Текст книги "Подлеморье. Книга 1"

Автор книги: Михаил Жигжитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава десятая

Лобанов с Кешкой ушли в лес, а Волчонок с Ганькой, пообедав, подались на берег. Здесь меньше комаров, да и прохладой веет с моря.

Уже третий день дует «култук». Даже в укромной Онгоконской губе ходят волны. Позеленела вода на море, а вдали стала почти черной.

– Бабай, расскажи мне что-нибудь страшное, – упрашивает Ганька отца.

Магдауль долго молчит. Потом тихо, будто кто-то посторонний может услышать его, начинает рассказывать:

– Старый Воуль баил мне, что недалеко от берега моря, в неприступных скалах, есть таинственный грот, в котором живет злой дух Ган-Могой[46]46
  Ган-Могой – огненный змей.


[Закрыть]. Однажды охотник Тымауль, друг Воуля, случайно забрел на гору по соседству с теми скалами, и ему открылось удивительное видение: стоит над тем гротом необыкновенной красоты девушка во всем белом, и все на ней блестит и сверкает, даже глазам больно становится. А лицо и руки настолько белые, что слились со свежим снежком. Долго смотрел Тымауль, а когда глаза его немного привыкли к яркому свету, увидел, что по щекам красавицы двумя ручейками текут слезы. Тымауль был отчаянным парнем, ничего не боялся. Из озорства взял да и крикнул ей: «Эй, девка, иди ко мне!» О эльдэрэк! Что произошло после этого!.. В горах загрохотало. Из грота выскочил злой дух – Ган-Могой… Тымауль разглядел на лице его целых три глаза!.. Ган-Могой бросал пылающие огнем взгляды во все стороны, но, слава богине Бугаде, не заметил охотника. Дух зарычал, схватил девушку за тонкие ручонки и уволок в грот. А она только и успела что застонать, да так жалобно… С Тымаулем сделалось дурно. Он едва не рехнулся после этого.

Волчонок замолчал и задумался.

– Ну и что потом? – спросил, дрожа, Ганька у отца.

Магдауль набил трубку самосадом, запалил ее.

– Тымауль родился настоящим храбрецом! Хотя и страшно было ему, но он поборол в себе страх и снова пошел на ту гору. Решил он вызволить из грота ту красавицу. Уж очень он ее жалел!

Долго ждал Тымауль. Наконец, как и в прошлый раз, затряслась земля, загрохотало. Поднялся над гротом черный дым, а на густых клубах его сидит сам злой дух Ган-Могой. Дым все выше, выше и исчез в небесах вместе с Ган-Могоем.

Видит Тымауль, вышла из грота та белая девушка. Снова услышал охотник тоскливый стон.

От жалости у Тымауля нестерпимо заныло сердце. И он полез на скалу. Долго бился парень, но наконец одолел чертову твердыню.

Взглянул на девушку и зажмурился, подумал, что ослепнет. Все же не стерпел и снова посмотрел. Не может оторваться от прекрасного лица ее. Глаза светлые, прозрачные, что твоя байкальская водица.

«Как Цицик!» – Ганька дышать забыл.

«Подойди, человек, ко мне и коснись моих рук… Не бойся меня – я одна из дочерей славного Байкала… Я несчастная пленница злого духа Ган-Могоя… Если хочешь мне добра, то притронься к моим рукам, и я стану вольной птицей… Только скорее, пока не вернулся Ган-Могой…» – А сама смотрит, будто душу водой чистой омывает…

Тымауль, запинаясь как пьяный, подошел к ней и коснулся ее белоснежных рук. А сам, боясь, что узрит колдовство превращения, закрыл глаза.

Не выдержал, взглянул украдкой вслед прошумевшим крыльям – далеко-далеко над Байкалом летела лебедь-птица и пела непонятную песню неповторимым голосом.

Море почернело, забурлило – это ее отец открывал дверь своего светлого чума. На миг показался улыбающийся, с огромной седой бородищей. Лебедица сложила крылья и упала в его широкие объятия…

Ганька не выдержал:

– И где та девушка теперь? – задыхаясь, спросил он.

Отец молчал, думая о чем-то своем. Ганька зажмурился, перед ним закачалось белое лицо Цицик. «Вот она, на землю снова вернулась».

– Из грота несло дурным духом, кто-то там стонал, кто-то скрежетал зубами… Жутко стало Тымаулю, и он поспешил назад, – снова заговорил Магдауль.

Много раз Воуль просил Тымауля показать ему грот Ган-Могоя, но тот и слушать не желал. – Отец замолчал, в задумчивости и про трубку свою забыл.

