Текст книги "Подлеморье. Книга 1"

Автор книги: Михаил Жигжитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Налетел откуда-то густой туман, и Магдауль, оказав-тлись в легкой прозрачной лодке, стремительно уплыл в какую-то шумную, багряную даль.

Шум был и на самом деле.

Подбежали на своих широких лыжах Король с Ганькой. Долго они отогревали и приводили в чувство Магдауля.

Целых пять дней Король не пускал Волчонка на охоту. Лежал, спал, отъедался – набирал силы охотник.

Сегодня Король с Ганькой ушли вверх по речке гонять соболя, а Волчонок покатился к морю проверять ловушки.

– Забавный мужик Король, держал в юрте. Давно мог на промысел выйти, – вслух разговаривает Магдауль.

Ловушки были разорены росомахой. Снова пришлось подбрасывать приманку. Работы хватило до самого вечера.

Чтоб сократить путь, Волчонок взобрался на скалистую гору и, пройдя по ее вершине, собрался скатиться вниз, к старой чумнице. Но вдруг снег ожил, зашевелился и полетел куда-то вниз, а с ним вместе полетел и Магдауль. Его больно хлестали ветки кедростлани, голову и спину били комья снега. Он падал куда-то вниз, во тьму. Вот что-то острое больно ударило его по голове, и он потерял сознание.

Когда очнулся, стояла какая-то тягостная тишина. Было темно. Далеко вверху сверкали звезды, и от них, казалось, шло тепло. В яме было сносно, какое-то время можно прожить без огня.

Волчонок попытался вылезти, но куда там! – кругом ровные, отвесные стены из отшлифованного белого мрамора. Он понял, что без посторонней помощи ему отсюда не выйти. «Значит… здесь и уготована мне смерть. За какие грехи, Горный Хозяин, наказал ты меня?» Вверху сиротливо висела его берданка. При падении она зацепилась ремнем за выступ камня.

Стал искать выход. И вдруг заметил небольшое темное отверстие. Быстро подполз к нему и, заглянув, ахнул от удивления: перед ним открылся чудной красоты дворец, сплошь из бело-розового мрамора. Высокие, словно свечи, прямые мраморные столбы подпирали потолок, который искрился разноцветьем драгоценных камней. Откуда-то сбоку внутрь этого великолепного храма шел дневной свет.

Осторожно ступая по розовому полу, добрался до середины и в суеверном страхе опустился на колени.

– О богиня Бугады! Если это твой жемчужный храм, то прости меня, я не по своей воле попал к тебе и нарушил твой покой. Меня столкнул сюда злой дух. Помоги мне уйти отсюда. Там, в Онгоконе, меня ждут жена Вера, сын Ганька и дочь Анка. Я у них единственный кормилец. Да еще в Белых Водах ждет не дождется старый Воуль, который умеет по три дня жить на одной водичке да молитвах».

Магдауль взглянул украдкой вверх и оцепенел от ужаса – с потолка, из темной ниши, на него смотрят два огромных немигающих глаза.

– Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Спаси сына своего! – взмолился он и упал ниц. Он понял, что попал в чум Злого Духа Ган-Могоя, про которого рассказывал ему бабай Воуль. Страшнее такой беды мало кто изведал на свете. По охотничьим преданиям этот Дух Ган-Могой у живого человека вытаскивал глаза и тут же съедал их, а потом впивался в горло и у живой жертвы высасывал всю кровь.

Долго лежал охотник в ожидании чего-то страшного и непоправимого. Он молил богиню Бугады, чтоб она ниспослала ему легкую смерть.

Время от времени до Волчонка доносился какой-то подозрительный шорох. Кто-то совсем рядом, за мраморной стеной, сопел, пыхтел, порой то ли стонал, то ли в неге мычал от удовольствия.

«Наверно, Ган-Могой обнимается со своей женой, – решил пленник. – Вот ужо надоест ему баба с ласками и он набросится на меня». – Магдауль крепче сжал рукоять ножа.

– Ох, Вера моя, Вера! Как ты будешь одна поднимать ребятенков?! – шептал он, ожидая свою неминучую смерть. – Эх, нет ружья! Придется ножом! – Волчонок резко поднялся на ноги, взмахнул ножом. – Будь ты проклят! Я хочу драться с тобой! – громко крикнул он.

Со всех сторон прилетело многоголосое эхо и замерло где-то вверху. Взглянул туда, откуда на него смотрели страшные глаза, но ничего не увидел.

«Неужели померещилось? Не может быть, не пьяный же я».

– Эй ты, где захоронился?! – крикнул снова.

