их на крепкий сук. Вынул из кармана мешочек с кусками сахара, который сберег Анке, кошелек с деньгами и отстегнул свой нож. Все это аккуратно сложил в переметную суму и повесил на ту же сосну. Постоял, еще раз потрогал суму, понуро опустив голову, побрел к табору.

Тишина.

Солдаты лежат у костров. Офицер нахохлился, не спит, сидит на пне.

Волчонок – судья над ними.

– Вон на гора олень ходит, – ткнул он трубкой.

Офицер обрадовался:

– Мясо будет. Стреляй.

Волчонок медленно поднял ружье, долго прицеливался в самый большой снежный карниз, огромной глыбой повисший над ущельем. Не только от пули – от эха – может случиться обвал…

Волчонок вспотел, зажмурился. «Целюсь в свое сердце,» – неожиданно подумал он. Испугался. Чуть ружье не опустил. Взял себя в руки. – «Целюсь за Анку, за Веру, за Ганьку, за Кешу…» И нажал спусковой крючок.

Грохнул выстрел. Миллионным эхом отдалось в гольцах. И вдруг горы заходили ходуном! Темно-бурыми мадежами покрылось лицо гольцов. И будто соседнюю гору приподняло ввысь и всей тяжестью долбануло об землю. У перепуганных людей зашаталось под ногами. Застонало. Затрещало. А потом все звуки заглушило жутким, протяжно стонущим гулом. Глыбы обледеневшего снега со страшной скоростью и силой полетели прямо на людей. На своем пути лавина сокрушала деревья, выворачивала тысячепудовые валуны.

Люди онемели. Потом заметались.

Они падали.

Молились. Изрыгали проклятья.

Волчонок повернулся к офицеру, взглянул в лицо. Офицер, широко раскрыв рот, видимо, кричал. Но его крик тонул в грохоте. Нечаянно встретился взглядом с Волчонком, замер… И понял. Вдруг он дико захохотал. Хохоча, полез на дерево.

…Снежная лавина высотой в несколько домов падала, перевертываясь в воздухе. Она походила на девятый вал, надвигающийся во время шторма и бешено крутящийся. Но эта лавина падала с неба! На гребне этого вала, этой лавины угрожающе, вверх комлем, торчал толстый кедр.

Волчонку показалось, что вся тайга вздыбилась и замахнулась на пришельцев, жестоких и нежданных… Вдруг Анка… Золотые капли смолы на чурках, которые раскалывал последний раз Кешка…

В следующий миг лавина накрыла людей.

Лобанов со своим отрядом шел по следам Волчонка. Наконец уперся в кромку обвала.

– До них… или после?.. – тревожно спросил у Сеньки Самойлова.

Тот пожал плечами.

– Привал здесь сделаем. – Иван Федорович прошел по кромке вниз, дошел до места, где остановилась снежная лавина. Ниже по ущелью – никаких следов. Он снял шапку, тяжело опустился на снег. Долго сидел Лобанов.

Услышал шаги, поднял голову.

– Тут, – едва слышно прошептал Сенька, опускаясь рядом.

– Здесь… кончились… следы Волчонка, – тяжко вздохнул Лобанов.

…Баргузинский тракт. Дремуче нависли над дорогой вековые сосны, кедры… Узенькая – двум телегам лишь разъехаться, да и то бодаясь трубицами колес. Одно названье, что тракт, даже дорогой кликать-то совестно. Добрая баба развесит свой сарафан – и дороги не увидишь. А езда по ней! – болота, трясины, крутоярые хребты, один подле другого. Вот она какая дорога – знаменитый Баргузинский тракт. Была она когда-то тунгусской тропкой. Чуток ее раздвинули воины Чингисхана. А потом русские мужики подогнали ее под свои телеги…

Дорога эта связывает жилуху с золотым Баунтом, где гремят Ципикан и Каралон. Кого только не встретишь на этой болотистой, в ухабах дороге. Когда-то по ней брели братья Кюхельбекеры… прошагало много десятков Лобановых.

Жили, умирали ссыльные, а их следы в народе остались.

Проходили по ней свои, кровные, волокли раненых, обнимали любимых… гибли на ней и в близлежащей тайге. Их следы… тоже остались…

Байкал все такой же. Светлый. Буйный. Студеный. Неприветливый. Ласковый… Он кормит. Он губит. Он дарит красоту. И всегда безразличен к людям, к их смерти, к их жизни. Сам по себе…