Ганька смотрит на море, будто там может увидеть хоть на миг Цицик. Как же так? Та девушка жила в гроте Ган-Могоя, а потом исчезла в прозрачной пучине страшной глуби, где находится сказочно-красивый чум ее седого отца – богатыря Байкала. Как же она превратилась в Цицик? Заслоняя все на свете, стоят перед Ганькой большие, цвета морской воды глаза Цицик. Ганьке жарко. Он краснеет и прячет лицо от отца…

…– Дядя Филимон, ты должен знать, кто из царей отдал Курбуликский залив служителям бога. – У Мельникова теперь почти вся тетрадка исписана. Его интересуют и легенды, и история, и просто байки рыбацкие.

– Монаршая матерь всея Руси императрица Елизавета Петровна, – Филимон важно тряхнул бородой.

– А ты не врешь?

– Так глаголил мне ученый служитель Иркутского монастыря Святителя Иннокентия иеромонах Парфен.

Кешка усмехнулся:

– А все же, дядя Филимон, ты никак не можешь отвыкнуть от поповского языка, – а сам строчит этот поповский язык в свою тетрадь.

– Потому, вьюношь, и чту его, ибо сим языцей глаголю с господом богом.

– Развесил бог уши и слушает расстригу Филимона, – хохочет Кешка.

– Не богохульничай, еретик! В преисподнюю к диаволу нарекут тебя!

Кешка хохочет. Смеется одними глазами и Филимон.

– А жирный кусочек отвалила царица монахам.

Филимон согласно тряхнул лохматой волосней.

– По богатым церковным утварям и ризнице монастырь сей почитается богатейшим во всей Сибири. И все это обретено на доходы от рыбных ловель на Байкале… Ты понял, о чем я рек, вьюношь?

– Понять-то понял, – Кешка задумался. – Ох, и живодеры святые отцы!

– Матерь божия! Прости заблудшую овцу свою – Иннокешку!

– И барана Филимона! – добавил Мельников.

Раздался дружный хохот.

Хиония показалась в дверях юрты, пригласила рыбаков к столу. У нее праздник – вернулся Гордей.

С Сережкой на руке вышел сам хозяин. Улыбается.

– Давайте, мужики, залетайте в юрту… Да только по одному, а то свернете нашу «горницу».

На столе обычные рыбацкие блюда.

– Ешьте! – приказывает Хиония. Знает баба, что у нее хватит на «Маланину свадьбу», да еще и останется. Гордей дружески подмигивает – дескать, не теряйся!

Волчонок пьет наравне со всеми. В голове зашумело от выпитого. Смотрит на людей и думает: «А ведь были бы все, как эти, дружнее бы жили… а? Только вот Туз Червонный мне не по нутру… Ни за что… за какое-то одно слово нынче на Алганая с ножом налетел… Говорят, он вырос в тюрьме… там разве добру научат?..»

– А ты, Иван Федорыч, чего не пьешь?! Не вешай нос! – кричит через стол Гордей.

Встал Кешка, поднял стакан с вином.

– Люди добрые! Выпьемте за то, чтоб наши рыбаки добились своего!

– Добились?.. Ха… Мужики-то были у купца… ажно в Баргузин на поклон ездили. Он, Лозовский-то, даже и думать не велит, чтоб из четвертой доли пускать к себе за грану, – сказал Гордей и скривил губы.

– Посмотрим, как он запляшет, – в глазах у Кешки сердитый блеск, – не мытьем, так катаньем, а своего добьемся: не дадим купеческим рыбакам ставить сети.

Лобанов пристально посмотрел на Гордея:

– Ты, разудалый башлык, держи себя, – потом мотнул в сторону Туза: – И этого своего «дитятку» тоже за руку… Там купеческие рыбаки полезут в драку.

– А што, морду им подставлять?! – резко выкрикнул Туз.

Сидевший рядом с Тузом Волчонок вскинулся поучать:

– А ты, парень, пусть она бьет тебя… ты ево не бей… хорошо смотри в глаза – и она тебе скажет: «Туз, я делал худо, прости меня».

Туз Червонный удивленно посмотрел на Волчонка, потом схватился за живот.

– Ой уморил!.. Ой! Штоб Червонный, да стерпел?! Ха-ха-ха! Да кто ж тебя такой глупости учил?

Лобанов трясет лысиной, тоже смеется.

– Смотрите-ка на талу!.. Куда тащит свое непротивление? Вот это старый Воуль!.. Вдолбил сынку на целую жизнь, а сынок и дальше!..

В юрту заглянул Сенька.

– Уже четыре лодки пошли в море.

– И нам пора, – Кешка первым шагнул к двери.

…Раскрасневшиеся, чуть под хмельком, рыбаки рассаживались в лодки.