Огляделся кругом, но ничего не увидел. Немного успокоившись, обошел всю пещеру и у самого отверстия, через которое проник сюда, обнаружил горячий источник, сильной струей бьющий сквозь небольшую расщелину в стене. «Вот почему здесь так тепло, будто в юрте», – понял он. Захотелось пить.

Притрагиваться губами к аршану[65]65
  Аршан – целебный источник.


[Закрыть] грех. Магдауль быстро развязал понягу, достал из куля свою чашку и зачерпнул воды. Но пить не стал, вода была очень горячей и имела отвратительный вкус.

«Эх, глоток бы холодной!»

Пошел искать.

В противоположной стороне из-под розового камня бил ключик. Волчонок подставил чашку, и она быстро наполнилась. Попробовал – вода, как лед, чуть кислая, бьет в ноздри и щиплет язык. Пил Магдауль чудесную водицу и напиться не мог. Немного отдышавшись, снова тянул из чашки.

Утолив жажду, с опаской осмотрелся, взглянул в угол потолка, где видел те жуткие глаза. Но там никого не было.

«Неужели испугался моего ножа?»

Кислая ключевая вода позвала на еду. Начал с жадностью есть, но быстро спохватился. «Надо растянуть до прихода своих». Король обязательно пошлет Ганьку или сам прибежит.

Где-то вверху находилось, видимо, «окно», которое на зиму закрылось снежным «стеклом», а возможно, и ледяной коркой от испарения горячего источника. Потому в мраморном дворце – мягкий полумрак. Холодный воздух не проникает, из недр земли беспрерывно идет тепло вместе с кипящей водой. Здесь можно жить, как в охотничьей юрте.

Бессонные ночи и усталость сделали свое дело, – свернувшись калачиком, охотник захрапел на всю пещеру.

И ему приснился сон.

Взошел на голец Бараг-Хан-Ула. Взглянул в сторону восхода солнца, и у него захватило дыхание. Там, за сизыми облаками, далеко-далеко, едва обозначились вершины великих гор: у их подножья синеет тайга, а дальше, гигантской ладонью, раскинувшись вширь и вдоль, купается в сиреневой мари цветастая степь. Там живут ушедшие из жизни люди. Самым крайним к Магдаулю сидит Микола-Молчун, которого задавил медведь. Мужик расплылся в улыбке и беззаботно, как воробей на весеннем солнышке, болтает и болтает, а сам смеется, пьет чай с сахаром.

Удивился Магдауль. Сколько раз доводилось ему ночевать в одном отоге[66]66
  Отог – табор.


[Закрыть] с молчуном, но ни разу не слыхал от него больше двух слов. А тут Микола чирикает, как языкастая баба на базаре.

А за Миколой-Молчуном – Матвей Третьяк. Кое-как распознал его Магдауль. Красивый, синеглазый, румянец во все лицо. Смеется и о чем-то разговаривает с молодой рыбачкой.

Хороша она! Чудо-девка – светлая-пресветлая.

– Да это же моя Таня! – кричит Третьяк и, обняв, целует ее.

А красавица Цицик-то и в самом деле как две капли походит на Матвея. Да, конечно же, она его дочь!.. Эх, Третьяк, зачем же ты продал ее богатому пузану Алганаю?! Ведь в бурю-то спасла меня твоя Цицик! Это она стояла на скале и махала своим белым халатом.

Безмерно рад Магдауль за них, что отмучились на этой грешной земле, что живут они теперь в радостях.

Но вот Магдауля обступили кошмары. Все-таки заявился злой Ган-Могой – огненно-рыжее волосатое плоское лицо, ярко горят на нем три зеленых, пылающих красноватыми всполохами глаза… Жуткие глаза! Они пронзают душу и вселяют болезненный страх, который сковывает человека, превращает его в тряпку.

Но Волчонок выхватил нож, сделал шаг назад, встал твердой стойкой, готовый принять бой.

Страшный Ган-Могой расхохотался и показывает когтистыми черными пальцами на Волчонка:

– Ха-ха-ха! Вижу первого из племени хамниганов, который поднял руку на Ган-Могоя.

К Ган-Могою ползут Сердяга, Макар Грабежов, Лозовский с Тудыпкой-приказчиком, Алганай и на брюхе елозится Монка Харламов.

Все хохочут над Волчонком. Особенно Лозовский:

– Стой, тала, куда лезешь со своим ножичком? Сгоришь в утробе Ган-Могоя!.. Падай и проси прощения!..

У Волчонка на сердце камень: не жизнь – мука… Но Лозовский теперь почему-то бессилен: не распалит, не застращает.