– Дя Ваня, Волчонок, вы-то идете? – кричит из лодки Кешка.

Лобанов остановился перед Магдаулем.

– А ты как решил?

Волчонок растерялся. Потом угрюмо сказал:

– Ты пойдешь… и я пойдешь!

Из юрты, сердито бормоча, вылезла Хиония.

– Гордюша, меня-то забыл?

Страшных виновато улыбнулся.

– А Сережка с кем?

Хиония сердито фыркнула и скрылась в юрте.

Макар Грабежов остался в своей лодке. Он долго ворчал, плевался. И наконец завалился спать.

Магдауль сел за весло. Старается изо всех сил, гребется наравне с другими. Вспотел. Непривычная работа не по душе, но виду не подает. Весло гнется, скрипит.

– Ты, Волчонок, шибко-то не налегай, а то сломаешь! – смеется Кешка.

Через некоторое время сделали перекур. Теперь Мельников сел в греби, а Волчонку дал кормовое весло.

Пока Волчонок греб, ему некогда было разглядывать, что творится на море. А теперь, стоя на высокой кормовой палубе, он опешил – со всех сторон, отдельными группами и в одиночку, шли лодки в воды Лозовского. На мачтах сетовок развевались разноцветные флажки: это платки, которыми обматывают шею против гнуса. Платки белые, голубые, зеленые, красные. По морю летел смех, пиликала гармонь, разноголосо плескались песни.

– О-бой! – воскликнул Волчонок. Хмель вылетел. Неприятно заныло сердце. В голове зашумело… Замелькали мысли: «Что же это будет?.. Зачем так делают?.. Лозовский деньги монахам дает… Он здесь хозяин… а Михайло-то мой друг – тала!.. Грех против талы зло делать!.. Ой, грех. А я с ними, – Волчонок побледнел. Беспомощно оглядывается кругом. – Было бы на земле – ушел бы в тайгу, чтоб не видели мои глаза, чтоб не слышали мои уши!..»

В самом центре залива, где обычно ставят сети рыбаки Лозовского, сгрудились черные лодки. Непривычное зрелище. Наверно, с момента сотворения Байкала ни разу здесь не собиралось в одну большую кучу столь лодок. Их было не меньше пятидесяти. И на голубом полотне моря они чем-то напомнили Волчонку разлившиеся по Вериной белой скатерти чернила, которые невзначай опрокинул Ганька. Сколько тогда отец с сыном пережили, пока Вера не вернулась из рыбодела! Неизмеримо большая тревога завладела Магдаулем сейчас.

Держась дружной стайкой, подходили лодки Лозовского. Вот уже совсем рядом. Угрюмый башлык Горячих рявкнул:

– Табань!

Сетовки сбавили ход и мягко соткнулись с пришлыми.

Злобой налито лицо Горячих.

– В тюрьму захотел? – хмуро спросил он у Гордея.

– Сначала, дя Семен, здороваются! – улыбнулся тот.

– Здравствуй, дя Семен! – весело крикнул Мельников.

Следом с других лодок еще голоса:

– Здравствуй, дя Семен!

Горячих увидел Лобанова с Мельниковым… Сразу обмякло, подобрело его густо заросшее седыми волосами лицо. Крепко помнит он, как давным-давно поселенец с Кешкой отбили его от взбешенного Ефрема.

Улыбается ему Лобанов, щурит близорукие глаза.

– Народ с ума спятил, кажись? – развел руками Горячих. Его лодка мягко стукнулась о лодку Мельникова.

– Да нет, дя Семен. Рыбаки желают, чтоб господин Лозовский приехал в Курбулик для разговора, как дальше рыбачить, – пояснил Кешка.

– А нам-то што! – Горячих снова помрачнел. – Нам жрать надо.

– Вам… вам надо поддержать народ… Пока в море не ходить, пусть сети сохнут на вешалах.

Горячих покачал головой. Рыбаки в купеческих лодках соскочили с мест. Послышались мат и угрозы.

– Тише, дайте с человеком побаить! – осадил своих башлык. – А тебе-то, Ефремыч, зачем эта канитель?

– Решил помочь рыбакам, ведь все свои. Не буду же задом к народу поворачиваться.

– Оно так-то так, Кеша, ты и маленький был таким же… помню… Но если дело развернется худым боком да лягнет тебя?

Мельников рассмеялся, потер подбородок.

– Удержусь на ногах… Я ж моряк!..

Пока Мельников разговаривал со старым башлыком, купеческие рыбаки оказались в центре плотного кольца.

– Вы что собрались делать с нами? – матерясь, из второй лодки вскочил башлык средних лет.

– Не гавкай! Не то получишь! – пригрозил Страшных. Рядом с башлыком встал Туз Червонный.

– Ах ты, такут твою мать! Попробуй-ка!

Вспыльчивый Гордей перепрыгнул в купеческую лодку, схватил башлыка за грудки. И Туз тут как тут.

Взъерошились рыбаки обеих сторон, готовые в драку вступить.

– Цытьте, кобелье! – рявкнул Семен Горячих. – Кулаками тут не поможешь… Ты, Гордюха, не прыгай на нос! Мы ж хочем заробить, штоб нищету свою прикрыть… А вы свою «гармоню» тянете!..

– Молодец, дя Семен, правильно! – покрыл голоса Кешка Мельников. – Не сметь драться!

– Одной-двумя ночами нужду не заткнете! Не ерепеньтесь, не то побьем!

– Бей, Гордюха, купецку сволочь! – ревели теперь с многих лодок. – Ишь, им нужда. А у нас нет нужды. Мы богачи.

Мельников, с рысьим проворством перепрыгивая из лодки в лодку, подскочил к Страшных, оттолкнул его от купеческого рыбака.

– Ты с ума спятил, дядя Гордей!

– Я-то ничо, а он, бессовестный, забыл про нашу нужду, лишь свою зрит, – Гордей, сыпя проклятиями, перебрался в свою лодку, а за ним, словно тень его, мелькнул и Туз Червонный.

Смуглое лицо Волчонка побледнело. Глаза расширились. «Опять же быть беде! О-ма-ни-пад-ме-хум! И зачем они между собой-то?.. Те в нужде замучились, и другие не богаче живут!.. Почему? Из-за чего так сегодня-то обозлились?..» – проносятся быстрые мысли. Опять шумит в голове.

Взглянул Магдауль на Лобанова и опешил – Ванфед вцепился руками в мачту, закусил губу и не сводит глаз с Кошки и Гордея. Как-то сразу он стал строгим и ростом повыше… Не узнает таежник поселенца.

– «Ку-ку» идет! Теперь держись, ребята! – раздались возбужденные крики. Рыбаки зашумели, начали готовиться к встрече: накрепко связали одну с другой лодки – образовалось обширное крепкое кольцо, в середине которого задержанные купеческие сетовки.

Более двухсот рыбаков, затаив дыхание, следят за быстро приближающимся «Ку-ку». На носу Тудыпка-приказчик, а рядом с ним, взобравшись на битенг[47]47
  Битенг – чугунная или стальная тумба.


[Закрыть], торчит маленький капитан.

Катер с ходу врезался в плотный строй лодок. Раздался треск. Рыбаки отчаянно загалдели. «Ку-ку» подался назад. На пострадавшей лодке зияет дыра в носу.

– Ты ослеп, прешь на людей! – взревел Гордей.

– Разойдись! – тонко визжит капитан.

Тудыпка молчит.

– Погоди, Тудып Бадмаич, давай поговорим, – золотом светят на солнце Кешкины волосы. Сам он пристально глядит на приказчика. Спокойно объяснил Кешка что к чему.

Побледнел Тудыпка. Отвернулся от Кешки. Вспомнил вдруг разговор с Лозовским. На минуту вырвал из окружавших его лиц строгое лицо Лобанова, крикнул:

– Эй, вы! – голос его от волнения осекся. – Вот ужо, вызову полицию. Бунтовщиков в тюрьму! Кто хочет рыбачить в наших водах, то из половины ходите в море. А чтоб господин Лозовский пустил вас рыбачить в Курбуликский залив из четвертой доли, то забудьте думать. Сейчас же убирайтесь. – Тудыпка дрожал от злости. Вот они, гниды, что могут. А вдруг и его работнички против него подымутся? Роднее родного был сейчас ему Лозовский.

– Ha-ко выкуси! – Страшных показал дулю. – Нам нельзя, дык и вашим лодкам не дадим ставить сети.

– Правильно!.. Докель будете деганиться[48]48
  Деганиться – издеваться (местн.).


[Закрыть] над нами! Хватит!

– A-а!.. бунтовать!.. сильничать! – завизжал Тудыпка.

– Леший бы тебя сильничал вместе с твоим купцом!

– Разбогател, ворюга!.. Свою сетовку завел, дак про жись рыбацкую забыл?!

Приказчик зло сверкнул глазами, брезгливо сморщился:

– Вы, гниды, – взвизгнул он, – разбегайтесь, пока не поздно!

– A-а, мы тебе гниды! Я тя сброшу с твоей калоши! – Туз Червонный кинул обломок весла в приказчика. Из дальней лодки раздался выстрел. Со звоном разлетелся фонарь, висевший на мачте катера, обдав капитана и приказчика дождем мелких осколков.

Тудыпка проворно нырнул в трюм.