Волчонок стоит твердо и следит за каждым движением Ган-Могоя. «Зарежу, как медведя!»

А Хозяин грота отвернулся, зевая, от него и вдруг рявкнул грабежовским голосом:

– Ведите мне Лебедь-девку!

Сорвался Монка Харламов и вмиг приволок за нежную руку девушку в белоснежном одеянии. Она бьется и плачет, просит Ган-Могоя отпустить ее к родному отцу – Могучему Байкалу, который щедро заплатит за нее.

Хохочет Ган-Могой, хохочут его помощники. Вдруг Волчонок в девушке узнал Цицик, кинулся с ножом на Ган-Могоя…

…Ударившись о выступ камня, проснулся и сразу же вспомнил, что произошло с ним. В памяти четко вырисовались жуткие глаза. Он не стал смотреть на то место потолка, где находился Злой Дух Ган-Могой или кто там еще.

Темно-синий свет превратился в прозрачный, голубой. Он тихо льется, переливаясь, откуда-то сбоку. А теперь уже не голубой, он – фиолетовый.

Нет, не фиолетовый. Вдруг заалел. И тут же вспыхнули мириады изумрудных звезд.

– Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Дождался я солнцевосхода! – шепчет охотник, крепко сжимая рукоять острого ножа.

Вот уже третий день Магдауль находится в плену у жутких глаз, которые беспрерывно следят за ним из темного угла на потолке.

Волчонок не смотрит туда, а чувствует леденящий сердце взгляд. Все время держит наготове единственное свое оружие – нож, с которым не раз выходил победителем в драке с медведем.

Продукты кончились: он пьет одну кислую воду и ждет прихода людей.

Наконец услышал над пещерой легкие шаги. Грохнул выстрел, другой, третий! В кого это стреляет человек?

Волчонок юркнул в лазейку и оказался в расщелине, куда свалился три дня назад.

– О-э-э-э-э!.. Э-э-э-э!.. – заревел он.

Прислушался.

– Ба-а-бай! – до слуха донесся неистовый крик Ганьки. Пришел сын, все-таки пришел!

– Бабай! – кричит Ганька. В голосе страх и радость. – Как ты попал туда?

– Потом расскажу. А сейчас сруби тонкое дерево и спусти в яму.

Слышит Волчонок, как выстукивает Ганька деревья. «Сухое ищет!» И вдруг снова звенящей радостью Ганькин крик:

– Бабай! А я в амаку стрелял!.. Ой, бо-ольшой!.. Шатун крался за мной!

В Волчонке – ответная радость:

– У промыслил?

Ганька склонился над гротом. К отцу слетают его легкие слова:

– Не знаю, он упал под скалу… Может, попал…

– Ладно, руби жердь.

Волчонок понимает сына. Первый соболь. Первый амака. Вырос Ганька.

Долго возится парнишка. Где-то рядом он нашел сушинку и тюкает топориком. Магдауль по звуку слышит: деревцо сухое.

– Таежником стал парень! Знает, что надо сухое рубить, с ним легче возиться… Ишь, дерево-то как высохло! При ударе гудит со звоном.

С глухим шумом свалилась жердь, и Магдауль спрятался в гроте. Через некоторое время зашумело над щелью.

– Бабай, берегись! – крикнул Ганька.

– Спускай!

Волчонок поднялся из грота и, закрыв глаза от яркого дневного света, долго сидел молча. Потом закурил:

– А Король?

– В запуске ждет соболя.

– A-а… – облегченно вздохнул охотник. Потом вдруг вскочил и взял у Ганьки ружье.

– Где амака?

Ганька указал на глубокую борозду в снегу.

– Туда спрыгнул.

Магдауль обошел вокруг грота и не обнаружил прихожего медвежьего следа. «Значит, берлога здесь, рядом». И вдруг увидел узкое черное чело берлоги.

«Вот кто пыхтел и стонал!.. Наверно, больной амака».

Ганька увидел медведя под скалой.

– Бабай, амака здесь!

Медведь не шевелился.

– Наповал ты его, – тихо сказал Волчонок.

Ганька кинулся к медведю, склонился над ним и вдруг отчаянно закричал:

– Ой!.. Ой, бабай!.. Это ж Мау-Бау!

– А ты как узнал?

– Уши!.. Обгрызанные уши!.. Это мой Мау-Бау!..

У Ганьки были отчаянные глаза.

– Это мой Мау-Бау.

Волчонок непонятно почему вспомнил, что оставил другой медведь от Третьяка.

– Сынок, не кричи. Проси прощения у амаки за то, что отнял у него жизнь.

Опустив голову, стоял над Мау-Бау мальчик.

– А как?

– Повторяй за мной: «Прости меня, мой звездоглазый, не успел я упредить тебя, что идут черные люди убивать тебя»…

Ганька повторил.

– Теперь исполни священный «Танец Ловца». Это же твой первый амака, пусть он будет твоим другом на тропе охотника. Упроси его.

Ганька вспомнил, как его учил дед Воуль.

Высоко подпрыгивая, разбросав в стороны руки, словно в смелом орлином полете, то вразвалочку косолапя по-медвежьи, то скрадывая добычу, то порывисто обнимая в любовной встрече, то грозно рыча, царапая воздух растопыренными пальцами – показал битву с противником. А под конец лег, словно медведь в глубоком сне.

…Перед самым рождеством охотники добыли пятого соболя за сезон. Сняли свои ловушки и собрались домой.

В последний вечер они долго сидели и прощались с Горным Хозяином, благодарили богиню Бугады, Николу святого и всех духов – хозяев тайги, речек, скал и озер.

Именно для этого случая они сохранили тайге фляжку спирта и, упаси бог, чтоб хоть глоток отпили, ни-ни! – он был предназначен для богов, богинь и духов – на прощальный вечер.

Магдауль шепчет:

– Ом-ма-ни-пад-ме-хум! О богиня Бугады!..

А Король громко:

– Батюшко наш Миколо святой угодничек! Спасибо тебе, дал нам промысел, спасал нас от всяких напастей и бед. Помог нам с Ганькой отыскать братуху мово Волчонка…

Спирт, булькая, лился в большие деревянные чашки, сделанные из корневища березы. Произнося слова молитвы, охотники кончиками пальцев макали спирт и брызгали на огонь и на все стороны света. «Угощайтесь, боги, вместе с нами «огненной водицей!» А потом опрокидывали содержимое, морщась, крякали и заедали мясом.

– Король, ты с нами ходить домой, нет?

– Не-е, Волчонок, с вами идти – шибко большой крюк будет. Я махну прямо через гольцы, а там с ямщиками до дому.

– A-а, но-но… Мы ходим по морю.

Король, нахмурив брови, задумался. Помолчав минуты две, обратился к товарищу:

– Знаешь, Волчонок, что я надумал?

– Чо тако?

– Мы с тобой половинщики Михаила Леонтьича, а Ганьку-то зачем туда пихать?

– Чо тако? – удивился Магдауль.

– «Чо тако – чо тако!» – передразнил Король. – Понимаешь, одного соболя и семьдесят белок пусть берет Ганька. Продадим любому купцу, кто больше денег выкинет. Купите коня, одежонку сгоношите… Коровенку надо…

– Нет, Король, это Ганьке шибко больша кусок достанется. Она ишо щенок – ему давай маленький кусочек… Потом не нада обман делай – надо Лозовскому отдавай весь пушнину.

– Тьфу, дурень! Делай, как я велю. Зачем парня обижать, он от нас не отставал.

Уважал Магдауль Короля за его прямодушие и бескорыстность. Но как он мог сравнить своего Ганьку с таким великим охотником, как Король, чтоб делить пушнину на равные доли? «Одного соболя Ганьке, двух соболей купцу… Остаются еще два соболька. Нам с Королем, значит, тоже по одному… Нет, такая дележка не пойдет. Это худо, зачем обижать бедного Короля, у него семья». Магдауль резко качает головой:

– Нет, тала, така раздел тебе худо.

Король сердито поцарапал голову и приказал Ганьке достать соболей. Разложил пять черных, отливающих серебром, драгоценнейших шкурок баргузинского кряжа. Вот он, царь пушных зверей! Нет в мире лучшего меха. Охотники не сводили глаз с этих черных, шелковистых, с голубым подшерстком мехов. Длинная блестящая ость сверкала и искрилась в неровном свете костра.

– Держи, Ганька! – Король отбросил парнишке лучшую черную шкурку. – А это тебе, Максим… Мне пусть достанется вот эта красуля.

– He-о, тала, ты эту бери, – Магдауль отдал свою шкурку, она была несомненно выше качеством, чем та, что взял себе Король.

– Ладно уж, Волчонок, с тобой, брат, не сговоришься. Ты уж такой и есть – себе чего похуже.

…Путь был тяжелый и опасный. Ведь велик Байкал и страшна вода под тонким льдом.

Глухой ночью, на седьмой день, Магдауль с Ганькой добрались до Онгокона.