– Стойте! Не стреляйте! – Лобанов стал резким и уверенным. – Приказываю: не стрелять!

Мельников перескочил в лодку Гордея, схватил за руки разгневанного Туза.

– Кто стрелял? – кричит Лобанов.

– У кого ружья, те и палят!.. Знамо, у Ольхонских, они же нерповали на камнях, – Мельников сердито оглядывается.

– Эвон тот черный бурят пальнул, – помог Горячих.

Лобанов погрозил ольхонцу. Тот усмехнулся.

Тудыпка вылез из трюма:

– Вперед! Раздавить ихние черепки!

Капитан пискнул:

– Полный вперед!

«Ку-ку» набычился и что есть мочи пустился прямо на лодку Страшных.

Раздался треск. Стоявшие у самого борта Гордей и Мельников от сильного удара вылетели за борт, остальные попадали прямо на сети. Магдауль кинулся на помощь. Вместе с Лобановым помог выбраться из воды Гордею с Мельниковым.

В катер посыпался град камней. Из некоторых лодок снова раздалась ружейная пальба.

Тудыпку, капитана и команду «Ку-ку» как ветром сдуло – все нырнули в трюм. Беззащитный катер подставил спои бока. По нему били чем попало.

Как-то сразу, вдруг рыбаки остыли. Стоят угрюмые, молчаливые.

На катер страшно смотреть: фонари и стекла кают разбиты вдребезги. Иллюминаторы смотрят пустыми черными глазницами, раскромсаны надстройки.

– Эй, вы там, вылазьте!.. – крикнул Мельников.

Первым вышел маленький капитан и, осторожно перешагивая через разбитые предметы, забрался в рулевую. Осмотрелся кругом и как ни в чем не бывало спокойным голосом отдал приказ уходить.

Катер запыхтел, обдавая рыбаков брызгами с колес, развернулся и пустился в Онгокон.

Волчонок сидит на корме лодки, повесил голову и даже про трубку забыл.

«Теперь беды не миновать… Уж я-то знаю Лозовского, – в тюрьму, как Матвея, поведут людей за «Ку-ку». Ох беда, беда!.. Однако Кешке будет худо?.. Он больше всех кричал против Тудыпки и купца. О-ма-ни-пад-ме-хум! Пошто люди стали такими злыми?.. Будто всех бешеный волк покусал, – Магдауль тяжело вздохнул. – Скорей бы уйти на охоту… в тайге у нас тишина!.. Там горы молчат, деревья молчат, звери тихие. Только птицы да горные речки шумливые разговор с тобой ведут. Они веселые, добрые. А так-то разве можно жить?.. О-ма-ни-пад-ме-хум!»

«Ку-ку» скоро залатали, закрасили и стекла вставили. Тудыпка, размахивая руками, быстро семеня кривыми ногами, раз пять пробежал между рыбоделом и пирсом. Для храбрости изрядно выпил и крикливо лопотал:

– Добились!.. Добились!.. В тюрьму!.. Сами виноваты!

Шумел, кричал Тудыпка, а в душе боялся Лозовского. Он знал, ему в первую очередь задаст Михаил Леонтич… До сих пор стоят в ушах Тудыпки слова купца: «В нашем деле как можно меньше шуму». А тут!..

Вот почему он так быстро привел в божий вид «Ку-ку» и сам едет к купцу с новостями.

Капитану надоело ждать; сам подбежал к Тудыпке, взял его под руку в увел на катер.

Сидевшая в лодке Хиония сердитым взглядом проводила «Ку-ку». Укорила своих мужиков:

– Чево вы это с ним в бирюльки играли?! Только шум подняли. Я бы у дьявола раскромсала колеса и… елозь «Ку-ку» на одном месте!.. А то три стеклины выбили да две дощечки раскололи… Бунтари!

Гордей усмехнулся:

– Вас, баб, только допусти!

– А чево?

– Мы и не собирались ломать, а так получилось… Растудыпка сам виноват… вот и бежит к купцу зубы заговаривать.

…День начинался солнечный, теплый. Гольцы и зеленые отроги Баргузинского хребта под синим куполом неба убегают в голубую даль Подлеморья. В прозрачной дымке возвышаются Черемшанские скалы. Вода на море светло-синяя, словно переспелая ягода голубика. Ганька окунулся в холодную воду и выскочил опрометью, будто кто хлестнул его крапивой. Лето уходит безвозвратно. Откупались, отвалялись на горячем, мягком песке, который щедрым золотом рассыпался по всему берегу.

Из-за мыса Миллионного показался «Ку-ку». Из трубы валит густой черный дым. Катер идет быстрее обычного.

Пирс сразу же облепили ребятишки, а старшие сторонятся.

Сначала мимо мальчишек быстро прошел сердитый Михаил Леонтьевич, потом, через некоторое время, держась кучкой, будто остерегались кого, проследовали рябой пристав, урядник, полицейские и дядька в шляпе.

От них на Ганьку наднесло тяжелым потом, табаком. Ему показалось, что приезжие люди – какие-то особенные существа, из другого мира. И рыбаки-то на них смотрят как-то совсем по-другому, как на опасных зверей, что ли. У Ганьки неприятно заныло сердце, и он пустился домой.

– Ты где шляешься? Забыл и про еду! Ох и оглашенный чертенок! – ворчит мама Вера.

– На «Ку-ку» смотрел. Опять полицейских привез.

Вера сразу вся сникла. Уселась молча на лавку.

– Снова начнут мужиков тиранить.

Магдауль перестал есть.

Вера взглянула на мужа и не узнала его: всегда спокойное лицо Волчонка было перекошено гримасой, словно от неуемной зубной боли.

…Магдауль одел новую сатиновую рубаху. Взял целебные панты – рога изюбра и пошел к другу – тале Михаилу.

Не постучался в дверь, как делают все, а ввалился, словно в собственную юрту.

– Тише, зверь!.. Ты к кому? – сердито спросил Тудыпка.

– К тале. Спит, што ли?!

– Какой там сон…

Охотник вошел в зал, где на медвежьей шкуре лежал хозяин. Низко поклонился и, положив панты на круглый стол, мотнул головой: «Лечись, мол».

– Мэндэ, тала!

– Мэндэ, – буркнул Лозовский. – За тобой гонится эльгергэ?[49]49
  Эльгэргэ – злой дух.


[Закрыть] – спросил купец на чистом тунгусском языке.

– Нет. Аяльди?[50]50
  Аяльди? – каково самочувствие? (эвенк.).


[Закрыть]

– Аяксот![51]51
  Аяксот! – хорошее! (эвенк.).


[Закрыть] – горько усмехнулся Михаил Леонтьевич.

Магдауль грустно посмотрел на купца, закурил, сплюнул прямо на ковер и заговорил:

– Мельникова с Лобановым посадили… А люди они хорошие!.. Ванфед моего Ганьку грамоте учит… Уму разуму учит – книги заставляет читать.

– Все это правильно, Волчонок, в книгах заключен разум человеческий… Может, и в самом деле хороший человек твой тала Лобанов, а все равно его посадят.

– Зачем садить в тюрьму? Если неладно сделал, отругай как следует.

Лозовский рассмеялся.

– Они, Лобанов с Мельниковым, разожгли народ и науськали на меня. А ну-ка все будут погромы делать, а? Ведь в жизни нужен какой-то, хотя бы сносный, порядок, покой. Нет, тала, их обоих будут судить и накажут.

Магдауль сердито засопел.

– Тудыпка, налей моему тале!.. Да ты, Растудыка, не сиди чурбаном!.. Вишь, гость дорогой пришел ко мне, дак крутись ужом!

От второй стопки Магдауль отказался.

Лозовский удивился.

– Михайла, вся сила в тебе… Ты скажешь одно слово – и их выпустят, – упрямо глядит Магдауль.

– Но, тала, ты чересчур меня вознес. Я маленький человек.

– Эх, маленький! В тебе весь капитал сидит… Ты деньгами можешь Байкал засыпать.

– Стой! Стой! Тала, как сказал? «Капитал», говоришь? Да ты стал совсем умный! Это Лобанов научил тебя?

– Не знаю, кто учил. Слышал я – «капитал», сказали мне: это у кого много денег есть.

– О, тала! Ты, смотри-ка, каким становишься!..

Магдауль смутился и стал по привычке тереть горбинку носа.

– Ну как, мужиков-то выпустишь?.. Не дашь их судить?

Лозовский сделался глухим. Отчужденно взглянув на охотника, сказал:

– Волчонок… мой тала… я тут ни при чем… Твою просьбу буду держать в уме… но не обещаю. Эти люди нарушили закон белого царя… Что я могу, жалкий купчишка? Власти купцов не спрашивают… Чего доброго, и меня могут тоже в тюрьму затолкать… Э-эх, Волчонок!

Магдауль нахмурился.

– Брось, как это тебя в тюрьму?! Таких не садят… Но… тала, мою просьбу-то не забудь.

Сначала были допрошены капитан «Ку-ку» и старый башлык Семен Горячих.

Оба упорно стояли на своем: Мельников с Лобановым, наоборот, уговаривали рыбаков от погрома катера. И это обстоятельство обескураживало следователя, который был уверен, что всему делу голова – Лобанов и его ученик Мельников…

Тудыпка помнил разговор с Лозовским, но не мог же он придумать за Лобанова его слова, если их не было. Тудыпка отмалчивался.