Волчонок подошел к окну и потихоньку, чтоб не испугать родных, постучался. А Ганька стоит на крыльце и улыбается…

Глава двенадцатая

Ганька ловкач. Пока мама Вера в радости тормошила бабая, подскочил к сестренке и – целовать!

Волчонок терпеливо ждал, когда сын отдаст ему Анку, а сам не сводил глаз с суетящейся у плиты Веры.

– Смотри, бабай, какая она у нас!

Волчонок сначала опешил, как брать такую кроху? Потом неумело трясущимися грубыми руками взял Анку и припал к ней.

Анка со сна куксилась и забавно махала ручонками.

«От нее пахнет Вериным молоком, и вся какая-то мягкая, будто соболюшечка!»

Глаз не сводит Магдауль с дочки.

– Слышь, Волчонок, царя Николая сбросили, – словно сквозь сон, доносится до него. Сначала смысла Вериных слов не понял, все еще не мог оторваться от дочки.

– Слышь, царя-то не стало, – повторила Вера.

Магдауль уперся удивленными глазами в нее.

– Умер?

– Нет, прогнали с престола… Теперь на его месте какой-то Керенский сидит…

Волчонок ничего не может понять. «Смеется Вора?.. Да нет, лицо строгое».

– А как без царя жить?..

Вера улыбнулась и пожала плечами.

– Нашел у кого спрашивать. Вот Иван Федорович растолковал бы!

– А Кешка где?

– На Покойниках.

Вдруг на Магдауля навалилась такая усталь, что не может он до стола дойти.

Вкусно пахнет жареной рыбой.

После бани легкий, помолодевший, пошел Магдауль к Тудыпке-приказчику взять кой-чего под расчет за соболей. Грех великий, чтоб выйти из тайги живым-здоровым да с промыслишком и не выпить с друзьями.

Первым встретился у рыбодела Гордей Страшных.

– Э, паря! Здоров, Волчонок!.. С промыслом!.. Слышал? Царя-то сбросили?!

– Ой-ей-е, Гордей, понять не можно!.. Скажи.

– Чего понимать-то, Николу проперли!.. Тут и наша подмога была! Только одним худо – народ будто очумел. Туз-то с Филимошкой удрали от меня… Говорят: «В монастырь идем грехи отмаливать!» Шел бы, Волчонок, ко мне рыбачить.

– Ладно, думать будим.

Гордей мотнул головой и убежал. Тоже спешит куда-то.

У крыльца купеческого дома на четвереньках ползает пьяный Макар Грабежов.

– У-у, ссуки!.. Радуйтесь… милостивца… государя нашего!.. На батюшку руку подняли!.. Пр-ридет… кровью будете плакать!.. С-суки неверные!..

А Тудыпка стоит на крыльце, смеется и про себя поет:

 
Я Лозовского приказчик,
Рубь в карман,
                      копейку – в ящик.
Приходи ко мне, Цицик.
Разудалый я мужик.
 

У Тудыпки в нынешнем году уже две сетевые лодки пойдут в море… Десять рыбаков своих.

Для него есть царь, нет его – все равно… лишь бы у власти был господин Керенский.

…Сегодня Вера с Магдаулем принимали гостей. После шумной и веселой гулянки все разошлись по домам. Лишь Кешка с Улей остались.

Женщины – все о родном Бирикане: не остановишь их! Кеша, уже одетый в тулуп, топтался у дверей.

– Ну, Уля, поедем. Надо дать покой людям.

– Хоть бы наговориться-то. Опять увезешь на Покойники, усадишь за починку сетей.

– Я ж толковала тебе, – Вера качает зыбку. – Не вылетай замуж за рыбака.

– За кого же вылетать-то? Я ж его, чертушку, чуть не с детства люблю!

– Помню, помню, – Вера рассмеялась, отошла от зыбки. – Еще девчонкой все пела… Ужо чичас…

– Я сама!.. – Уля вскочила, заспешила:

 
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Тебе, мать, не поймать
Серого утенка.
Тебе, мать, не узнать
Моего миленка!
 

Вера звонко перебила:

 
Я поймаю, я поймаю
Серого утенка.
Я узнаю, я узнаю
Твоего миленка!
 

А Ульяна, отбивая дробную чечетку, захлопала в ладоши:

 
Нет, нет, не поймать
Серого утенка.
Нет, нет, не узнать
Моего миленка.
 

Заплакала Анка, а Вера подскочила к Кешке, ухватилась за кудрявый чуб.

– А ну!

 
Вот поймала, вот поймала
Серого утенка.
Вот узнала, вот узнала
Твоего миленка!
 

– Эх, Улька, какого ты селезня зацапала!