Пристав хорошо понимал, что без веских доказательств он не сумеет привлечь их к ответственности.

На рябом лице – недовольство. Какое-то тягостное чувство давит его. Оно осталось у него от предыдущего приезда, когда он в пьяном угаре сходил на Елену с рябой девкой, от которой заразился дурной болезнью. Хорошо, что жена беременная… А то отвечай ей, почему да отчего он с ней не спит, могло быть и хуже. Правда, он усиленно посещает фельдшера Метелкина, но толку пока нет.

Ввели Лобанова.

Пристав взглянул исподлобья.

– Садитесь.

Лобанов сел и огляделся: пыльное окно, пыльный пол. Спокойно начал рассматривать худое лицо пристава.

– Ну, что… снова проситесь в Акатуй?..[52]52
  Акатуй – каторжная тюрьма.


[Закрыть] – На рябом лбу блюстителя порядка глубже пролегли ломаные морщины.

– Мне и здесь хорошо, – улыбнулся Лобанов.

– Вот именно. Вы здесь не зря сидите… Революционные идейки, книжонки. И, наконец, разгром катера!

Лобанов покачал головой.

– Что вы, господин пристав! Да мы с Мельниковым, наоборот, уговаривали, чтоб не кидались камнями, успокаивали. Мы к разгрому не причастны. А разгром начали, когда купеческий катер налетел на рыбацкую лодку и поломал ее. Сами подумайте, что значит для рыбака лодка.

– На то он и сторожевой катер, чтоб изгонять из запретной зоны хищников.

Лобанов пожал плечами, снова улыбнулся. Пристав сморщился.

– Вы интересно рассуждаете, господин пристав. «Запретная зона»… Лозовский арендовал Курбулик и сделал его «запретной зоной». А рыбаки-то тоже хотят кушать рыбу… как и вы, господин пристав. Вот и собрались они, чтоб поговорить по-хорошему с купцом и его приказчиком. Рыбачить из половины – это грабеж, вы ж сами это понимаете. Пошли бы хозяева на уступки, хотя бы небольшие.

– А какие условия предлагают? – сам того не желая, спросил пристав.

– Они согласны рыбачить из четвертой доли.

Пристав снова рассердился:

– Это меня не касается. Я приехал расследовать. Мне надо привлечь к судебной ответственности бунтарей, которые учинили погром купеческого катера.

Лобанов ласково улыбался:

– Вот и расследуйте, если в таком деле бунтари могут быть. Зачем же нас с Мельниковым арестовывать?

– Вы невинны? Чисты?

Лобанов улыбался:

– Представьте себе – да.

Высокий, по-купечески одетый здоровяк вошел в дом Лозовского, громко спросил у служанки:

– Деваха, где господин купец?

– В горнице. Он занят. Не велел пускать.

Ефрем Мельников мотнул золотым чубом и отворил дверь.

– Здорово, Михайло Леонтич!

Над грубым столом склонился купец и читает какую-то маленькую книжку.

– A-а, Ефрем! Здравствуй, садись, – в глазах нескрываемая досада. – Ты, смотри-ка… какой-то бурят Цыдып Мухаев перевел на русский монгольские легенды… И вот, пожалуйста, под редакцией Петра Смолева напечатали в Троицкосавске[53]53
  Троицксавск – город, ныне Кяхта (в Бурятии).


[Закрыть], в местном «Листке».

– Я, Леонтич, ни кумухи не кумекаю в этих делах.

– Зато в тунгусах разбираешься!

Досада прошла.

Ефрем смотрел, как Лозовский аккуратно укладывает книжку в стол.

– Ты с просьбой? – настороженно взглянул на Ефрема.

– Аха, паря, только об этом потом, а сейчас наперво хочу упредить тебя… Злое дело затевают.

– Что такое?! – Купец сощурился, широкие темные брови выровнялись в одну полоску.

Ефрем заговорщицки оглянулся на дверь, а затем нагнулся к самому уху купца:

– Ходют слухи, что с тобой сделают то же, что и с Сердягой… Из-за угла, пулю промеж глаз…

– От кого слышал?! – тихий голос, не дрогнувшее лицо.

Ефрем замялся, а потом, сверля купца варначьими глазами, уверенно сказал:

– Открыто бают, грозятся. Всех-то не арестуешь.

Лозовский подошел к окну. Тиха была узкая улочка.

«Убьют не убьют. Но в словах Ефрема правда есть. Один Туз Червонный чего стоит!» Один-единственный порок находил в себе Лозовский – уж очень он смерти боялся! И сейчас ледяной змейкой прошел сквозь хребет холодок. «Ефрем-то человек верный, сколько раз вместе дела делали. Да еще какие дела! Этот не врет… Хм, между глаз… А разве нынче не встретил злые взгляды… В те приезды этого не было… Что и говорить: чем дальше, тем больше звереют люди. Подлеморцы-то наполовину нерповщики… уж кто-кто, а они стрелять умеют… таких стрелков во всем мире не сыщешь. – Снова потянулся через сердце холодок страха. – Да, придется пойти на уступки… Много ли им, дуракам, надо? Проклятый Тудыпка, все он! Гнет чересчур круто. Сам признался, что от страха он приказал давить лодки… Мог людей перетопить. Скандал на всю губернию. Упаси бог! Все считают: либерал! А тут! Нет, надо все делать тихо. Ну, разбили стекла, фонари на «Ку-ку» – это грошовый убыток. Надо будет простить Гордею Страшных и каторжану Червонному, который расчал… А этих сволочей… улик-то против них нет… Насчет Кешки подумать… Лобанова убрать к черту»…

– Михайло Леонтич!

Услышал Лозовский голос Ефрема и очнулся от раздумий.

– Что, купчина? – насмешливо прозвучал голос хозяина.

– У меня к тебе просьба, – с удивлением разглядывал Ефрем повернувшееся к нему лицо: ни страха, ни раздражения – лишь насмешка!

– Говори.

– Этот рябой дурак посадил в амбар мово Кешку, Я был у него, у рябого-то. Спросил, за что парня засадила, он ни тя, ни мя. – Голос у Ефрема жалкий. Сам Ефрем не поймет, почему так болит душа за сына.

– Золотой ты мужик, Ефрем, а никудышный отец, распустил парня. Связался Кешка-то с политиками. Ты-то знаешь, чем это пахнет?

Ефрем сидел мрачный.

– Передурит, Леонтич, скоро оженю его, пойдут ребятенки, и, глядишь, возьмется за ум. А чичас, ты уж распорядись отпустить дурачка на волю. Я его сам накажу, по-отцовски. Прояви, Михайла Леонтич, милость, век буду верным слугой тебе. Пригожусь.

Лозовский презрительно посмотрел на Ефрема.

– Дурак, борода! Смотри, опомнится твой Кешка, дожидайся!

– А чо, паря? – голубые глаза Ефрема растеряны.

– Он у тебя с трех лет около Лобанова трется, да?

– Аха.

– Вот тебе и «аха».

– Знаю, посельга испортил у меня парня.

– Только дошло?.. Кешка твой – твой враг! И, конечно, всех нас.

Молчит Ефрем. Уронил голову, и сказать ему нечего. Сам знает Ефрем, что пришел за врага собственного унижаться!

Ульяна мечется вокруг амбара, где сидят арестованные. Наконец углядела небольшое отверстие под самым карнизом крыши. Кусочек за кусочком передала в дыру продукты и записку.

«Кеша, милый. В купецком дому гуляют. Там с ними твой батя. Пьет с этим «фонарем». Целую. Ульяна твоя».

Мельников прочитал и рассмеялся.

– С ума спятил? – удивился Лобанов.

– Умора! Ульяна полицейского пристава «фонарем» окрестила, не «фараоном».

– А еще что пишет?

– Пьют, гуляют хозяева… И отец мой там.

– За тебя хлопочет?

– Может быть… Пусть.

– Его хлопоты, Кеша, мы в своих интересах используем. Пусть бы тебя скорее выпустили…

– Дядя Гордей, это пошто так, а?.. Ведь я же трахнул веслом-то по катеру… С этого и начался погром купецкой калоши, а посадили в амбар Лобанова с Мельниковым. Пошто так, а?..

Сидит Туз на бревнах, смотрит на Гордея совсем другими глазами. Кажется, что веснушки и те у него потускнели. Куда-то исчез тот бесшабашный, скандальный гуляка, просто не верится башлыку.

– Пошто, пошто! – передразнил Гордей парня. – По то, что ты, Сашка, Туз Червонный, еще мелко плаваешь, зад на солнышке блестит. Понял? Тут, паря, надо умом поглубже нырять… Погром катера для купца – дело грошовое, подумаешь, стекла да несколько досок раскололи… Рази это убыток мильонщику?! Им подвернулась причина, чтоб прибрать к рукам Лобанова с Мельниковым. Понял? Ведь Лобанов-то первейший враг купечества – кость в горле.

– Э, паря, леший знает их!.. А смотреть – муху не обидит. – Туз усмехнулся и поднялся на ноги. – Ладно, дя Гордей, я схожу к купцу на пару слов. – Червонный решительно зашагал к дому Лозовского.