Обе женщины, хохоча, навалились на Кешку. Он и сам хохочет: отбивается шутя, охает, будто от сильной боли… Притворился пьяным-распьяным – и бух на пол.

– Уй, мужика убили! – Даже Волчонок смеется. Анка плакать перестала.

Но вот Кешка, облапив смеющихся женщин, кинул их на топчан.

Ульяна с трудом поднялась.

– Поп, когда венчает, наказывает мужу «беречь жену, яко священный сосуд»! – Подскочила к Кешке, надела ему шапку. – А ты чо делаешь? Своими лапищами трясешь, как кедринку, тово и смотри, что шишки полетят! Сына мне вытрясешь!

– И докуда ты будешь? – Кешка запахнул тулуп. – Конь-то замерз.

– Ой, про Орленка-то я забыла!

Наконец распрощались.

– Ну, готовьтесь к поездке. Отвезу вас до Бирикана, а там с Королем подадитесь в Баргузин. А я воспользуюсь, пока батьки нет дома – говорят, в город укатил. – Кешка вздохнул. – Уж как я по матери соскучился!

– Съезди, съезди, Кешенька! Ты уж совсем ее забыл… – Уля первая побежала к кошевке.

Настоявшись на морозе, вихрем помчался конь в сторону Покойников.

– О каком таком сыне ты баила? – обнял жену Кешка.

Ульяна, заботливо укутанная в волчью доху, подтолкнула его в бок.

– Милый, нагнись ко мне!

Кешка еще крепче прижал ее к себе.

– Что?..

– Кажись, понесла… сына тебе… хочу…

Мельников выпустил вожжи, Орленок рванулся, понес. На раскате сани опрокинулись.

– Не зашиблась? – с тревогой спросил Кешка, поднимая жену.

Уля счастливо засмеялась.

– Господи!.. Господи!.. Хорошо! Как хорошо! Красиво-то! Луна, горы, голубой снег!.. Господи!

Золотой диск лупы освещал все окрест так ярко и отчетливо, что даже далекие гольцы Баргузинского хребта и покрытые темным лесом Черемшанские горы виднелись, словно днем. Только сейчас они выглядели гораздо мягче – в каком-то теплом серебристо-пепельном освещении. В природе все доверительно-откровенно. О чем-то тихо шепчет тайга, а море слушает ее и, белоснежно синея, улыбается.

Уля огляделась: вдруг узнала то место, где в прошлую зиму была неводная иордань, в которой едва не утопилась. «Дура ведь, ушла бы от такого счастья! Надежный мой Кеша. Живешь с ним – ни о чем не думаешь. Счастье мое!.. И счастлив будешь ты, который во мне, – с таким папкой-то…»

– Я люблю! – вдруг на все замерзшее море закричала Ульяна.

– Я люблю-ю-ю! – подхватило многоголосое эхо…

– Чудачка ты моя!..

«Скоро и у меня будет сын!..» Заглянул в Улино лицо – оно улыбчиво синеет на лунном свете. «Родная моя!»

Тишина. Только изредка пустынное море нет-нет да зазвенит от упавшей с тороса льдинки. Идут, слившись в одно дыхание, двое – в голубовато-пепельную даль.

Еще вчера Ганька пригнал от Мельникова коня, впряженного в разливистую кошевку. И вот вся семья Волчонка едет в Бирикан, к Королю.

По дороге завернули на Покойники за Кешкой, а его не оказалось дома.

– Во-он там они тянут на Черемше, у самой дороги, – показала Уля на большую черновину на льду залива, – Грабежов загулял.

Магдауль узнал Кешку издали, по его могутной фигуре и резким, быстрым движениям. Как обычно, носился Мельников от крыла к крылу большого морского невода. То тому подможет своей медвежьей силой, то другому совет даст. А сам не перестает наблюдать за ходом невода, чтоб невод шел ровно, стройно – чтоб уши левого крыла равнялись ушам правого – тогда мотня невода растянется и пойдет ровно к приборной иордани, словно гигантский кит, раскрыв свою необъятную жоркую пасть, на ходу вбирая в ненасытную утробу всю рыбешку, которая попадается ему на пути.

– Лево крыло, шевелись! – раздается в морозном воздухе звонкий голос Кешки. – Право крыло, что ослеп?! Куда прешь?!.

Магдауль из тысячи голосов различит сильный голос молодого башлыка Мельникова.

Заметив подъезжающих, Кешка пошел к ним навстречу.

– Запил чертов Макарушка! Вот пришлось… Ну, поедемте!.. Ой, стойте, стойте! – башлык помахал рукой рыбаку.

– Мне, что ли!

– Не-е, Сеньку зову!

Подбежал раскрасневшийся Самойлов и весело поздоровался с Магдаулем.

– Что, Кеша?

– Я еду в Бирикан. Остаешься за Макара.

– Ладно! Ты там присмотри, Кеша, нам с Маршаловым невест! Ха-ха-ха!

– Это можно! – засмеялся и Мельников.

– Хушь одно дельное дело мне поручил. А то все измываешься надо мной. То Маршалов мусолит меня, то в лапищи к Хионии суешь! – ржет Сенька. – Хушь один раз башлыком побуду!

Едут молча. Монотонно визжат подрези, поскрипывают сани, цокают подковы. Лишь иногда закричит Анка, закутанная вместе с матерью в огромную доху. Ганька мечтает, как он поднесет подарок деду Воулю. Встанет на минуту перед ним Цицик. Зажмется сердечко у Ганьки. Гонит он ее скорей от себя. Лучше о встрече с Ванфедом подумать!

Кешка соскучился по матери, и думы у него только о ней… Да теплой волной захлестывает, как вспомнит он о вчерашнем разговоре с Улей: обещает сына!.. «Может, уговорю мамку. Любит она меня. Пусть Улю признает. Вот и будет внука нянчить».

У Волчонка свои думы… Уж больно много новостей накопилось, пока они охотились. А самая козырная – прогнали белого царя. Теперь вместо царя Миколы на его «золотой скамейке» сидит какой-то Керенский… Вот что бают люди. Так огорошили этим сообщением Волчонка, что сначала он испугался – пересохло в горле, в голове – шум, звон. Такому бедовому происшествию не мог дать он толку. Даже в голове не укладывается, как это можно белого царя долой гнать? «Это же человек от бога!» – благоговейно говорил про царя старый Воуль.

– Давай, Волчонок, разомнемся немного! – услышал он голос Кешки. – Пойдем пешком.

Ганька завладел вожжами – ямщик!

Идут мужики сзади саней, курят.

– Смотри-ко, Волчонок, у тебя целая семья!

– Хорош моя семья… Вера… Анка есть… А то мы с Ганькой шибко худо жили.

– Да-a, жись-то ваша… хоть у бурят, хоть у тунгусов – болезни, голод…

– А царя не будет – хорошо жить будем?

– Если еще Керенского прогонят, да власть народу перейдет.

– Пошто?

– А он руку держит таких, как Лозовский… войну велит продолжать… А народ гибнет…

– A-а… Значит, Керенка худой мужик?

– Куда хуже, если по его указу кровь льется на войне…

– А Ванфед любить будет Керенку?

Мельников усмехнулся.

Магдауль понял, что оплошку дал. Вспомнил, как Ванфед ругал царя за войну, и переменил разговор.

– Кеха, у тебя тоже хубунчик скоро будет, потом ишо.

Кешка расплылся в улыбке.

– Та наобещаешь целый короб ребятишек! А пока Улька мне сына обещает!

– О-бой! Ца-ца-ца! Шибко ладно будет. Нада свадьба делать.

Мельников изменился в лице.

– Отец против… Нашел мне какую-то богатую невесту… дуру небось. Мне-то кой черт загнулась эта богачка, когда у меня Ульяна есть, да еще… в положении.

– Эх-эх, Ефрем, Ефрем!.. Пошто така он мужик… Улька красива… смирна… Лишнее слово худо не баит… Ой, хорош, Улька. Пошто така Ефремка дурак!..

Мельников завез семью Волчонка к Королю. А у самого сердце и ноет и радуется, все вместе… Колоброд в душе!

Взбодрил Орлика и влетел в открытые ворота родного гнезда. Сразу же бросилась ему в глаза богатая, обитая лисьим мехом кошевка, а впряженная в нее тройка вороных в нетерпении бьет копытами. Кучер едва удерживает ретивых.

С крыльца спустилась мать, а за ее спиной – роскошно одетая женщина.

Мать, увидев Кешку, бросилась к нему, повисла на шее.

– Сыночек!.. Соколик! О господи, царица небесная! Молитвы мои дошли!..

Оторвался Кешка от матери, взглянул на гостью – ярко-синие, широко распахнутые, до боли знакомые глаза!..

Лицо ее бледнеет, краснеет…

…Кешка замер.

– Здра-а-вствуй, Кеша! – запнулась Цицик, замолчала. А глаза так же распахнуто смотрят, как в бухте Солененькой…

– О-о, да вы знакомы! – засуетилась мать. – Вот, Кешенька, кого тебе сватает отец. Королева!..

Цицик задрожала вся, закрыла лицо и метнулась к кошевке.

Кешка, как в тумане, увидел скатывающегося с крыльца Алганая.

– У-у, амар сайн! Кешка! – расплылось вширь его лицо. – Спас ты меня на собрании…

Звон бубенцов заглушил слова Алганая.

Тройка, подстегнутая Цицик, вихрем вынеслась на улицу.

Алганай, в испуге размахивая короткими руками, бросился за тройкой.

– Ну и девка!.. Таких коней не боится! – войдя в дом, удивляется и крестится мать.

…Поздним вечером сидят мать с сыном. Часы отзвонили «Боже, царя храни!» Тихо. Все улеглись спать.

– С Улей все живете?.. – закинула удочку.

– С ней…

– А отец-то сколько метался вокруг Алганая: и лисой и волком – сватал Цицик. Куражился Алганай долго… А потом ты понравился ему – не испугался каторжана с ножом… спас жись ему.

– Хитрый батя, от меня скрывал про Цицик…

Расплылась в улыбке мать, прильнула к сыну:

– Она-то любит тебя!.. Как я помяну твое имя – сразу раскраснеется как маков цвет, а глаза… Ох, уж эти глаза!.. О чем-то они говорят…

Кешка рад полумраку лампадного света. Лицо его выдало бы матери многое…

– Девушка хорошая… – и хотел добавить он: «Но я женат уже», – сдержался. Мать жалко стало и…

– Еще бы!.. Што твоя королева… и богата, только не забудь, Кеша, – красота-то бабе дается порой не для счастья, а для беды… ты уж, сынок, береги ее. – Мать вдруг спохватилась чего-то, задрожала вся. – Ты, Кешенька, с отцом-то хушь смирись… Уж крепок кремень, а аныдысь, когда тебя посадили – заплакал… Ты бы вернулся, да женился на Цицик, и мы с отцом нянчили бы ваших ребятишек… О господи, даруй счастья да мира нашей семье!.. С горя от твоего непослушания отец часто в город ездит и пьет в ресторации… – мать всхлипнула и перешла на шепот: – Стыдобушко мое – пляшет с голыми блядями… Спаси, сынок, его… Умоляю тебя!.. Спаси.

Лозовский укатил в какие-то дальние города. Даже домашние не знают – разводят руками: грустные лица у них. Видимо, чует Михаил Леонтьич что-то недоброе и кидается во все концы губернии, а то и подальше.

Король с Волчонком отдали приказчику Лозовского половину пушнины, оставшуюся продали ему же. А Ганькиного соболя показали особо. Король сдвинул белесые колосики бровей и твердо сказал:

– Этого не цапай! Парень упромыслил – его талан – его и деньги. Цена соболю – двести пятьдесят.

Приказчик отказался.

Сам Король целый день бродит по Баргузинским купцам. Картинно куражится. Ласкает и потряхивает искрящимся мехом Ганькиного соболя.

– Головка! Цена двести пятьдесят целковых!

Приказчики вертят шкурку, вывертывают взад-вперед, дуют на ворс, проверяют поле, встряхивают.

– Сто пятьдесят – красная цена, – режут они.

– Ишь, ядрена мать, чего захотел! – Король, величественно задрав голову, сует шкурку за пазуху и идет в следующий магазин.

Наконец он забрался в кабинет знаменитого купца Новомейского.

– Э, сам Филантий Король! Милости просим! – радушно встретил купец фартового соболятника.

– Головку надо?

– Посмотрим!

Новомейскому, великому знатоку мехов, достаточно взгляд кинуть – и шкурка будет оценена.

– Забирай, паря! – попыхивая трубкой, бросает насмешливо-озорной взгляд таежник.

– Сколько просишь?

– Двести пятьдесят серебром.

Новомейский подумал и улыбнулся.

– Чтоб не было обидно, еще поторгуйся кое-с-кем. Не дадут двести, иди ко мне – пятьдесят разломим пополам. Идет?

– Дельно!.. Куру мать!

– Выпей, Филантий, – предложил купец.

Опрокинул охотник хрусталь и, не поморщившись, натянул свою шапчонку.

– Благодарим, господин Новомейский. Не продам, дык загляну.

– На здоровье, Филантий… Ты… в следующий сезон иди в Подлеморье от меня, а?

Прямодушный Король не задумываясь бухнул:

– Менять дым на дым? А на хрена? Тот едкий и другой не хуже!

Не обиделся Новомейский, а только сказал:

– И то правда. Знаешь, у меня к этому сейчас интересу нет. Да и кто за соболями бросится, когда вся жизнь на острие ножа…